Алексей КАЗАКОВ. Уральский дедушка русской басни
К 250-летию
Ивана Андреевича Крылова
В первые послевоенные годы в Тракторозаводском районе Челябинска, тогда он назывался Кировский городок, стали строиться новые жилые кварталы (в основном руками пленных немцев), среди которых появились улицы имени Крылова, Грибоедова, Лермонтова. Позже по соседству возникли улицы Горького, Правдухина, Бажова. В этом районе образовался целый литературный квартал, единственный в своем роде. Чья-то умная градостроительная голова соединила в нашем городе век XIX с веком ХХ. Но первым и, очевидно, неслучайно появилось имя баснописца Ивана Крылова.
Да, «русский Лафонтен», как называли современники Крылова, памятуя о его французском собрате-предшественнике, родился на Южном Урале в Троицкой крепости Оренбургской губернии (ныне г. Троицк Челябинской области), где служил в то время его отец – армейский капитан Андрей Прохорович Крылов.
Считается, что Крылов-сын родился 2 (13) февраля 1769 года в Москве. До сих пор в разных словарях, энциклопедиях и справочниках можно прочесть разноголосицу мнений о годе (разброс: 1762–1770, сам Крылов уверял, что родился в 1766-м) и месте рождения баснописца (называют Тверь, Поволжье, Троицк). В 1949 году, когда отмечалось 180-летие Крылова, Сталин, вникавший во все, в частной беседе с советскими писателями распорядился считать местом рождения Ивана Андреевича Москву; тогда же был поднят вопрос о памятнике баснописцу в столице.
В Государственном военно-историческом архиве сохранился послужной список, который прямо указывает: капитан А.П. Крылов с 1764 по 1769 год служил в Оренбургском драгунском полку, что квартировал в Троицкой крепости. Сохранились челобитные, отправленные в разное время отцом и матерью И. Крылова к Екатерине II о вспомоществовании, из которых также виден 1769 год. Тот же год рождения Крылова указан и в послужном списке сотрудников Императорской Публичной библиотеки за 1828 год, где в то время служил баснописец (хотя в других списках есть разночтения). Изучив ряд прямых и косвенных документов, касающихся военной службы отца Крылова, связанных с движением Оренбургского драгунского полка и продвижения Андрея Прохоровича по военной службе от ротного писаря до капитана и его участие в отражении пугачевского восстания на Южном Урале, можно сделать вывод, что Иван Крылов, родившись в Троицке, находился здесь 2 года 11 месяцев, затем в Оренбурге вместе с родителями жил четыре с половиной года, в Яицком городке (Уральске) – более года.
Далее были Тверь и Санкт-Петербург…
Любопытно, что прочитав свои прижизненные биографии, написанные его современниками, сам Крылов не опроверг и не подтвердил ни одной из них… Существуют целые литературоведческие исследования по этому спорному вопросу, где свой весомый вклад внесли прежде всего краеведы Троицка: Е. Скобелкин, И. Шамсутдинов, П. Хрипко, а также давний ленинградский библиограф-исследователь С. Бабинцев.
Приступив к работе над «Историей Пугачева», Пушкин, конечно, обратился к Ивану Андреевичу. Услышанное от него так и назвал – «Показания Крылова (поэта)», изложив их следующим образом: «Отец Крылова (капитан) был при Симанове (в то время комендант. – А.К.) в Яицком городке. Его твердость и благоразумие имели большое влияние на <…> тамошние дела, и сильно помогли Симанову, который вначале было струсил. Иван Андреевич находился тогда с матерью в Оренбурге. На их двор упало несколько ядер, он помнит голод <…>. Так как чин капитана в Яицкой крепости был заметен, то найдено было в бумагах Пугачева в расписании, кого на какой улице повесить, и имя Крыловой с ее сыном. <…> После бунта Ив. Крылов возвратился в Яицкий городок, где завелася игра в пугачевщину. Дети разделялись на две стороны, городовую и бунтовскую, и драки были значительные. Крылов, как сын капитанский, был предводителем одной стороны. Они выдумали, разменивая пленных, лишних сечь, отчего произошло в ребятах, между коими были и взрослые, такое остервенение, что принуждены были игру запретить» (1833).
