Алексей КАЗАКОВ. Свет Фонтанного дома

К 130-летию со дня рождения Анны Андреевны Ахматовой

Вот уже второе столетие личность и творчество этой женщины-поэта не теряет своей притягательной силы. Той силы, что пронизана неувядаемым чувством высокой душевной свободы, породившей пророческие поэтические сновидения наяву.

Обратимся к биографической летописи Музы Серебряного века.

Анна Андреевна Горенко, известная всему миру под псевдонимом АХМАТОВА, родилась 11 (23) июня 1889 года близ Одессы. «Годовалым ребенком я была перевезена на север – в Царское Село. Там я прожила до шестнадцати лет. Мои первые воспоминания – царскосельские: зеленое, сырое великолепие парков, выгон, куда меня водила няня, ипподром, где скакали маленькие пестрые лошадки, старый вокзал и нечто другое, что вошло впоследствии в “Царскосельскую оду”», – рассказывала о себе Анна Андреевна в автобиографической заметке. Ее первой книгой была азбука Льва Толстого, по ней юная Аня Горенко училась читать. В 11 лет она написала первое стихотворение. «Стихи начались для меня не с Пушкина и Лермонтова, а с Державина (“На рождение порфирородного отрока”) и Некрасова (“Мороз, Красный Нос”). Эти вещи знала наизусть моя мама», – вспоминала об истоках своего творчества Ахматова. Впервые она выступила в печати в 1907 году в журнале «Сириус», издававшемся в Париже на русском языке (инициатором издания и редактором был Н. Гумилев). Во втором номере этого журнала за 1907 год появилось стихотворение «На руке его много блестящих колец...», подписанное «Анна Г.». Анна Андреевна никогда его не перепечатывала.

Несколько слов о ее родителях. Мать – Инна Эразмовна Стогова, родовитая дворянка, занималась своей многодетной семьей. Отец – Андрей Антонович Горенко был морским офицером в отставке. Оба они по молодости имели отношение к революционной организации «Народная воля», известной своими покушениями на царских особ.

Увидев первые поэтические опыты дочери, отец потребовал, дабы «не позорила славную фамилию», убрать подпись Горенко. Именно тогда девушка взяла псевдоним Ахматова. По линии матери, среди ее предков, был Ахмат-хан, потомок Чингиза, последнего правителя Золотой Орды. Анна Андреевна любила с гордостью говорить о себе: «Я – чингизка».

Царское Село стало местом, предопределившим многое в судьбе Анны Ахматовой. Здесь она познакомилась еще в гимназические годы (гимназия существует до сих пор) с Николаем Гумилевым, будущим мужем. В стихотворении, посвященном Гумилеву и имеющем авторскую помету «Царское Село», Ахматова писала:

В ремешках пенал и книги были,

Возвращалась я домой из школы.

Эти липы, верно, не забыли

Нашу встречу, мальчик мой веселый.

В 1910 году Ахматова вышла замуж за Гумилева – не столько по любви, сколько из-за его настойчивости. Осенью 1912 года родился сын Лев, в будущем – выдающийся русский географ, философ, историк. Брак с Николаем Гумилевым распался в 1918 году.

1910–1912 годы стали для Ахматовой временем «сновидений», тем временем, «которое помнишь всю жизнь», так отзывалась она сама о тех годах, проведенных с Гумилевым в Париже, Генуе, Флоренции, Венеции... А в 1912 году вышел первый сборник ее стихов «Вечер» (с предисловием М. Кузмина). В истории русской поэзии этот год был знаменателен тем, что въяве обозначил образование новых поэтических групп вследствие распада литературной школы символистов. «Одни шли в футуризм, другие в акмеизм. Вместе с моими товарищами по Первому Цеху поэтов Мандельштамом, Зенкевичем и Нарбутом я сделалась акмеисткой», – вспоминала Ахматова.

Думается, это признание следует рассматривать шире, в контексте поэзии, а не одного лишь поэтического направления. Неслучайно и Ю. Тынянов отмечал, что, «когда Ахматова начинала, она была нова и ценна не своими темами, а несмотря на свои темы. Почти все ее темы были “запрещенными” у акмеистов. И тема была интересна не сама по себе, она была жива каким-то своим интонационным углом, каким-то новым углом стиха, под которым она была дана (...). Был новым явлением ее камерный стиль, ее по-домашнему угловатое слово (...)».

