Николай ПЕРЕВОЗЧИКОВ. Иконописец

Продолжение повести.

Первая часть здесь

И, действительно, спустя какое-то время, распахнулась дверь в избу, и появился старец Фёдор. Прошёл в горницу, перекрестился на иконы, потом кивком головы поздоровался со всеми. Глянул на него Алексей, и сразу подумалось:

– Ишь ты, какой дюжий да высокий этот старец, чисто Илья Муромец. Борода по пояс, брови кустистые, взгляд пронзительный. Подошёл он к Алексею, положил свою ладонь ему на плечо и густо пробасил:

– Коль охоту имеешь спасти свою душу, одевайся, едем со мной в монастырь.

А голос такой мощный, что посуда в шкафу задребезжала, а кот, дремавший на скамейке, от испуга подскочил, под кровать прятаться со всех ног бросился.

Алексей в раздумье постоял немного, затем, не мешкая, стал собираться в дорогу. Накинул на плечи полушубок, шапку взял, потом с роднёй попрощался. Отца обнял и как-то неуклюже, по-детски, лбом ему в плечо уткнулся. От такой непривычной теплоты у Фрола глаза влажными сделались:

– Ты чего это, – сказал он, – как будто навек разлучаемся?

Потом старец Фёдор и Алексей вышли на улицу, сели в сани и двинулись в путь.

В монастыре старец позвал Алексея для беседы в свою келью. Сели они за стол, старец Фёдор помолчал маленько, а после разговор затеял:

– Вижу, душа твоя страдает и в большом смятении пребывает. Ты сейчас без всякой спешки поведай мне всё о себе, да только ничего не утаивай, всё начистоту выкладывай.

Долгим оказалось исповедование Алексея. От волнения иной раз он даже слова нужные забывал. Голос его то на крик срывался, то на шёпот переходил, пальцы то в кулаки сжимались, то разжимались. А когда стал вспоминать, как Екатерина на земле бездыханной лежала, и по щеке её ползла божья коровка, то внезапно прикрыл ладонью глаза и замолк.

Шумно вздохнул старец Фёдор и сказывает:

– В крепкие сети ты попал, непросто из них выпутаться. Будем мы с тобой усердно молиться, чтоб душа твоя смогла очиститься и освободиться из этого плена. Поэтому, советую я тебе в монастыре трудником остаться. Только сразу хочу тебя остеречь: правила монастырские строго соблюдать придется. Утром вставать в пять часов, через полчасика – богослужение, а после трапезы – трудовое послушание, дальше обед, снова трудовое послушание, затем – вечернее богослужение. После – вечерняя трапеза, а в одиннадцать часов укладываться спать надобно. И так каждый день.

– Если тебе такая жизнь суровой покажется, и захочешь уйти, никто тебя неволить не станет. Так что подумай.

– Я согласен, – ответил Алексей.

– Раз так, – сказал старец, – пойдём к настоятелю монастыря, чтоб он тебя благословил.

После того, как настоятель дозволил Алексею остаться в монастыре, повёл старец Фёдор его к монаху-иконописцу Никодиму.

– Вот тебе помощник и ученик, зовут его Алексей, есть у него даровитость к рисованию.

Никодим откликнулся:

– Слава богу! Постараюсь подготовить себе замену. Зрение у меня с каждым годом всё хуже становится. Старость одолевает.

На следующее утро, после богослужения и трапезы, началось у Алексея первое трудовое послушание. Повстречался он в иконописной мастерской с Никодимом.

– Вот, хочу я твои знания проверить, – заявил Никодим, – что требуется совершить перед тем, как икону созидать примешься?

Алексей отрицательно помотал головой:

– Не ведаю.

– Молитву нужно сотворить. А сейчас буду тебе рассказывать и обучать, как доску под икону изготавливать, а ты – прислушивайся. Оно ведь только бестолковому человеку подумается, что здесь всё легко и просто, а копни поглубже, тут и начнётся. Какая нужна доска, чтоб она не коробилась и не трескалась, для чего шпонки, ткань серпянка и левкас требуются? И это я только чуточку упомянул, что знать и уметь надобно, чтоб хорошую доску сладить. Расскажу, как краску для икон приготавливать надлежит, ну а потом рисунком займёмся. Вот так и пойдёт твоё обучение.

– Если примечать стану, что за дело с неохотой браться будешь, я с тобой распрощаюсь, а если с желанием трудиться станешь, может со временем и выйдет из тебя иконописец. Но давай не будем спешить, жизнь всё на свои места поставит.

Прошло немало времени, однажды пришёл Алексей к своему духовнику, старцу Фёдору, тот и говорит:

– Жалуется на тебя Никодим, приходится ему от работы тебя чуть ли не силком отрывать. Сетует, что готов ты трудиться день и ночь, едой и сном пренебрегаешь. Давай договоримся: во всём меру соблюдать надобно. А в остальном, он доволен тобой... Хочет Никодим, чтоб ты собственноручно икону написал. Готов ты к такому испытанию?

Алексей замялся малость, а потом отвечает:

– Мысленно я давно мечтал икону Божьей матери написать. А сейчас робость какая-то в душу закралась, вдруг не смогу?

– Верь в себя, Бог поможет.

