Дмитрий КРЫЛОВ. Мое отношение. Рассказ. (2002)

Пока я летел, задремалось. В неудобном кресле, в котором через полчаса сидения не чувствуешь, где руки, в котором шею сводит судорога, а ноги отнимает и нет их, не твои они на все время полета, в таком вот кресле я уснул, и неудобство мое продолжилось и во сне. Пела плоскогрудая певица с серым пером в шляпке. Пела с подшипетыванием и неподходящим голосом. Слова гудели и сливались. Я в дремоте своей вроде и понимал, но только общий смысл, а членораздельно существовала только строчишка припева: "желтые ананасы любви". Даже сквозь сон и общее опьянение резала неловкость. Хватит, требовал я от себя вопля. Но губы жевали сонное бессилие, не проснуться было, и певичка уже трепетала в потоке аплодисментов. Выходил конферансье со ржавыми, назад зачесанными волосенками, отгибался назад в ванильном восторге. Срыгивал шуточку и под ладошный плеск выдвигал на авансцену коробку, закручивал по новой пружину и становился по-барбосьи на цыпочки. Хлопанье обрывалось, поскрипывало, шипенье шло и голос заводил знакомое. Опять гудело нечетко из патефонного раструба, вырывалась все та же с пером, руку ставила к груди, и вычленялось "желтые ананасы любви".

Мучил меня этот кошмар несколько раз. Во сне я стремился что-то изменить. Спугнуть певицу и избежать повторения отвратительного припева. Но звука было не издать, ногами не пошевелить и крутился этот ужас передо мной, пока самолет не пошел на посадку и я не проснулся от боли в ушах.

Нас тряхнуло, завыли на реверсе турбины, и мелькавшая в окошке зебра разделилась на светлые бетонные плиты и черные швы на стыках.

Взлетно-посадочная полоса города Атланты. Мой последний перекладной пункт в Америке, а после - прыжок через океан, и дома. В Атланте было у меня два часа. Мороженое и поп корн заняли у меня минут пятнадцать, дальше нужно было себя чем-то развлекать. Подвернулся бар, дорогой конечно, как и все они в аэропортах, но выбора особого не было. Я зашел и приготовился засесть за стойку, но заметил женщину, сидевшую за столиком в одиночестве. Поездки эти по делам обостряют восприятие. С одного взгляда даешь оценку. Грош которой цена, как может оказаться, но возникает эта оценка против собственной воли. Как вскинутое в лесу ружье оберегает от неожиданностей. Инстинкт. В тот раз я как раз не ошибся. Все подтвердилось в разговоре: да, из России, да, только прилетела. И поговорить Марина тоже была не прочь, как и показалось мне с первого взгляда. Было в ней и еще что-то, что трудно выразить. Мимолетная трепетность? Ранимость? Нет, слова эти не передают поворота ее головы, когда я к ней обратился и попросил разрешения присесть к ней за столик.

Говорилось нам легко. Так бывает в знакомствах на час: выболтаешь, что не всякий раз расскажешь друзьям. Я вертел в руках высокий бокал пива, смотрел на поднимающиеся со дна пузырьки и все думал: "Надо же хоть отпить... Потом! Пускай она говорит!"

Марина склонилась ко мне и говорила домашним голосом, растягивала третий слог в словах. Оказалось, что в Москве она работала секретаршей на радиостанции. Много курила от того, что нечего больше было делать, как она сама сказала. С год назад радиостанция подключила компьютер к сети, и Марина нашла себе занятие. Полазив в компьютерной сети, она "нашарила" игру, которая ей сразу понравилась. В игре Марина была красавицей, родившейся в бедной семье. Она "повзрослела" и отец ее "умер". Она осталась "без приданого", "только башмаки такие, ну как Беркинстоки, только с каблуком". Естественно, она отправилась странствовать, раз уж были башмаки, и конечно на нее напали разбойники. Ее хотели "убить", но тут в дело вмешался "один молодой человек". Он всех "замочил" и вдобавок оказался "настоящим". Что в данном случае означало "настоящий", я не понял, но мне это предстояло узнать из слов Марины.

