Елена ДУБРОВИНА. О жизни и смерти
Будто медом намазано
Рассказ
Темно как в... Это первое, что бросается в глаза. Пахнет сургучом и пылью. Ирка окинула уставшим взглядом старое помещение почтового отделения, которое уже как минимум тридцать лет нуждается в ремонте. Ох, как же неохота работать!
Позади теплый май, зеленая сочная листва, лазурное небо и белые перьевые облачка − свобода! Впереди − темно, как в пещере...
Ирка включила компьютер, проклиная Любку, из-за которой ей теперь придется сидеть на «коммуналке»: «Любка − она молодец: как хорошая погода, так у нее больничный, и плевать, что за нее другие ишачат».
«Да что ж эта рухлядь так долго грузится?! − Ирка в сердцах пнула ногой заляпанный системник. − Опять эта балда неправильно вышла из программы», − посетовала она на коллегу.
Ирка достала из ящичка ручку с погрызенным синим колпачком и безуспешно пошаркала по бумаге: «Так и знала, не пишет». Она бросила ручку обратно в ящик и решила, что больше за свои деньги ничего покупать не будет: «Должны же нас когда-нибудь обеспечивать инвентарем?!.. − бойкая мысль тут же сменилась невеселым выводом: − От них дожде-е-ешься». Ирка взглянула на часы: «Интересно, я успею попить кофе? − она тут же попрощалась с этой затеей и угрюмо констатировала: − А вот и первые клиенты ползу-ут. Наверное, за дверью с вечера караулили... Так я и думала − ко мне. Здесь кроме меня еще два оператора, нет, им медом намазано!»
Ирка дождалась, когда к ней доковыляет дряхлая худенькая старушка в выцветшем платье, и с чувством полного удовлетворения протараторила:
− Женщина, ждите, не видите, у меня компьютер завис?! Вон еще два окна свободных, − небрежно махнула Ирка в сторону, откуда доносились звуки праздного разговора и пленительный аромат кофе.
Старушка послушно заковыляла туда.
«Зря я так, − подумала Ирка, − другие глаза выцарапать готовы и лозунги наготове держат: мол, клиент всегда прав, мол, в книгу жалоб напишу. А ты им за копейки улыбайся... Вон семьдесят седьмое, за углом: молодцы! И ремонт у них евро, и сами не перетрудились. Спрятались за поворотом, а все к нам идут, будто медом намазано. Обед у них вовремя, закрываются за час. А мы тут сиди до последнего клиента. Они показательное отделение, к ним начальство из Москвы водят: пыль в глаза пускают, а планы выполняем − мы». Ирка вздохнула и от обиды снова пнула системник. Ей сегодня как никогда работать не хотелось. За окном, замурованным рекламным щитом, − май...
«Идут все к нам, жалобы пишут… Вон Любка тот раз очередь быстро усмирила: идите, мол, в соседнее, раз тут плохо обслуживают. А они сразу попритихли: там на них, видите ли, орут, а тут все вежливые. "Вежливые" − а сами жалобы пишут»... − Ирка вздохнула. Она нетерпеливо пощелкала по клавиатуре. «Сегодня, кажется, полнолуние, − вспомнила Ирка − опять шизики попрут. Любка – молодец, она их быстро отшивает: неси, мол, справку, тогда письмо в Кремль отправлю. Они как услышат "справку" − так бегом домой. Залечили, наверное».
Компьютер наконец загрузил программу; работать не хотелось. Ирка снова его выключила. Услышала топот широких старомодных каблуков начальницы и с недовольным видом оглянулась, демонстрируя свой праведный гнев: мол, опять старое железо не работает. Но начальнице это было не интересно, она взяла со стола какие-то бумаги и затопала к себе. Из ее халупки тоже тянулся запах кофе.
