Никита НИКОЛАЕНКО. Бездонное детство

Рассказ

 

Ясли!

Современная молодежь даже и не знает, что это такое. С года, кажется, принимали туда младенцев. А мамы работали, не прохлаждались без дела. А после работы забирали свое чадо домой. А утром опять на работу. Итак, ясли. Всего одно, но яркое воспоминание сохранилось у меня от этого заведения. Две нянечки работали в яслях – пожилая женщина и молодая. Так вот, молодая так туго запеленала меня, что я заорал во все горло. Она все правильно поняла. Перепеленала снова, но слабее. Так-то оно лучше. Я успокоился и заснул. Говорят, во сне хорошо растут дети.

Дальше меня, как и всех моих сверстников, ждал детский сад. Вроде стал старше, а воспоминаний о саде немного. Больше о территории сада и вокруг и о противной девчонке с тоненькими косичками по имени Таня Гиблова, которая зазывала меня за беседку снимать штанишки. – Ну, пойдем показывать друг другу животики! – Нет! – Пойдем! И так целый день. А когда, наконец, получила согласие, побежала и нажаловалась на меня воспитательницам, и я был наказан безвинно. Я тебе покажу голые животики за беседкой! Ишь, чего удумал! – слушал я обвинительные речи, впервые осознавая, что столкнулся с женским коварством. Сколько еще будет такого коварства!

А, территория…

Никаких заборов тогда не возводилось, лишь штакетник не выше колена, через который легко перешагнуть, обозначал границы детского сада. А на территории стояла большая деревянная беседка с лавочками, в которой вечерами, после ухода детворы, собирались окрестные пьяницы. Нянечка выносила им граненый стакан, и они мирно выпивали. И это считалось нормой. Не дерутся люди, не шумят, не буянят – значит все в порядке. Не вызывать же милицию. Отдыхает рабочий люд после тяжелой смены.

Осознанное восприятие действительности началось, наверное, лет с пяти и следует напомнить читателю, что это было за время. Шел шестьдесят пятый год, двадцать лет как закончилась война, год как сняли Хрущева. До нас доходили разговоры взрослых о делах в стране. В ходу были анекдоты про кукурузу и про маленького лысого человечка. Снятый Генсек популярностью в народе не пользовался. А вот о войне разговоров не было, не слышали мы их, вернее. Детство казалось тихим и безмятежным.

Наш кирпичный дом возвышался на Малой Тульской улице. Под окнами лежала земляная площадка для игр, утоптанная детскими ногами. Летом на ней играли в футбол, а зимой, залитая дворником, она превращалась в хоккейную площадку. Детвора каталась по льду с клюшками, кто на двухполозных коньках, а кто и на “гагах”. А если валил снег, то возводились крепости, и начинались баталии или в снежки или в царя горы. А в стороне от площадки тянулся ряд гаражей, обитых железными листами, по крышам которого с гулким стуком мы бегали и зимой и летом, пока не сгонят. А через дорогу на Большой Тульской улице стояла школа с большим яблоневым садом да многочисленные одноэтажные или двухэтажные деревянные бараки. А еще дальше шло Варшавское шоссе, за которым, прижавшись, друг к другу дымили трубами фабрики да заводы. Слобода, одним словом. А так двор наш был тихий, как и большинство дворов вокруг. Редкие прохожие, не задерживаясь, спешили по своим делам. В некоторых квартирах на первых этажах днем двери не закрывались на ключ, и можно было забежать, позвать приятелей на игры или попросить попить водички или кусок черного хлеба с солью. Давали, не отказывали. Началась и школа. Что до учебы, то у меня, как и многих сверстников, поначалу она шла ни шатко, ни валко. Играли во дворе больше.