Она играла в игру помногу. "Глаза, правда, болели, но это ничего". Оставалась иногда ночевать на радиостанции, чтобы иметь возможность просидеть лишние час - два у экрана.

В игре было мало неожиданностей: "молодой человек" оказался знатным и богатым, "ездил на мотоцикле в пятьсот лошадиных сил" и был "настоящим". "Ну то есть он и в жизни такой", - пояснили Марина.

Рассказ ее приостановился. Я молчал и вертел в руках так и не отпитый стакан с пивом. С каким ударением она произносила это "настоящий"! В голосе ее, довольно спокойном, слышались вдруг нотки вызова: "Настоящий".

Я глядел на пузырьки, пробегавшие путь со дна стакана до поверхности, и ждал, пока она продолжит.

Так вот. Оказалось, что к этому настоящему молодому человеку Марина и ехала. Она достала из сумочки, которая лежала у нее на коленях, лист бумаги. Я развернул его. На меня смотрел с компьютерной распечатки улыбчивый молодой человек в футболке. Под фотографией были слова: "Приезжай! Я тебя жду!", телефон (503)7298321 и адрес. Я вернул Марине листок, и тут до меня дошло: 503 - это код Орегона, а адрес был калифорнийский. Да и странный какой-то адрес без указания части города, без заглавных этих буквочек NW или NE, обозначающих северо-запад, или северо-восток.

- А ты давно ему звонила по телефону?

- Он сам всегда звонил. Он настоящий!

И снова этот вызов в голосе. Кстати, на футболке у него были чикагские баскетболисты. Я смотрел на выдыхавшееся пиво. "Чего ты не пьешь?" - Голос у Марины опять был домашним, опять казалось, что мы знакомы много лет. Встал перед глазами поворот ее головы, такой милый, такой трепетный и беззащитный.

"Пиво чего не пьешь?" - повторила она свой вопрос.

Я поднял глаза и как-то впервые за время нашего разговора отметил для себя ее черты. Удлиненное лицо, прямо смотрящие серые глаза. Волосы. Длинные прямые волосы и едва заметные тени под глазами: не выспалась? Курит много?

"Вот и мой рейс уже объявили", - соврал я и поднялся. Она, казалось, не была удивлена внезапностью моего прощания. Надо было узнать, есть ли у нее обратный билет и хватит ли ей денег, чтобы остановиться в Калифорнии, где ее, естественно, никто не встретит. Можно было попытаться подготовить ее к этому, предупредить или даже сказать напрямую. Ведь я могу ей помочь! Денег дать, у меня и телефоны найдутся в Сан-Франциско...

Я заметил на себе ее взгляд исподволь, из-под опущенных ресниц. Есть вещи, которые не опишешь запросто. Тут было что-то животное, что-то тягостно не свободное. В таких "случайных" встречах на час узнаешь о себе больше, чем за год... Я не мог сдвинуться с места! Вот они, до сих пор четко вырисовываются: высокий стакан с пивом и ее серые глаза. И радость в этих глазах. Радость победы в свою игру: я не могу уйти! И как-то сами собой губы мои выговорили: "желтые ананасы любви". В этот момент я испытал, пожалуй, самое интенсивное в своей жизни ощущение привязанности к женщине. И ощущение это прогорело в моих нелепых словах из сна, как бывает в детстве со словами врача: "Тебе уже делали от этого прививку. Скоро поправишься". И температурный бред отпускает. Появляется надежда, и вслед за этим становится по-настоящему лучше.

"Желтые ананасы любви". Она переспросила. Я сказал, что ничего такого, песенка одна. Ерунда.

Рейс из Атланты в Москву трясло. Я старался не обращать внимание на ухающие эти провалы и тугие наборы высоты, на нет сводил к ним свое отношение. Умещая себя в неудобном кресле, шевеля онемевшими ногами в самолетной полутьме, я вслушивался в гул турбин, и казалось временами, что в глубине этого гула басовой нотой звучит: "домой".