Уже в первой книге Ахматовой обнаружились явные признаки собственной поэтической школы формы, стиля и т. д., эмоциональное лирическое «обострение восприимчивости» чувства переживания событий жизни с элементами «хрупкой пронзительности» (определения М. Кузмина). Изначально Ахматова была оригинальным, самостоятельным поэтом, «настоящим», как назвал ее М. Кузмин в предисловии к «Вечеру».

Весной 1914 года вышел в свет новый сборник стихов Анны Ахматовой «Четки», сразу же вызвавший всплеск критических эмоций поэтов и литературоведов. «Стих стал тверже, содержание каждой строки плотнее, выбор слов целомудренно-скупым...», – отмечал Н. Гумилев. С программной статьей о поэзии Ахматовой выступил в 1915 году на страницах журнала «Русская мысль» известный филолог Н. Недоброво, глубоко прозревший основную суть всего последующего творческого пути ее, увидев редкий дар «самоотречения», направленный к «другим людям», в «новом умении видеть и любить человека». Поистине, «настоящую нежность не спутаешь ни с чем, и она тиха» (А. Ахматова). Какое душевное движение в этой изреченной мысли! Простая разговорная речь и одновременно: «напряжение переживаний и выражений Ахматовой дает иной раз такой жар и свет, что от них внутренний мир человека скипается с внешним миром» (Н. Недоброво). В первых книгах Ахматовой, этих поэтических откровениях любовных интимных переживаний, была «воплощена вся любовь наша, израненная земною нашею судьбою» (Г. Чулков).

Удивительно, но в поэтической легкости строки, символическом образе не утрачивался «земной вес» житейской реальности. Оттого и печаль поэта была требовательной и действенной. Прозорливые современники предугадали ее судьбу именно по первым двум книгам, назвав автора «Богиней печали».

Сознательно избегая «благозвучного многословия», Анна Ахматова слыла автором «строгой поэзии», истоки которой были в классических образцах. Одним из ближайших своих учителей она считала поэта И.Ф. Анненского, прямого наставника и Гумилева. «Когда мне показали корректуру «Кипарисового ларца» Иннокентия Анненского, я была поражена и читала ее, забыв все на свете», – признавалась Ахматова. Из старших современников она всегда выделяла и почитала (так было всю ее жизнь) Александра Блока. В 1914 году Ахматова надписала ему свои «Четки»: «От тебя приходила ко мне тревога и уменье писать стихи».

В сентябре 1917 года вышел третий сборник стихов Ахматовой «Белая стая», ставший для нее драматическим прощанием с прошлым и встречей с новой действительностью, когда вместо благоуханных царскосельских садов вдруг «черной смерти мелькало крыло» разрухи и голода. Ту «музыку революции», которую услышал А. Блок, Ахматова не восприняла. Ей ближе была поэтическая философия Н. Гумилева, сказавшего:

Мир – лишь луч от лика друга,

Все иное – тень его.

Ледяные метели гражданской войны, страдание народа, разруха, «откуда унеслась стихов сожженных стая», все это было Родиной для Ахматовой, потому как она сама была Россией в полном смысле этого понятия. Идею эмиграции она отвергла сразу – в первый же год революции, отвечая на голос, призывавший ее к такому уходу:

Но равнодушно и спокойно

Руками я замкнула слух,

Чтоб этой речью недостойной

Не осквернился скорбный дух.

И спустя десятилетия напишет в предисловии к «Реквиему»:

Нет, и не под чуждым небосводом,

И не под защитой чуждых крыл,

Я тогда была с моим народом

Там, где мой народ, к несчастью, был.

1921–1922 годы ознаменовались для Ахматовой новыми книгами стихов: «Подорожник» и «Anno Domini МСМХХI» (на титуле дата 1921), что в переводе с латинского означало: «В лето Господне 1921» (обозначение даты в старом календаре). Выход этой книги был подготовлен в художественном плане именно сборником «Подорожник» (1921), основой которого стали лирические стихи разных лет. Так, в частности, появились знаменитые «Эпические мотивы», ставшие ключевым разделом в книге «Anno Domini»

Ахматовская стихотворная мелодия «становилась вместилищем времени», которое было для нее трагическим: расстрел Н. Гумилева (ему посвящено стихотворение «Страх, во тьме перебирая вещи…»), личные переживания, что всегда соотносились с судьбой России – «иная близится пора, уж ветер смерти сердце студит», – таково было поэтическое самовыражение Ахматовой в начале 1920-х годов. И в то же время она говорила о себе: «Меня, как реку, суровая эпоха повернула».