Игры у нас были незатейливые, как спокойные, так и подвижные в зависимости от настроения и количества собравшегося народа. Для современной молодежи это покажется странным. Как! Ни телефонов мобильных, ни интернета! Чем же вы тогда занимались? Занимались. Своих развлечений хватало, и скучать особо не приходилось. Играли мы в ножички, кидая нож в землю в очерченном круге так, чтобы он воткнулся и, нарезая себе чужую территорию, стремились к победе. В лапту играли, отбивая деревянный “чиж” как можно дальше и при этом, не покидая небольшой квадрат, начерченный куском кирпича на асфальте. Катались на самодельных самокатах, грубо сколоченных из досок, а колесиками служили подшипники. Гремели по асфальту они страшно, но катились довольно быстро, пока подшипники не разваливались. На какое-то время их хватало. А девочки тут же, рядом, своими стайками прыгали через скакалку, играли в классики ну и во всякие там дочки-матери. Сидя на лавочках перед подъездами они кормили кукол и укладывали их спать. Мальчикам это казалось неинтересно. Поиграть в войну – это другое дело! Бегали мы по двору с игрушечными пистолетами и автоматами. – Пиф-паф! Выстрелы приходилось сопровождать голосом. Ребята побойчее изображали наших солдат, а те, кто помладше – немцев. Все равно они проиграют. Ну и по крышам гаражей носились еще, перепрыгивая с одного гаража на другой с гулким стуком. А набегавшись, мы пили холодную воду большими глотками прямо из-под крана. Вкусной казалась холодная водичка!

Ну а когда игры выходили из-под контроля, в дело вмешивались взрослые. В один из тихих летних вечеров, мы, мелкие, мирно копались на земле, отыскивая клады. Как, вдруг! Раздались крики – за свободу! За Спартака! Послышался гулкий топот десятков ног со стоящего поодаль ряда гаражей, с крыш которого на землю стали прыгать подростки тринадцати – пятнадцати лет, вооруженные кто деревянными мечами, кто деревянными копьями. На головах у некоторых парней в качестве шлемов красовались кастрюли, а вместо щитов – крышки от кастрюль. Навстречу им из-за домов устремилась такая же толпа парней, вооруженных, чем попало с криками – за Рим! За римлян! Послышался стук деревянных мечей. Началось настоящее сражение, в котором участвовало человек по двадцать с каждой стороны. Нам, мелким оставалось только поспешно отползти в сторону, чтобы ненароком не затоптали. Та битва стала результатом выхода на широкие экраны фильма о Спартаке, который станет кумиром детворы на многие годы. Скорее всего, такое побоище не обошлось без травм, в дело вмешались взрослые и отняли у парней мечи да копья, и больше таких сражений на моей памяти не проводилось.

Так, за учебой да за играми, текло время. Отучившись, ребятня устремлялась во двор, приобретая навыки досуга да общения. Если родителей не было дома, то наиболее мелким вешали ключи на шею на веревочке, чтобы не потерялись. Ну а уж попасть домой, перекусить – их дело. Учитесь! Взрослые, конечно присматривали из окон за порядком, но так, в общем. Организацией досуга никто не занимался. Вырастут! Мы же выросли! – надо понимать, считали они. Если поднимался очень уж большой шум, то из окон одергивали бузотеров окриками – тише там! Сейчас уши надеру! Но не все текло так гладко и просто. Не все! По дворам ходили слухи о заживо сгоревших пяти ребят, игравших у ручья недалеко от нас, куда нерадивый водитель грузовика слил не то бензин, не то масло, не то солярку.

