Мария СОЛНЦЕВА. Книжная полка Марии Солнцевой. Выпуск восьмой.

1. Юрий Козлов. Геополитический романс. Светопреставление по-русски. Повесть. Ковчег. Москва, 1994.

Что есть искусство? От ответа на этот простой вопрос зависит то, что писатель будет нести в своем произведении читателю. Кажется, что ни у кого нет первоочередного права на истину, и всё же, без пристрастности, без убежденности в нужности того, что делаешь, в литературе делать нечего. Искусство и «профессионализм» - вещи разные.
Юрий Козлов – известный, авторитетный писатель. Профессионал. Его повесть «Геополитический романс» в 1994 году была сочувственно встречена критикой (см. статью К. Кокшеневой «Третья Россия»). Там, в частности, говорится: «Юрий Козлов избегает крайнего натурализма, отказывается от «подражания действительности» - от цитирования её подробностей. Он, кажется, не стремится и опереться на какой-либо отечественный авторитет… Серьезность прозы Юрия Козлова отдает горечью и печалью».
Прошло десять лет, и прожитая временная дистанция дает нам право более пристально посмотреть на «дела минувших дней», в числе которых и «Геополитический романс». Критик, отдадим ему должное, точен в своих оценках достоинств прозы писателя. Ю. Козлов, действительно, добротен, качественен и самостоятелен в представленном «тексте», у него почти нет провалов «вкуса». Ну, разве что только в этом предложении: «Аристархов не вполне понимал, зачем Тер-Агабабову владеть ощетинившимся каменными иглами гор, пробензиненным, сопротивляющимся, вставшим торчком злобным Кавказом, когда у его ног покорная, равнинная, сонная и влажная, как влагалище, Россия». То есть, если сократить словесные «навороты», суть вырисовывается вполне неприглядная – своего рода геополитическое насилие. (Принадлежит сие высказывание «положительному герою», и вовсе не гинекологу, как мог бы предположить читатель, а русскому офицеру. Нашему Рэмбо, который в конце повести уничтожает Ельцина и Горбачева).
Согласимся, что между оценкой офицера Лермонтова в стихотворении «Прощай, немытая Россия…» и вышеприведенным высказыванием офицера Аристархова есть вполне определенная разница. Выразим её словами Некрасова: «Не может сын смотреть спокойно на горе матери родной, Не будет гражданин достойный к Отчизне холоден душой». Проза Ю. Козлова, наполненная многими любопытными мыслями, догадками, наблюдениями, с тщательно простроенным и логичным сюжетом, поражает прежде всего абсолютной чувственной глухотой. Писатель благоволит «к доброму и вечному», но только умом, а не сердцем. И это не вина его, а беда. Отсутствие чувства превращает повесть в «текст». Правда, благодаря культуре, начитанности и вдумчивости автора, это действительно «литературный труд», а не желтое чтиво. Но интеллектуальные услады и искусство – вещи, все-таки, весьма разные…

2. Виктор Костенко. Долговязый Клаус. Вдовий суп. Рассказы. Владимир Шаменков. В Большом и на «Динамо». Воспоминания старого москвича
Журнал «Наш современник», № 6, 2004.
Александр Щербаков. Мельница времен. Рассказы.
«Красноярский писатель», Красноярск, 2004.

Сколько об этом писано-переписано – военное детство, голод, лишения, огороды на недавних минных полях, «похоронки», пленные немцы… На память приходят произведения Владислава Бахревского, Александра Малышева, Ирины Ракши. И вот – Виктор Костенко. Два небольших рассказа, написанных очень просто (ни одной «закрученной» метафоры, никаких экспериментов с языком). Но отчего же невозможно сдержать слез, когда читаешь про молодую женщину с двумя детишками, которая пришла копать свой вдовий огородик: «Слушая ветер, мать вдруг затянула незнакомым мне, густым свежим голосом:

Виють витры, виють буйни,
Аж дэрэва гну-у-у-уться…
Болыть сэрцэ, болыть мое,
А люды смэються…

Давно это было. Большие воды ушли. Стаи лет вместе с птицами пролетели над землёй, а я всё слышу тот тоскливый вдовий напев, который вплетался в шелест кукурузы на делянке. Осталось во мне потрясение от той чёрной тоски, разрывающей тогда душу матери, мало знавшей радости в жизни».
Да, тот, кто пережил это жалостливое чувство к матери, никогда уже не применит в отношении России «гинекологические метафоры». Писатель Юрий Козлов устами кавказца Тер-Агабабова размышляет, что, мол, в России нет мужчин, и потому страна «в настоящем своем положении недееспособна». Но много ли у нас «орлов» среди писателей?! И высоко ли они летают? Вертолетчик Аристархов, как уже было выше сказано, уничтожает «рыхло-пористое, почти безглазое под уложенным седым пробором» лицо. Но Гаранту нашему все эти литературные фантазии как слону дробина, а вот метареалистически-гинекологическое определение в биографии (и в судьбе) писателя останется.
Александр Щербаков из Красноярска представитель того же поколения, что и воронежец Виктор Костенко. «Войны я не видел даже в кино, а только слышал о ней, знал по разговорам взрослых, по письмам с фронта, перечитываемым вслух вечерами, по всеобщему вою в семьях ближних и дальних соседей, получавших «похоронки». Рассказы Александра Щербакова «Лазоревая бабка», «Иванова мурцовка», «Санка глухая», «Солдатиха» - написаны «по праву памяти». Сколько в них доброго внимания, любви, сострадания к своим землякам! Вот Ваня Рябухин, владелец мясорубки, своего рода «машинист» при этой хитрой технике – она слушалась только хозяина. А вот Санка глухая – лучшая в селе мастерица-ткачиха. А Солдатиха овдовела еще в русско-японскую войну, замуж она больше не вышла, прожила полную лишений жизнь и умирать под иконы легла в своей белой кружевной фате!.. Это удивительное свидетельство цельности и трагедийности жизни, и перед ним меркнут все ухищрения холодного расчетливого ума.
И, наконец, еще одно военно-послевоенное детство – сытое и благополучное. Владимир Шаменков жил в Москве, отец его – владелец служебного «Хорьха», квартиры в Козицком переулке, дачи на Ярославке. Вот Маша, домработница, несет самовар к столу. «Как неторопливо вьется дымок из его нутра мимо вьюшки от угасающих углей, так неторопливо, даже с ленцой, идет наш разговор о самых заурядных вещах…» Счастье, довольство. Из сильных впечатлений – Большой театр и футбол. А нынче? «Сегодня я иногда включаю телевизор и вполглаза смотрю убогий «профессиональный» футбол... И в Большой театр не хожу, где, как и в спорте, все пропитано духом наживы. Лишь в матчах любительских команд, в игре актеров-любителей я вижу то, что мне так дорого, как в бесценные времена моего детства».
…Старшее поколение уходит, унося с собой «любительство» - любовь к людям, к делу, к Родине. Пройдет совсем немного времени, и искусство литературы, наверное, тоже будет уделом очень немногих любителей – писателей и читателей. Всё остальное – в лучшем случае «тексты» или «госзаказ», в худшем – коммерция, сервис, обслуга…

3. Валентин Сорокин. Три круга. Рассказы. «Танкоград», Челябинск, 2004.

