Петр ТКАЧЕНКО. «Для лепшей певности и дальней памяти…»

И все-таки наши нынешние российские беды, начавшиеся с миновавшего революционного века и продолжающиеся в иных формах до сего дня, являются главным образом не экономическими и не социальными, в чем нас хотят убедить уже который год «реформаторы». Это беды духовно-мировоззренческого, нравственного и культурного характера. Ни о каком цивилизованном устройстве жизни в условиях нового пресечения культуры, изъятия литературы из общественного сознания, новой, теперь уже либеральной идеологизированности говорить, конечно, не приходится. А происходит именно это. Никакое объяснение и извинение такого варварства «рынком» всерьез принято быть не может, так как культура никогда, ни в каком обществе рынком не определяется и не поверяется по самой своей природе, хотя и является, в конечном счете, силой производительной.

Между тем в России наступает реальная угроза утраты культурной ориентации, за которой прекращается историческое, духовное и физическое бытие народа. Такие катастрофы происходят, как понятно, не сами по себе, не в силу каких-то объективных и неизбежных предопределенностей, а вследствие духовных насилий нашего тесного мира.

Премиально-фуршетный дурман, в который погружено старшее и пока последнее поколение деятелей культуры, скрыть отсутствия литературно-художественного процесса и обыкновенного информационного пространства не может. Но именно к нему сводится по сути вся культурная жизнь в стране уже со смутным припоминанием кто, что и когда создал… Если еще кое что и остается, то не иначе, как затухающая под бременем «рынка» культура советской поры, ибо народ безмолвствует, то есть никак не реагирует на то, что выдается за культуру. Да и как на него можно реагировать, если за все реформаторские годы не появилось даже сколько-нибудь приличной, действительно популярной песни-шлягера, не говоря о новой художественной реальности во всех видах искусства. Вспоминается Марина Цветаева, её убийственный приговор подобному безродству, духовной опустошенности и интеллектуальному оскуднению: «Нету лиц у них, и нет имен – Песен нету…» Трудно сказать, что будет делать власть, когда деятели культуры закончатся у нее естественным путем. Видимо, уже открыто, без всяких там формальностей, будет обходиться без такой безделицы, как культура, то есть без того духовного человеческого опыта, вне которого никакое развитие немыслимо…

Основные наши сегодняшние беды происходят от неосмысленности происходящего, от надорванности всякого рода агрессиями народного самосознания. Но там, где нет смысла жизни, нет и самой жизни… Давняя недобрая «традиция» вульгарного социологизма дошла до своего предела, когда вся художественная, философско-мыслительная деятельность почитаемая чем-то нисколько не обязательным, без чего можно вполне обойтись, признаваемая разве только в качестве развлечения. Никакая оптимистическая риторика не может скрыть этого поистине трагического положения.

Пишу это вовсе не в укор власти во имя ее якобы исправления. Никакая власть сама по себе на этой ниве ничего сделать сейчас не может, ибо это общенациональная не проблема даже, а трагедия. Я только и обращаю внимание на то, что перед нами стоит задача необычная и грандиозная, задача духовного самостояния и культурной индентификации, которая легко и просто не разрешается, но от которой зависит все наше бытие. Тут вроде бы и прямых виновников трагедии нет, а вместе с тем она неотвратимо свершается. Но первое слово на этом поприще остается все-таки за властью.

Как при всей «вертикали власти» останавливается всяческая жизнь в регионах России не мне бы говорить. Механизмы хозяйственного разорения хорошо известны специалистам. Если целые сельские районы отдаются не на прокорм даже, а на растерзание «инвесторам-арендаторам», устраивающим подчас форменную продразверстку, если власть не может убрать посредников между производителями и потребителями, значит, она бессильна и истинная власть принадлежит не тем людям, за которых мы голосуем на выборах, а кому-то иному. А избираемые нами руководители «новой формации» все еще заняты «первоначальным накоплением капитала», который, что уже очевидно, не идет им впрок. И выхода из этого тупика пока не намечается, несмотря на внешне патриотическую риторику.

