Александра ЛОГИНОВА. Невесомость
Ну вот и она. «Набережная неисцелимых». Маленький клочок одетого гранитом тротуара, кирпичная стена бывшей больницы, нежно-розовые стекла фонарей… И вечерняя лазурь моря, которое пытается вскарабкаться по ступенькам и ухватить меня за подол длинного платья. Где ещё я могла начать своё знакомство с этим невероятным городом?..
Когда-то обречённых на смерть выносили сюда подышать удивительным воздухом лагуны. Теперь я, обреченная на жизнь, стою здесь и смотрю. Хотела написать, на что. Но нет, я просто смотрю. Просто смотрю вокруг. Неизлечимо больная своей любовью, твоей смертью, а теперь, кажется, ещё и красотой этого города. Термоядерная смесь, правда?..
Я утопаю в потоках света. Он идёт сразу отовсюду: с неба – солнечными лучами, из водной голубизны – их отражением. И изнутри. Самое главное – изнутри. Я переполнена солнечным светом, как витраж католического храма. Я никогда не думала, что в мире может быть столько света сразу.
Этот город называют «туристической Меккой», но на набережной нет ни души. Все туристы сейчас толпятся на Сан-Марко и у моста Риальто, а мои ажурные балетки на тонкой подошве медленно и деликатно исследуют закованный в гранит венецианский берег.
«Деликатно». Я пообещала Венеции, что это слово станет девизом моего визита. Что я не стану в спешке бездумно топтать её многострадальные туристические места, слепить её вспышкой фотоаппарата, обижать её невниманием. И вообще не буду вести себя как потребитель.
А потому знакомство с городом я начинаю с его нетуристической части, и набережная приводит меня к зданию морской таможни, которое поражает моё воображение колоссальных размеров фонарём. Тоже розовым. «Город розовых фонарей…» – вот одна из немногих связных мыслей, выловленных мной из Гранд-канала моего совершенно детского, почти бездумного восторга…
У меня в наушниках – барочные арии из репертуара Фаринелли, и они ложатся на картинку города, они подходят ему, они созвучны ему – отчасти неестественные, созданные причудливым воображением, но такие небывало, нечеловечески прекрасные. Как и этот город, который построили прямо посреди моря какие-то фантазёры, водрузив роскошные палаццо на деревянные сваи. Венеция – город, созданный силой мечты. Может, в этом секрет того, что меня так болезненно тянет к ней?..
Я здесь всего пару часов, но я уже знаю, как много у нас общего – у меня и у этого подтопленного города, позвоночник которого держится на железных болтах, как позвоночник слишком много отдавшего спорту фигуриста, города, опирающегося на костыли свай… Я тоже держусь на плаву благодаря болтам и сваям – интересной работе, заботливым друзьям и возможности искать и находить красоту в этом большом, опустевшем без тебя мире. Этого достаточно, чтобы горе, в котором я стою по колено, как Венеция – в водах Лагуны – не затопило меня окончательно. Мы обе скрываем за красивыми и прочными фасадами следы разрушения, но знают о них только те, кому хватило любви, чтобы сойти с протоптанных троп и свернуть в переулки – буквальные и фигуральные.