Ирка услышала девичий хохот, доносящийся из-за барьера касс напротив: «Видимо, старушка как раз "то самое", ну нельзя же так! Больной человек все-таки. Эти две новенькие только и знают, что смеются и болтают ни о чем. Зачем их взяли? Обе просто необучаемые, технику ломают, недостача − стабильно! − возмущение Ирки было недолгим: − А кому еще работать? Сокращение прошло, так теперь за те же деньги втрое работы на всех навешали».
− Женщина, что вы хотели? − громко спросила Ирка старушку, которая растерянно озиралась по сторонам. Видимо, девчонки ее обслуживать не стали.
Старушка с надеждой посмотрела на Ирку и быстро заковыляла к ней. Ирке стало смешно, она вспомнила стишок собственного сочинения:
Стоит бабуля у дороги,
Костыль в руке − не те уж ноги…
Жалко-немощно-седая
Машины мимо пролетают −
Ну разве можно перейти?..
Вдруг, нет препятствий впереди:
Костыль в руке − промчалась пулей
Через дорогу та бабуля!
И снова эта старушонка
Идёт-ползёт «черепашонкой».
«А ведь я могла бы стать поэтом»... − Ирка вздохнула и взяла письмо из трясущейся руки старушки. Она сегодня и за себя, и за Любку − в двух местах сразу, за «долбанные» копейки!
На конверте в разделе «получатель» было написано: «Богу». Девчонки напротив притихли; Ирка, еле сдерживая улыбку, спросила:
− А адрес где?
Напротив грохнули со смеху. «Никакой культуры, − подумала Ирка, − сейчас начальница выйдет: доржотесь!»
Старушка замялась и прошамкала, что не знает адреса, она вообще неверующая.
− Ну, хоть церкви какой-нибудь? − серьезно предложила Ирка.
− Ды я не знаю, − застенчиво ответила старушка, смущенно махнула рукой и торопливо направилась к выходу.
Ирка равнодушно швырнула письмо под стол, там таких – «на деревню к дедушке» – было с десяток.
«А вот и еще-е-е, − с досадой подумала Ирка, выжидающе глядя на приближающегося клиента с выпученными глазами: − мужик явно не в себе, хотя одет прилично...»
− Девчонки, телефон есть?! − громко начал клиент, − Там бабку машиной сбило! − вытирая платком пот со лба, с одышкой добавил: − Похоже, конец!
Ирка помчалась к начальнице, телефон только у нее и был: «Неужели с мобильника позвонить не мог?»
Кассы напротив опустели, девчонки ушли поглазеть − будто им медом намазано.
Ирка не пошла, ей как-то стало тоскливо и жутко. Она облокотилась на изувеченный лакированный стол, края которого показывали склеенные опилки, − он уже не раздражал; полумрак в помещении... − кому это нужно? Был человек – и нет. Как просто! Ирка пожалела, что была груба со старушкой: «Ну и что, что плохо одета и больная − она же Человек! Тут приходят важные в костюмах, так и ждут, что их вылижут, а сами чуть что не так, так их напускная интеллигентность вмиг испаряется, только ее и видели. Да ну их, жалко старушку. Плохо к ней тут отнеслись. И надо же начальница не видела, а то бы этих двоих штрафанула».
Ирка не слушала бледных девчонок, которые в ужасе рассказывали начальнице о подробностях страшной аварии, наперебой щебетали, как им «стало нехорошо», как все-таки «жаль клиентку» и...
Ирка наконец свела кассу, отчиталась перед начальницей и поспешила домой, заранее зная, что на улице уже сумерки. Она тайком взяла письмо старушки и положила в сумочку: все равно ни отправитель, ни получатель его не потребуют.
Пустая маршрутка: «Вот повезло, хотя не повезло, из-за этих двоих сводились три раза, поздновато закончили, вот транспорт и пустой. Все нормальные люди давно ужинают и смотрят какую-нибудь "Варю". Что еще вечером можно делать тому, у кого ни семьи, ни детей?».
