Ирина ЛАНГУЕВА-РЕПЬЕВА. Душа возвращается… О новеллах Александра Торопцева.

Сборник новелл Александр Торопцев создавал, по его признанию, с начала семидесятых. А издавал, да ещё и с большим успехом, всё больше исторические произведения для детей – получил за них две литературные премии: имени А. В. Суворова и маршала М. И. Неделина. И вот подарил мне недавно зеленую книжечку своих небольших повестей - «Квадратик неба синего». Тираж авторский, небольшой.

Начинала я его читать с любопытством: Александр Петрович уже в зрелом возрасте прошел школу Литературного института имени М. Горького, учился у Сергея Иванова. А перед тем в советские годы окончил в Москве технический вуз (МОЭМ), работал токарем на хлебозаводе, мастером на радиозаводе, инженером в останкинском Телецентре, старшим редактором в журнале «Школьный вестник» для слепых и слабовидящих детей. С 12 лет увлекся историей, даже преподавал её одно время в Академии хорового искусства. Сейчас ведет творческий семинар в родном Литинституте, заменяя погибшего Сергея Иванова. В общем, автор сборника принадлежит первому поколению послевоенных детей, большая часть жизни которого пришлась на советский период и перестройку, которые нам всем хорошо известны. Вот и думалось: чем же удивит Александр Торопцев, что скажет такого, чего мы не знали, не замечали.

И он удивил. На фоне вялой, словно уставшей современной прозы с её размытыми, нередко «пьяными» моральными ценностями… На фоне гвалта – «базара» самых «модных» столичных писателей – нудистов, бесстыдно обнажающих на глазах у читателей темные стороны жизни своего тела, вдруг явилась в литературе душа. Сначала мальчика – подростка. В повести «Березовый сок». Душа, представленная так искренно, исповедально, что сразу же стало ясно: такие истории не измышляются.

А повесть-то мизерная! Это оттого, что не от лукавого. А, правда, что тут словами разливать: мальчишка потерял мать. Остался сиротой: отец отказался от семьи много раньше. Хотя приехали они на долгожданную встречу с ним в Москву аж из Таджикистана. Мать, молодая, красивая, пылкая, потеряла мечту и будто надорвалась: стала пить. Сын-мальчик боролся за неё долго, пытался возжечь душу своим мечтательным сердцем. Но какие мечты у послевоенного детства? Попить бы вволю березового сока! И вот однажды милиция показала ему фотографию: «Она?» Он, подросток, не захотел признать в мертвом теле мать. Ведь у них с матерью не было ничего: комната в коммуналке с пустыми стенами – ничего, кроме этой новозаветной любви друг к другу. И слабость материнская – водка не могла отвратить сына от матери. В пустой комнате не могли разделить их и вещи. И смерть между ними не встала. Смерти нет, если в неё не веришь. Так думал этот ребенок.

Так и жил он, мальчишка, один в пустой комнате - ждал свою маму. И всякий раз мчался с надеждой в дом с улицы, когда замечал в своей комнате свет лампы, которую сам и забывал выключить. Верил: вернулась – она не могла не вернуться, так любила его, Единственная мать, грешница, сына своего Единственного, потому–то и раньше всегда возвращалась.

И нет в этой повести ни обвинений, ни покаяния, так надоевшие в современной литературе, по причине избыточности своей. Нет суда над человеком. Сын не поднялся на суд против матери. Любил очень. Все чисты в ней, потому что Горе грехи отпустило. В ней ничего - кроме вечного ожидания, непомерного страдания ребенка: «Мама! Мама, вернись! Там, на фотографии, не ты!»

И она вернулась. Она и раньше возвращалась – голосом, смехом, именем его, доносившимся в окна комнатки с улицы. Потому и спал он всегда головою к окну.

В новелле «Михалыч» мать пришла к строителю домов для нуворишей, пожилому Михалычу, ночью, когда сидел он возле костра, придвинув ноги к кирпичам: «… и вдруг душу свою почуял, ощутил: не руками потрогал – непонятно чем, но потрогал он душу усталую. Она разлита была по телу, и всё тело, все клеточки встрепенулись от волнения, от тоски по матери, по той душе, от которой пятьдесят три года назад отделилась его душа. Он сидел у костра, прижав ноги к угасающему теплу кирпичей, и хотелось ему одного: увидеть мать, прижаться к ней, обхватить (будто он маленький, ей по грудь), почувствовать то самое доброе в мире – что на свете белом довелось ему познать…

И вдруг Михалыч почувствовал, что она рядом, очень близко, недосягаемо близко. Она пришла к нему. На свиданку. Вот она – через решетку и толстое темное стекло. Не видно её, не слышно – тюрьма, бессрочная тюрьма… Ах, чувства! Как дороги вы человеку, которому нечего терять!»