В перерывах между таким хозяйствованием руководители «новой формации» с легкостью необыкновенной забегают иногда и в область более сложную, касаясь нашей истории, народного самосознания, культуры. Но результаты из этого получаются такие, что лучше бы они этого не делали, так как в этом проявляется даже не ортодоксальность советской поры, а какая-то и вовсе поразительная безответственность. То ли от неосведомленности и необразованности, то ли из умысла. Между тем после долгих лет идеологического гнета советской поры, который культура все-таки преодолевала, наступило, казалось бы, благоприятное время заняться действительным самосознанием народа и его культурой. Но произошло нечто прямо противоположное, катастрофическое по своим неизбежным последствиям – культура собственно изымается из общественного сознания. На примере своей родной Кубани коснусь лишь некоторых аспектов, говорящих о положении и состоянии культуры в крае, аспектов принципиально важных.

Одной из самых трудноразрешимых историко-мировоззренческих проблем для Кубани является возвращение из США, из Нью-Джерси кубанских казачьих реликвий, вывезенных туда и сохраненных представителями первой волны эмиграции. Проблема эта со временем стала не столько исторической и культурной, сколько политической и даже идеологической. Все попытки вернуть регалии пока не увенчались успехом. Да и понятно, ведь это проблема далеко не региональная, но общероссийская и государственная. Ведь возвращение их на родину символизировало бы подзатянувшееся окончание гражданской войны в России.

Те, кто находится сегодня рядом с этими регалиями, мотивируют нежелание возвращать их на родину тем, что у нас, их негде хранить. Перенесение же их в регион, скажем, на Кубань или на Дон мало оправдано и, по сути, невозможно. Остается одно – создать в Москве общероссийский Казачий центр. И насколько известно, вопрос о создании такого центра в столице прорабатывается. Но у хранителей регалий в Нью-Джерси кроме возможно иных соображений и интересов есть резонное опасение за их сохранность в России. Да и трудно не опасаться за них в условиях перманентного беззакония – сначала революционно-демократического, потом административного и криминального.

И вот, наконец, казалось бы, проявлена воля и решительность разрешить эту, никак не поддающуюся проблему. Губернатор Краснодарского края А.Н.Ткачёв на очередном сборе Кубанского казачества заявил о том, что руководство края берет на себя разрешение проблемы с казачьими регалиями, оказавшимися в Америке. Знамена, награды, грамоты Императрицы Екатерины Великой находятся сейчас в руках частных коллекционеров и они ни в какую не хотят расставаться с ними: «Если понадобится, я лично вылечу в Америку. Нужно вернуть казакам Кубани наши исконные реликвии. За любые деньги – выкупить без всяких разговоров!» Естественно зал взревел одобрительным «Любо!», как бы давая губернатору санкцию на действия и считая вопрос уже по сути решенным. Ну если сам губернатор вылетит лично…Видимо, это должно произвести впечатление и повергнуть в трепет потомков казаков здесь и тех, кто не хочет отдавать регалии на родину… И все же, думается, что проблема эта не такая простая и главное – на региональном уровне не разрешима в принципе. Здесь требуется не столько личное присутствие, сколько доскональное знание ситуации, которую можно постичь и не выезжая в Америку. Конечно, «за любые деньги» - это впечатляет, тем более, когда знаешь, как выплачивается зарплата в крае, особенно на селе. Но дело в том, что наши самоотверженные предшественники, спасшие и сохранившие казачьи регалии, мечтали когда-нибудь возвратить их в Россию безвозмездно. Говорят, что на сей счет есть и соответствующие документы. Тогда о каких деньгах, тем более «любых» можно говорить? Но главное состоит в том, что такая решительность была бы уместной и оправданной лишь тогда, если бы реликвии и культурные ценности, находящиеся в стране и в крае, были бы сохраняемы, и оставалось вернуть лишь те, которые пока находятся за рубежом. Но в том-то и дело, что Кубань издавна и традиционно отличается каким-то вызывающим пренебрежением к своему историческому, духовному и культурному наследию. Риторика о приверженности к ним, разумеется, не в счет. Но коль святыни и культурные ценности пренебрегаемы, о чем не могут не знать те, кто удерживает регалии в Нью-Джерси, есть основание усомниться в искренности намерений по их возвращению на родину и предполагать, что это продиктовано какими-то иными соображениями. Ну, скажем, модой, распространенным общественным мнением и т.д. Кубанская пословица говорит о том, что была б голова, будет и булава. У нас вроде бы и головы есть, но наши булавы, символы власти и казацкого достоинства находятся все еще в Америке… Приведу только некоторые символические факты, подтверждающие это, говорящие о степени бесхозности, рассеянности и несобранности культуры в крае.

