Валентин СОРОКИН. Брат мой седой.

В молодое издательство «Современник» Александр Филатов приезжал довольно часто. Деликатный, не рвущийся в лидеры на Парнасе, не мечтающий о депутатских регалиях, о разных писательских государственных премиях, он моментально «контачил» с нами, энергичными и доблестными редакторами. Мы расспрашивали у него о Кедрине, Шубине, Павле Васильеве, Недогонове, Которых он обязан был знать: они ему временем и возрастом — близкие. Это сейчас рабочая биография и рабочий мир человека — смех на экране, а в то время трудовые качества человека ценились. И палатки с баснословными ценами на товары и продукты не торчали на улицах и площадях не только Москвы, но и вообще — городов Союза... Тогда честный рабочий — нужный человек... И мы ласково прикасались к душе поэта Александра Филатова, доброго и верного товарища по перу. А он, чувствуя наше к нему расположение, слушал нас внимательно, а сам читать свои стихи не спешил, хотя читал он – изумительно. Зал замирал. Зал следил за ним. Зал вникал, вслушивался, сосредоточивался и — обрушивался пламенными аплодисментами. Филатов читал потрясающе! Как-то приехал в «Современник» печальный, сел напротив, к столу: — Валентин, тут друг твой льет на тебя, злобится, боюсь я!.. — Да и на многих он злобится... — А, Валентин, мы, русские, созданы для пожирания взаимного, где трое русских — там свара и партбюро, а где четыре русских — там битва за «правду», баталии и атаки!.. Святая простота и ясность наших отношений располагала к такой доверительности и обережению дела — сколько же погублено умных начинаний распрями и суетою?! Так и «зарисовался» в моей памяти Александр Федорович – верный, мудрый, переживающий: Шел я, счастливый, к заветному дому И не забуду ни дня, ни числа. С поэтом Александром Филатовым я познакомился очень давно: если мне память не изменяет — в пятидесятых годах. Случайно в киоске, за газетами и журналами, я высмотрел «Литературную Рязань», альманах, в котором была напечатана поэма Александра Филатова, посвященная матери Сергея Есенина. Поэма называется «В приокском селе под Рязанью». Жил я тогда в Челябинске, работал в I мартене металлургического завода. Мы, рабочие тех времен, любили стихи, к искусству относились уважительно, со святым преклонением перед творцами. Александр Филатов покорил меня и моих друзей русским словом, искренностью чувства и мелодичностью изложения. Филатов — очень русский поэт. Рабочий мир в его произведениях так же обычен и достоверен, как быт крестьянина — в произведениях Сергея Есенина. Так должно быть: великий и хороший поэт, гениальный творец и просто одаренный творец — едины в отношениях к отцовскому завету, краю, Родине... Читая того или этого, забываешь — кто гений, кто не гений: оба — твои, оба — понятны и неопровержимы, ведь оба — идут от родного народа, от его забот и его устремлений. Александр Филатов — поэт замечательный: национальный, страдающий, желающий нашей России, измученной христопродавцами, покоя и житейской необходимой результативности. Поэт — патриот, поэт — гражданин, поэт — врачеватель... Не нам судить его поколение, тех, кто верил в Революцию, тех, кто молился, как на Бога, на Ленина, тех, кто воспевал Кирова, Дзержинского, Лазо, Крупскую и т. д... Не нам. Да и подсуден ли верящий «убедительной» истине? Подсудны мы. Мы — проворонили великую державу. Мы разрешили черным коршунам расклевать братство и равенство, пусть братство и равенство нуждались в оздоровлении, нуждались в новом честном освящении лозунгов и программ, но все же — братство и равенство, а не воровские миллионы, не нищие рубли инвалида, не разбойные грабежные мафии, не полная и рабская подконтрольность России иностранному капиталу. Кто и что заменит русскому человеку свободу?.. Рабочий мир поэта Александра Филатова — русский дом, в котором рядом с нерадивым слесарем — прекрасный сталевар, рядом с плохим начальником — мудрый руководитель. Рабочие биографии в балладах и рассказах Александра Филатова серьезны и романтичны. Сохранится рабочий класс — сохранится творчество Александра Филатова, погубят прорабы-перестроечники Россию — погибнет поэзия Филатова. Филатов — настоящий русский поэт, а судьба настоящего русского поэта неотделима от судьбы его Отечества. Потому и меня, двадцатилетнего рабочего парня на Урале, так взял за душу филатовский монолог о судьбе семьи Сергея Есенина:

В приокском селе под Рязанью Жила эта русская мать. Она за шитьем и вязаньем Привыкла сынка поджидать.

Бушует метель по обрывам, И даль над рекою темна, Она ж за шитьем кропотливым Сидит и сидит у окна.

Говоря о русском поэте Александре Филатове, не говорить о его национальной участи — замалчивании его, отодвигании его, крупного русского поэта, на вторые ряды, — стыдно. Александр Филатов плакал о России, он предчувствовал ее катастрофу. В начале семидесятых годов я не только познакомился, но крепко с ним сдружился. Мы даже ездили с ним в далекое Кемерово вместе и в одной бригаде держались на выступлениях в цехах и во дворцах, дабы нам порассуждать и попророчить грядущую тропу, стезю русскую. Правду говорят: что пройдет — мило будет. Вот я и вспоминаю наш вчерашний день. Издательство «Современник», поездку в Сибирь, литературные праздники, а на дворе — запах пороха и динамита. Прорабы перестроечные народились, кипят отвратительно в Доме Советов и в Кремле. Чего они планируют сконструировать из СССР, шустро и жесточайше готовя его к разрушению? Пьяный и наркоманный Ельцин, уралец, земляк мой опасный, а с ним Черномырдин, казак, якобы, якобы, оренбуржский, закрутили и взорвали такую межнациональную бомбу над нами — разум нам раскровенит, а осколками всю территорию СССР занозит и обожжет насмерть. В народе — анекдоты о прорабах и громвождях, частушки складываются, наравне с наростами к их странным и темным биографиям:

Ельцин бак опорожнил Самогона — прыгнул в Нил, Ну, а там, с Гарантом встретясь, Сдох с испуга крокодил.

На реке поднялся шмон, Паника с пяти сторон: «На фуя слона поили?» — Завопил Тутанхамон.

Но наш, политбюровский Тутанхамон, фору даст египетскому царственному Тутанхамону: три бутылки коньяка армянского выжирает, не закусывая. А вокруг него — Бурбулисы, Немцовы, Гайдары, Лужковы, Поповы, псевдонимные и безпсевдонимные, и сын русского поэта Александра Филатова с ними, Сергей Филатов, Сергей Александрович, имя и отчество есенинские... Но что же случится? Мрачно и одиноко на душе. И к прошлому я, к прошлому, стабильному и предсказуемому, к прошлому, познакомившему и подружившему нас: Сорокина и Филатова, двух поэтов русских, двух есенинцев, редкостных и печальных. Нежный, лиричный, быстро реагирующий на чистоту сердечную и на горе творчества, а русское творчество — горе, подчиненное огромному горю народа, страны, а русская радость творчества тоже подчинена державной радости, державному успеху, — Александр Филатов загорался в беседе, слезы на его больших, больших глазах начинали сверкать, румянец навеевался на лицо, руки вскидывались — волновался и горел. В минуты грустные, в миги вздоха глаза филатовские как бы замирали и сами, отделяясь от нас, думали, старались разобраться в чем-то трудном и запутанном:

С тревогой взглянула на Джона, Расправила плечи пред ним. И вдруг в тишине напряженной Спросила: — А вы не Вадим? —

Так мать великого Сергея Есенина укоротила доморощенного иностранца, чертополошного слизняка, крутившегося возле живого гения и теперь паразитирующего на мертвом друге, бессмертном русском поэте — Сергее Есенине... Выросший среди рабочих курток, фуфаек, комбинезонов и роб «Серпа и Молота», московского знаменитого завода, Александр Филатов не предал пролетарского духа, трудовой совести не предал:

Платок отряхнула дарёный, Ослабила узел тугой, Блеснула глазами на Джона И дверь распахнула ногой.