А так все казалось тихо и спокойно. Редкие прохожие, как уже упоминалось, проходили через двор, не задерживаясь. Впрочем, иногда становилось довольно шумно. Оживление начиналось тогда, когда во двор, вразнобой, заходили точильщик, стекольщик и старьевщик. Они катили перед собой тачки и кричали на весь двор. – Точить ножи! Кому точить ножи! – Стекло! Кому заменить стекло! Без работы мастера не оставались. Хозяйки поджидали их и устремлялись на улицу кто с охапкой ножей, а кто с просьбой заменить разбитое стекло. Стекольщик и точильщик интереса для детворы не представляли. А вот старьевщик… Это был старый татарин в фартуке и в перчатках. Я не помню, что он выкрикивал, но перепутать его голос было невозможно. За старые ненужные вещи он раздавал конфеты. Вот тут детвора, вооруженная всяким старьем, выданным им родителями, сбегалась на зов весьма оживленно. У меня возьмите, у меня! – кричали дети, суя татарину свои вещи. Пригоршня конфет служила наградой. Мерялось все на глазок и в зависимости от ценности вещи, выдавались в основном леденцы, но попадались и шоколадные конфеты. Подкрепившись наскоро, чем бог послал и, похвалившись друг перед другом добычей, – а у меня шоколадные конфеты были, – ребятня возвращалась к привычным для них занятиям.

Игры! Это днем. А вечером в расположенной недалеко казарме стрелков ВОХРа крутили бесплатные фильмы. Территория считалась охраняемой, и вооруженный часовой прохаживался, но детвору особо не гоняли и взрослых людей из окрестных домов пропускали. Народ и армия едины. Почти все фильмы оказывались неинтересные, черно-белые, нудные и ужасно длинные. Да и повторялись частенько, пленка рвалась, случалось. То-то свист да крики поднимались. «Механика на мыло!» Редко кто из детворы досиживал в зале до конца. Темнеет. Домой пора!

А вот по утрам в казарме казалось куда интереснее. Развод, построение стрелков в фуражках и синих шинелях с карабинами и под марш духового оркестра “Прощание славянки” посадка в маленькие автобусы и отбытие колонны на охраняемые объекты. Даже взрослые приходили посмотреть на развод. Недалеко от нас, на Добрынинской улице находился Старый монетный двор. Прохаживались там стрелки с карабинами. Охраняли добро народное. Сейчас такой карабин стоит у меня в углу для охоты, без штыка только. Может быть, тот самый!

Соседи наши были простые, но душевные люди. Пожилая пара без детей – Иван Иванович и Прасковья Сергеевна. Иван Иванович воевал на фронте, был ранен, может быть, поэтому детей они и не родили. Он был высокий, худощавый, но крепкий, как говорят, в кость, мужчина пенсионного возраста в очках. Ходил он медленно, шаркая ногами, и любил пить крепкий чай из литровой стеклянной банки. Работал он рабочим на заводе и приносил для игр вырезанные из пластика мечи да кинжалы. А Прасковья Сергеевна была полная невысокая женщина, она вела хозяйство и не работала, а еще выращивала гриб, кислой настойкой которого меня охотно угощали. Дверь у них днем всегда была открыта.

Телевизор у них стоял маленький, с линзой, КВН назывался, но две или три программы показывал исправно, правда, постучать по нему приходилось время от времени. – Приходи смотреть хоккей! – зазывал меня обычно дядя Ваня. – Все мужчины должны смотреть хоккей! Кажется, в то время начались первые игры с канадскими профессионалами. Шуму-то было! Но мне казалось неинтересным черно-белое изображение с маленькими мельтешащими фигурами. К большому сожалению дяди Вани, хоккей я с ним не смотрел.

Зато охотно брал у него книги. Их он хранил не на полках вовсе, а в большом деревянном сундуке, где они лежали одна на другой до самого верха. Выдавалось мне по одной книге. Прочитаешь, получишь следующую, – говорил хозяин. Он сам выбирал, что дать почитать. По-моему это был Хаггард. Путешествия по джунглям, отважные охотники, гориллы, змеи и туземцы. Книги были толстые, с картинками и очень интересные. Аж дух захватывало. По тому, как они хранились, становилось понятно, что книги – это большая ценность.