На следующее утро Никодим говорит Алексею:

– Вот доска, вот краски, а это – разные кисти, и я хочу, чтоб сегодня взялся ты икону писать. Как всё это делать, ты знаешь, я тебя обучил. Какого святого изобразить, советовать не стану, пусть тебе сердце подскажет. Время, чтоб закончить работу – месяц даю.

Сказал так Никодим и вышел из мастерской.

Остался Алексей один, подошёл к иконной доске, взял кисть в руку, и вдруг… голос раздаётся, жиденький такой, еле слышный даже:

– Не достоин ты икону писать, кровь жены и матери на твоих руках. Смотри, какой лукавец – надумал в монастыре отсидеться. Молитвами душу отбелить не удастся, вовек не замолить тебе этот грех.

И с каждым высказанным словом голос как бы крепче и громче становится, а вслед другой голосишко добавился, тот сразу на визг перешёл:

– Грешник ты, нет тебе прощения!

А тут и третий голос встрял, четвёртый, и такой несусветный вой и гвалт поднялся, с каждым мгновением всё больше расширялся, нарастал, и непонятно было вовсе, кто и что кричит, долетали только обрывки фраз и отдельные слова:

– Нечестивец! Душегуб! Злодей!

У Алексея голова кругом пошла, перед глазами всё расплывается. И вот, среди всех этих воплей, хохота и визга прорезался голосок, вроде как и негромкий вовсе, а очень даже неплохо слышно его. И обращался он к Алексею, как к старинному приятелю: ласково, с сочувствием и, как бы, с пониманием:

– Беда с тобой , Алексеюшка, сотворилась такая, что злому врагу не пожелаешь, но есть способ снять это бремя с души твоей. Каким бы он тебе странноватым не показался, всё-таки выслушай меня до конца. Возьми топор, вон видишь, на полке лежит, этим топориком отсеки себе кисть правой руки, и своей кровью докажешь всем, что ты – подлинный мужчина и истинно раскаялся в содеянном. Что такое телесная боль по сравнению с душевными терзаниями? По тебе вижу, как ты мучаешься, места себе не находишь.

А голоса сразу подхватили:

– Кровью искупи свой грех, кровью.

Почти в беспамятстве взял Алексей топор и враз услышал знакомый голос:

– Не спеши, сначала жгутом перетяни правую руку, чтоб после кровью не изойти. Вон, на полу, подходящий кусок верёвки валяется, его и возьми. Да потуже руку верёвкой стягивай, вот так, славно получилось. А сейчас – приступай.

Подошёл Алексей к столу, положил ладонь правой руки на столешницу, примерился, как бы половчее рубануть топориком, чтоб с одного маха кисть руки отсечь. Однако, левой рукой как-то несподручно топорище держать, зажмурился он и ударил, но боли никакой не ощутил. Приоткрыл Алексей глаза, а топор в столешницу воткнулся, и совсем не там, где ладонь его находилась. И опять говорит язвительно знакомый голос:

– Что ты таким криворуким уродился?

Алексей поспешно вырвал лезвие топора из столешницы, снова размахнулся…, да тут какая-то неведомая сила вырвала топор из его рук и зашвырнула в угол мастерской.

Что тут началось, такой несусветный рёв обрушился на Алексея! Закрыл он глаза и шепчет с отчаянием:

– Боже, помоги мне!

Внезапно пришла ему на ум Иисусова молитва:

– Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго.

И стал он твердить эту молитву без продыху, только завершит, снова приступает читать. Слышит, вой как бы потише и слабее стал, а спустя какое-то время совсем смолк. И тут чувствует Алексей, что кто-то руки коснулся его. Открыл он глаза, а перед ним – женщина в светлом одеянии, та, что его земляникой кормила, когда больной при смерти в постели лежал.

– Озлобилась на тебя, Алексей, нечисть, – молвит она, – боится, что ты иконы примешься созидать. Поэтому морок на тебя напустили, хотели, чтоб ты руку искалечил, пальцами кисточку держать не смог. Но, слава Богу, отступились они. А сейчас, начнём мы вот с чего: освободить от верёвки правую руку надобно. Ещё ведаю я, что замыслил ты на иконной доске Богородицу изобразить. Поверни голову направо, видишь, на стене лик Божьей матери воссиял? Но знай – недолго тебе его лицезреть, через короткое время скроется он. Поэтому, вглядывайся в него чутко, каждую чёрточку на лице, каждую складочку на одежде запоминай, да так, чтобы в сердце твоём её образ на всю жизнь отпечатался.

Слушал эти слова Алексей, и с радостным волнением думалось ему:

– Господи, за что мне такая благодать снизошла?

После того, как изображение Царицы небесной исчезло из виду, немедля приступил Алексей икону творить.

Сколь прошло времени – незнамо, только когда он завершил работу над иконой и решил чуточку передохнуть, присел на краешек лавки, уронил голову на грудь, и тут же сон его одолел.

Пробудился он оттого, что кто-то за плечо его шибко трясёт, приоткрыл глаза, а это старец Фёдор:

– Смотри, какой молодец, сидя на скамейке спать приспособился! Давай подымайся, гостей встречай, вон сколько монахов пришло, икону увидеть хотят.

