Вячеслав ЩЕПОТКИН. Два этюда

Осенние зори

Тягучей становятся ночи. Короче туманные дни.

Как ни задержалось тепло, а все-таки — осень. Вроде тишь стоит, но парки, леса стали прозрачней. Желтые, коричневые листья не спеша падают на асфальт, на высохшую лесную траву. И трава не та стала. Где недавнее буйство зелени, соков, жизни? Всё под ногами трещит, шуршит, сухо хрупает.

Осень проводит новый учет загородных посетителей. К осенним зорям пошли новые люди. Грибники. Охотники. Люди мобильные, которых не пугают километры дорог. Подвижней стали и всесезонные рыболовы. Спиннинг — не поплавочная удочка. С ним ходить да ходить. От озера к реке. От заводи к плёсу.

И зори стали не те. Летом от вечерней до утренней лишь успеваешь уху сварить, поесть да разговор завести. Едва беседа пошла «раскручиваться» — глядь: восточная часть неба сереет. Не то дым от костра в ту сторону ушел, а теперь растекается по небу: сначала густо-пепельный, потом все светлей... Не то облака ветер уносит, и открывается вчерашняя голубизна.

Осенью же от вечерней зари до утренней времени много. Свет костра далеко во все стороны пробивает холодящую темь. Небо хладно-звездасто. И тумана вроде нет, а брошенная на солому телогрейка влажна; от случайно задетого ложкой стакана долгий звон, и не очень-то охота отодвигаться от огня. В эти зори ищешь тепла. В голосе товарища. В языках пламени.

Сухие днем запахи, сдержанные запахи осени: увядающей листвы в лесу, сохнущей, если ты в степи, полыни – к ночи с каждым часом гуще. Сливать бы как-то эти запахи, настаивать их, чтоб потом вдохнуть на городской улице и поблагодарить землю, не один дым создающую...

Кончен давно ужин, разговоры то вспыхивают, то гаснут, как угли в костре, а до зари далеко. Люди укладываются в машинах, палатках, не боясь, как летом, проспать волнующие, да недолгие минуты перехода ночи в утро.

Но лучше спать в стогу. В машине не почувствуешь, как над тобою ночь идет. Как поворачивает она ковш Большой Медведицы, обливая звездным холодом землю, и отрывает лист за листом в дальнем лесу.

Лучше вырыть в соломе ямку, аккуратно, чтобы утром поправить стог и не порушить чей-то труд. Потихоньку влезть в нее и засыпать себя соломой, оставив ночной прохладе только лицо. Где-то за спиной шуршит мышь, переползают с соломины на соломину какие-то насекомые. Тихим шорохом наполнен весь стог. Матовой от росы стала крыша машины. Сквозь пепел едва видны красноватые угли костра. Наконец, и они потухли. Только звезды шлют вниз рассеянный свет.

Первый выстрел охотника разбудит рыболовов. Поднимутся грибники. И увидят во всей красе осеннюю зарю.

Газета «Волгоградская правда», 24 октября 1974 г.

Рыбачка

Дон распирает от полой воды. С самолета отчетливо различается его основное русло и то, что не залито половодьем. Ширина разлива местами раз в десять больше русла. Видно, как кое-где уходят прямо в воду дороги, затоплены леса, овраги, луга. Дон подошел к улицам станицы Клетской. По огородам на лодках ездят ребятишки, на мелководье — в заросли тальника, вербы — идет рыба. Для рыбаков клетского колхоза «1-я пятилетка» началась путина. У всех у них места промысла — тони — за Доном. И только тоня Анны Яковлевны Гавриловой на этой стороне реки, километрах в двенадцати от Клетской.

Под крутым обрывом (берег здесь высокий, метров восемьдесят—сто) около самой воды стоит небольшая мазанка. Дон метрах в четырех от ее стен. Один конец проволоки, по которой бегает собака, привязанный к вербе, уже в воде, и пес настораживает уши, прислушиваясь к гулу проволоки от сильного течения.

Вечер. Садящееся солнце розовит задонские леса. Тихо так, что слышен слабый посвист крыльев взлетевшего с обрыва коршуна. Птица парит над вершинами затопленных деревьев, поднимается выше и уплывает в степь.

— Поедем проверять вентеря? — предлагает Анна Яковлевна. — Мы, надо сказать, их недавно с Евочкой смотрели. Плохо чего-то идет рыба.