Однажды он усадил меня за пустой стол и сказал – посмотри! – Что посмотреть? – Вот это! Дядя Ваня аккуратно положил на стол две тяжелые пули из немецкого автомата, которыми он был ранен. Пули были покрыты налетом с ржавчиной, как и положено побывавшим в теле человека предметам. Для детской руки они оказались очень тяжелые и по столу не перекатывались. Подержав их в руках, я бережно положил пули обратно. Как я слышал ранее, Иван Иванович был сапером, дважды участвовал, как произносил с легкой улыбкой дядя Ваня в драп-марше. Потом взрослые объяснили, что это такое. Это когда при паническом отступлении, бросая оружие и раненых бойцов, наши солдаты бежали с поля боя от наседающих немцев. По слухам, уцелел дядя Ваня лишь потому, что прикрылся телами павших товарищей. Запомнились эти две тяжелые немецкие пули. Это сейчас я знаю, что калибр немецкого автомата был девять миллиметров.

Кстати о фронтовиках. Даже детворе было понятно, что эти люди особенные. Они собирались за столом на лавочке у гаражей, от домов в отдалении. Немного их оставалось уже тогда. Выпивали, конечно, но незаметно для окружающих. Держались они своей отдельной компанией. Переговаривались тихо. Нет сомнения, им было что вспомнить, что обсудить без посторонних ушей. Иван Иванович сидел среди них, конечно. Жил в нашем доме на первом этаже еще мужчина среднего возраста, которого все звали “партизан”. Вроде как он воевал в партизанском отряде, но его в свою компанию фронтовики не принимали. Среди них выделялся молодой мужчина на костылях с мужественным лицом и черным кучерявым чубом. К дому он подъезжал на «Москвиче» с ручным управлением, а носил по большей части кожаный реглан коричневого цвета. Он бы считался красавцем, если бы не инвалидность. Говорили, что воевал он танкистом, его танк подбили, и вражеским танком ему переехало ноги. Фронтовики постарше охотно звали его в свою компанию. «Садись! Рассказывай!» Хлопали его по плечу. Но что мог молодой мужчина рассказать старшим товарищам! Они и так все знали. Раны войны еще долго стояли у всех перед глазами.

Недалеко от нас, у входа в сквер перед Даниловским рынком, где бил фонтан, сидели инвалиды, кто на тачке, кто как. Они собирали милостыню. Люди давали им охотно. Запомнились шапки доверху с горкой набитые блестящими медными пятаками. По выходным дням особенно хорошо подавали.

А еще во дворе у нас изредка появлялась известная уже тогда певица Людмила Зыкина. Приезжала она не просто так, а навещала своего отца, фронтовика. Появлялась она в выходной день, когда во дворе за длинным столом собирались мужчины и забивали “козла”. Стол был обит листовым железом и от постоянных игр был отполирован локтями так, что блестел на солнце. По обе стороны от него были вкопаны скамейки. При хорошей игре за стол усаживалось до десяти человек, да и вокруг стола собирались болельщики. Игра шла азартная, шум стоял на весь двор.

Костяшки домино не просто клались на стол, а бились об него с размаху. Да все с криками, с прибаутками! «А вот так! Получай!» – «А я так!» – «Рыба!» Стук да громкие крики сочувствующих зрителей сопровождали каждый удачный ход. Не последний человек в игре, судя по крикам, был ее отец. Худой и высокий мужчина, он выделялся черной повязкой через глаз как у пирата. Да, он был одноглазый. Конечно, он знал о предстоящем визите дочери. Что же, ему было чем гордиться, а потому к его громким крикам и комментариям относились снисходительно.

«Опять отца своего навестить приехала!» – со знанием дела шептались старушки на лавочке у подъезда. Привозили Зыкину, надо полагать, на машине, но во двор она заходила пешком, благоразумно оставляя машину на проезжей части подальше от дома. Плыла она, как пава. В концертном платье синего цвета до земли, в котором ее привыкли видеть на сцене. Шла без сумок, без дефицитных продуктов. Зачем дразнить народ понапрасну? – Эх, идти надо, а то бы я вам показал! – громко восклицал ее отец, сожалея об игре, поднимаясь из-за стола. – Иди, иди, без тебя управимся! – отвечали ему товарищи. Отца она уводила, а игра продолжалась. Люди одобрительно смотрели им вслед. Наша артистка! Народная!