Ирка достала письмо и впервые за семь лет работы в почтовом отделении – вскрыла чужое. Она с нетерпением развернула мятую коричневую оберточную бумагу, с корявыми крупными буквами:
Дорогой Бог! Я совсем не (зачеркнуто) Я никогда в тебя не верила. Ты мне, когда приснился, сказал, чтобы я тебе написала. Вот я и решила тебе написать.
Расскажу немного о себе. Может, знаешь, кто такие комсомольцы? Я была самым сознательным, меня ставили в пример. Я тогда много полезного сделала, если можешь, то проверь: мне кривить душой незачем. Только комсомольцам нельзя было верить, да и приютская я, меня этому не учили. Совсем девчонкой на фронте при лазарете санитаркой: мыла тазы из-под крови, там и части тел плавали. Мне поначалу было страшно, потом привыкла. А уж запах!.. Раненых оперировали как на конвейере: один, второй, третий... Без анестезии. Они плакали и кричали. Я и к этому привыкла. Врач меня к себе в помощники взял − рук не хватало. Он говорил, что я способная. Спроси у него, он уже умер. Хороший был человек, хоть и из белых. Спроси, я работала на совесть, бывало по суткам, а потом валишься с ног и проспаться не можешь, будят, и ты оперируешь в полудреме, и ничего не чувствуешь. Спроси у него, помнит ли он Маняшу? Это он так меня ласково называл. А его звали Сергей Степанович Сабуров. Три «с» − он так расписывался. Сергей Степанович многому меня научил, да и своего опыта за несколько лет практики было уже немало, поэтому, как война кончилась, отучилась и устроилась работать в больницу. Как работника меня ценили! Замуж я так и не вышла – сначала было некогда, потом − незачем. Так всю жизнь и проработала хирургом в септическом отделении, сама многому научилась, сама многих научила. Всю себя посвятила работе, у меня меньше всего было неудачных операций, ко мне обращались даже начальники из райисполкома, потом благодарили. Я деньги не брала: для меня хоть дворник, хоть начальник − все одно человек и жить хочет. Только раз приняла благодарность: помогли квартиру выхлопотать как одинокой женщине, ветерану войны. Поэтому я и не жалею, что квартиры своей лишилась теперь. Жалею, что изменила себе тогда. Можно было бы и очереди своей подождать, да и веселее в общежитии было.
Проводили на пенсию: подарки, тосты, признания. Только я-то понимала: им избавиться от меня хочется. Силы не те, здоровья тоже маловато, на пятки молодой персонал наступает: что ж тут непонятного? Обуза. А я обузой быть не люблю. Осталась одна с мизерной пенсией и однокомнатной квартирой. Сначала подруги ко мне наведывались, потом забыли. Я их толком и угостить не могу, да и у них хлопот (не то, что у меня): дети, внуки. Они мне все жаловались, как им тяжело, но, думаю, в этом-то и есть настоящее счастье женщины – когда есть о ком заботиться. Поэтому я купила конфет, пошла в интернат (он от меня 4 остановки) и подружилась там с девочкой. Она, как и я − без матери и отца росла. Худенькая такая, страшненькая, я тоже такой была, но это в детстве, потом − ухажеры проходу не давали. Она меня все время ждет, надежды у таких мало, ее вряд ли удочерят, а так я ей хотя б один родной человек. На выходные выпросила ее забирать, мне сначала не доверяли, боялись, что помру по дороге (я ж, поди, не молода). Платье Олечке справили и банты, она совсем как принцесса стала. Я по ней скучаю. Если это хороший поступок, то зачти мне. Но, я думаю, это плохой поступок: я ее обнадежила, она меня ждет, а я не приезжаю теперь. Пешком − далеко, а на трамвай − денег нет.