Может, поэтому она приняла меня так тепло и бережно, словно давнего друга? И, отказав в возможности увидеть Ла Финиче и изысканную базилику Святого Марка, увела меня в свои узкие улочки, чтобы показать самое сокровенное, тихую жизнь своей печальной и гордой души. В разгар туристического сезона я оказалась совсем одна среди извилистых каналов и многочисленных горбатых мостиков, где черпала из воздуха звуки настоящей Венеции: скрип закрываемых ставень, звон посуды на чьей-то кухне, сериальные диалоги на итальянском и дребезг колоколов, который, кажется, доносится прямо из воды – в причудливом кружеве венецианских улочек звук распространяется по ему одному ведомым законам, отражаясь от отсыревших стен и зеркала каналов. В это половодье звуков вливался тихий шорох, скорее, тихий шепот моих шагов, и иногда казалось, что можно расслышать, как плещется Лагуна там, на глубине, под замощенной улочкой…
Жёлтые квадраты окон, тонущие в вечерней воде, пуговки звонков в окружении маленьких медных львов, обнажённый кирпич стен, осыпающийся, от легких прикосновений, скрытые во внутренних дворах сады и дикий виноград, пытающиеся сбежать из этих частных оазисов, сиганув через высокую ограду, искусно сделанные фонари, цветы на балконах и, конечно, потрясающей красоты венецианские окна… Карнавальная маска Венеции роскошна и неподражаема, но её настоящее лицо с большими грустными и влажными глазами – вот где подлинная красота.
…Я быстро ассимилировалась, слилась с городом, стала его маленькой неприметной деталью. Когда на второй день туристка из Индии попросила разрешения сфотографироваться со мной, я вдруг поняла: я – итальянка. Пусть даже только на четыре дня. Не знаю, что заставило окружающих людей поверить в это: мой совсем не русский нос с горбинкой? Легкий загар? Тёмные глаза или золотые волосы, которые много веков назад считались в Венеции абсолютным шиком? А может, мои попытки общаться с городом исключительно при помощи нескольких слов на итальянском, которые я знаю? Си, но, грацие, прего, скузи, бонжорно, бона сэра, белла, уно… Да, я знаю, как сказать по-итальянски, что я – одна.
Грацие, Белла Венеция – в сотый раз говорю я городу, и моя улыбка отражается в венецианском зеркале, выставленном на витрине антикварного магазинчика в одном из бесчисленных переулков.
Ей приятна моя искренняя благодарность и мой комплимент – до банальности простой, но идущий от самого сердца. И она угощает меня самым вкусным мороженым, что я когда-либо ела. Угощает в прямом смысле слова: я интуитивно захожу в джелатерию недалеко от площади Сан-Марко, и прошу молодого продавца помочь мне с выбором: к тому времени я уже попробовала манговое и клубничное мороженое, и теперь, снова оказавшись перед палитрой стеклянного холодильника, совершенно по-детски растерялась.
«Вы любите фрукты?» Смущенно киваю в ответ. «Тогда попробуйте ягодный микс. Мое самое любимое». Я прошу один шарик – «уно» – и протягиваю смятую пятиевровую купюру. Но продавец отмахивается: «Для вас – бесплатно». За счёт города. Позволила ли бы я молодому человеку угостить меня мороженым там, на моей холодной родине? Едва ли. Но здесь я – итальянка, свободная от условностей, которыми я окружила себя в повседневной жизни. Я выхожу в город только в нарядных платьях и кокетливой соломенной шляпке, я улыбаюсь в ответ на комплименты, принимая их легко, без стыда и боли.
И даже благодарю на итальянском.
Грацие.
Это слово я произношу чаще всего. И каждый раз от него становится так невесомо-легко на душе.
Да, невесомая легкость – вот, что царит у меня на сердце, когда ранним утром я выхожу из дверей отеля в новый венецианский день и отправляюсь в лабиринт улочек, чтобы увидеть, как просыпается Венеция. Как местные жители заводят свои лодки и отправляются по делам, как по дороге на работу красивые кудрявые итальянки заходят в кафетерий, чтобы порадовать себя свежим и теплым круассаном, как идёт к церкви монахиня во всём белом... «Как твоё имя, Барби?» – итальянские работяги присвистывают мне вслед. На мне одно из моих лучших платьев из греческого хлопка оливкового цвета, украшенное эллинским орнаментом – но здесь, на фоне этого фантастического города, я не чувствую себя неуместно, даже несмотря на то, что ещё нет девяти утра…
Окна на первых этажах (там, где первый этаж ещё населён) сияют зеркальными стеклами. Наверное, это спасает венецианцев от ослепительного света и любопытных взглядов таких, как я. Но, так или иначе, стоит повернуть голову – и ты видишь себя на фоне Венеции. Так что красивое платье просто необходимо, если хочешь не то что соответствовать, но хотя бы просто не изуродовать потрясающий пейзаж неуместностью своей слишком будничной внешности. Невозможно быть чрезмерно нарядной для Венеции.