В углу загремела посуда, Погас огонек у икон. — А ну, убирайся отсюда. Иди по-хорошему вон!

Петляй своей тропкой убогой И там, у себя, куролесь, А русскую землю не трогай И в русскую душу не лезь!

Вот — ехали мы в Кемерово... Поезд ползет медленно. Поэты скучают. Но — ехать можно: вагон-ресторан дешевый, какие-то командировочные деньги есть, да и у кого-то их прозапас наскреблось. И — на круг выскакивает порывистый Кайсан Кулиев, швыряет красные червонцы, швыряет и швыряя, «лезгинку» танцевать зовет нас. И сам — изумительно танцует, шампанским делегацию угощая... Александр Филатов скромно поскреб в затылке, подмигнул мне и вдруг — с ритмом, да с тактом, да в присядку и с кавказским гиком, — прошелся по вагону — ладошей о ладошу — их!.. И сел — бледный, победный, щедрый — помог Кайсыну повеселиться, нас выдернул из унывного покачивания и забытья... В Кемерово Александр Федорович, увлеченный благодарными тирадами в адрес кормчего — Леонида Ильича Брежнева — со стороны Г.Маркова Г.Боровика, немножко и сам зарапортовался, слишком погладил пушисто Ильича и похвалил — стушевался: — Ну, намолол я, Валентин, а?.. — Намолол, не надо «вождя» возносить — пропил он Россию!.. — А ты молчи, молчи, Валя!.. Никому не открывайся, никому!.. И опять — его глаза. В глазах — мать Сергея Есенина, русское горе в глазах, жалкая и грозная быль наша: посмотрите сегодня в глаза русским — сколько в них страдания и безысходности?! Я намеренно окружаю поэта Александра Филатова русской атмосферой: без русской атмосферы как нам представить русского поэта, защитника России?

Снежинки и в окна и в сени Летят мотыльками на свет. Снимает вдруг шляпу Есенин И громко смеется в ответ.

— Я в ней, — говорит, — из столицы Приехал к друзьям и родным, Чтоб нашим полям поклониться И сверстникам близким моим.

Александр Филатов — из глубинной народной правды. Он — горький вздох России. Рожденный в 1913 году — перед Революцией, потерявший мать и отца рано, в детстве, он поднят на ноги своим временем. Он — и не предал своего времени, поэт поколения строителей и солдат, поэт поколения полководцев и конструкторов. Над ними — курганы и обелиски. Над ними — прошлая слава и синий туман грядущего...

Мы достойно прошли Испытанья и беды, И поныне Нахимовской школе верны, Это мы На незыблемый якорь победы Севастополь поставили в бурях войны!

Спи, дорогой друг мой старший, брат мой седой, поэт русский, ныне тебе легче, мертвому, нежеле мне, живому... Соколы Революции Октября звенели пролетарскими знаменами — крыльями красными, а изуверы Революции Октября, Свердловы и Троцкие, Ягоды и Кагановичи, Урицкие и Зиновьевы, гремели револьверами над работящими и богомольными русскими людьми, забирая последнюю курицу в голодающей семье, убивая последнего кормильца у стариков, грабя монастыри и храмы, музеи и запасники.

Русский народ — в расход, мод «мушку»!.. Русские золотые запасы — в карман кожанок!.. Богатства церквей Православия — на Запад и в США!..