Встал Алексей, а в мастерской монахов набилось полнёхонько. И необыкновенное дело: стоят они неподвижно и смотрят все в сторону иконы, и лица у всех строгие, просветлённые. Заприметил Алексей Никодима, к нему направился, захотел услышать от учителя, справился ли он с заданием. Подошёл поближе, глянул, а у того по морщинистой щеке слеза катится. Остановился Алексей, повернул назад и тут увидел икону, над которой работу завершил. Смотрит с изумлением он и глазам своим не верит: от образа свечение исходит.

И вдруг нахлынула на Алексея тёплая волна счастья, которую он однажды испытал в детстве, когда на Рождество принесли родители две иконы домой. Были они расписаны сочными яркими красками, да ещё и позолотой покрыты. Поместили их в красном углу. И так замечательно и празднично в горнице сделалось, что у Алексея дух перехватило от восторга. Сразу подумалось ему:

– Подрасту я ещё маленько и постараюсь так же научиться иконы писать, и людям буду их дарить, чтоб им было также радостно, как мне сейчас.

Прошло немного времени, разошлись монахи по своим делам. Остались в иконописной мастерской старец Фёдор, Никодим да Алексей. Подошёл Никодим к иконе, долго глядел на неё, не отрываясь, покачал головой и произнёс:

– Можно сказать, я уже всю жизнь прожил, помирать скоро, но не доводилось мне такой чудесной иконы лицезреть.

Старец Фёдор в разговор вмешался:

– Твоя правда, Никодим. Особая благодать снизошла на эту икону. Божественная сила вразумляет Алексея живописать такие иконы, чтоб были они заступниками веры православной и земли российской от тёмных сил.

Тут Алексей спрашивает старца Фёдора:

– А нельзя ли передать эту икону в церковь, в село, где я родился и вырос, а сейчас там мои родные живут?

– Отчего же нельзя? Можно. Только ты сначала с десяток икон создай таких, как у тебя первая получилась, чтоб мы могли их храмам и церквям передать. Тогда и исполнится твоё пожелание.

Миновало около года. Алексей послушником стал, мирскую одежду на подрясник поменял. Молился он неустанно, в день по многу раз, исповедовался старцу Фёдору, посты с большим усердием соблюдал, а вот чувство вины перед родными и любимыми ему людьми не унималось. Притупилась боль слегка в душе, тонкой корочкой покрылась, но бывало, внезапно нахлынут воспоминания. Видит он свою Екатерину, как она, радуясь или волнуясь, нижнюю губу слегка покусывала, или как смеялась звонкоголосо, да с таким задором, что любому человеку, глядя на неё, улыбаться хотелось. А как подумает Алексей о матушке, и о не родившемся ребёнке, так ему неладно становилось, что и жизни не рад.

Намедни, не иначе, как от большого отчаяния, попытался Алексей себя немного оправдать в своих глазах. Дескать, у него сроду в мыслях не было такого, чтоб вред причинить своим близким, а то, что матери в поддержке отказал, так он не в себе был, нечистая сила им верховодила. Но вспомнилась ему серебряная шкатулка и тут же подумалось: «Не польстился бы на шкатулку, и несчастья миновали бы тебя и твою родню».

Единственным утешением для Алексея стало, когда он на доске икону изображать принимался. Тут он напрочь обо всём забывал, и время для него переставало существовать. Светлая радость охватывала его, когда видел он, как наполнялся жизнью образ святого под его кисточкой.

Как-то под вечер, зашли в мастерскую старец Фёдор и Никодим. Старец Фёдор говорит Алексею:

– Слово я своё сдержал, после того, как ты десятую икону написал, просьбу твою исполнили: отправили образ Божьей Матери в сельскую церковь, которую ты указал. А сейчас присядем-ка за стол, разговор важный предстоит. Решил я, Алексей, чтоб шёл ты в Касли, там для храма Вознесения Господня иконы напишешь. После следовать тебе в Кыштым, в храме Рождества Христова так же икону изобразить надобно. После этого направишься в Верхотурье, для Крестовоздвиженского собора икону изготовишь, ну а потом путь твой ляжет в город Одессу. Там найдёшь настоятеля Свято-Преображенского собора, передашь ему письмо от меня. Он тебе поможет на пароход сесть, чтоб ты на нём отплыл в Святую Землю. Там до конца своих дней ты будешь находиться, иконы православные живописать. Назад в Россию тебе возврата не будет.

Через неделю пустишься в путь, а за это время с роднёй попрощайся, могилы своих близких посети, помолись за них. Да, вот ещё, хочу тебе тетрадь передать: всё, что в пути с тобой происходить будет, свои мысли в ней записывай.

Тут Никодим заговорил:

– Больно, Алексей, ты доверчивый и добрый, вся душа нараспашку. В дороге разные люди попадаться будут: и добрые, и злые, так что если тебе разговаривать с кем-то придётся, о себе поменьше рассказывай, побольше других слушай.

Поговорили ещё немного о том, о сём, гости и ушли. Остался Алексей один. Встряхнул головой и вслух рассуждать принялся:

– Может, старец Фёдор оговорился, что мне надобно навсегда отбыть на Святую Землю? Или я ослышался, или не понял чего-то? Как же я Родину навсегда оставлю, с людьми близкими в разлуке буду? Нет, должен я сызнова со старцем Фёдором встретиться, ещё раз послушать, что он скажет.