Я много читала о ней, прежде чем приехать сюда. О дурнопахнущих водных артериях, дорогом транспорте, туристическом столпотворении, нездоровом климате и депрессивной атмосфере. И о том, что Венеция доживает свои последние дни. Теперь, заглянув в её лазурные глаза я знаю, что все они лгут – из зависти, из присущей многим ненависти к абсолютной красоте, из обиды – мне почему-то думается, что этот своенравный город принимает не всех… Я не чувствую в воздухе неприятных запахов – моя Венеция пахнет морским бризом, словно дорогими духами. Не вижу плавающего в её каналах мусора, а вижу только больших гибких рыб. И толпы туристов ничуть не мешают мне, потому что Венеция за руку водит меня совсем другими дорогами и всегда предоставляет мне тихий уголок, где в дивном уединении я могу посидеть и просто – молча, затаив дыхание – полюбоваться исключительной грацией этого бегущего по волнам города.
В трюмы каравеллы-Венеции действительно кое-где просочилась вода. В некоторых домах окна первых этажей наглухо закрыты ставнями, а двери замурованы рядами кирпичей или железными щитами. Там, за ними, покинутые жилища с отсыревшим паркетом и разбухшими от воды плинтусами. Но даже в этом царящем тут и там запустении много красоты – печальной, даже трагической. Трудно винить море в том, что оно тоже захотело иметь свой угол в этом невесомом городе. И несмотря на плеск в трюме, Венеция продолжает свой путь через воды Адриатики, гордо вскинув над бездонной синевой Лагуны свой пурпурный флаг со священным львом. И направив паруса куполов прямо в небо. Если Венеция и обречена на судьбу Атландиты, то не более, чем вся наша голубая планета. В любом случае, наши несовершенные, утилитарные постройки, которые, скрывая стыд, мы называем своими домами, погибнут гораздо быстрее, чем этот тысячелетний город… Сами местные говорят о ней: «Наша Венеция немножко тонет» – делая особенное, мягкое ударение на слове «немножко».
Всё это я узнаю от смуглого гондольера в шляпе с синей лентой, пока он везёт меня по тишине каналов Сан Поло. Да, гондола плывёт не по воде – она плывёт по тишине, которую кто-то щедрой рукой вылил в щель между рядами разноцветных домов. Я слышу только плеск весла, и это – один из самых умиротворяющих звуков, когда-либо достигавших моего уха. Бережно сохраняю его в ушной раковине, точно жемчужину. Звук, примиряющий тебя с миром, с его существованием и с твоим существованием в нём. Ради того, чтобы услышать, как в густой венецианской тишине, словно рыба, плещется весло гондольера, стоило родиться на свет.
Огромная чёрная лодка с лакированными боками не плывёт – она парит в воздухе над лазурной водой, и потому скользит совершенно беззвучно: и я, и гондольер избавлены от тяжести собственных тел. Единственное, что удерживает нас вблизи от земной – водной – поверхности – это тёмный магнит гондолы. Я тону в бордовом бархате роскошного кресла, в тишине и в собственном чувстве счастья. И мне – нетактильному по своей природе человеку – хочется прикоснуться к Венеции; я протягиваю трепещущую руку и касаюсь пальцами бархата и деревянного бока лодки, а потом – тёплых кирпичных стен, мимо которых мы плывём, и тёплой воды канала… В ответ на мою ласку город гладит моё лицо морским бризом и солнечными лучами: на моей уже достаточно загорелой коже проступают веснушки.