Те годы потрясений и утрат стали для Ахматовой временем невероятной работоспособности, не случаен и эпиграф к «Anno Domini» из Тютчева: «В те баснословные года...», что звучало весьма символично и исторично, прежде всего. И вновь слышен в ее стихах поэтический облик Царского Села, звуча с нотой прощания и неведомого ожидания.

После 1924 года началась жестокая полоса в жизни и творчестве Анны Андреевны. Ее готовый двухтомник издательства А.И. Гессена был уничтожен (1927), периодическая печать выливала потоки брани на поэта, особенно старались критики Лелевич и Перцов в журналах «На посту», «Жизнь искусства» и др. На склоне лет Ахматова прямо написала об одной из причин той далекой ситуации: «Салон Бриков планомерно боролся со мной, выдвинув слегка припахивающее доносом обвинение во внутренней эмиграции».

Речь идет о литературной группе критика Осипа Брика, включая и его жену Лилю Брик, о группе так называемых «формалистов», проповедовавших «литературу факта». В 1922 году Ахматова написала стихотворение «Клевета» («И всюду клевета сопутствовала мне...») c отповедью «братьям во литературе».

Забвение ее стихов продолжалось до 1940 года (публикации в журналах «Ленинград», «Звезда», «Литературный современник»). В том же году Ахматову приняли в члены Союза советских писателей и, главное, вышел сборник «Из шести книг. Стихотворения», вызвавший яростные нападки в печати. Поначалу А. Фадеев и Б. Пастернак решают выдвинуть эту книгу на соискание Сталинской премии. Но появившееся Постановление ЦК ВКП(б), по доносу управделами ЦК Д. Крупина, осудило сборник Ахматовой как «упаднический». Книгу изъяли из продажи…

В записной книжке Ахматовой осталась такая запись: «...В 1936-м я снова начинаю писать, но почерк у меня изменился, но голос уже звучит по-другому. А жизнь приводит под уздцы такого Пегаса, который чем-то напоминает апокалипсического Бледного коня или Черного коня из тогда еще не рожденных стихов. (...) Возврата к первой манере не может быть. Что лучше, что хуже, судить не мне. 1940-й апогей. Стихи звучат непрерывно, наступая на пятки друг другу, торопясь и задыхаясь, и иногда, наверно, плохие».

«Из шести книг» было своеобразным итогом определенного художественного этапа Ахматовой. «Священное ремесло» поэта не утратило прежней ценности и полезности для очень многих людей, помнивших дореволюционные стихи Анны Андреевны. Ее поэзия излучала свет, пережив своих гонителей:

Ржавеет золото, и истлевает сталь.

Крошится мрамор. К смерти все готово.

Всего прочнее на земле печаль

И долговечней царственное слово.

Высокая вера в могущество слова, тем более слова поэтического, не покидала Ахматову. Верой и надеждой в это слово создавался ее «Реквием» (1935–1940). Думается, что во многом она здесь следовала примеру Пушкина: поэзией писать историю России. И личная, семейная драма вырастала в «Реквиеме» до масштабов народной трагедии, творимой государственным произволом посредством «ежовщины» и прочих опричников «отца народов». В этих скорбных строках слышен не только плач об арестованном сыне, но и неизбывная память о «стомильонном народе», о «невольных подругах» по бесконечным тюремным очередям и каторжным этапам…

Ты спроси у моих современниц,

Каторжанок, «стопятниц», пленниц.

И тебе порасскажем мы,

Как в беспамятном жили страхе.

Как растили детей для плахи,

Для застенка и для тюрьмы.

Посинелые стиснув губы,

Обезумевшие Гекубы

И Кассандры из Чухломы,

Загремим мы безмолвным хором,

Мы, увенчанные позором:

«По ту сторону ада мы».

В каждой строке боль за участь своего народа, главного героя этой поэмы. «Это не вы говорите, это Россия говорит», – проницательно заметил А.И. Солженицын, когда Анна Андреевна прочитала «Реквием» при их личной встрече в 1960-е годы.

…Июнь 1941 года Ахматова встретила в Ленинграде, покинув воспетый ею «гранитный город славы и беды» в конце сентября, в первые блокадные дни. По личному распоряжению Сталина ее вывезли на военном самолете в Москву и далее эвакуировали в Ташкент с группой известных советских писателей (в первоначальном списке, составленном генсеком СП СССР А. Фадеевым, имя Ахматовой не значилось).