Не мог знать Алексей, что два дня назад был разговор между старцем Фёдором и Никодимом.

– Тяжкий крест быть провидцем, – начал разговор старец Фёдор, – много знаешь, да мало говорить приходится. Трижды было мне видение, что через год наступит для России тяжкое время. Прежнюю власть затопчут, а те люди, кто в стране верховодить будут, остервенятся на православную веру и захотят её под корень изничтожить. Много народа найдёт погибель свою в противоборстве друг с другом, и кровушки прольётся немерено. Вижу я: монастырь наш в запустение придёт, монахи разбредутся кто куда, а многие в тюрьмах окажутся. Вот я и подумал: если мы Алексея немедля отправим в дорогу, сначала уральские храмы посетит, там иконы создаст. Я письма к настоятелям храмов отпишу, чтоб приняли они его. А потом отправим его в Святую землю, чтоб там он богоугодными делами занимался, иконы православные писал.

Через неделю с тяжёлым сердцем уходил Алексей из монастыря, провожали его старец Фёдор и Никодим. Они, хоть и хорохорились, не показывали вида, что им несладко с Алексеем прощаться, но глаза выдавали, печалью были наполнены. Первым Никодим не выдержал, обнял Алексея и говорит:

– Прикипел я к тебе, Алёша, ты мне, как сын родной стал. Видать, больше не увидимся. Да, что там говорить, – махнул он рукой, повернулся и быстро прочь зашагал.

Затем старец Фёдор потрепал Алексея за плечо:

– С богом, – говорит, – прощай, – опустил голову и за Никодимом вдогонку пошёл.

Постоял Алексей, глядя им вслед, вздохнул и в путь отправился, в Касли. Дорога неблизкая, шагай да шагай, о многом можно поразмышлять, многое вспомянуть, что в жизни было – хорошего и плохого, молитву сотворить, на природу полюбоваться – осень на дворе. И с погодой повезло – солнце по-летнему, вовсю светило. Проходит Алексей мимо рощицы, листва на деревьях и жёлтая, и красная, и бордовая, насквозь солнечными лучами просвечивается, каждую прожилку на листочке усмотреть можно. Идёт Алексей, не радует его осенняя нарядность, тревога на сердце камнем лежит – как дальше жизнь сложится, что впереди ждёт?

В храме Вознесения Господня в Каслях Алексей более месяца трудился – икону писал. Монахи ахнули, увидев его работу, некоторые на колени встали, молиться принялись.

Потом направился Алексей в Кыштым, в храме Рождества Христова так же икону живописать принялся. Работа уже к концу близилась, и вот как-то подходит к Алексею мальчонка, на вид лет двенадцати, одет плохонько, худющий такой.

– Это ты Алексей-богомаз? – спрашивает.

– А что?

– Завести знакомство хочу с тобой, меня Никиткой зовут. Видел я в Каслях, в храме, икону, шибко она мне приглянулась, люди говорят, что ты её нарисовал. Вот отыскал тебя, хочу с тобой договориться, чтоб ты меня иконы также рисовать научил, а за обучение я монетами платить стану.

Усмехнулся Алексей, спрашивает:

– Велики ли деньги будут?

– А ты не бойсь. Не обижу, если хочешь знать, у меня с собой тридцать две копейки имеются. Понял?

– Ну, если у тебя в кармане такие деньжищи водятся, надо подумать, очень заманчивое предложение. И ещё, интересно мне знать, откуда ты взялся, поведай о себе.

– Да чего говорить-то, год назад убёг я из дома, прибился к двум богомольцам, вот мы и ходили по церквям да храмам, молились, не сказать, чтоб ели сытно, но без хлебушка тоже не оставались.

– А из родительского дома отчего сбежал?

– Мамка моя померла, остался я с отцом, да ещё две сестрёнки, мал мала меньше. Вот стали мы с батюшкой по хозяйству управляться. Целый день крутишься, присесть некогда, а вечером до постели доберёшься, только голову на подушку уронишь, а тебя сразу будить начинают, утро наступило. Замаялся я. Вот поэтому улизнул из дома… Ладно, хватит меня выспрашивать, ты ответ дай, будешь меня обучать или нет?

– Я тебе, Никитка, вот что скажу. Через несколько дней заканчиваю я работу в храме и направляюсь в город Верхотурье, так что с обучением у нас с тобой ничего не выйдет.

– Ой! Нагнал ты на меня страха. В Верхотурье двинешься, и я с тобой пойду, дорогой станешь меня выучивать ремеслу богомаза.

– Ты, Никитка, ведаешь, сколько от Кыштыма до Верхотурья вёрст? Почти месяц будем добираться. И не забудь – зима на дворе стоит. Так что попутчики мне не требуются.

– Это ты напраслину говоришь, очень даже я тебе пригожусь, – отвечает Никита.

– Всё, разговор закончен. Единственное, что я хочу тебе предложить – чайную со мной посетить, угощу тебя горячим чаем из самовара – со сливками, со свежими бубликами да баранками. Как ты на это дело смотришь?

– Очень даже подходяще, я что, дурень, от угощения отказываться?