В те времена мы мало ездили к морю, пару раз всего, наверное, и особых воспоминаний от тех поездок не осталось. Помню только, как срываю с дерева миндаль. Надо же! В наших краях он не рос. В основном же меня отправляли в подмосковные пионерские лагеря. Но как же там было тоскливо, особенно если стояла дождливая погода. Вся прогулка ограничивалась верандой. Зато куда веселее, оказалось, проводить лето на Украине, в большом селе Яреськи под Полтавой. Это был уже юг и погода, и растительность существенно отличались от привычных московских видов. В селе обильно росли абрикосы, и во время урожая вся земля покрывалась оранжевым ковром. Плодов было так много, что их не успевали ни есть, ни обрабатывать, а просто закапывали. А еще оливки, груши. Груш тоже росло много, свиней ими кормили. Родственников там не было, мы просто снимали комнату в большом деревянном доме. А для умасливания родители слали им посылки, а в ответ получали письма – “посылочку вашу получили, за что и благодарим!”.

Дом, в котором мы жили, стоял на самом краю села, дальше шел густой лес, а за ним, пешком километра два, наверное, протекала река Псел. Через лес вела грунтовая дорога, а кроны больших деревьев надежно защищали от палящего солнца. Дорога шла в гору, потом вниз, потом снова в гору. В стороне стоял небольшой колодец, около которого подростки нашли немецкую ручную гранату. Во время войны село было под оккупацией. Приезжали саперы, обследовали колодец. Поговаривали, что немцы при отступлении утопили там золото. Как же без красивой легенды! Но золото, конечно не нашли. Ну а на дороге случалось, лежали маленькие черные змейки, которые, заслышав шаги, ловко ныряли в трещины в сухой земле. Я ковырялся в трещинах палочкой, но они не вылезали. Еще на дороге попадались жуки размером со спичечный коробок и с такими же большими клещами.

Олени! Настоящие! Они стояли, не убегая от людей. Красавец олень с огромными рогами, самка и детеныш. Паслись они в шагах двадцати от дороги, и их хорошо было видно сквозь чащу. Нас они не боялись и пропускали мимо. Много встречалось оленей. Я видел их и в лесу, и плывущими по реке. Интересно!

Сама река Псел казалась не менее живописной, чем лес, глубокая, извилистая, чистая, местами заваленная топляком. На вид спокойная, но опасная, с водоворотами. Время от времени сильный удар раздавался по воде, слышался плеск. Сомы балуются, – говорили местные жители. Рыбы водилось много. Ребятня ловила уклейки, ну а взрослые килограммовых лещей да карасей вытаскивали. Чешуя блестела на солнце.

Как-то взрослые ребята, совсем взрослые, старше двадцати лет, взяли меня на рыбалку на лесное озеро на другой берег Псела. Рыбалка оказалась непростая, рыбу ловили руками, и я много нового узнал в том походе. Переплыли реку мы на лодке, вскарабкались на высокий крутой берег и углубились в чащу. Пройдя вперед, увидели много змей, и не маленьких, а больших. Гадюки. Они просто кишели вокруг. Лежали, свернувшись клубками, ползли в одиночку и на людей не обращали внимания. Парни шли осторожно один за другим. Очень скоро я попросился на плечи одному из них. Меня посадили. Стало спокойнее, безопаснее, да и лучше видно все вокруг. Вон еще одна поползла! – слышался сверху мой голос. Вскоре подошли к лесному озеру. Небольшое, наверное, метров двадцать в диаметре, тихое и спокойное. Нужно было переплыть на ту сторону. Плавать умеешь? – спросил парень, на котором я устроился. Умею, но буду держаться за плечо, – последовал ответ. Плавать я тогда уже умел, поскольку ходил в бассейн у завода ЗИЛ. Кстати, в его буфете продавали разливное пиво и сушки, покрытые солью за копейку. Пиво тогда не интересовало, а вот сушки.… На три копейки три штуки! Пальчики оближешь! Но это так, к слову.