Горести мои такие. Приходила ко мне подруга, такая же, как я – одинокая. У нее хоть и есть сын − да он пьет. Она в церковь стала ходить на старости лет. Придет, только об этом и рассказывает. Изменилась, хочет быть хорошей, а меня все ругает за атеизм. Только какая же она хорошая: лицо постное (а какая хохотушка-то была!), черную юбку до пят одела, молоко не пьет и всех людей вокруг грешниками обзывает? Она и себя грешницей кличет. Скучно мне стало с ней общаться, только и говорит какая она плохая, но разве от сердца это? Я с ней пошла в церковь-то, думаю все равно помирать скоро, вдруг ты есть? Пришли мы, народу много, душно, она какую-то девочку попросила уступить место на лавочке (их там по стене несколько штук стоит и, как подруга сказала, только для стариков), сели мы. Все молчат, службу слушают, а подруга все дергает людей: то девчонку в брюках отругала (оказывается в брюках нельзя), то парня с порожек прогнала − «нельзя вход загораживать, дышать нечем». Да еще и сидящие рядом о дачных проблемах начали шептаться. Мне не понравилось. И я ушла. Что пели, я не знаю, вот только пели очень красиво! Я когда услышала, у меня мурашки по коже побежали, но послушать не дали.
Я подругу попросила больше ко мне не приходить. Она плюнула в мою сторону, обозвав «овцой заблудшей», и ушла. Правда потом приходила, прощение просила. Она сказала, что будет за меня молиться. А я ей: «Ты лучше за сына молись!». Ну ее. Скучно мне с ней. Может это и грех, но мне та девчушка в брюках показалась куда добрее на лицо. Я еще тогда подумала, что ты не за этим всем скрываешься, и если ты есть, то где-то там, где молча стояли люди и слушали, как поют. Но дальше входа я пройти не смогла бы − народу много, поэтому в церковь я больше не заходила.
Ко мне как-то пришла женщина − вот она мне доброй показалась! Я сначала подумала мошенница, сейчас таких много: приходят к пенсионерам и деньги вымогают. Но она мне библию подарила, много про тебя рассказывала, улыбалась. Я ее почти не слушала (все как-то на сказки похоже), но мне нравилось, когда она меня навещала. Она меня пригласила в свою церковь, меня там очень ласково приняли. Не буду всего рассказывать, они обещали меня поселить в своей общине, где за стариками уход. Я и деньги на дорогу стала откладывать, но мне все равно бы не хватило, и они мне сами купили билет. Я завещала квартиру им, приехала в Общину...
Да нечего тут и рассказывать: ни общины, ни квартиры. Оказывается, я ее продала! Мне даже вещи забрать не дали. Да какие там вещи? Альбом с фотографиями только жалко. Мне милиция обратно вернуться помогла, а дальше никто ничего сделать не может.
Сижу на паперти возле церкви уже неделю, меня прогоняли местные нищие, но священник заступился, он мне и хлеба с медом дал. Сначала было стыдно, потом привыкла − главное в глаза людям не смотреть, вдруг узнают.
На конверт заработала, вот и решила, как ты просил, тебе написать. Я как письмо отправлю, куплю конфет и обязательно Олечку навещу. Я решила: пока жива, ноги двигаются – к ней ездить.
Ну вот и все, что я хотела о себе рассказать. До свидания, дорогой Бог. Уж больно мне твое лицо понравилось: доброе такое. В жизни таких не встречала!
РS: Говорят, ты все можешь. Понимаешь, я тут совсем без всего осталась: летом еще как-то можно в беседке переночевать, а осенью − страшно подумать! К тому же я невероятная трусиха, прости мне этот грех, но очень сильно боюсь темноты, а в парке всегда так темно. Будет у меня к тебе великая просьба: ты как письмо получишь, забери меня к себе, если я тебе не буду в обузу.
О гренках
Рассказ
Отнюдь, я не фанат футбола, но никогда еще, дорогой читатель, никогда до сего момента русская футбольная команда, не выходила в четверть финала! Так что, увидев по телевизору, как наши забили очередной гол, я нелепо затанцевал и запрыгал по комнате, задрав на голову одеяние безработного сомелье – домашний халат, потертый, как бутсы пенсионера-Игнашевича, не разглядевшего ворота испанцев. Развыпендривался, так сказать, на манер спортивного идолопоклонника с безумными глазами из социальной рекламы, воспитывающей поколение спортивных идолопоклонников. Да-да, я, не будучи футбольным болельщиком, готов был дрыгаться по-шамански вокруг телевизора и исступленно кричать в унисон соседям: «Россия! Россия! Россия!» Будто название моей Родины как-то связано с телевизионными человечками, собранными из футбольных клубов разных стран, рассыпанными на дне коллизия, зеленом, как доллар, махровом, как священные гетры Акинфеева, вожделенном, как четверть финала для нашей футбольной сборной.