Как только переступили порог чайной Алексей с Никитой, так сразу на них теплом пахнуло, запах свежего хлеба учувствовали. На столах самовары стоят, да не абы какие, до зеркального блеска начищены, медали на них выбиты. И ещё на горячие самовары связки баранок и бубликов развешаны, чтоб были они тёплыми и свежими. На столы нарядные скатерти постелены, и всякие вазочки с сахаром да с вареньем расставлены. И таким домашним уютом от всего этого веяло, что тут хошь не хошь, а радостное настроение само собой возникает.

Только сели за стол, Никитка, не раздумывая, сразу на баранки да бублики налёг, видать сильно изголодался. Алексей ему чаю налил, сливок добавил, кусок сахара положил, потом сказал:

– Не торопись, ешь помедленней, а то подавишься, чего доброго. Ты что, целый день не ел?

А Никитка ответить не может, рот занят. Два пальца показывает, дескать два дня ничего во рту не было. И так жалко стало Алексею Никиту, что тут же решил:

– Надо помочь мальчонке.

Долго Никитка от еды оторваться не мог, потом положил недоеденный бублик на скатерть и так громко произнёс: «Отродясь таких вкусных бубликов и баранок не пробовал!..» И так искренне эти слова сказаны были, что все люди, кто в чайной находился, на Никитку оглянулись, некоторые заулыбались даже.

Алексей посмотрел испытующе на Никитку и спросил:

– Может, скажешь мне правду, отчего ты из дома ушёл? Думается мне, что отец тебя поколачивал, да ещё ругал всякими обидными словами.

Никитка враз серьёзным стал, глянул на Алексея исподлобья и ответил:

– Ты на моего тятю не наговаривай, он у меня очень даже добрый. И мамку он очень уважал, сильно убивался, как её не стало. И ещё скажу: он, бывало, наварит картошки, сначала меня с сестрами накормит, потом сам доедает, что останется. Мы хлеб жуём, а он со стола сметёт крошки в ладонь и ест их.

– Если у тебя отец такой замечательный, отчего же ты его и сестёр бросил, хочется узнать?

– Ох, и приставучий ты, всё неймётся тебе вызнать, отчего да почему! Так и быть, расскажу. Доставали картошку из погреба, я наверху был, а тятя внизу, в яме, находился. Оступился я, свалился вниз и позвоночник ушиб. С тех пор стала спина у меня болеть, в наклон ничего не могу делать, что-нибудь тяжёлое тоже поднять не под силу – боли такие в спине начинаются, что в глазах темнеет. Пошли в больницу, врач мази выписал, сказал, тяжести не поднимать. Стал отец меня оберегать от всяких дел: то нельзя, это не можно, а сам всё хозяйство на себе тащит. Вот я и решил его от лишнего рта избавить, потому и убрался из дома… Я отчего на богомаза хочу выучиться? Очень мне понравилась твоя икона, так же рисовать хочу научиться.

– А ты рисовать то умеешь? – спрашивает Алексей.

– Нет, не пробовал, но прикидываю – тут ничего хитрого нет, я так думаю, за месяц одолею это ремесло и не хуже тебя буду иконы мастерить.

– Да, Никитка, самонадеянный ты, однако! Ладно, завтра к обеду в церковь приходи, я о тебе с настоятелем храма отцом Георгием поговорю, дело к тебе будет. А сейчас давай собираться.

Подозвал Алексей полового и сказал:

– Рассчитай нас, голубчик.

А половой в ответ:

– Хозяин плату за всё, что вы скушали, с вас брать не велел.

Удивился Алексей, спросил:

– За что милость такая нам?

– Очень хозяину понравилось, как ваш мальчуган хвалил наши бублики и баранки. Хорошая молва пойдёт нашем заведении.

На следующий день встретились Алексей и Никита с настоятелем храма отцом Георгием. Обратился отец Георгий к Никитке:

– Поведал мне о тебе иконописец Алексей, попросил, чтоб помог работу тебе найти. Так вот, есть у меня хороший знакомый – портной, к нему ты и пойдёшь учеником. Смотрю я на тебя – одет ты легко, не по-зимнему. Ступай в соседнюю комнату, там для тебя одежда приготовлена.

Ушёл Никитка, а когда вернулся, не узнать его было вовсе. Полушубок на нём добротный, валенки на ногах.

– Вот так хорошо, а то без слёз на тебя смотреть невозможно было, – сказал отец Георгий, – а теперь даю я тебе записку, с ней пойдёшь по указанному адресу, встретишься с портным, зовут его Василий Николаевич, будешь обучаться у него портняжному делу. А сейчас попрощаюсь, дела ждут, – повернулся и ушёл.

Алексей говорит Никитке:

– Видишь, как всё славно вышло. Научишься портняжному делу, и деньги хорошие появятся у тебя, отцу и сёстрам помогать станешь. И ещё попрошу – отпиши письмо отцу, сообщи, где ты, и чем занимаешься, чтоб не переживал он. Да, ещё хочу добавить: икону я закончил писать, завтра утречком в Верхотурье направлюсь. Ты вечером зайди ко мне, поведаешь, как тебя встретили, как устроился на новом месте, а потом ещё разок в чайную сходим. А уж после попрощаюсь я с тобой.

Никита стоит, смотрит в сторону, только головой кивает.

Вечером он так и не появился.

«Видать, на что-то обиделся», – подумалось Алексею.