В записке «История пугачевского бунта» Пушкин еще раз коснулся судьбы семейства Крыловых:
«Пугачев скрежетал. Он поклялся повесить не только Симанова и Крылова, но и все семейство последнего, находившееся в то время в Оренбурге. Таким образом, обречен был смерти и четырехлетний ребенок, впоследствии славный Крылов».
Замечу, что эти строки относятся к 1833 году, упомянутый возраст юного Крылова («четырехлетний ребенок») шел от 1769 года. Это тем более важно, что многие факты пушкинской «Истории…» были взяты со слов И.А. Крылова.
Большую роль в воспитании сына сыграла мать Мария Алексеевна, женщина простая, но, по словам Крылова, «умная от природы и исполненная высоких добродетелей». В 1774 году отец оставил военную службу, и семья переехала в Тверь к родственникам. Крыловы жили в бедности: Ивану из милости было разрешено учиться вместе с детьми тверского помещика Львова у домашних учителей, где он прислуживал и за лакея. Первые сведения о французском языке Крылов получил от гувернера, а затем овладел языками самоучкою, выучившись читать и писать по-немецки и по-итальянски; в старости самостоятельно освоил древнегреческий – увлекался математикой, хорошо рисовал, играл на скрипке… Он уже в юности был широко начитан в античной и европейской литературе, истории, философии. С 8 лет Ваня Крылов числился «подканцеляристом» Калязинского земского суда, получая подзатыльники от начальника-повытчика за излишнюю любовь к чтению книг (сказалось наследие отца-книгочея – сундук с книгами). В девять лет, после смерти отца (1778), был принят на службу по просьбе матери в Тверской магистрат.
В 13 лет, написав первую комическую оперу «Кофейница», самостоятельно с оказией, подобно Ломоносову, уехал в Петербург, продав ее владельцу типографии и музыканту Б. Брейткопфу. Позднее об этом юношеском опыте Крылов скажет: «Нравы эпохи верны: я списывал с натуры». В те же годы Крылов переводит одну из басен Лафонтена, в столице его пригрел драматург Я. Княжнин, он знакомится с Г. Державиным и его женой, которая покровительствовала юному литератору. Жизнь заставила Крылова поступить в Петербургскую казенную палату приказным служителем, после чего он смог вызвать в Петербург мать и младшего брата Льва, которого после смерти матери опекал на протяжении всей жизни. В последующие годы (1786 – 1806) Крыловым были написаны трагедии «Клеопатра» и «Филомела», комическая опера «Бешеная семья», опера «Американцы», комедия «Проказники», шуто-трагедия «Подщипа, или Трумф», комедии «Пирог», «Лентяй», «Модная лавка», «Урок дочкам» и сказочная комическая опера «Илья богатырь».
Игра ума у Крылова вызревала в эпоху царствования Екатерины II и Павла I, когда он стал самостоятельно издавать в северной столице свои сатирические литературные журналы «Почта духов», «Зритель», «Санкт-Петербургский Меркурий», на страницах которых дал гротескную панораму современных ему общественных нравов, демонстрируя абсурдность привычного порядка вещей. По существу он пошел по стопам Фонвизина, Радищева, Новикова, обличая российскую действительность. На Крылова обратила внимание цензура, чему способствовали революционные события во Франции 1793 года. Ему пришлось срочно покинуть Петербург и Москву после личной встречи с Екатериной II, равно как и Павел I не оставил его своим суровым вниманием. В эти годы Крылов стал личным секретарем князя С. Голицына, который также подвергся опале, уехав в имение Казацкое на Украину (1800) по соседству с родным селом Тараса Шевченко Моринцы. Так москаль Иван встретился с хохлом Тарасом, что весьма символично и прекрасно для понимания большой литературы!
В 1805 году, живя в Москве, Крылов перевел из Лафонтена три басни: «Дуб и Трость», «Разборчивая невеста», «Старик и трое молодых», которые с одобрения известного баснописца Ивана Дмитриева были напечатаны в журнале «Московский зритель» (1806). Затем, при Александре I, Крылов снова появляется в Петербурге, участвуя в постановке своих пьес, став посетителем литературно-художественного салона А. Оленина, где постоянно встречается с литераторами В. Озеровым, В. Капнистом, Н. Гнедичем, К. Батюшковым… Под началом Оленина Крылов служит в Монетном департаменте, а в 1812 году, когда Оленин становится директором Императорской Публичной библиотеки, Крылов вместе с ним переходит туда в качестве библиотекаря, поселившись в служебной квартире. Особым почетом Крылов пользуется в театральном кружке князя А. Шаховского, участвуя и в литературных собраниях Г. Державина, А. Шишкова и других, где сходились в основном члены Российской академии и близкие к ней писатели (Крылов был принят в академию в 1811 году).