И если мы, русские, всегда гордились своим хоккеем и балетом, то теперь лямки спортивно-культурной совести, накинули и на футбол. Как говорится, кто везет, на том и пашут, потому им нынче позавидовать могли бы только те, кто живет на среднестатистическую зарплату.
Как интеллигент, я ограничился лишь танцевальным действом, ведь пачкать лицо цветами флага, простите, не считаю патриотичным, ибо рожей не вышел. Но позвольте все-таки вставить в рассказ персонажа, который всероссийское ликование не разделял, маловерный эдакий. Да-да, вы меня правильно поняли, я собираюсь выдать, так сказать, с потрохами, забитыми пабовскими гренками, самого что ни на есть притворщика. Притушить, так сказать, олимпиский запал, как это сделала во время сочинской олимпийской эстафеты земля Россия-матушка, когда языческий огонек погас прямо в арке перед Красной площадью. Он, кстати, был благополучно реанимирован простым русским охранником из Федеральной службы при помощи обыкновенной китайской зажигалки. Поэтично? Нисколько, презрев старания одиннадцати олимпийских жриц, волхвующих над добыванием огня зеркалом и пучком лучей Аполлона, он сделал то, что сделал. Впрочем, по-русски мужик поступил: не кривя душой и не изгаляясь...
А вот и наш герой: худощавый чернобровый парнишка с ломаным голосом и редкой растительностью под носом. Его вялая улыбка и трезвые глаза выдавали то, что он в спортивном пабе не к месту. Вернее, подобное несоответствие могли бы заметить лишь трезвые, но его товарищи были пьяны пивом, сыты жареными гренками и поглощены спортивным зрелищем, кое транслировала в прямом эфире подвешенная к потолку плазменная икона современников. Итак, отрок, которого сердобольные товарищи однажды отговорили от семинарии, ныне студент-отличник романо-германского филологического факультета. Представляете его среди «гопоты»? То еще зрелище.
Вероятно, в компании он один только и знал, что дословный перевод слова «паб» (pub – public house) с языка гордых британцев означает «публичный дом», но не в смысле того, что Вы подумали, а в смысле «общественное место для сбора публики». В русском же понимании – обычная пивная с телевизором и с коронным блюдом: жареный хлеб, сдобренный солью. И не потому это блюдо было популярно, что вкусно, а просто «дешманское и реальная закусь», ибо ваяли гренки из просроченного хлеба. Да и пиво одно название: всего лишь непонятное пенистое вещество, ибо его для обывателя давно нигде не варят. А мужики наши, знать, действительно смельчаки, раз пьют это кружками из толстого граненого стекла величиною в литр. Такому яду и сам зеленый змей позавидует, ведь даже в люциферову голову не пришло сделать из вредного напитка – убийственный: потому как кроме опухлости и жировой подушки на животе, у женщин он вызывает повышенную волосатость, а у мужчин набухание грудных желез. Вот вам и пожалуйста, не надо тратиться на операцию по смене пола. Лично я не проверял домыслы ученых, утверждающих сие, потому гормональное ли там или еще что-то, не знаю, и мне это не интересно, поскольку пиво я не пью, а вино не дает выпить безработица...
Итак, вернемся к нашим спорт-пабам, удачно сочетающим в себе «рентабельное» нынче «хлеба и зрелищ». Очень удобное изобретение, надо сказать, и вовсе речь не о римских голодранцах, готовых проглотить любую неудобную для них реформу власти, а все дело в том, что когда кончаются новости друзей, а пива еще полный прилавок, то в ход идут новости спорта, да еще можно выпустить пар от наболевшего и наряженного – всё что выдают трудовые будни: покричишь так – глядишь и отлегло. Тем более сейчас: наши претендующие на выход в четверть финала – поистине самое благоприятное время для забвения всяческих этимологий.
