Артём ПОПОВ. Не в тренде
На снимке: памятный крест в Кисловодске. Фото автора
Писать сегодня на тему репрессий 30-х годов прошлого столетия – значит быть не в тренде современного литературного процесса. «Сейчас не время, – тихо говорят, – чтобы вспоминать это». На самом деле время всегда одно. И это уже факты истории, хотим мы или нет.
Недавно у меня состоялась переписка с главным редактором одного очень официального издания. Женщина была экспрессивна и категорична:
«Мы уже оплевали всё и вся позади себя в советской истории, где далеко не всё было так, как даже все насочиняли. К тому же сколько можно пережёвывать одно и то же?! Это похоже на поедание бесконечной несолёной и несладкой манной каши. Читатель уже объелся этой пресной, банальной (без свежей мысли аналитической в голове) чернухи. Давайте пожалеем его, охранив и себя отчасти от славы скверных поваров».
Действительно, в перестроечные и постперестроечные годы было навалом самой разной литературы. Пережили. Стоит ли вспоминать? И есть ли что перечитать?
На мой взгляд, стоит освежить в памяти «Прочерк» Лидии Чуковской. Работа автора над этой автобиографической повестью была начата в 1980 году и продолжалась вплоть до самой смерти в 1996-м. А в прошлом году одно известное российское издательство включило «Прочерк» в сборник Чуковской. Значит, тема востребована у читателей. К сожалению, большинство знают этого автора только по другой повести – «Софья Петровна».
У Чуковской свой – женский – взгляд на репрессии 30-х. В 1938 году был расстрелян её муж Матвей Бронштейн, известный физик, а также автор научно-популярной повести для детей «Солнечное вещество». Сейчас бы эту повесть назвали, наверное, нонфикшн, а Бронштейна – талантливым детским писателем. Сама Чуковская чудом избежала репрессий 30-х. Главный вопрос её повести «Прочерк» – в чём природа того зла, которое творят доносчики, отворачивающиеся, палачи и непосредственно сами заказчики? Зло надо понимать не только как репрессии, а в более широком значении, в самых разных формах. Зло очень просто и быстро может стать обыденностью для любого общества.
И всё же, почему не появляется новая литература о репрессиях прошлого? Ответ на поверхности: ушли в иной мир сами репрессированные, их жёны. От первого лица не родится новый «Прочерк», другая документальная проза, мемуары, эссеистика. Остались ещё дети пострадавших. Могут ли они что-то написать по собственным воспоминаниями или рассказам родных? Сегодня уже растут внуки и правнуки репрессированных. Они вряд ли смогут рассказать, как всё было на самом деле.
Остаются художественные произведения, в которых доля вымысла может быть разной. Зависит от задач автора, его нравственных и художественных принципов. Как тут не вспомнишь редакторскую фразу «всё было не так, как даже все насочиняли». Да, могло быть иначе. Жизнь подчас страшнее любого вымысла. Нужно иметь силу и смелость писать на эту тему.
Репрессии 30-х коснулись, как известно, не только интеллигенции, но и всех слоёв общества, в том числе простых людей, так называемых «болтунов»: одно неловкое высказывание о власти или плохой жизни – и десять лет лесоповала гарантировано. Как класс уничтожались церковнослужители.
Недавно был в Кисловодске и обратил внимание на памятный крест, установленный в 2022 году при Патриархе Московском и всея Руси Кирилле в память о новомучениках и исповедниках Русской Церкви, служивших в Кисловодске. Высокий белый крест стоит на обрыве, будто позади – ямы полигона смерти. Рядом с крестом на стене размещены памятные доски священникам с краткой биографией. Среди них священномученик Димитрий Гливенко, который служил в Никольском соборе Кисловодска. Арестован в сентябре 1938 года и через два месяца расстрелян на Бутовском полигоне. Даты смертных мытарств Димитрия Гливенко и Матвея Бронштейна практически совпадают...
На другой памятной доске – барельеф священномученика Димитрия Добросердова. Добро-сердов… Доброе сердце. Одно имя его – уже противопоставление злу. Димитрий Добросердов служил в храме Пантелеимона Целителя в Кисловодске. Арестован 29 сентября 1937 года и помещён в Бутырскую тюрьму. Расстрелян 21 октября на Бутовском полигоне…
Стоит рассказать о церкви Пантелеимона Целителя. Сегодня в неё ходят сами горожане и тысячи приезжающих со всей страны, чтобы помолиться о здравии родных и своём. Но это новострой: старую церковь снесли в 60-е того же двадцатого века. Работница свечной лавки, словоохотливая женщина, рассказала мне чудесную историю, услышанную от участников событий тех лет. Когда разбирали церковь, то местным верующим запрещали забирать уцелевшие храмовые иконы. Всё крушили топорами. Тогда бабушки пошли на уловку:
– Да нам они на растопку нужны!
Печи в частных домах тогда топили дровами, и варвары поверили старушкам, отдали намоленные образа. Так иконы остались невредимыми. А ещё в стае сизых голубей, что обитают около храма много лет, есть один белый с чёрными крыльями. Не улетает далеко. Я тоже видел этого голубя. Говорят, это душа одного священника…
Чем не сюжет для рассказа? Кстати, многие спасённые иконы вернули в новый храм.
А слова редактора солидного издания всё никак не выходят у меня из головы: «Всё уже оплевали, вы-то куда суётесь?» А что, нам и вспомнить нельзя? История рядом с нами. Многие города в конце 30-х годов были построены силами заключённых по «политическим статьям», ценою их жизни. Мы здесь живём и пользуемся созданным до сих пор. А город – неисчерпаемый образ, тема для прозы, поэзии.
И ещё: если Русская Церковь репрессированных священников причислила к новомученикам, то разве нельзя литераторов, учёных – да всех погибших – назвать мучениками?
У Курта Воннегута есть высказывание о том, что тот, кто пренебрёг уроками истории, обречен на то, чтобы её повторять. У других авторов эта мысль звучит по-своему, но суть остаётся одна: историю, какой бы она ни была, забывать нельзя. Пусть появятся новые произведения, достойные памяти мучеников.