Именно на этих собраниях Крылов впервые читает свои авторские басни и новые переводы из Эзопа и Лафонтена: «Огородник и философ», «Ворона и лисица», «Волк и ягненок», «Лиса и виноград», «Квартет», «Воспитание льва», «Демьянова уха», «Кошка и соловей», «Рыбьи пляски», в которых реально ощущалась внутренняя свобода мастера слова за маской простодушного повествователя. Во время Отечественной войны 1812 года Крылов публикует в патриотическом журнале «Сын Отечества» ряд басен на злобу дня: «Раздел», «Обоз», «Ворона и курица», «Волк на псарне», «Щука и кот». Басню «Волк на псарне» Крылов в рукописи послал в действующую армию, где М.И. Кутузов читал ее своей свите после одного из сражений. При словах: «Ты сер, а я, приятель, сед» Михаил Илларионович снимал свою белую фуражку, склонив голову, показывал седину (в подтексте речь шла об отказе Кутузова от предложения Наполеона к перемирию). Эти басни принесли Крылову всероссийскую известность.
По мнению современников, едва ли не все басни Крылов сочинял «по поводу». Читатели видели в них прямую сатиру на высшие правительственные учреждения, лично на Александра I, а позднее и на Николая I, на их приближенных, на конкретные события государственной и литературной жизни. Сатирическая смелость басен Крылова удивляла; по словам Белинского, он выразил такую важную сторону «русского духа», как «здравый, практический смысл, его опытную житейскую мудрость, его простодушную и злую иронию». В личном общении Крылов предпочитал выражаться «эзоповым языком», изъясняться «анекдотцами», закрывая от посторонних глаз свой душевный мир глашатая прописных истин. Уже при жизни Крылов воспринимался современниками как своего рода литературный персонаж, послуживший, в частности, прототипом Обломова в известном романе И. Гончарова.
Издание басенного свода Крылова в девяти книгах (более 200 басен, как и у Лафонтена, у Эзопа более 400, но в прозе) способствовало росту его обширной литературной славы, усиливающейся опекой царской власти: ему была назначена высокая пожизненная пенсия, он был удостоен орденов св. Владимира IV степени и св. Станислава II степени, а также неоднократно знаков благоволения от членов царской семьи. Вне правил ему был присвоен чин статского советника, притом, что как художник, Крылов всегда оставался независимым и далеким от казенной благонамеренности, о чем свидетельствует его последняя басня «Вельможа» (1834). Басни все разные, но мораль у них у всех одна, полагал Крылов, как бы повторяя мысль Эзопа: «У всего сущего одна мораль».
Дальнейшее десятилетие, вплоть до ухода из жизни, поэт-баснописец провел в праздной классической лености и душевном благополучии, развлекаясь карточной игрой, до которой был большой охотник с молодых лет, и посещением петушиных боев…
Известно, что Иван Андреевич был знатным едоком. Всякий раз, когда к столу подавалось очередное блюдо, а их иногда было до десяти и более на званых обедах, он накладывал себе в тарелку столько еды, сколько могло в нее вместиться. После трапезы вставал, молился на образ и произносил: «Много ли надо человеку?» Присутствующие всегда смеялись над этой фразой, зная и видя, сколько нужно Крылову…
Он придерживался двух своих принципов – не откладывать до ужина того, что можешь съесть за обедом; и – желудок просвещенного человека имеет лучшие качества доброго сердца: чувствительность и благодарность.
В 1838 году весь высший свет Петербурга торжественно отметил 70-летие И.А. Крылова (считая от
Весь мир в руках у чародея,
Все твари дань ему несут:
Под дудки нашего Орфея
Все звери пляшут и поют.
……………………………
Забавой он людей исправил,
Сметая с них пороков пыль;
Он баснями себя прославил,
И слава эта – наша быль.