Одним из выдающихся сынов Кубани является композитор, фольклорист и педагог Григорий Митрофанович Концевич (1863-1937гг.), регент Войскового певческого хора в дореволюционное время, воссоздатель хора в советское время. Концевич Г.М. был репрессирован по нелепому обвинению, жестоко пострадав именно, как хранитель песенного народного творчества, то есть духа и самосознания народного.

Однажды Государственный Кубанский казачий хор выступал в Самаре. После концерта кто-то из артистов передал художественному руководителю Виктору Гавриловичу Захарченко рукопись, сказав при этом, что приходил какой-то человек и попросил ее передать ему. Каково же было удивление, изумление и радость художественного руководителя хора, когда он увидел, что это была рукопись Г.М.Концевича, запись на больших плотных листах бумаги пятидесяти шести песен, выполненных им в результате экспедиции по кубанским станицам в 1911 году. На титуле была надпись фольклориста: «Песни кубанских казаков. Собрал учитель пения при Кубанском Войсковом певческом хоре и собиратель кубанских казачьих песен Г.М.Концевич. В период от 15 января по 17 февраля 1911 года». В правом верхнем углу дарственная надпись: «Кубанскому научному музею в дар от Концевича. 1927 год, 3.YI». Принесшего эту драгоценную рукопись так найти и не удалось…Хорошо, что в данном случае реликвия оказалась в руках В.Г.Захарченко, знатока и хранителя песенного народного творчества. Песни этой рукописи уже вошли в том народных песен, записанных Г.М.Концевичем и изданных В.Г.Захарченко «Народные песни казаков» /Издательство «ЭДВИ», Краснодар, 2001 г./. И все же не могут не поражать сами обстоятельства обретения реликвии. Невольно задаешься вопросом: если так случайно, после семидесятилетних блужданий может найтись столь ценная рукопись, носимая до того в авоське или целлофановом пакете, то где остальные рукописи, хранятся ли в каких-то секретных архивах или частных собраниях…

Или вот факт поистине общероссийского и без преувеличения мирового культурного значения. Два года назад умер потомственный казак станицы Отрадной Сергей Данилович Мастепанов /1913-2002 гг./. Человек удивительной, уникальной судьбы, редкого дарования и трудолюбия, ученый-паремиолог, то есть специалист по пословицам и поговоркам с мировым именем без всяких ученых степеней. Но главное – он был самоучкой. Вершин науки он, поистине народный самородок, достиг самообразованием. Простой школьный учитель немецкого языка, он знал английский, французский, испанский, португальский, итальянский, эсперанто, турецкий, карачаевский, черкесский и другие языки. Автор монографий и многих научных работ, опубликованных в Финляндии, Венгрии, США, Франции, Израиле, Англии, Германии, Египте, Греции… Сергей Данилович был почетным членом девяти зарубежных университетов. Им составлено крупнейшее в мире собрание пословиц и поговорок народов мира на семистах языках и наречиях. Филолог, без всякого преувеличения, масштаба В.Даля, огромный труд которого остается пока неизвестным.

С.Д.Мастепанов преподавал немецкий язык в Усть-Джегутинской районной средней школе Карачаевской автономной области, был членом ЦК Союза эсперантистов Советских республик, когда в возрасте 24 лет 25 декабря 1937 года он был арестован и обвинен в активной контрреволюционной деятельности и приговорен к расстрелу. Верховная тройка СССР заменила расстрел десятью годами заключения в ТУРе с последующими ограничениями в правах лишь потому, что районный прокурор, жертвуя собой, не поставил подпись… Заключение отбывал в Ухтпечлаге с мая 1938 года по декабрь 1947 года.

Всей своей творческой судьбой и необыкновенно красивой личностью С.Д.Мастепанов явил классический пример русского интеллигента и его образа жизни среди других народов, пример того, как он ведет себя в столпотворении множества народов в таком многонациональном регионе, каким является Северный Кавказ. Он изучает культуры этих народов до такой степени глубины, каких не всегда достигали национальные ученые этих народов. Им составлены уникальные библиографические обзоры публикаций адыгских, кабардино-балкарских, калмыцких, осетинских, чеченских, ингушских пословиц и поговорок. Эти непревзойденные обзоры, опубликованные за рубежом, я включил в книгу «Кубанские пословицы. С.Д.Мастепанов о пословицах и поговорках народов Северного Кавказа» /М., «Граница», 1999 г./. Кроме того, ученый составил уникальное собрание, содержащее сведения на миллион(!) жертв казачьего геноцида и ста тысяч с фотографиями.

