Ольга БОЧЕНКОВА. Рыжик и море

Голос прорезался внезапно, когда Миша нес Эдика в пол-литровой банке из зоомагазина. И было ли виной тому майское солнце или переливчатый птичий щебет, только вдруг хлынула в Мишу странная, щемящая душу песня. И была она о море.

От неожиданности Миша чуть не выронил банку. Прикрыл глаза — музыка отдавалась в теле не звуком даже, а будто ветерком — не прохладным, не теплым, а головокружительно весенним, наполняющим нос — откуда-то изнутри — запахом свежести и соли.

Чуть оправившись, Миша перевел взгляд на Эдика и снова зажмурился. Так ослепительно искрилась вода в банке, так играло в ней солнце матовыми, наплывающими друг на друга пятнами, — пыльно-зелеными («селадон» — вспомнил слово Миша), мутновато-лиловыми и темно-золотистыми с алыми искорками. А потом из этого переливчатого радужного тумана возникли глаза — и Миша поежился.

«Волшебная… — пронеслось в голове. — Вот так-так…»

— Ты, может, того… и говорить умеешь?

В банке будто что-то взорвалось. Прыснули искры фонтанчиком, гибким лезвием метнулся рыбий хвост.

«Обиделась», — подумал Миша.

И отчего-то вдруг осмелел, прокашлялся:

— Ты того… зовут-то тебя как?

«Эдик», — пронеслось в голове в ответ.

— А… а меня Миша.

Появление Эдика заметно оживило четвероногих обитателей Мишиной квартиры. Особенно старого кота Рыжика, тут же переместившегося с лежака под баратеей на подлокотник дивана, рядом со столиком, где стоял шаровидный аквариум.

Очевидно, Рыжик не воспринимал нового жильца как обычную рыбку — иначе тому пришлось бы плохо. Аквариум был для него чем-то вроде окна в параллельную вселенную. Которой всячески хотелось коснуться, — то скользя по толстому стеклу лапой, то тычась сверху мордой в неприкрытую полоску воды, — но на целостность которой он ни в коей мере не посягал.

— Как в телевизор смотрит, — заметила мама.

Оживилась и древняя черепаха Нестор. Вытянула из-под панциря морщинистую шею, завращала на Эрика белесыми в синих прожилках глазами. Будто вспомнила чего-то.

Даже плюшевый народец в красной картонной коробке приосанился, навострил уши. Заблестел пуговичным носом, подозрительно поджав губки, мишка Тедди. Насторожился, притворно оскалившись, Волчек-волчок. А Хрюша — символ года — так разволновался, что рухнул с полки прямо на голову жирафе Герде.

Но то ли было ночью, когда Эдик запел. Будто легкие бирюзовые волны заиграли на потолке, побежали по обоям в мелкий цветочек. И стала вся комната чем-то вроде большого аквариума. Черепаха и кот сидели рядом на полу и, вытянув шеи, смотрели на Эдика. Перешептывался о чем-то в коробке плюшевый народец. И Миша видел все это, но уже сквозь сон, в котором весь их дом носило по просторам теплого лазоревого океана, а в окна спальни гляделись разные тропические животные.

Наутро Рыжик сник. Миша обнаружил его сидящим на стуле в позе сфинкса и с таким же непроницаемым, подернутым тайной взглядом. И не покоем дышало это оцепенение, но полнейшим равнодушием к окружающему миру, — высшей и самой непреодолимой степенью беспокойства. Миша почесал старого друга за ушами, повздыхал, повертел в руках миску с нетронутым кормом и в расстроенных чувствах ушел в школу.

Так проходили дни. Кот тощал, перестал откликаться на Мишины ласки. Дошло до того, что на субботу была запланирована поездка к ветеринару, когда вдруг Рыжик исчез. Вернувшись из школы в пятницу, Миша не нашел его дома. И само по себе это выглядело не так странно, — мама мыла на кухне окно, которое весь день стояло открытым, а на улице уже вовсю припекало солнце. Необычным было скорее то, что вместе с Рыжиком пропал Эдик.

— Сожрал он твоего Эдика — вот и весь сказ, — сделала вывод бабушка.

Но Миша этому не верил. Сердцем чуял, что не добычей стал для кота Эдик, а добрым товарищем. Что позвало их в путь общее дело — мечта.