И не забудут этой были,
Пока по-русски говорят:
Ее давно мы затвердили,
Ее и внуки затвердят.
……………………………
Длись судьбами всеблагими,
Нить любезных нам годов!
Здравствуй с детками своими,
Здравствуй, дедушка Крылов!
Среди прочих выступлений, прозвучавших на том крыловском юбилейном вечере, особо запомнилось и слово известного литератора князя В. Одоевского, сказавшего: «Я принадлежу к тому поколению, которое училось читать по Вашим басням, до сих пор перечитывает их с новым, всегда свежим наслаждением.
Мы еще были в колыбели, когда Ваши творения уже сделались дорогою собственностью России и предметом удивления для иноземцев: от ранних лет мы привыкли не отделять Вашего имени от имени нашей словесности. Существуют произведения знаменитые, но доступные лишь тому или другому возрасту, большей или меньшей степени образованности; немного таких, которые близки человеку во всех летах, во всех состояниях его жизни. Ваши стихи во всех концах нашей величественной родины лепечет младенец, повторяет муж, воспоминает старец; их произносит простолюдин как уроки положительной мудрости, их изучает литератор как образцы литературной поэзии, изящества и истины».
Притом что все существо баснописца было обращено к литературным трудам, поглотившим его целиком, безбрачная жизнь Крылова все же озарилась счастливым светом – у него появилась дочь Александра, которую он прижил от своей прислуги Фенюши. Как он сам признавался в стихах:
Для любовных алтарей
Все природе уступают.
Со временем Крылов дал девочке образование в пансионе, выдал замуж за военного чиновника Каллистрата Савельева, но для окружающих называл ее своей «крестницей».
Как уже говорилось, у Крылова был младший брат Лев. Он принадлежал к тем незначительным людям, которые незаметно проходят свое земное поприще. Как говорили о нем, знавшие его, «он жил ознаменовав себя никаким заметным делом, не возвысив и не унизив своей скромной доли». Его и вспоминают исключительно из-за старшего брата-баснописца, к которому он относился с почти сыновней привязанностью, обращаясь в письмах к нему: «Любезный батюшка, братец Иван Андреевич», «Милый тятенька»… Всю свою недолгую жизнь Лев Андреевич гордился старшим братом. В свою очередь Иван Андреевич, ставший знатным вельможей и близкий к царскому двору, всегда заботился о младшем брате, измученном военными походами и болезнями (участвовал в суворовском походе
После смерти брата (1824) у Крылова не осталось прямых родственников, кроме усыновленного им семейства «крестницы» (дочери) его Александры Савельевой, ее мужа Каллистрата и их детей Саши и Нади. Все они жили с Иваном Андреевичем в его квартире на 1-й линии Васильевского острова, после того как он оставил жилище в Публичной библиотеке, где он прожил более двадцати лет, занимая три комнаты. Крылов не имел ни кабинета, ни письменного стола. Там хозяйничали голуби, которых он привадил с соседнего Гостиного двора, набрасывая зерен по обеим сторонам оконниц. Все вещи – этажерки, книги, картины, ковры и прочее носили следы пребывания этих ежедневных гостей баснописца. Так бесприютно он жил, обласканный двумя российскими императорами Александром I и Николаем I – «щедрот монарших луч» освещал Крылова до конца дней его земного бытия.
Оставив службу в Публичной библиотеке, Крылов последние три года своей отшельнической жизни (1841 – 1844) почти никуда не выходил из дому, избегая даже малейших волнений, тем более споров с кем бы то ни было. Когда еще был жив Гнедич, Крылов вел с ним оживленные прения, но при всех других собеседниках отмалчивался, сохраняя, подобно старцу Гете, душевное спокойствие. Смерть друзей-литераторов печалила Крылова, но не особенно сильно, несравненно меньше, чем гибель Пушкина, которая потрясла его.
Пушкин посетил Крылова (еще на старой квартире) за день или за два до своей дуэли с Дантесом. Он был особенно, как-то даже искусственно, весел, говорил любезности Александре Савельевой, играл с ее малюткой-дочерью Надей, нянчил ее, напевая песенки; потом вдруг торопливо простился и ушел. Когда Крылов узнал, что поэта не стало, он, всегда спокойный и невозмутимый, воскликнул: «О! Если б я мог это предвидеть, Пушкин! Я запер бы тебя в моем кабинете, я связал бы тебя веревками… Если б я это знал!»