Утром собрался в дорогу, взял котомку, попрощался с отцом Георгием и пустился в путь. Идёт по дороге, снег под ногами поскрипывает, морозец знатный стоит, изо рта пар клубится, на улице редкие прохожие попадаются. Вышел Алексей из города, прошёл около версты и вдруг заметил – человек маячит на дороге, подпрыгивает на месте, себя по бокам руками похлопывает, согреться, видимо, пытается. И такое у Алексея нехорошее предчувствие появилось, даже шаги замедлил. «Неужели это…? Нет, не может быть». Подошёл поближе – точно Никитка, машет он рукой и кричит:

– Ну и медленно ты ходишь, я уж совсем окоченел, тебя ожидаючи!

Подошёл Алексей совсем близко и говорит этак строго:

– Ты почему здесь?

– Решил с тобой пойти, чтоб ты меня научил иконы рисовать.

– Послушай меня, – сказал Алексей, – сейчас ты возвращаешься в город и направляешься к портному, ты меня понял?

– Что ж не понять? Только я с тобой останусь, ты не ругайся, ступай вперёд и не оглядывайся. Будешь думать, что ты один шагаешь, а я за тобой буду следовать.

Ничего не ответил Алексей, дальше двинулся. Через полчаса не утерпел, оглянулся назад – следом, на небольшом расстоянии, плетётся Никитка.

– До чего же глупый и упрямый этот гусь! Похоже, не отстанет он от меня.

Остановился Алексей и крикнул Никитке:

– Пойдём вместе, нечего сзади тащиться, как хвост.

Шагал Алексей по дороге, с Никитой даже перемолвиться словом не желал, очень он осерчал на него: «Хотел помочь этому оболтусу, а тут вон как вышло».

А Никитке, видимо, надоело в молчанку играть, он давай пытаться Алексея на разговор вывести:

– Это ты зазря на меня дуешься. Нет, чтоб сказать «Спасибо», что я тебя одного не оставил. Вдвоём-то дорога и короче, и веселее, и поболтать можно.

– Видишь, справа, недалеко, село стоит? – спросил Алексей, – пойдём туда, в трактире пообедаем, горячих щей да каши отведаем.

После обеда, отдохнув маленько, дальше в путь отправились. Долго шли, пока смеркаться не стало. Приметили они деревушку, отправились к ней на ночлег попроситься, подошли к крайней избе, постучали в ворота. Открыл калитку бородатый мужчина. Алексей сказал:

– Здравствуй, хозяин, пусти Христа ради, переночевать.

Мужичок отвечает:

– Пустить то можно, только положить спать вас будет некуда, у меня семья восемь человек. Вот, если так договоримся: мальчонка твой пусть с моей ребятнёй на полатях ляжет, а ты, коль изъявишь согласие, в бане заночуешь.

Алексей как бы замешкался с ответом, а мужик усмехнулся и говорит:

– Да ты не сомневайся, баня у меня знатная, просторная. Я своей жинке скажу, чтоб печку истопила, а как дровишки прогорят, то дверь откроем, проветрим баньку, чтоб ты ненароком не угорел.

– Пусть так и будет, – ответил Алексей.

– Тогда, милости прошу, заходите в дом.

Зашли Алексей с Никиткой в горницу, смотрят, на столе керосиновая лампа горит, и, действительно, семья у мужика немалая: возле печки хозяйка хлопочет, ребятня по комнате бегают, играют между собой, шум, гам, хохот. Алексей первым делом на образа перекрестился, потом познакомился с мужичком, узнал, что его Иваном зовут, а хозяйку Натальей величают. Заметил Алексей – дети притихли, глядят с интересом на незнакомцев. Улыбнулся он и говорит:

– Ну и весело у вас тут, может, и нас примите в свою компанию?

– Конечно, давай к нам, – закричала детвора.

Через некоторое время позвала Наталья всех к столу трапезничать.

После ужина Алексей стал ребятне сказки повествовать. Они облепили его со всех сторон, смотрят во все глаза, боятся шелохнуться. Тишина такая, что слышно, как мышь за печкой скребётся. Да и взрослые от детей не отстают, Алексея с интересом слушают.

Потом Иван спохватился:

– Всё, пора гостям и отдых дать, они с дороги устали.

Провёл Иван Алексея в баню.

– Вот, – говорит он, – будешь спать в предбаннике, на этой вот широкой лавке, тут тебе тулупчик, в него завернёшься, а на табуретке свечка и коробок со спичками. Да, ещё, что хочу молвить: подивился я, как ты складно небылицы рассказывал, заслушался. Ну, давай, отдыхай.

Ушёл Иван. А в бане тепло и берёзовым веником пахнет. Прочитал Алексей молитву, разделся, лёг на лавку, в тулуп завернулся и заснул. Среди ночи неожиданно пробудился и слышит – где-то рядом дыхание с хрипотцой, половицы под чьими-то ногами поскрипывают. Как то сразу Алексею на душе неспокойно стало.

– Кто здесь? – спросил Алексей.