Действительно, несмотря на разлив, рыба неважно идет на мелководье. Рыбаки объясняют это затяжной холодной погодой. В прошлом году Анна Яковлевна с мужем Евпилом Федоровичем (это его она называет Евочкой) в такую пору уже выполнили весь план. А теперь в день вынимают из сетей и вентерей всего по нескольку десятков рыбин. Хорошо, если это лопатообразный лещ, толстый, как налитой, язь или, словно пятнистое полено, щука. А то попадут небольшой синец, которого здесь зовут синьгой, красноперка или окунь.

Надеваю телогрейку, переобуваюсь в сапоги. Анна Яковлевна в ватных брюках, тоже в телогрейке, платок опущен почти на черные, густые брови. Глаза смотрят по-матерински добро, говорит: «Я тебя буду просто Славой звать, у меня дочери под сорок». Следом из мазанки выходит, опираясь на костыли, Евпил Федорович. Забирается в лодку, заводит мотор. Он обычно кормчий, как сядет возле мотора, так и весь путь не двигается с места. Только, когда проверяют сети и вентеря, умело помогает жене сильными руками.

Кое-что о Гавриловых рассказали мне люди. Другое добавили они сами.

Евпил Федорович — инвалид Отечественной войны, имеет первую группу. Провожали на фронт жена и друзья-казаки крепкого мужчину, умеющего шуткой скрасить трудную минуту, с веселым нравом, который не сломила ни бедняцкая юность, ни трудные годы борьбы с кулачеством. Сразу Гаврилов попал в морской десант. Защищал Одессу, Севастополь. Под Одессой впервые его ранило. Затем в числе семидесяти с лишним десантников старшину морской пехоты Гаврилова выбросили на парашютах в Белоруссию для помощи партизанским отрядам. Здесь Евпил Федорович был подрывником, с его помощью несколько вражеских составов пошли по партизанскому назначению — под откос.

Лотом Гаврилов снова становится десантником. Но 17 мая 1944 года у него был последний прыжок — выбросился с парашютом и попал на деревья. Повредил позвоночник.

Анну Яковлевну с дочерью война забросила далеко от родных мест. В районе Клетской шли сильные бои, и до сих пор в степи, прямо рядом с обрывом, под которым стоит мазанка рыбаков, можно легко различить остатки окопов.

Потрясенный своей трагедией, Евпил Федорович, тем не менее разыскивал семью, чтоб хотя бы знать, что жена и дочь живы. В одном письме рассказал, каков стал сейчас. Между строк можно было понять, что ему не хотелось бы огорчать жену своим состоянием. Анна Яковлевна ответила: каким бы ты не был, будем вместе.

Через некоторое время двое солдат внесли его к ней в избу.

— Всяко было, — говорит Анна Яковлевна. — Но прожили мы с Евочкой все ж не плохо. Сейчас внук большой, сама на пенсию пошла. А он, — улыбается женщина и смотрит на мужа, — как весна, начинает теребить: «Поедем, Нюра, на Дон».

Евпил Федорович слышит, о чем говорим, тоже улыбается радостно. Его худощавое лицо с тонкими нервными чертами и острым взглядом светлеет.

— Я без Дона жить не могу, — кричит он с кормы лодки. — То хоть на «Запорожце» подъеду, погляжу на воду. А тут коленвал сломался, и нигде не могу достать. Еще «салом» река была забита, мы с Нюрой погрузили вещи и снасти в лодку и открыли сезон.

Лет двадцать Анна Яковлевна рыбачит в колхозе. И получается у нес не хуже, чем у мужчин: считается одной из лучших рыбачек. Она и муж знают, где поставить вентеря, сети, куда в определенное время загнуть «крыло» вентеря, какую заводь охватить, где перекрыть «рыбий ход». Но этой весной у всех дела неважные. Вот и сейчас, заглушив мотор, мы «пихаемся» шестами от вентеря к вентерю. В одном бьется лещ. А в остальных то синьга, то пара красноперок, то маленький донской бычок - чекамас по-казачьи, запутался. Лишь в самом большом есть кое-что. Гавриловы сокрушаются: захолодила погода рыбу. Знобкий ветер гуляет в верхушках затопленных деревьев, предночная синь сгущается в перепутанных зарослях кустарника, стоящего «по пояс» в воде.

Небогат наш улов, бьющийся на дне лодки. Труден хлеб рыбака. Но завтра будет теплей...

Газета «Волгоградская правда» 28 апреля 1971 г.