Эта мысль и является лейтмотив всех новелл этой книги. Действительно, бедному русскому человеку, когда бы он ни жил: в голодные годы после войны, в хрущевские шестидесятые, в брежневские, что были немного посытнее, при катастройке, когда ему, дураку, было стыдно воровать у государства (так, если только, возьмет немного картофеля с общего поля) - чувства, и главным образом любовь к людям, заменяли потребность в вещах и деньгах.

Если какой-нибудь олигарх нынешних времен раздувается от сытости и гордости за себя, напившись чужой кровушки, русский хороший человек, радуется тому, что обрел друга в случайном попутчике. А тот поведал ему историю какой-нибудь несчастной или счастливой влюбленности своего товарища. И эта любовь, чужая, тут же становится твоей. Это ты любишь! И как приятно влюбляться в незнакомых тебе людей! Влюбляться потому, что они умеют любить – невинно и чисто. И ты заражаешься чужим чувством, и тоже любишь, приподнимаясь над собой, – кого, за что? Бог весть! Но любишь, и эта любовь очень утешает тебя во всех твоих неудачах.

Так, чувствуется, влюбляется рассказчик другой новеллы автора – «Муж главбуха» - в чужую жену. Влюбляется не похотливо, как многие нынешние писатели, в чем не устают то и дело признаваться нам; не пресыщено и извращенно; а - душой, как и положено нормальному человеку. Рассказчик с первой страницы повести помнит: чужая она жена, издали радуется на неё, потому что умиротворяющая у бабы красота, потому принадлежит всем.

«Главбуху до сорока пяти было далеко. Но не эта временная даль украшала её, творила эту удивительную улыбку, которая даже солнце заставила повеселеть вместе со всеми своими бесчисленными отражениями, даже мужиков-шефов, слонявшихся без дела в ожидании автобусов… Нет, мужиков в этот утренний миг деньги не интересовали»… Но вот прошла она, свернула на дорожку, влево, скрылась. «И тут же всё успокоилось. Не спеша, вразвалочку поплыли облака. Сухо, жестко зашумела листва, мужики поникли… И я зауважал Ваську. Непростой он мужик, если счастливой выходит из дома его жена».

Читаешь прозу Александра Торопцева, и сумасшедшее время наше, с убийственными разборками мафии, с очумелым давежом смиренного человека: «С дороги, падаль! Я иду!», - с хитроумными кознями политиков, отступает, забывается. С нами, читателями, вновь говорит в литературе человеческая душа. Не судьба человека даже, не его житейские, прагматичные устремления, а душа, какой она должна быть - не мстительная, не зловещая, не ругающаяся, не доискивающаяся с пристрастием правды, не мучимая завистью или похотью. Душа, которая сама – Правда, сама Истина, потому что пришла на Землю любить. И она любит. Нет в повестях Александра Торопцева ни одного неприятного рассказчику человека. Каждого он понимает, внимает ему, выслушивает и… оправдывает.

Ни слова автор не произносит о православии, как нынче стало модным у многих литераторов. Но и душа его героя-мальчика, и молодых крепких парней и зрелых мужиков в простоте своей и доверчивости, открытости миру и людям, в нежности и стремлении прийти на помощь, глубоко православна. Я бы даже сказала, народна. Ведь именно простота, цельность - а не сложность со всеми её запутанными противоречиями – черта Божественного, пишут отечественные богословы. Это черт – полон страстей и путаник великий. Он и самого человека заставляет метаться и есть других поедом. Простая же душа уважительна к людям, ей свойственно замечать в них преимущественно хорошее. Редкое по нынешним временам качество, ведь наша литература полнится сегодня приметами конца света, героями – нравственными уродами: алкоголиками, извращенцами, наркоманами, человеконенавистниками, предателями. Состою членом жюри одного конкурса: и вот, что ни конкурсное произведение, всё о пакостных людях, вроде: «Мише было двенадцать лет, и он любил нюхать клей». Или: «Мне пятнадцать лет. А это, известное дело, болезнь». Вроде бы повывелся в стране добрый, честный человек. А мы ещё удивляемся тому, что молодежь не тянется к современным авторам, предпочитая им спокойную и достойную классику.