На Кубани уже давно вроде бы намереваются издать книгу Памяти геноцида. Как это можно делать без учета подвижнического труда таких людей как С.Д.Мастепанов, неведомо… Видимо, лишь соблюдая внешнюю формальность, не заботясь о полноте и об истинном значении такого издания.

После смерти Сергея Даниловича его уникальная, самая крупная в мире картотека пословиц и архив ютятся в хатке на Ставрополье, которую ему купил сын Николай Сергеевич Мастепанов. Но сын – инженер и не может заняться отцовским архивом. Теперь настала время не просто сохранить, но и издать пословицы народов мира, собранные С.Д.Мастепановым. Или опять на самое необходимое не найдется средств? А, может быть, у нас не достает не средств, а чего-то иного, более важного и драгоценного – осознания того, что без культуры народ обречен…

Ставропольским властям тоже не до ученого с мировым именем. Там вдруг озаботились музеем «лучшего немца» М.Горбачева, видимо, полагая, что человек может почитаться не за добрые дела, а лишь потому, что прихотью обстоятельств оказался в водовороте исторических событий, не справившись с выпавшей на его долю миссией.

По всей видимости там не отдают себе отчета в том, что создавая такой музей, тем самым подрывают основы, на которых всегда стояло человеческое общество: воздать каждому по делам его… Но если политический авантюрист нам дороже ученого с мировым именем столь много сделавшего по укреплению духа человеческого и народного через языки, то ждать хоть какого-то цивилизованного устройства жизни нам, конечно, пока не приходится…

Необычной судьбой С.Д.Мастепанова и участью его наследия озабочены в других землях и странах, но только не на родине. К примеру, в русскоязычной израильской газете «Вести» Захар Гельман в свое время встречавшийся с ученым, опубликовал замечательную статью о Сергее Даниловиче «Из небытия» (№ 2 октябрь 2003 г.). Может быть, в администрации Краснодарского края об ученом не знают? Но я дважды обращался с письмом к губернатору А.Н.Ткачеву о судьбе наследия С.Д.Мастепанова и других культурных проблемах края. И у меня сложилось такое впечатление, что администрация так прочно забаррикадировалась от внешнего мира, вполне довольная своим положением, чтобы ни один звук из реальной жизни не проникал в ее многодумные стены…О необходимости спасения архива ученого я писал в краевой газете «Кубанские новости» (14 ноября 2003 г.). Увы, крупнейшая в мире картотека пословиц народов мира и архив ученого могут погибнуть… Похоже, что культура на Кубани действительно понимается только как санаторно-оздоровительное и развлекательное дело.

Те повседневные, подчас совершенно неразрешимые проблемы, с которыми люди сталкиваются повсеместно, только кажутся независимыми от нашего самосознания, от той культурной среды, в которой живет общество. Не хочу видеть в этом предпочтении политического авантюриста ученому-подвижнику чьего-то тонко продуманного умысла. Я лишь отмечаю то странное положение, при котором цивилизованного устройства жизни быть не может…

Так сложилось, что вроде бы страстное желание Краснодарской краевой администрации вернуть казачьи реликвии на родину из Нью-Джерси совпало у меня с находкой других кубанских реликвий, не менее ценных, чем те, которые находятся в Америке. И отыскал я их не выезжая лично в США, а на Кубани. И не в государственном хранилище, не в музее, даже не у частных коллекционеров и хранителей старины. Последняя история этих реликвий такова. В первые годы возрождения казачества один кубанский журналист и активист казачьего движения, мой добрый товарищ, часто выступал на телевидении и в печати, то есть был в казачестве личностью заметной. И вот однажды к нему пришел некто. Но так как моего товарища дома не оказалось, пришедший передал холщовую сумку его жене, сказав при этом, что ему это будет нужнее. И не назвав себя, ушел…

Каково же было удивление моего товарища, когда он увидел в этой сумке старинные богослужебные книги. За все это время человека, принесшего раритеты, отыскать так и не удалось. Мой товарищ, конечно же, понимал ценность и значение этих книг, а потому никому их не показал. У него я их и увидел.