Когда я, опираясь на галантно предложенную мне руку гондольера, схожу на берег у церкви Фрари, я всё ещё не обрела обратно своего веса, и потому почти не ощущаю камня набережной. Невесомая, плыву, как гондола, ко входу в храм, чтобы ещё раз бросить взгляд на изумительную работу Тициана на алтаре…
В этот раз мне недостаёт сил, чтобы познакомиться с роскошной коллекцией искусства, которую Венеция собирала столетиями. Она показывает мне только несколько самых ценных экземпляров. Например, храм, под куполом которого вместо фрески натянут самый большой в мире холст. Сначала я заглядываю туда на пару минут, но в воскресенье, как добропорядочная венецианка, отправляюсь в церковь – и выбираю для своей цели именно эту, с невероятным холстом. Кидаю в ящик монетку и зажигаю свечу.
Я не католичка, но для моего Бога неважно, из какого храма я к нему обращаюсь. Когда загорается мой огонёчек, словно значок сообщения на ЕГО пейджере, ОН только удивляется: ого, вот ты где? Что это ты там делаешь? Но я не намерена долго занимать ЕГО внимание: просто хотела поблагодарить за этот город. За то, что это августовское воскресенье я провожу на его борту. И за то, что мне есть, кого оплакивать на его набережных. Потерять любимого человека всё же лучше, чем так никогда и не найти его в сутолоке семи миллиардов чужих лиц, не правда ли?..
Кстати, о любви… Это ещё одна причина, по которой я пришла именно сюда. Всё дело в истории здешнего священника – теперь уже бывшего. Это случилось вот таким же воскресеньем утром. Он вдохновенно читал проповедь, темой которой была Любовь. И в конце, усыпив бдительность паствы, бросил куда-то в проход между деревянными скамьями смелое и короткое: «Я влюбился и ухожу из церкви». Что можно было возразить на это?.. Не знаю, как оценивает этот поступок церковь и её прихожане, но, уверена, Богу не в чем было его упрекнуть: разве не значил его выбор то, что он сам усвоил тот урок, который преподавал?.. Впрочем, мне почему-то думается, что венецианцы тоже не осудили своего беглого священника.
Так странно и здорово было размышлять об этом, сидя под огромным холстом купола. И невесомые мысли летели ввысь и садились прозрачными бабочками на масляные пальцы нарисованных под куполом фигур. Счастьем хотелось поделиться даже с ними.
Абсолютное счастье стало синонимом той невесомой лёгкости, что поднимала моё сердце в этом городе, словно волны Лагуны – маленькое судёнышко. В моей груди оказался воздушный шарик, привязанный за ниточку к одному из моих рёбер. Куда-то исчез лежащий на сердце камень, и привычное бремя упало с плеч, точно мантия свергнутого короля. А потому даже походка моя стала здесь легче, невесомей…
…Уже в вагоне поезда, отъезжавшего от вокзала Санта-Лючия я осознала, что глупый шарик моего сердца привязан не к моему ребру, а к мраморно-колонному ребру храма Санта-Мария-делла-Салюте. Но было уже поздно: поезд набирал ход, и прекрасный силуэт лазурноглазой красавицы-Венеции оставался вдали. Волны Лагуны яростно плескались у самых рельс и слепили машиниста украденными у солнца бликами – город предпринимал последние попытки удержать меня, остановить, вернуть. Натянутая нить между моим сердцем и удаляющимся мысом «Набережной неисцелимых» причиняла боль, сравнимую только с болью от нашей с тобой разлуки. Болью, о существовании которой я успела забыть…
Переполнившись благодарностью, я ещё один последний раз ощущаю так остро собственную невесомость и шепчу, отвернувшись в окно: Чао, Бэлла Венеция… Грацие!
Спасибо. СпасиБо. Спаси тебя Бог – от наводнений, неблагодарных орд туристов и любых других бедствий.