Душа, которую изображает Александр Торопцев, напомнила мне Алешу – героя старого фильма советских времен «Баллада о солдате». Это душа надежного человека, способного стоять на страже интересов государства. Ей тоже, по молодости лет, были свойственны ошибки, глупости. Попал же сирота Славка из повести «Квадратик неба синего» в милицию на пятнадцать суток. Едва ли не первый раз в жизни сходил в ресторан – начал, студент, зарабатывать, выпил, кинулся выручать в драке друга, и угодил в «обезьянник». Но сколько покаяния в его переживаниях по этому поводу!

Именно здесь, в камере, он понимает: жизнь отняла у него отца и мать – опору, столь необходимую детству и юности. А вот он сам у себя, в одночасье, - всё, что пока оставалось: земное пространство, по которому можно ходить и бегать, когда и куда захочется: камера адски мала. Тепло, столь необходимое телу, - в камере постоянный мартовский холод, не топят. Чистый воздух – сутками воняет парашей, и от этого запаха не сбежать. Работы, дела, мыслей и устремлений, мечты о будущем.

«Одиночество «одиночника». Тоска. Змейками вползающие в мозг мысли. Никчемность бытия. Тишина. Тишина душевная, когда некому сказать даже пошлость, даже по фени, когда единственное живое существо в камере – собственное сердце. Но с ним не поговоришь. Оно бум-бум, бум-бум, оно себе на уме… Ненужность всего, что видят глаза, разлагает нутро. Ничего не хочется. Думать не хочется…. А Славка уже спать не мог. Двенадцать часов осталось! Всего двенадцать из трехсот шестидесяти! Скорей бы они прошли! Так ложись и спи: ночь пройдет, не заметишь. А там и на волю. Но нет. Думы, думы одолели: «Завтра с лысой головой я выйду к людям. Меченый. Меченый – вот в чем дело. Теперь не отмоешься по гроб жизни от этих суток. Хоть из камеры не входи. Эх-х!».

Все пятнадцать суток – только клочок синего неба в маленьком окошке, который невольно, словно судья, словно, мать и отец в одном, строго спрашивал: как станешь жить дальше. Можно погибнуть от водки, как погибла мать, молодым. Можно стать безответственным к себе и к другим, как отец. Неужели он повторит их ошибки? Конечно, нет. Ведь отвечать за прожитое придется когда-нибудь перед ним, перед небом! Хотя сегодня оно кажется далеким и маленьким – всего лишь синенький квадратик в решетку. Но оно есть, оно спросит!..

Так не прибегая к словам «Бог» и «молитва», «смерть», «мытарства», «страшный суд», можно сказать о самом главном в мировых религиях: «Квадратик неба синего и звездочка вдали… «Вот привязалась дурацкая песня! Но что же теперь будет?»

А то – что дальше Славка сделал сам себя. Он во всех последующих произведениях А. Торопцева: «Год ГУМА», «Дагестан -71», «Михалыч», «Муж главбуха», «Земля». И в тех, которые не вошли в этот сборник, но тоже написаны и ждут своего читателя. И он трудится и трудится, больше всех, лучше всех, не покладая рук, всю жизнь. И, похоже, это трудится душа самого автора. Ведь не придумал же он, в конце концов, себе душу, душу своих главных персонажей!

А такая душа многое оценивает по – своему, инако. Попал в беду муж главбуха – в тюрьму. Чтобы свидание с ним ускорить, решила супруга Васьки зайти домой к начальнику дома заключения, отдаться ему, если что. Пиши это произведение другой автор, тут следовало бы пройтись по малому – развратник, дескать, бабу честную погубил, похотник проклятый – разоблачая его. Но чувство меры и стремление оставаться правдивым в слове, и, следовательно, справедливым к человеку, опять не покидает Александра Торопцева. Он знает, что в большинстве человеческом душа всё ещё - светлячком. Она горячая, хотя и малая, ещё надеется - ждет уважения к себе, чего-то должного, чего люди задолжали ей.

Поэтому: «А потом, когда у них началось глубоко подземное, с ужасом подумала, что мужик-то он – начальник тюрьмы, - отличный, что ей с ним хорошо! … Рано утром пили они кофе. Начальник, видный мужик, оправдывался перед ней. И она верила тридцатипятилетнему майору, что в первый раз он на такое пошел, что красота её подвела его… Она сказала в сердцах: «Ты – хороший мужик, майор! И жене твоей я завидую!»

Не осудить человека, а понять его, поднимая своей верой в него с коленей, это, на самом деле, по Достоевскому. Это у него белыми ночами мечтательные люди не разуверяются друг в друге. А, поверяя незнакомцу тайну душевную, заражают его своей высокой любовью в кого-то, кого до конца, может быть, и не знают. Только верят в него, как в мечту. Кто-то ведь сказал из русских святых: «Человека не за что любить. В него можно только верить!»