«Го-о-ол!» – во всю глотку орали посетители, вскинув руки, запрыгав, обнимаясь...
Один завсегдатай, бородатый, как истинный фанат, с победным возгласом напялил на голову майку, звякнув пивным стаканом об пол. Тот лишь отскочил от мягкого ковролина, подобно мячику от штанги, и не разбился, оставшись лежать под столом.
«Оле, оле, оле, оле-е-е, Россия – чемпио-он!», – затянули и затанцевали трое на манер древнегреческих аргонавтов, держа друг друга за плечи.
Наш же студент-отличник, «кореш» потного дебошира, лишь смущенно улыбался. Он-то, поди, один только ведал, что привычная кричалка «оlе», требующая наличия мужественности у ватиканского правительства из-за давнишнего инцидента с легендарной папессой, неприлично режет слух. Тем не менее, студент-отличник терпеливо позволял окружающим громко хлопать себя по тщедушному плечу, и его даже пару раз оторвали от пола, недостойно возвысив над толпой. Но он не успел насладиться высотой, поторопившись пригнуться, чтобы не зацепить теменем светильник.
– Они точно выиграют, помяни мое слово! – взволнованно пообещал потный товарищ, поправляя на шее шарф расцветки российского флага.
– Продуют, – не поверил наш студент-отличник.
– Ты чё гонишь?! – в священном ужасе воскликнул товарищ и постучал себя по голове. – Тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить. Тоже мне патриот нашелся... Победят всем санкциям на зло!
– Почему ты так уверен?
– Слухи. За игру в четверть финале каждому пообещали по NN тысяч евро. Прикинь, сколько за полуфинал дадут?!
Студент призадумался.
Я-то решил, что наш герой пофилософствовал о том, что даже при отсутствии выигрышей зарплата футболистов настолько хороша, что вовсе можно не учиться пять лет в вузе, чтобы потом пожизненно едва сводить концы с концами. Я так же наивно предположил, что этот отрок, не успевший стать пионером, и, вероятно, в дальнейшем не станет и пенсионером, в связи с пенсионной реформой, вдруг призадумался о наметившемся очередном подъеме цен на всё и вся (Как-никак съемная комнатушка у чужой бабуси больно била по карману, а на одних жареных гренках долго не протянешь!). А он возьми и выдай на пике своего спортивного восторга:
– Надо всеми помолиться: тогда выиграют!
Потный товарищ на мгновение остолбенел, озадаченно почесал подбородок и решил, что студенту больше наливать не стоит (Он почему-то не заметил, что отрок вовсе не пил).
Лично я в гробу видел эту пенсию и готов стерпеть череду новостных примеров для зрителей от, мелькающих в плазменных экранах, предприимчивых стариков на работе (Не уж-то они, несчастные, отдыха не заслужили?!), так же и к ежегодному повышению цен я за последние десятилетие почти привык, но вот странное предложение студента меня тоже озадачило.
Пока наш герой с пунцовыми от стыда щеками осознавал неуместность своего высказывания, в пабе началась потасовка из-за неуемного норова потного товарища. Благодаря охране драка быстро переместилась на улицу, но с очередным «го-о-ол!» и вовсе прекратилась.
Наш отрок заприметил что-то, глядя через витрину. Вышел на улицу, поднял с асфальта затоптанный дерущимися шарф цвета триколор, отряхнул и надел на плечи...
Кстати, о гренках, будь они неладны (изжога замучила), наша сборная, хотя и вышла в четверть финала, но далее – «продула-таки» хорватам... Как знать, если б вместо всего того, что делали футбольные болельщики, мы всей страною всё-таки взяли бы да и помолились за победу, прости Господи?