Переплыли. Там, сям по воде плавали змеи. Тут и началась рыбалка. Стоя у берега, где по колено в воде, а где и по пояс, парни шарили руками под водой, ища ямы, где лежала рыба. А найдя, хватали и выкидывали ее на берег. Вот улов так улов! Килограммовые карпы да лини летели один за другим. Другие парни на берегу собирали рыбу в две большие корзины. Заполнились корзины быстро. На обратной дороге встретили мотоциклиста с люлькой в плаще и в болотных сапогах. Тоже рыбачил. Поздоровались, узнали как дела, да и пошли своей дорогой. Потом, переплыв Псел самостоятельно, я встретил на том берегу одного из тех парней, на этот раз с ружьем. Охотился он. Две утки висели у него на поясе. Я потом подтверждал в селе добычу – точно, добыл охотник две утки!

Ухажерок в селе появилось у меня достаточно. Как же, мальчик из столицы! Культурный! Воспитанный! Одна из девочек сильно вытянулась за лето и стала девушкой. Незадолго до отъезда поступило от нее послание. Передавала его ее подруга, противная и толстая девчонка. – Она зовет тебя вечером в сарай, приходи! – и толстушка деликатно показала на пальцах, чем именно мы будем заниматься в сарае. Но я был слишком юн тогда. Пропустил мимо ушей заманчивое предложение. Интересно, как бы она со мной справилась в сарае? – А что она сказала, что дружить с тобой не будет? – задал я вопрос. Интересовали всякие глупости. – Сказала, что не будет. Печально, но идти туда я не собирался. На этом история не закончилась. Вскоре одна из девочек, постоянная участница наших игр, пожаловалась на то, что подросшая девушка ее обижает. И я, подумать только, отшлепал ту девушку широким ремнем с пряжкой. Хорош гусь лапчатый! Культурный! Воспитанный! Однако приобрел опыт общения с девушками.

Освоившись летом, мы стали ездить в Яреськи и зимой на недельку-другую. Хозяин встречал нас на телеге и вез в село. Именно на телеге, а не на санях. Дорога из известняка не раскисала, а морозы на юге не задерживались. Вокруг лежали сугробы, но снег отличался от снега в наших краях. Он казался каким-то мягким и рыхлым. Так незаметно я подрастал, набирался опыта, знакомился с бытом далекого края. Там молодежь обращалась к старшим на “Вы”, даже к родителям. – Мама, ну что Вы такое говорите! – слышалось из уст взрослого парня. А колядки? Ходили дети по дворам, пели, конфеты за это получали. Ну а после отдыха нас снова ждала учеба.

В пятом классе меня перевели в английскую школу, и разница почувствовалась очень быстро. Там учились дети интеллигентных родителей, и атмосфера в целом казалась благожелательной. Мой отец к тому времени защитил кандидатскую диссертацию, а у матери защита была еще впереди. Подходил я, значит по определению. Но я безнадежно отстал от сверстников по английскому языку, да и по остальным предметам тоже. Вскоре учителя перестали обращать на меня внимание, и на уроках английского языка я просто отбывал номер, занимаясь посторонними делами. Аукнется это много позже при поступлении в аспирантуру. С первого захода сдать экзамен по английскому языку мне не удалось. – Тяжелое послевоенное детство! – вздохнул тогда я под дверью аудитории, припомнив былое время. Но учеба пусть и в английской школе занимала лишь незначительную часть времени. В остальном же мы были предоставлены сами себе. У меня появилось новое увлечение – я стал собирать марки. И, надо признать, что узнал о мире много нового.