С лицейских времен Пушкин почитал своего старшего собрата по перу, написав о нем впервые с пиететом в раннем стихотворении «Городок» (1815):
Ты здесь, лентяй беспечный,
Мудрец простосердечный,
Ванюша Лафонтен!
И в последующие годы Пушкин неоднократно обращался к имени и творчеству Крылова, полемизируя с Вяземским и отзываясь на новые басни поэта, высказывая свой взгляд на оригинальную личность Ивана Андреевича, чьи произведения Пушкин относил к основным литературным вехам своего времени, «исполненных светлых мыслей, глубоких воззрений и важного остроумия».
Вот суждения Пушкина о Крылове, как «представителе духа русского народа»:
«Кстати о Крылове. Вслушивайтесь в простонародное наречие, молодые писатели, – в нем можете научиться многому, чего не найдете в наших журналах»;
«Крылов превзошел всех нам известных баснописцев, исключая, может быть, сего же самого Лафонтена…».
Раз на одном из литературных вечеров у Жуковского Крылов стал перебирать бумаги на письменном столе.
– Что Вам надобно, Иван Андреевич?
– Да вот какое обстоятельство, – сказал он, – хочется закурить трубку; у себя дома я рву для этого первый попавший мне под руку лист, а здесь нельзя так: ведь здесь за каждый лоскуток исписанной бумаги, если разорвешь его, отвечай перед потомством…
В контексте пушкинских слов этот эпизод приобретает символическое значение и для самого Крылова…
Внуков Крылов учил музыке и чтению по азбуке, рассказывал басни, вспоминая и о своем детстве на Урале – в Оренбурге и Яицком городке, когда со сверстниками играл «в пугачевщину».
Особенно горячо любил Наденьку, она утешала его отзывчивое сердце. По словам ее брата, «без Наденьки дедушке становилось скучно». Отправляясь в Английский клуб, Крылов всегда просил: дать знать, когда она проснется и захочет чаю, и в таком случае немедленно возвращался домой.
Однажды он увидал, что девочка плачет над его басней «Добрая лисица». Старик был тронут до слез этой детской чувствительностью и тихонько удалился в соседнюю комнату, сказав домашним: «А ведь Надя-то у меня талант! Все понимает, даже мою лисицу, съевшую птенцов малиновки, понимает!..»
Рассказывают, что во время прогулок баснописца по городу родители с детьми останавливались на улицах, дети подбегали к нему, лепетали мило и наивно его басенки, отчего у старика Крылова слезы брызгали из глаз…
Каждую пасху в Петербурге Крылов встречал в Казанском соборе. Большого труда стоило ему пробраться через густую толпу. Тучное тело баснописца особенно страдало от толчков; однажды, когда полиция это заметила и сказала: «Раздайтесь, ведь это Иван Андреевич Крылов!» – народ с уважением уступил дорогу.
И стар и мал – все нуждались в крыловском крылатом слове-поучении, которое, по словам Пушкина, «не должно быть затеряно для потомства».
«О Крылове должно повторить, что древние сказали про Гомера; ”Он каждому, и юноше, и мужу, и старцу, столько дает, сколько кто взять может”», – справедливо замечал П. Плетнев, считая его басни «вековечными», называя своего друга-баснописца «Крылов Лафонтенович».
За день до кончины Иван Андреевич подписал завещание, по которому имущество и право на издание басен и прочих сочинений он оставлял «в полное распоряжение и вечное владение своего зятя Каллистрата Савельевича Савельева».
Довольно равнодушный к смерти других, Крылов встретил и свою смерть безбоязненно, спокойно, утешая дочь Александру: «Ты, милая, не плачь, я стар, утомлен, пора мне на покой. А ты и без меня проживешь, если не богато, так и не бедно, разумеется, с условием – не ездить… не ездить… не ездить в Английский клуб».
Он и умер у нее на руках.
Когда она была еще ребенком, Иван Андреевич часто дарил ей свои рукописи, говоря: «На, спрячь куда-нибудь подальше; авось со временем эти бумажки тебе пригодятся!»