Никто не откликнулся. Нащупал он спичечный коробок, зажёг свечку, смотрит – напротив чернявый мужичонка стоит и пристально в него всматривается. Алексея в жар бросило, соскочил он с лавки:

– Ах, ты, мерзавец, я тебя сейчас…

– Где твоё монашеское смирение? – ответил чернявый мужичонка, – да и не за тем я сюда пожаловал, чтоб выяснять, кто из нас прав, кто виноват. Помнится, предупреждал я тебя, какой уговор ты должен соблюдать, если серебряную шкатулку возьмёшь. Не послушал ты меня, решил её назад вернуть. С этого момента все беды и начались. Попытался я твою жену от огня уберечь, да ничего из этой затеи не вышло, погибла она. А меня, не знаю, обрадует тебя это известие или огорчит, наказанию подвергли. Так кнутом измочалили, живого места на спине не оставили, а после – в яму, на цепь, на целый год посадили. Да, ладно, что об этом говорить. Пришёл я предостеречь тебя. Те иконы, что пишешь, особой божественной силой обладают и большое неудобство доставляют они нам. Охоту на тебя устроили, остерегайся.

– Как-то мне не верится, что ты сюда прибыл, чтоб известить меня об опасности, – ответил Алексей.

– Правда твоя, не только за этим, ещё одна у меня задумка имеется. Хотел бы я покаяться, к Богу вернуться. Был грех по дурости, в молодости оступился, не по той дорожке пошёл. Но за всё это время никого из людей я лично не лишил жизни, не покалечил и не ограбил. А то, что тебе решил помочь, может, зачтётся мне это доброе дело, надеюсь, Господь простит мне все грехи. Когда будешь в Верхотурье в храме икону писать, поговори обо мне с батюшкой, что он посоветует, как мне быть, а я к тебе наведаюсь недельки через две. Да, и ещё, больше чернявым мужичонкой меня не обзывай. Когда, ещё младенцем, меня крестили в церкви, имя Василий дали. Так и запомни, Василий. Ну, прощевай, пойду я, если узнают, что я у тебя был, точно голову оторвут.

Утром попрощался Алексей с Иваном и Натальей, и снова с Никиткой в путь отправился.

Вот уж миновало недели полторы, как Алексей с Никиткой в дороге. Ночуют в деревенских избах, благо, что уральские люди хлебосольные, в ночлеге не отказывают, да еще и ужином накормят.

В пути Алексей Никитке жития святых излагает, о творчестве известных художников рассказ ведёт. Никитке эти истории страсть как нравятся, с большим интересом слушает, да диву даётся:

– Откуда ты столько знаешь?

Алексей в ответ:

– В книжках об этом написано.

Как-то шли они по заснеженной дороге и услышали протяжный вой. Посмотрели по сторонам и увидели невдалеке скованное льдом небольшое озерцо. В нём в проруби собака барахталась. Алексей, не раздумывая, на выручку к ней поспешил. Вгорячах даже не подумалось ему, откуда в безлюдном месте проруби было взяться, и почему собака именно в неё угодила. А Никитка то посмышлённей оказался, подбежал он к тонкой берёзке, сломал её, очистил ствол от веток, и с этой берёзовой палкой следом за Алексеем двинулся. Подбежал Алексей к проруби, скинул с себя котомку, полушубок, чтоб двигаться не мешали, лёг на лёд и рукой старается собаку за холку ухватить. А она вцепилась клыками Алексею в руку и в прорубь потащила. Силился Алексей освободить руку из пасти, но ничего не получалось. Не успел он толком разобраться, что к чему, а уже в воде очутился. Собака на него наскакивает, то в плечо вцепится, то руку клыками рвёт, а то пытается до горла добраться.

Слава богу, Никитка подоспел, увидел, что творится неладное и собаку берёзовым стволом долбанул прямо в морду. Собака оставила Алексея в покое и почти играючи выскочила из проруби. Глянул на неё Никитка и обомлел: ростом она чуть меньше телёнка будет, шерсть на ней чёрная, а глаза красные, как бы изнутри светятся, пасть оскалена, а клыки такие большие, посмотришь на них, аж дрожь пробирает. Собака прорычала угрожающе и на Никитку двинулась. Он хоть и оробел, но виду не показывает, не стал дожидаться, когда она на него набросится, а сам подскочил к ней и треснул по голове палкой, а потом ещё разок добавил. Собака развернулась и прочь побежала. И вдруг враз исчезла, как в воздухе растворилась. Никитка сразу давай подсоблять Алексею из проруби выбираться: сунул ему берёзовый ствол, подождал чуток, чтоб Алексей за него покрепче ухватился, а потом на себя тянуть принялся. Но силёнок маловато, ничего из этой затеи не получается.

– Господи, помоги мне, – говорит Алексей.

Одной рукой за палку держится, другой упёрся в кромку льда, вдохнул всей грудью, напрягся и рванулся вперёд, из воды. Лежит он на льду и поверить не может, что всё страшное позади. Минуты три прошло, отдышался он чуть-чуть, осмотрел себя и понял, что не все беды закончились. Руки и плечи у него в крови, одежда на нём вся мокрющая, в придачу ещё и валенки утопил, а босыми ногами по снегу далеко не уйдёшь.

Поднялся Алексей на ноги, тут Никитка подбежал, обнял его за шею, а сам захлёбывается слезами.

– Ты чего это плакать удумал? – спросил Алексей.

– И не реву я вовсе, а радуюсь, что ты живой остался, не утоп в озере. Пойдём к берегу, да полушубок себе на плечи накинь.