У сельского главбуха была такая вера высокая в дважды судимого супруга. Который для того только и воровал, чтобы порадовать её новой обновкой, принести свою жертву к ногам деревенской богини. Он и погиб из-за неё и, может быть, ради неё – воруя мазут. По-своему понимаемый идеал. Дикий. Но всё-таки идеал - живой пока души.

Только чистому мужчине может поведать замужняя женщина тайны своего сердца, грех, тщательно скрываемый. Не для того, чтобы распалять слушателя, а - как священнику, чтобы он, чистый, сказал: «Я верю, ты - чиста!» Александру Торопцеву, рассказчику своих повестей, люди душу открывают, а он рассказывает нам о них бережно, трепетно, благодарно.

Кто он, сегодняшний положительный герой? Давно мы ищем его. А он просто ответственный человек, любящая душа, верная прошлому и будущему страны.

Герой повести Александра Торопцева «Земля» - интеллигент, который в самом начале перестройки вдруг вспомнил о своем крестьянском происхождении: «Мощный был корень. Крупное дерево из него произросло. Внуков и правнуков у Василия Стоянцева за шестьдесят».

И когда повеяло ветерком «демократической свободы», мужика – интеллигента, внука своего деда, потянуло не к быстрым деньгам, достающимся воровством, а к земле. Захотелось своих теплых полосок под солнцем, дом, баню, сад, огород – как было у деда, как и должно было быть у самого рассказчика, если бы советское время не выдернуло его молоденькую мать из родной деревни, бросив в город, к станку, к чужим людям, где она и зачахла.

И вот скоро зашевелилось возрождаемое умелыми, спорыми, трудолюбивыми руками интеллигента хозяйство, осталось лишь баню построить да гараж. Завел даже сторожевых собак. И вдруг всё бросил! Всё, во что были вложены немалые деньги, практически все. Что досталось каторжным четырнадцатичасовым ежедневным трудом. Отказался от собственности, гордого имени «хозяин», будущего отдыха в Анталии, БМВ. Вернулся в Москву. Казалось сначала - за какими-то винтами и радиодеталями: надо наладить соседке- бабке телевизор. А на самом деле – к семье, жене и дочери. Они себя в деревне не видели, не находили. А он их любил и без них себя не знал.

Любви не стало хватать уже там, в деревне, словно воздуха, солнца, самой земли. Пошли в голову мрачные мысли, что жизнь сложилась неудачно: «Сорок лет. Седые волосы. … Робость человека, обреченного до конца дней ходить в ведущих инженерах… получать гроши, краснеть внутренне…». «К сорока годам не стал даже начальником отдела», «Толстой, Достоевский и другие мастера к сорока годам сотворили свои лучшие произведения…»

Одиночество даже среди массивов собственной земли, оказывается, страшно. Бессемейственность обесмысливает само существование. Даже если всё ещё мощный и статный, и поднимаешь на спине пятидесятикилограммовые мешки с картошкой. Поэт в одиноком человеке может замолкнуть навечно. Он становится в нем нем, как Герасим. И тут даже присутствие собак не спасает.

От мечты о будущем богатстве герой возвращается к бедной своей и скромной семье, где его просто любят и где напрасные сомнения замолкают навечно. И в этой праздничной среде вновь оживают чувства, радует всё, даже прохожие. И от мечты о вторичном обретении обетованной земли отказаться уже легко: «Я – пришелец. Дачник…»

Такой же порыв возвращения к земле охватывает и Михалыча. Работал как раб на барыгу- хозяина, ему строил дом в деревне – целый особняк. Заплатили Михалычу копейки, он понес их на базар, а купил там себе… свинью. Чтобы было о ком заботиться к зиме, кому дом строить за сараями, кому еду каждый день носить, кого любить.

Когда люди вокруг становятся слишком неприятны, нечестны, неправдивы и корыстны, героям Александра Торопцева хочется вложить свою нерастраченную любовь, щедро данную душе самим Богом, хотя бы в свинью. Но приберечь душу для себя, сделав любимыми самих себя, они не могут. Не такого склада характера эти люди.

Так вместе с их душой в русскую литературу возвращается душа хорошего русского человека. Такого, которого мы, читатели, не видели, может быть, со времен открытия нами прозы Василия Белова и Валентина Распутина. И как нам не хватает тепла этой души сегодня! Этого возрожденного доверия к человеку! Доверия, на которое может отважиться только большой мастер.