«Я помню ее около старинных кованых ворот на фоне чугунной ограды Фонтанного дома, бывшего Шереметевского дворца. С лицом, замкнутым в суровости и гневности, с противогазом через плечо, она несла дежурство как рядовой боец противовоздушной обороны. Она шила мешки для песка, которыми обкладывали траншеи-убежища в саду того же Фонтанного дома, под кленом, воспетым ею в «Поэме без героя». В то же время она писала стихи, пламенные, лаконичные...», – вспоминала об Ахматовой той поры ее подруга, поэт Ольга Берггольц – Муза блокадного Ленинграда, автор бессмертных слов: «Никто не забыт, ничто не забыто».

Во дворе Фонтанного дома

В эвакуации Анна Ахматова написала свое знаменитое стихотворение «Мужество» (1942), которое как листовки расклеивали на улицах осажденного стойкого Ленинграда:

Мы знаем, что ныне лежит на весах

И что совершается ныне.

Час мужества пробил на наших часах,

И мужество нас не покинет.

Не страшно под пулями мертвыми лечь,

Не горько остаться без крова, –

И мы сохраним тебя, русская речь,

Великое русское слово.

Свободным и чистым тебя пронесем,

И внукам дадим и от плена спасем –

Навеки!

«До мая 1944 года я жила в Ташкенте, жадно ловила вести о Ленинграде, о фронте. Как и другие поэты, часто выступала в госпиталях, читала стихи раненым бойцам... В мае 1944 года я прилетела в весеннюю Москву, уже полную радостных надежд и ожидания близкой победы. В июне вернулась в Ленинград», – рассказывала Анна Андреевна в автобиографии. Как она говорила, ее встретил «страшный призрак, притворяющийся моим городом». Но так было и в ее личной жизни. «Есть уединение и одиночество, – обронила как-то Ахматова. – Уединения ищут, одиночества бегут. Ужасно, когда с твоей комнатой никто не связан, никто в ней не дышит, никто не ждет твоего возвращения». Почти всю жизнь она прожила, подобно бесприданнице, в каких-то коммунальных и чужих квартирах, не имея своих вещей, как и постоянного жилища. Ей были дороги лишь такие вещи, что сохраняли для нее «память сердца», ее «вечные спутники»: шаль, подаренная ей Мариной Цветаевой, рисунок-портрет работы итальянского художника Модильяни, перстень, полученный от Гумилева, и все это на фоне убогого быта поэта – «то была привычная бедность, от которой она даже не пыталась избавиться» (из воспоминаний К.И. Чуковского).

Понятен тот «взрыв любви и восхищения», которым одарили в Москве в 1946 году ленинградскую делегацию писателей во главе с Ахматовой и Берггольц на литературном вечере в Колонном зале, когда люди стоя слушали их стихи…

Тот же 1946-й стал роковым для Ахматовой годом – было принято известное Постановление ЦК партии «О журналах «Звезда» и «Ленинград». В докладе об этих изданиях идеолог того времени А. Жданов клеймил позором имена поэта Анны Ахматовой и прозаика Михаила Зощенко. «Верный ученик и соратник товарища Сталина», Жданов со всей мощью политика-демагога обрушился на гордых в своем неприкаянном одиночестве писателей разоренного послевоенного, послеежовского Ленинграда, восклицая: «...Анна Ахматова является одним из представителей... безыдейного реакционного литературного болота. ...Тематика Ахматовой насквозь индивидуалистическая. До убожества ограничен диапазон ее поэзии…».

Гонимые властью Ахматова и Зощенко были услужливо исключены из Союза советских писателей, их лишили даже продовольственных послевоенных пайков. В 1950 году министр госбезопасности Абакумов предлагал арестовать Ахматову, но Сталин отклонил эту идею, распорядившись восстановить ее в Союзе писателей…

Безжалостно пытались растоптать ту поэзию, которая в первый же год Великой народной войны выразила свои высокие патриотические чувства в таких строках:

Сзади Нарвские были ворота,

Впереди была только смерть.

Так советская шла пехота

Прямо в желтые жерла «Берт».

Вот о вас и напишут книжки:

«Жизнь свою за други своя»,

Незатейливые парнишки, –

Ваньки, Васьки, Алешки, Гришки,

Внуки, братики, сыновья!

Это звучало как поэтическое продолжение «Мужества» 1942 года.

В 1949 году был арестован в третий раз сын Ахматовой Лев Гумилев (освобожден в 1956-м), до этого: первый раз в 1935 году, второй раз в конце 1930-х, с приговором к расстрелу...