Ночью он долго ворочался с боку на бок. Полная луна заливала комнату холодным светом, до того неживым, что за белыми гардинами чудились Мише укутанные в саваны призраки, а вместо аквариума — светящаяся зеленым человеческая голова. Но Миша-то знал, в чем дело, — в Эдике, точнее, его отсутствии. И в навек умолкнувшей песне.

Сквозь дрему ему почудился мягкий топот по ковру чьих-то ног, а потом старческий голос прохрипел:

— Они уже на море, наверное…

Миша приоткрыл один глаз. Черепаха Нестор, вытянув шею, обращалась к плюшевому народцу в красной коробке.

— Эд говорил, — продолжал Нестор, — что море похоже на огромный аквариум с соленой водой. А я так думаю, в нем должно быть много песка и солнца.

— Откуда ты знаешь? — спросил шепелявый мальчишеский голос из коробки.

(«Тедди», — догадался Миша.)

— Да разве ты не слышал его песню? — удивился Нестор. — О чем она еще могла быть, если не о песке и солнце?

— Но кот… — пропищала девчонка, в которой Миша узнал плюшевую жирафу Герду, — кот говорил, что море — это много деревьев, по которым можно лазить, и птиц… А в корневищах непременно есть мышиные норки…

— Много он понимает, твой кот, — перебил жирафу Нестор. — Там только песок и солнце…

Он печально вздохнул — и все замолчали.

— Почему же ты не пошел с ними? — спросил наконец Тедди.

— Почему-почему… — Нестор недовольно хмыкнул. — Да знаешь ли ты, как в море опасно? Никто не станет там тебя ни кормить, ни лечить, зато всяк запросто слопает, если не спрятаться вовремя.

— Зачем же они туда отправились? — испуганно запищала жирафа.

— Кто знает… — уже мягче рассудил Нестор. — Похоже, они из тех, кто жить не может без моря… Но кот обещал вернуться…

И снова нависла пауза, в которой явно слышалось изумление. Как будто все понимали, что черепаха чего-то недоговорила, но никто ни о чем не расспрашивал, из опасения разрушить окутывающую ее слова волшебную тайну.

«Милые вы мои зверушки, — думал, засыпая Миша, — летом, когда мама с папой повезут меня на море, я обязательно возьму вас с собой».

Уже под утро ему приснился кот Рыжик, бегущий по лесной тропике с Эдиком в зубах. Время от времени он останавливался возле какой-нибудь лужи и клал рыбку в воду, чтобы та не задохнулась, а потом оба продолжали путь. И рыбка указывала коту дорогу, потому что только она и чувствовала, в какой стороне море. А он нес ее, потому что, с плавниками вместо лап, сама она вряд ли смогла бы туда добраться.

На следующее утро после завтрака Миша отправился посмотреть кота в окрестных дворах. Бродил, расспрашивал, звал, — пока, сам не заметив как, не оказался в лесопарке по ту сторону шоссе. Была суббота, и день выдался погожий. По залитым солнцем тропинкам гуляли люди, между деревьями резвились собаки. Миша шел, никого не замечая, вглядывался в кусты. Когда в просвете зарослей засеребрилась вода, побрел на нее, как лунатик на ночное светило.

Он спотыкался о кочки. Толкнул какую-то девушку в красном, больно ударился о стол, за которым играли шахматисты. Выйдя к мутному озерцу, больше похожему на разросшуюся до неприличия лужу, присел на траву. В воде отражались черные силуэты берез, плавали утки, оставляя за собой вспененные бороздки, шныряли водомерки. Миша высматривал Эдика — мелькающую в воде подвижную оранжевую точку, но вскоре не то устал, не то забыл, зачем сюда пришел, расслабился и стал просто наблюдать за водой и крикливыми птицами.

Ближе к обеду, когда народу в парке заметно поубавилось, его отыскали папа с мамой. Мама потянула Мишу за рукав, а потом все трое возвращались к шоссе по знакомой тропке.

Дома Миша сразу лег. Его никто не трогал — боялись. Только мама, присев на край кровати, сказала, что тревогу бить рано и кот обязательно вернется — сколько раз уже уходил.

— Вернется, — уверенно согласился Миша.

Он-то помнил, что говорил ночью Нестор.