Интересная, а вернее познавательная встреча произошла у меня со сверстником в то время. Столкнулся я с ним во дворе случайно и очень удивился, узнав, что он живет в соседнем доме. В играх он не участвовал. Услышав, что я собираю марки, паренек заявил, что у него тоже есть альбом с марками и предложил ими поменяться. Отобрав марки поплоше и положив их в альбом, я отправился к новому знакомому для обмена. Паренек поджидал меня. Он схватил мой альбом с марками и убежал с ним в соседнюю комнату. Вернулся он с сияющим лицом, но без альбома. «А где твой альбом?» – задал я вопрос. «Он в серванте, но закрыт на ключ. Сейчас придет мама и откроет сервант». Пришла его мама, но ключ не нашелся. «Она с работы, она так устала!» – заволновался паренек, заламывая руки. «Спроси где ключ!» – «Нет, ее нельзя беспокоить!» Он очень старался в поисках ключа, но безрезультатно. В те времена все работали, и никто не считал это подвигом. Вечером твердым шагом возвращались после смены рабочие. Детвора старалась попасть им на глаза и поздороваться. «Здравствуйте, Петр Иванович!» – «Здорово!» – с улыбкой отвечал рабочий. «А мы тут марками меняемся!» – торопливо объяснил парнишка своей мамаше. Та очень внимательно посмотрела на меня, но ничего не сказала. Стало понятно, что никакого альбома в серванте нет. Это вызвало удивление. Обычно взрослые наводили порядок в детских играх. «Верни все, что не твое!» – звучало обычное предложение, если кто-то заигрался.

– Это другие люди! – сделал я для себя тогда вывод. Альбома я больше не увидел, да паренька тоже. Но горевал не сильно. Все! Теперь это его собственность. Начальный капитал сформирован. Сколько потом приходилось слушать таких клоунов в смутное время – мы знаем истину. Она за той дверью, да только ключ к ней куда-то потерялся! Ну да бог им судья! А опыт пригодился в дальнейшем.

Время шло, мы росли. Для кого-то детство еще продолжалось, а кто-то вступал уже во взрослую жизнь. Изменились старшие ребята во дворе. Один из парней, который поступил в институт, ходил теперь в галстуке с тубусом и даже нам, мелким, стало понятно, что это будущий главный инженер или даже директор завода. Повзрослели и девушки. Стало слышно, что молодежь женится. На наших глазах проходили и похороны и свадьбы.

Как упоминалось уже, двери в некоторые квартиры не запирались днем. Заходи без стука! Общайся с приятелями, угощайся водичкой. Забежав ближе к вечеру в такую квартиру, я увидел, что главный заводила во дворе, подросток, который бросил школу и пошел работать, лежит на кровати поверх покрывала, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. «Что ты лежишь, выходи во двор!» – воскликнул я удивленно. «Сейчас, сейчас», – ответил он с виноватой улыбкой, но не двинулся с места. А был он первый во всех играх, как обезьяна лазил по деревьям, носился по подвалам так, что его не могли догнать всей гурьбой. Стало понятно, что наработался человек, надо отдохнуть, завтра снова ждет завод. Не до игр ему теперь. Все, отбегался!

Так безмятежно шли годы. Став старше, я связался с плохой компанией. Жили новые приятели через дорогу, там, где стояли деревянные бараки. Заводил в новой компании парень, подросток по кличке… А, неважно. Коренастый такой, хмурого вида, он уже приобрел черты взрослого мужчины, до которых нам было еще далеко. Помимо него в компании подвизался хилый паренек моих лет и еще один подросток лет четырнадцати, который подметал улицы широкими брюками клеш. Ну и я до кучи. Тут и начались шатания по окрестным дворам до позднего вечера в поисках приключений, курение, выпивка. Компания подобралась та еще, и я понимал, что если хочу спокойной жизни, то долго задерживаться в ней не следует. Но затянуло.