У поэта Валентина Сорокина своеобразная, только ему присущая манера письма, свой словарь, свой язык. В прозе, не скованной строгой формой, эта своеобразность проявляется еще ярче, еще рельефней.
Очень трудно сразу понять секрет этого, без сомнения, выдающегося писателя. «Вот луну заволокло прозрачной пеленою, и она превратилась в звезду звезд. Большая звезда. Горит в небе. А вокруг большой – малые горят. Острее приглядись: разные – по величине. Нет одинаковых, равных, нет. Но как горят они? Любая – равная. Любая – одинаковая. Но – для тебя, умный житель земли!.. Балабол - не поймет» (рассказ «У воды»).
Это уж точно, балабол, или человек недалёкий такого писателя не сразу оценит. Несмотря на то, что автор повествует в основном о простом люде – водителях, птичницах, пенсионерах, сам вовсе не прост и не безыскусен. Искренен – да. Бывает, гневен. Часто насмешлив, еще чаще грустен. Но назвать эту прозу простой я бы не рискнула. Автор может показаться простым только для такого читателя, который не готов к постоянному, ежесекундному духовному труду. В некотором смысле читать эту книгу – сущее наказание. В каждом абзаце спресованно столько мысли, движения, образа, что ты невольно и безвозвратно «отстаешь» от авторской логики. Образы живут, развиваются, рождаются, кажется, что без всякого усилия со стороны писателя. Да, тут мы без сомнения имеем дело с художником-творцом, а не с прозаиком-конструктором.
Редкий случай – писатель требует от читателя не общеинтеллектуальной эрудиции (постмодернисты), не знания архаизмов (иные почвенники), а очень высокой скорости духовно-образного мышления. Разумеется, это «литературное ралли» вовсе не намеренный прием, а «образ жизни», суть темперамента писателя. Но не стоит думать, что представленные в книге вещи, которые мы условно можем назвать рассказами, это какое-то хаотическое нагромождение сюжетов. Напротив, в них мы видим гигантскую собранность, концентрированность автора. Писатель нигде, ни в одной своей вещи не позволяет себе слабины или расхлябанности. Таких же качеств он ждет и от своего читателя.
Творчество В. Сорокина обладает мощнейшим социальным зарядом, об этом много говорят и пишут его почитатели (см., например, статью Лидии Сычевой «Звездный путь»). Но книга «Три круга» ценна, на мой взгляд, прежде всего как антропологический и эстетический феномен. Она показывает, каким может быть (и должен быть) русский человек. «Подсолнух не подсолнух, солнышко не солнышко, а золотая шевелюра лохматится на синей поверхности [пруда] и белая, белая ладонь, как белое, белое послушное лебяжье крыло, к лилиям тянется. Вот хрустнула вкусно лилия тайным стеблем, ойкнула на берегу девушка, и парень поплыл, поплыл к ее ногам, объятый искристою сказкой рассвета. О, не девушка, не женщина, то свеча золотая вспыхнула на берегу прудика, а нездешний свет её унесся к звездам. Там и нам с вами место»…

4. Николай Коняев. Гибель красных Моисеев. Начало террора. 1918 год.
«Вече», Москва, 2004.

«Наше воспитание таково, что любой человек, открыто объявивший себя антисемитом, сразу оказывается беззащитным для любой, даже и несправедливой критики, а любая попытка объективно разобраться в этом человеке тоже воспринимается как проявление антисемитизма», - пишет Николай Коняев. Известный питерский прозаик взялся за книгу, где антисемитов раз два и обчелся, а вот врагов России среди действующих лиц более, чем достаточно. Писатель сосредоточился на двух питерских Моисеях – Урицком и Володарском (Гольдштейне), чья смерть стала поводом для развязывания большевистского террора в 1918 году.
Автор не присваивает себе лавров историка, хотя в списке использованной литературы мы встретим ссылки на архивы ФСК. Но по большому счету, эта книга – не только добротная компиляция многих трудов предшественников, но и серьезная попытка собственного осмысления событий 1918 года в Питере, Москве и Екатеринбурге. Николай Коняев – человек талантливый, убежденный, честный – таким вырисовывается образ автора в «Гибели красных Моисеев». Анализируя факты, которые приводит писатель, трудно не согласится с его выводами: «…Хотим мы этого или не хотим, но необходимо признать, что законы для евреев и неевреев, установленные большевиками, были принципиально разными. Неевреев расстреливали только за то, что человек чем-то не понравился следователю, зато еврей мог застрелить иностранного посланника или напасть на ЧК и отделаться незначительным наказанием».
В ходе работы над книгой автор приходит к выводу, что на месте Сталина в эпоху «еврейско-кавказской войны» 30-х годов трудно представить кого-то другого: «Любой русский человек, вознамерившийся приблизиться в то время к высшим эшелонам власти, или уничтожался, или вынужден был для успешного продвижения породниться с евреями». Сталин, как известно, не был русским, посему ему не требовалось родниться с евреями…
Безусловно, Николай Коняев написал весьма полезную книгу для тех, кто еще не лишен способности думать: «…Народ, который не желает знать свою историю, никогда не получит той истории, которой он достоин».
И напоследок – о современных «параллелях». Автор много цитирует. Например, Ленина: «Партия не пансион благородных девиц, иной мерзавец потому и ценен, что он мерзавец». Видимо, нынешняя «кадровая политика» в нашем Отечестве тоже строится исключительно по ленинскому принципу…