И они действительно пригодились появившимся на свет потомкам Крылова: внукам Саше и Наде, правнукам, уроженцам Тверской земли (близ Вышнего Волочка), – Василию, Александре, Елизавете, Ольге, Марии, Каллистрату. Некоторые из них дожили до советских времен…
Последними словами баснописца были: «Господи! Прости мне прегрешения мои». Он скончался утром 9 ноября 1844 года 75 лет от роду.
Похоронили Крылова на Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры. До кладбища гроб несли первые сановники государства. Народ, столпившийся при погребальном шествии, занял весь Невский проспект. Крылова похоронили рядом с могилами Гнедича и Карамзина.
На другой день по кончине Крылова более тысячи людей в Санкт-Петербурге получили по экземпляру книги его басен – книги были разосланы в траурной обложке со следующими словами: «Приношение. На память об Иване Андреевиче. По его желанию. Санкт-Петербург, 1844 9-го ноября. 3/4 8-го утром». Такова была последняя благодарность Крылова своим читателям…
12 мая 1855 года в Петербурге в Летнем саду был открыт сооруженный на средства, собранные по народной всероссийской подписке, памятник знаменитому баснописцу (скульптор П. Клодт).
В преддверии открытия крыловского монумента Петр Вяземский писал вдохновенно с высокой нотой истинного патриотизма:
«Слишком смело было бы сравнивать письменные заслуги, хотя и блистательные, с историческими подвигами гражданской доблести, но, вспомня Минина, который был выборный человек от всей Русской земли, нельзя ли, без всякого применения к лицам и событиям, сказать о Крылове, что он выборный грамотный человек всей России? Голос его раздался и будет раздаваться в столицах и селах, на ученических скамьях детей, под сенью семейного крова, в роскошных палатах и в храминах науки и просвещения, в лавке торговца и в трудолюбимом приюте грамотного ремесленника. Пусть и голос благодарности отзовется отовсюду. <…> Кто не любовался этою могучею обросшею седыми волосами львиною головою, недаром приданную баснописцу, который также повелитель зверей, этим монументальным, богатырским дородством, напоминающим нам запамятованные времена воспетого им Ильи-Богатыря? Кто, и не знакомый с ним, встретя его, не говорил: вот дедушка Крылов! И мысленно не поклонялся поэту, который был близок каждому русскому» (1844).
С душевной чистотой детской наивности прозвучали уже в наше время стихи-посвящение этому памятнику юной Лизы Федосеевой:
Баснописец Крылов,
баснописец Крылов.
Он в саду среди кленов сидит у дубов.
А вокруг него звери и птицы:
Волки, цапли, медведь и лисицы.
Что за памятник чудный
поставлен ему!
Было б скучно Крылову сидеть одному,
Днем и ночью с раскрытою книжкой,
Но не скучно с козой и мартышкой!
Мы из сада уйдем, а лиса и медведь
Вкруг него будут прыгать и петь.
На плечо к нему голубь присядет,
И Крылов его тихо погладит.
Нынче на дворе крыловский достопамятный юбилейный месяц: февраль-именинник. Именно в феврале 1792 года, затеяв издание своего литературного журнала «Зритель», обращаясь к будущим читателям, Иван Андреевич писал:
«Любезные Россияне, предмет моего внимания и почтения! Если в свободные часы я, т.е. воображаемый вами зритель, явясь очам вашим в сих листах, извлеку на лицах ваших улыбку… вот моя слава! Вот мое торжество!»
Пора и «любезным россиянам» Южного Урала и города Троицка, в частности, учинить подлинное торжество, почтив память отца и сына Крыловых, установив скульптурную композицию (парный портрет) храброго воина Андрея Прохоровича и его сына – великого баснописца всея Руси Ивана Андреевича.
* * *
…Когда я вижу, как моя внучка Надя с усердием читает наизусть басни дедушки Крылова, я умиляюсь и радуюсь, думая не о житейско-политическом контексте сих басенных притч, а о том, что ребенок с малых лет приобщается к истокам родной поучительно-благовестной словесности, к тому, о чем радел любезный нашему сердцу Иван Андреевич Крылов, – уральский дедушка отчей русской басни, – «выборный человек от всей Русской земли», оставивший будущим правителям России свой строгий завет поэта-гражданина:
Важнейшая наука для царей
Знать свойства своего народа
И выгоды земли своей.