И зимой и летом у нас находились подходящие развлечения. Зимой мы отправлялись на Птичий рынок и покупали там голубей, самую дешевую породу, чиграши называлась. Отец одного из парней держал голубятню. Ну и обмывалась покупка, конечно.

Летом повторялось то же самое. Только для выпивки мы располагались в школьном саду на деревьях. Время от времени, когда денег на выпивку не хватало, к нам присоединялись старшие ребята, и пить в их компании считалось большой удачей. Пили мы из горлышка, передавая бутылку по кругу. Большая была бутылка, как из-под шампанского но, по-моему, больше. Плодово-ягодное вино называлось. Стоило рубль семнадцать. Хорошо помню, собирались деньги по копейке. «Смотри, как мусор гуляет! Догуляется!» – затягиваясь сигаретой «Партагас», говорил один из парней, кивая в сторону постового милиционера, видимого сквозь ветки деревьев. Много позже, работая руководителем на заводе, кстати, в тех же краях, я с удивлением услышал от старых рабочих, что раньше милиционерам выдавали резиновые дубинки, да быстро от них отказались. Налетали толпой, метелили милиционера, отнимали дубинку и разбегались, доверительно шептали рабочие. Вполне допускаю, что так оно и было на самом деле. Но нас, молодых, беда обходила стороной до поры до времени.

А ребята постарше из тех же самых деревянных бараков, шестнадцати-семнадцатилетние парни один за другим отправлялись в тюрьму. Сроки они получали небольшие, год-полтора, но как говорится – лиха беда сначала. «За что посадили?» – спрашивал я у своей компании. «За драку», – следовал ответ. За что же еще! Частенько старшие ребята собирались в школьном саду по вечерам, пели песни под гитару, играли в карты, ну и выпивали, конечно. Запомнилась жалостливая песня «Саласпилс». Уж так тянул ее крепкий парень. А в карты они играли со случайными прохожими, и выиграть у них, по слухам было невозможно. Ну как тут не подраться?

Неизвестно, чем бы все это закончилось, уже пошли разговоры о том, чтобы начать шарить по карманам у пьяных рабочих после получки, но, слава богу не дошло до этого дело. Перемены в обществе неотвратимо накатывались и на наши тихие улицы. Начиная с семьдесят второго года, вовсю развернулось промышленное строительство, и деревянные бараки стали ломать один за другим, а жильцов переселять в новые благоустроенные квартиры в девяти-двенадцатиэтажные панельные и блочные дома. Для людей, ютившихся в бараках, это оказалось большой удачей. А все забота партии и правительства о трудовом человеке. По слухам, в опустевших бараках находили под половыми досками и деньги, и закатившиеся туда золотые кольца да сережки. И последнее, что запомнилось с той компанией, это походы по опустевшим баракам. Интересно там было лазить не только из-за иллюзорной возможности обогатиться, сколько из-за возможности прикоснуться к чужой жизни, увидеть ее изнанку. Как-то разом там все перекосилось, обветшало, отвалилось. Здесь навеки оставались прожитые годы со своим укладом, обычаями, традициями. А в новых домах людей ждала другая жизнь, отличная от прежней. Лучше намного, как тогда казалось. Ни золота, ни купюр мы так и не нашли, копейки попадались только. Да и что могло остаться после рабочего люда из слободы. Они и при жизни там не шиковали.

Едва мне исполнилось тринадцать лет, как мы переехали на новое место жительство, где я нахожусь и поныне. Трехкомнатная квартира с балконом оказалась огромной и пустой. Дальше последуют три ничем не примечательных года обучения в простой средней школе, которая после английской покажется серой и унылой. Из школы круглым троечником, если не сказать двоечником, после восьмого класса я поступлю учиться в техникум, который окончу, к слову, с отличием. Там не сразу, но почувствуется, что начинается взрослая жизнь.

 

На илл.: Художник Виктор Лукьянов. Московские дворы

Tags: 
Project: 
Год выпуска: 
2021
Выпуск: 
6