С абсолютной вероятностью можно говорить о том, что это были богослужебные книги Межигорского монастыря, окормлявшего наших предков еще в Запорожской Сечи, до переселения их на берега Кубани. Межигорье был вторым по значению монастырем на Украине после Киево-Печерской лавры. А книги его стали первыми на Кубани книгами, по которым устраивалась жизнь на новом месте. Запорожцы называли Межигорье своим войсковым монастырем и даже дали от себя формальный акт, которым обещали «вечне бытии под началом сего монастыря». Кошевые же атаманы считали себе за честь быть ктиторами Межигорья.

Но «вечне бытии», как известно, не пришлось. С переселением верных черноморцев на Кубань мудрая Екатерина II понимавшая, что без духовного окормления никакая цивилизованная жизнь на новом месте устроена быть не может, повелела передать книги Межигорского монастыря на Кубань. Более того, повелела устроить там Екатерино-Лебяжескую Свято-Николаевскую пустынь при Лебяжьем лимане, сто у станицы Брюховецкой. Как писал историк Ф.А.Щербина, «черноморцы пожелали иметь такую же свою собственную обитель, мотивируя необходимость ее тем, что многие престарелые и раненые казаки желали окончить жизнь свою в монашеском чине».

По описи 1777 года значилось 395 книг межигорских. На Кубани эти книги попали в основном в Екатерино-Лебяжескую Свято-Николаевскуюпустынь, но могли попасть и в другие храмы Кубани, а так же в позже созданную Мариино-Магдалиновскую женскую обитель близ станицы Роговской. Одна из увиденных мной книг идентифицируется, пожалуй, безошибочно по библиографии «Книги межигорские», помещенной в книге «Черноморская Николаевская пустынь при Лебяжьем лимане» (Харьков, в университетской типографии, 1856 г.). Это – Четьи-минеи за июнь, июль и август 1705 года издания. На этой книге была надпись: «Року 1705 иеромонах Илларион Наместник Печеры даю сию книгу четвертую от житий святых до обители всемилостивого Спаса межигорского вечные часы». Этой надписи на подлиннике нет, так нет старого фронтисписного листа, на которой она была.

Каждая межигорская книга имела свою уникальную историю, как правило, содержала надпись ее дарителя. Особенно была трогательной надпись на Евангелии в серебряной оправе московской печати 1644 года, сделанной смиренной в инокинях игуменьей монастыря святых Флора и Лавра Агафьей Гуляницкой, даровавшей монастырю не только это Евангелие, но и село Яблонно «за отпущение грехов и спасение душевное», а Евангелие – «для лепшей певности и дальней памяти». Какими все-таки были удивительными отношения меж людьми, их отношение к жизни, выражаемые в слове. Какая жила в них уверенность в непоколебимости мира: «Дарую в вечную память мою и сродников моих за отпущение грехов и спасение душевное»…

Можно предположить, что эта трехмесячная Минея (июнь, июль и август) является Минеей, составленной святым Дмитрием Ростовским, которая вышла в свет в 1705 году в Ростове, где он занял архипастарский престол. Минеи святого Дмитрия Ростовского как бы завершали весь многовековой путь древнерусской агиографии, став явлением общенационального масштаба.

Вторая, увиденная мной книга, сентябрьская Минея, по указанному списку книг межигорских, не значится. Но ее можно идентифицировать как Общую Минею московской печати 1663 года издания. Она несет в себе следы давней искусной реставрации. Обветшавшие листы подклеены, отдельные листы и четырнадцать последних листов дописаны вновь. Ясно, что такую работу мог сделать только настоящий мастер, коих на Кубани не могло быть много. Может быть, всего лишь один и был. Его имя и следы его подвижнического труда я увидел в другой, реставрированной им книге. В отделе редкой книги Краснодарской краевой научной библиотеки имени А.С.Пушкина хранится августовская Минея 1741 года издания, столь же кропотливо отреставрированная. В конце ее есть приписка: «Дописал сию Минею в Черноморской Екатеринолебяжеской Свято-Николаевской пустыни стихарный клиросный послушник Фома Волошин в лето от Рождества Христова 1845 года июня месяца 15 дня». Теперь можно с большой долей уверенности говорить, что увиденная мной книга, реставрирована послушником Фомой Волошиным и что она находилась в Екатеринолебяжеской пустыни, где жил и работал мастер. Правда, в этой книге нет последнего листа, где возможно стояло и имя реставратора. Но это вынырнувшее, казалось бы, из непроницаемого небытия имя подвижника заставляет нас задуматься о том, каждый ли из нас соотносит свои труды и дни так, чтобы оставить след на этой грешной и неустроенной земле хотя бы одной малой строчкой…