Добрались они до берега, Никитка бросился сухой камыш собирать, торчащий из снега и льда. Набрал большую охапку, бросил на снег, достал спички, костёр развёл, потом опять исчез.

У Алексея вся одежда от холода обледенела, единственное утешение, что полушубок не намок, вовремя он его с себя на лёд сбросил перед тем, как собаке помощь оказать надумал. Грелся Алексей у костра, и только тут до него доходить стало, что смертушка совсем рядышком с ним была, можно сказать, за горло его ухватила. Если бы не Никитка, дело бы печально закончилось.

Достал Алексей из котомки бинт, благо, что его туда на всякий случай положил, как мог, перевязал себе раны, потом ножом от полушубка рукава отрезал, да в них босые ноги засунул. Как то немного на душе повеселее стало.

Спустя какое-то время Никитка опять появился, целую вязанку хвороста и веток принёс, рядом с костром про запас положил и говорит:

– Я поблизости похожу, посмотрю, может, где-то деревеньку какую-нибудь примечу, или путник какой попадётся – подмоги попрошу.

Остался Алексей, сидит у костра, время от времени хворост в огонь подбрасывает. Прошло немного времени, придремнул он малость, а когда глаза открыл, костёр уже погас. Да что тут хитрого, хворост, он как порох сгорает. Бросился Алексей спички искать, да вспомнил: их Никитка себе в карман положил. Стал он Никитку звать, да только никто не откликнулся. Стоит Алексей, не знает, что делать. А тут и холод стал его донимать. Одежда на нём по-прежнему мокрая, сел он на вязанку хвороста и говорит сам себе: «Так, нужно подумать, как дальше быть».

Время шло, Алексей промёрз до костей и не заметил, как в сон его стало клонить. И вдруг слышит голос: «Лёшенька, не вздумай засыпать». Открыл он глаза, а перед ним – Екатерина.

_ Это ты! – с изумлением, медленно выговорил Алексей, – неужто это ты? – и заплакал.

Смотрит он на неё сквозь слёзы и говорит

– Катенька, прости, что из-за меня поплатилась ты жизнью.

А она в ответ:

– Не казни ты себя, никакой вины твоей нет, в том что случилось. Хочу сказать, что бесконечно благодарна я Господу Богу за то, что соединил он нас вместе, и стал ты моим мужем, а я твоей женой. Сейчас хочу защитить тебя от холода.

Приблизилась Екатерина к Алексею, обняла его, и почувствовал он, как тепло стало разливаться в его груди. Показалось ему, что стоит он летом на лугу, солнце светит, запах полевых цветов голову дурманит, и так ему хорошо и легко на душе.

Тут раздался голос Никитки:

– Давай вставай, помощь пришла.

Раскрыл глаза Алексей, смотрит, лошадь, запряжённая в сани, стоит, а рядом с ней – мужик. Никитка суетится, Алексея торопит:

– Поехали побыстрее, пока ты не замёрз совсем.

Сел Алексей в сани, двинулись в путь. Минут через десять деревенька показалась, домов пятнадцать, не более. Остановились у одной избы, зашли в дом, перекрестились на иконы.

Встретила их старушка, усадила Алексея на лавку, принесла кружку и говорит:

– Зовут меня баба Настя, а ты, мил человек, выпей из кружечки отвара, силы прибавится, да ещё раны покажи мне.

Осмотрела она кровавые следы от клыков, головой покачала.

Никитка говорит:

– Собака покусала.

– Нет, не собака.

– Волк?

– Нет, не волк, – отвечает баба Настя, – тут дело похуже будет. Ладно, сейчас я заживляющую мазь приготовлю, добра молодца лечить стану.

Прошло недели две, за это время прикупил Алексей валенки у крестьянина, поношенные, правда, зато тёплые, к полушубку рукава пришил, раны на теле у него затянулись, болеть перестали. И вот как-то утром говорит Алексей Никитке:

– Хватит нам бездельничать, давай будем собираться в дорогу.

Распростились они с бабой Настей, Алексей ей серебряный крестик подарил, и оправились они в путь. К вечеру уже до Верхотурья добрались.

Три месяца писал Алексей икону для Крестовоздвиженского собора. Никитка у него в помощниках ходил, Алексей его рисованию обучать принялся. На удивление, Никитка способным учеником оказался, на лету всё схватывал.

Закончив работу, стал собираться Алексей в Святую землю. Никитка, узнав об этом, стал проситься вместе с ним отправиться. Алексей ему сказал:

– Знаешь, Никитка, я бы тебя с большой охотой с собой забрал, да только как же ты отца и своих маленьких сестёр оставишь? Подумай.

Опустил Никитка голову, ничего не ответил.

На следующий день попрощался он с Никиткой и в путь отправился. Шёл Алексей дорогой, и такая тяжесть была на сердце, казалось ему, что сейчас появится Никитка из-за поворота и скажет:

– Ну и медленно ты ходишь, я уж окоченел, тебя ожидаючи.

Только через полгода пришёл Алексей на Святую землю, в православном храме остался иконописцем.

А Никитка домой вернулся, через несколько лет всей семьёй в город переехали. Он в художественное училище поступил, со временем известным художником стал.

г. Челябинск

Продолжение следует