Нет им прощения, иудам и жадюгам, не знающим насыти и усталости, стреляющим нас у межи огородной и у подъезда, уничтожающим нас в лабораториях и в тюрьмах, швыряющим нас по соловкам и певекам, по афганистанам и Берлинам... А дети иуд и жадюг — первоклассные продолжатели кровавых авантюр своих родителей, вторгшихся в Россию под псевдонимами и без псевдонимов, в запломбированных вагонах и пеше, из одесс и мариуполей, варшав и житомиров... Эльцин, дядюшка Ельцина Бориса Николаевича, сиониствующий казнитель, был всунут Сталиным в советскую камеру: так щедро стрелял безвинных русских, иудей возбужденный, что Сталин наказал изверга, и тот даже не вынырнул из-под императорской длани Иосифа Виссарионовича, чекист коронованный Октябрем. А разбойный и предательский Е. Б. Н. Кем себя окружил? Бурбулис — кто? Чубайс — кто? Гайдар — кто? Немцов — кто? Примаков — кто? Березовский — кто? Дерипаска — кто? Потанин — кто? Лужков — кто? Гусинский — кто? Черномырдин — кто? Ни одного русского порядочного человека нет около Е. Б. Н. А мать у него — русская страдалица... Жаль, но сын поэта Александра Федоровича Филатова поякшался прочно с разорителями и предателями России: участник расстрела Дома Советов. А отец его, поэт русский, Александр Филатов, нарек сына именем Есенина, Сергеем нарек. А сын — иуда. Сын — предал верность и славу отца. Александр Филатов на особом, на благодарном счету, находился у мамы Сергея Есенина, Татьяны Федоровны, великой матери России. Она сияла и бегала с чайником вокруг стола, угощая приехавшего к ней, бабушке, к ней, одинокой матери русской, заявившегося поэта, Сашу Филатова. Потому и поэма о ней и ее бессмертном сыне получилась достоверной и высоко вдохновенной. Лучшие страницы в творчестве Александра Филатова. Александр Федорович рассказывал: «Сидит мать Есенина в приемной, перед кабинетом Фадеева. В шушуне, в зипуне обшорканном и пегом, сидит и сидит, ждет встречи с Александром Александровичем, членом ЦК КПСС, депутатом Верховного Совета СССР, Героем Соцтруда СССР, руководителем Союза Писателей СССР, ждет и ждет, сидит, поскольку секретарша посоветовала сидеть смирно и ждать. Но завозилась, зашуршала зипуном старуха, седая, седая мать русская, родившая и вырастившая великому народу русскому Сергея Есенина, бессмертного поэта русского. Завозилась — и секретарша, сообразив, доложила Фадееву — кто сидит, кто ждет... Мгновенно дверь кабинета распахнулась. И — седой, почти равный ей сединою, сам Фадеев, знаменитый и высокий, умный и красивый, сам к ней рванулся. На колени привстал. Голову, буйную и легендарную, наклонил: — Мама! — и руки ей, руки ей, прожилистые и переутомленные недолями, целует, целует и плачет, плачет. И умоляет: — Простите, мама! Простите, мама! Я не могу! Я не могу! Я плачу, мама!.. Да, это не Эльцин Борис Николаевич. Да, это не Гайдар и не Бурбулис. Чубайс теперь бы и у нее электрическую лампочку приватизировал, а Фадеев перед матерью русской на колени опустился!.. Александр Федорович Филатов блестяще стихи свои читал, а есенинские — сверхблестяще: озаренно и неистово!

Над окошком месяц. Под окошком ветер.
Облетевший тополь серебрист и светел.

Дальний плач тальянки, голос одинокий —
И такой родимый, и такой далекий.

Плачет и смеется песня лиховая.
Где ты, моя липа? Липа вековая?

Я и сам когда-то в праздник спозаранку
Выходил к любимой, развернув тальянку.

А теперь я милой ничего не значу.
Под чужую песню и смеюсь и плачу.

1982 — 1995