О судьбе книг межигорских в последующем можно лишь догадываться. В двадцатом году в Марии Магдалиновской пустыни была устроена коммуна «Всемирная дружба», а в Екатерино-Лебяжеской пустыни - коммуна «Набат». Монастыри были ликвидированы и разграблены. Коммуну «Всемирная дружба» возглавлял Караух Федор Иосифович, казак станицы Роговской, старший урядник, награжденный Георгиевской медалью. Видимо, он хоть как-то пытался организовать хозяйство, но коммуна по самой своей природе была не производящей, а потребляющей. Завязался неизбежный конфликт. В коммуну нагрянули члены следственной комиссии некто Евдокимов и Кутепов. Сохранился фонд краеведа Палкина, в документах которого отмечается как разграблялись книги: «Нельзя забыть факта, когда Кутепов несколько ящиков литературы отправил себе домой. Литература очень ценная. Она была взята у священников, диакона, арестованных ЧК и размещена в нашем комсомольском клубе. И вот эту библиотеку из нашего клуба взял себе Кутепов».

С коммуной «Набат» связаны еще более трагические события, о которых попутно необходимо рассказать. Дело в том, что во всем этом приазовском регионе действовал руководитель повстанченского движения Василий Федорович Рябоконь, личность удивительной популярности, поистине народный герой, вошедший в предания, кубанский Робин Гуд. Собственно он не был руководителем повстанческого движения, но был скорее символом непокорности и духовного стоицизма. Скрывался он в камышах с немногочисленными сподвижниками своими до глубокой осени 1924 года. Он не терроризировал советскую власть, как поступали повстанцы до него, но дерзнул делить с ней власть: «Ваша суша, наша вода». По сути, он создал параллельную власть в регионе. И уж это ему никак не могло проститься, это для новой власти было более крамольным, чем открытый протест. Всеми способами и средствами его пытались выставить в общественном мнении бандитом и разбойником. Был же он человеком глубоко верующим, не поддавшись соблазну общего атеистического психоза. Одно из главных обвинений Рябоконя было связано с коммуной «Набат», с Екатерино-Лебяжеской пустынью. Обвинение это как штамп, не подлежащий сомнению, кочует по страницам печати до сего дня. Нечто в таком роде: «Ненастной осенней ночью на первую на Кубани коммуну «Набат» напала банда Рябоконя. Она перебила, зарезала, сожгла заживо 120 коммунаров, в подавляющем большинстве – женщин и детей. Не пощадили ни одного, даже крохи…» /»Патриот», №9, 2003г./.

На самом же деле эта трагедия имела иной, прямо противоположный смысл. Мы ее и приводим попутно только потому, чтобы показать, как уничтожались в бывшем монастыре церковные реликвии и книги. В коммуне «Набат» находился отряд чоновцев, издевавшийся над монахами. Монахов под конвоем водили на работы, разбирать стены монастыря. Однажды, когда доведенные до неизнеможения монахи и особенно после того, как им запретили отпевать погибшего старосту отца Александра, отказались выходить на работы, чоновцы подвезли динамит и взорвали церковь вместе с монахами. Видимо, и коммунары попали в число несчастных. Выдали же это за «зверство» Рябоконя. Так вот делалась пропаганда. И стоит лишь удивляться тому, что восемьдесят лет спустя она все еще удерживается в общественном сознании.

Примечательно, что в личном деле В.Ф.Рябоконя, которое мне удалось отыскать, ни о каком преступлении в коммуне «Набат» не упоминается. И ясно почему. Потому, что чудовищное, бесчеловечное преступление совершено чоновцами для дескридитации В.Ф.Рябоконя. Сохранилось так же свидетельство чоновца, как видно по всему, человека честного, Павла Ивановича Гребенюка, в 1891 года рождения, записанное в станице Батуринской в сентябре 1958 года. Примечательно, что он говорит и о судьбе монастырских реликвий: «В 1921 году меня направили на подкрепление отряда чоновцев коммуну «Набат». Я уже не застал церкви – ее взорвали чоновцы в декабре 1920 года, растащили иконы, утварь. Деревянными иконами забивали окна, жгли иконы, сожгли иконостас, когда наступили морозы… Однажды монахи в подвале подняли бунт, - от недоедания ( а кормили их наряду со скотом – похлебкой из буряка и брюквы). Погиб их староста отец Александр (Корнеев). Им даже не дали отпеть его в церкви. И монахи отказались выходить на работы…»