4. Ирина Полянская. Путь стрелы. Книга рассказов. «МК-Периодика», Москва, 2003.

«Это не так называемая женская проза, это русская проза высокой пробы», - убеждает нас аннотация. Автор аннотации, скорее всего, Игорь Клех - составитель серии «Современная библиотека для чтения», где и вышла книга Ирины Полянской.
Признаюсь честно – я мало что знаю об авторе. В пределах чупрининского словаря "Новая Россия: мир литературы": «…В годы перестройки, по собственному признанию, зарабатывала на жизнь сочинением в команде из 3-4 человек кинороманов по сюжетам американских (“Династия”) и мексиканских ТВ-сериалов. В соавторстве с Л. Миронихиной публикует под псевдонимом Анастасия Крылова кн. дамской прозы: Птицы небесные. М., “АСТ”, 1997; Мужчина моей мечты; Любовь под облаками. М., “АСТ”, 1997; Превратности любви. Выпустила также кн. для детей “Жизнь и подвиги Жанны д,Арк”, этнографическую энциклопедию “Праздники народов мира”, документальное жизнеописание С. Аллилуевой… Замужем за писателем В.Ф.Кравченко». Недавно И. Полянская ушла из жизни…
И все же, «Путь стрелы» заставляет усомниться, что эти рассказы писал русский человек. Во всяком случае, «русскость» автора обернута в такие космополитические культурные одежки, книга написана с таким намеренным «замахом» на зарубежье и тамошних переводчиков, что в Полянской скорее заподозришь «человека мира», чем «певца родной земли».
С другой стороны, мы имеем перед собой далеко не худший образец «либеральной» литературы. В этих рассказ нет пустоты и вычурности Татьяны Толстой, чернушности и отвращения к жизни Людмилы Петрушевской. Вероятно, отсутствие этих качеств и привело к тому, что Полянская не является «лидером продаж». У автора – хорошая душа, но писательница почти никогда ни в чем ни до конца не уверена. И этот бесконечный релятивизм ведет читателя в «бесконечный тупик» - в стерильных, написанных очень чисто и тщательно рассказах Полянской, явственно слышится дыхание смерти. Я, например, так и не смогла прочесть эту небольшую книжку до конца – даже из любопытства.
Кажется, что лучший рассказ в книге – «Тихая комната», посвященный послелагерной судьбе В. Шаламова. Но даже в этой вещи автор постоянно «наступает на горло собственной песне», стремясь удушить свои чувства. И. Полянская – человек талантливый, трудолюбивый, требовательный, очень начитанный, расчетливый – совершенно лишена русской стихийности и русской поэтичности. Эти коренные изъяны она пытается замаскировать с помощью внутреннего сюжета книги, «похожего на доказательство теоремы» (из аннотации). Не получилось…