Как полувскрик, полустон в этих материнских строках:

За тебя я заплатила чистоганом,

Ровно десять лет ходила под наганом.

Минули десятилетия и справедливость восторжествовала: решением Политбюро ЦК КПСС от 20 октября 1988 года Постановление ЦК ВКП(б) 1946 года «О журналах «Звезда» и «Ленинград» отменено «как ошибочное» – за ненадобностью…

В 1965 году вышел последний прижизненный сборник стихов Ахматовой «Бег времени», вызвавший восторг ее многочисленных почитателей – к тому времени она была уже живой легендой.

«По Комарову ходит Анна Андреевна, imperatrix, с развевающимися коронационными сединами, и, появляясь на дорожках, превращает Комарово в Царское Село», – с благоговением писал современник-очевидец последних лет ее жизни.

1960-е годы были ее звездным часом: она была удостоена престижных зарубежных премий по литературе – от Италии («Этна Таормина») и Англии (почетная мантия Оксфордского университета). В этих странах Ахматову встречали как «Сафо из России», памятуя о высшей классической преемственности ее поэзии. По лесным дорожкам Комарова к ней шли и шли молодые поэты, каждый со своими лирическими откровениями: она приветила и поддержала Иосифа Бродского и Александра Галича, ей было в радость слышать стихи под гитару Булата Окуджавы и поэтические баллады Михаила Дудина... Поистине: «поэзия Ахматовой – это свет, светящий во тьме, и которого тьме не объять» (протопресвитер А. Шмеман).

Она скончалась 5 марта 1966 года в подмосковном санатории. Отпевали ее в родном городе на Неве в Никольском соборе, а похоронили в весеннюю распутицу на кладбище в Комарове. То было прощание с драгоценным даром Музы. Светлое прощание. «Поразительно не то, что она умерла после всех испытаний, а то, что она упрямо жила среди нас, величавая, гордая, светлая и уже при жизни бессмертная», – сказал К.И. Чуковский в те дни.

И это бессмертие Ахматова предсказала в стихах:

Забудут? – вот чем удивили!

Меня забывали сто раз,

Сто раз я лежала в могиле,

Где, может быть, я и сейчас.

А Муза и глохла и слепла,

В земле истлевала зерном,

Чтоб после, как Феникс из пепла,

В эфире восстать голубом.

В каждой строке ахматовских стихов и прозы видна судьба народа, вот отчего ее художественное наследие, чтимое и гонимое, принадлежит каждому из нас.

И свет Фонтанного Дома, где она провела почти всю свою драматическую жизнь художника, распространяется на новые поколения.

В 1920-е годы, во времена поэтической молодости Анны Ахматовой, Иван Бунин вопрошал, размышляя о Пушкине: «Откуда такой интерес к Пушкину в последние десятилетия, что общего с Пушкиным у “новой” русской литературы?..».

В словах Бунина – смысловой ключ к постижению поэтической судьбы и Анны Андреевны Ахматовой. Здесь изначально все верно: точка отсчета – Пушкин. Ахматова унаследовала не только внешние связующие обстоятельства, но прежде всего духовное содержание поэзии и мысли Пушкина. Это отразилось в ее долгой драматической жизни, преломилось в лирической исповедальности стиха.

В одном из ее последних писем есть такие строки: «А по Комарову уже бродят “морские белые ночи”, кричит кукушка и шуршат сосны. Может быть, там ждет меня книга о Пушкине. Привет всем. Анна Ахматова».

В своем «Слове о Пушкине» Ахматова писала с гордостью за великого предшественника: «Он победил и время и пространство». И в этом понимании она явилась наследницей Пушкина, потому что существуют и ахматовская эпоха, и ахматовский город на Неве, где стоят дома, воспетые ею, где хранятся ее любимые книги, а все остальное будет восприниматься в связи с ее светлым именем – все было и будет подвластно ему. Это там, в саду Фонтанного Дома, звучит ахматовский голос:

Угощу под заветнейшим кленом

Я беседой тебя не простой,

Тишиною с серебряным звоном

И колодезной чистой водой...

Из таких слов-надежд поэзия всегда прорастает вечной истиной бытия, «чтоб после, как Феникс из пепла, в эфире восстать голубом». Восстать, как душа любви, без которой лирическое чувство «звучащей плоти слова» Анны Ахматовой непредставимо!

Санкт-Петербург – Челябинск