Трудно даже представить, как в таком безумии все-таки уцелели эти книги. Но поражает другое – почему они так и остались невостребованными в более благополучные времена, сначала скрываемые, а потом и вовсе никому не нужные…Согласимся, что если и до сих пор такие реликвии, прости Господи, таскать в холщовых сумках, авоськах и целлофановых пакетах по Кубани, не зная куда их определить, что-то пошатнулось в самой нашей человеческой природе. На этом фоне решительность администрации края по возвращению регалий из Нью-Джерси выглядит, по крайней мере, странной. Там-то люди сохранили наши реликвии, а вот почему мы здесь, в России, у себя дома не сохраняем оставшихся? Какие «любые деньги» для этого требуются? Невольно напрашивается вопрос: а можно ли возвращать регалии туда, где не сохраняются реликвии и культурные ценности, где не находится тех, кому они действительно нужны и дороги и кто может их сохранить?..

И последнее. Казалось бы, доброе дело разрешается наконец-то на Кубани. В Краснодаре воссоздается памятник Екатерине II выдающегося скульптора М.О.Микешина, автора памятника в Новгороде «Тысячелетие России». С середины миновавшего века общественность края поднимает этот неразрешимый вопрос. Это акция, безусловно, общероссийского масштаба, так как Екатерина Великая является безусловным символом русской государственности и в особенности на юге страны. Но почему-то администрацией и кубанскими лидерами казачьего движения отыскана такая смысловая лазейка, такая заморочка, которая доброе дело, требующее больших финансовых затрат делает бессмысленным и не нужным. Словно преднамеренно.

Вроде бы тем самым Екатерина II признается создательницей кубанского казачества. Но это так по исторической правде и нормальной человеческой логике. По логике же администрации края и лидеров казачьего движения в крае Екатерина II никакого отношения ни к созданию Кубанского казачества, ни к цивилизованному благоустройству юга России не имеет. А как же можно иначе понять тот факт, что история Кубанского казачества здесь упорно и настойчиво исчисляется не с переселения черноморцев по Указу Императрицы, а по второстепенному ведомственному факту – по старшинству от Хоперского полка? На целый век приписывается новая история края. Здесь и обелиск восстановлен не в честь 200-летия, а в честь 300-летия Кубанского казачьего Войска. Устроителей этой заморочки не остановила такая неточность: как может быть исчислена история Екатеринодара – Краснодара – 200 лет (теперь уже 211 лет), основанного при переселении черноморцев, а Кубанскому Войску – 300 лет (теперь уже 311 лет)… Как же можно одновременно воссоздавать памятник Екатерине II и не признавать ее значения в истории Кубани? Получается ведь так, что декларируется одно, а в действительности сохраняется положение прямо противоположное. Каким образом из этой исторической неправды должно произойти благо? На это можно сказать разве что словами Дмитрия Мережсковского: «В конце концов, недостаток сознания никакой силе не прощается…» Впрочем, об этом я подробнее рассказал в книге «Возвращение Екатерины» /М., «Ладога-100», 2003 г./.

Имеет ли это какое-то отношение к сегодняшнему бытию жителей юга России? Имеет и самое непосредственное. Мы ведь живем в стране с непредсказуемой историей… Голоса же кубанских историков в защиту исторической правды не слышно. Между тем воссоздание памятника без осмысления его превращает его в груду бронзы и камня и не более того. Не признание же создания Кубанского казачьего Войска, заселения края по Указу Екатерины II касается не большего и не меньшего, как легитимности проживания кубанцев на своей родной земле, дарованной им Императрицей на вечные времена…

Похоже, что при нынешнем вызывающем пренебрежении к культуре, которая только и придает смысл человеческому существованию, нас ждет участь племени атцуров, о которой любил рассказывать Л.Толстой. В пересказе М.Горького: «Скоро мы совсем перестанем понимать язык народа…С нами может случиться, пожалуй, то же, что случилось с племенем атцуров, о котором какому-то ученому сказали: «Все атцуры перемерли, но тут есть попугай, который знает несколько слов их языка…» О нас же некому будет сохранить даже немногие слова, так как попугаи у нас не водятся…

Москва – станица Старонижестеблиевская

Краснодарского края