Алексей КАЗАКОВ. Старатель отчего слова
Имя Валентина Сорокина – поэта и публициста – младшего современника-друга Бориса Ручьева, Михаила Львова, Людмилы Татьяничевой хорошо известно многочисленным любителям российской словесности. И это понятно. В большой литературе он более шестидесяти лет, войдя в нее с молодых лет дерзко и смело, «угловато, с запахом железа на ладонях и сразу же требовательно заявил о себе», – отмечала критика того времени.
Я стоял у огня
Между тьмою и светом,
Потому у меня
Возле сердца планета.
«Рос я в суровой уральской семье. Но частушка и сказка, пословица и поговорка постоянно сопровождали меня. Семья, включая дедушку и бабушку, насчитывала десять человек.
Дом – огромный. Пятистенник. Рубленый под фуганок. В этом доме обычно собирался весь горный хутор за праздничное застолье. Песни. Легенды и сказания о Емельяне Пугачеве, о Салавате Юлаеве, о Чапаеве, которые не забыть. Потерять их – потерять себя на земле отеческой, а без нее нет ни прошлого, ни будущего. А без самого себя кому ты нужен?
Голодные и холодные годы войны. После войны я, 15-летний парнишка, гонял сплав, как у нас говорили, то есть ворочал с апреля месяца на реке бревна, и до мокрого осеннего периода, до «белых мух» – багор, топор, лопата.
Когда исполнилось 17 лет, явился в мартеновский цех к огню. И простоял у железа около десяти молодых весен.
Позднее – Москва. Учеба. Работа – в журналах, издательствах. Увлеченно читал. Спорил. Ездил по стране.
Первая книжка – маленькая и наивная – вышла в 1960 году, в Челябинске. Тянулись к слову, к пространству. В каждом истинном поэте нахожу то, что меня радует и волнует.
Рябина, звездолет, кольчуга, древний тракт – для меня единая цепь предметов, единый круг поступи, мысли и духа. До сих пор не понял, где берет начало мой день и где кончается чей-то день. Волны в море – принадлежат морю. Годы в жизни – принадлежат жизни…
Горячий железный труд в мартеновском цехе, бессонный труд над книгой Пушкина или Некрасова, долгий терпеливый труд над собственным словом – главные зарубки в моей памяти», – говорил о своем тернистом пути Сорокин.
О том же и в его стихах:
Я Родину знаю с пахучей кислявой морошки,
С черемухи белой, что застит весною окошки,
С костра за деревней, с крупчатой, печеной картошки,
С буханки румяной, с двухрядной, крылатой гармошки.
………………………………………………………….
Я Родину знаю с прадедовской, травной могилы,
С креста над собором, с нечистой, невиданной силы…
С букварного слога, со школы, с напарницы милой,
С дегтярной телеги, с трескучих, веселых косилок.
Валентин Сорокин начал свою дорогу широким шагом, и здесь немалое значение имели поддержка и добрые чувства его старших товарищей: Якова Вохминцева, Александра Гольдберга, Нины Цуприк, Бориса Ручьева, Людмилы Татьяничевой, а позднее Александра Макарова, Василия Федорова, Сергея Орлова, Виктора Бокова, Сергея Наровчатова, которые не только «обнаружили» молодого поэта среди множества начинающих литераторов, но и отдали ему много времени, души и тепла. И конечно, навсегда запомнилось литературное объединение «Металлург» Челябинского металлургического завода, которым тогда руководил мастер устного рассказа Д. Захаров.
«Дмитрия Захарова я считаю первым, наиболее хорошо чувствующим слово человеком, кто преподал нам азы стихосложения», – с теплотой вспоминал Валентин Васильевич о времени своей литературной молодости в Челябинске.
Да и то сказать, рабочая тема имела в нашем городе давнюю поэтическую традицию. Многие прошли закалку «фронтового воздуха встречного боя» (М. Львов) в заводских цехах ЧМЗ, ЧТЗ, ЧТПЗ.
О встречах с Борисом Александровичем Ручьевым Сорокин рассказывал: «Мы, начинающие поэты, любили его бескорыстно, верно и молодо. Борис Ручьев связывал нас с целой предвоенной поэтической эпохой, с ее вершиной. С нее взлетели такие орлы, как Александр Твардовский и Павел Васильев, Алексей Недогонов и Сергей Васильев, Борис Корнилов, Михаил Львов и многие другие. Усталый, Борис Александрович напоминал больную птицу. И порой, глядя на него, я отчетливее и горше понимал изумительные строки из его лучшей поэмы «Прощание с юностью»:
Отпела песни юность, отмечталась,
Ушла моя жар-птица в перелет.
И вот сжимает чувства возмужалость,
И сдержанность, холодная как лед.
Старухой стала девка-синеглазка,
Живой воды целебный жар исчез,
И не хватило хлеба старым сказкам,
Чтоб верить им и требовать чудес.
Лирический герой и поэт – один характер, одно лицо – таковы нелегкая судьба и жизненный путь Бориса Ручьева, увидевшего первые палатки Магнитостроя и услышавшего железные гулы Севера, где он находился долгие годы».
Первый сборник поэта «Мечта» сразу был отмечен местной челябинской критикой. Доброе напутственное слово сказал Марк Гроссман и другие челябинские литераторы. Известный московский критик А.Н. Макаров писал о том, что перед нами исповедь сердца, «охваченного ненасытной жаждой жизни», врожденное чувство ритма и слова. Именно Александр Николаевич горячо приветствовал начинающего поэта, отмечая живописность слова в его стихах, эмоциональный темперамент, предсказав большую творческую будущность молодого поэта. «Валентин Сорокин – поэт, привораживающий искренностью чувства. Первый сборник его стихов, где он неистово… воспевал простых парней-работяг, дышащих вечным пламенем отваги, никого не оставили равнодушным именно неукротимостью темперамента, правдой и жаром чувства…», – отмечал его друг-наставник А.Н. Макаров (в свое время заметивший и благословивший отзывом прозу Шукшина) в книге «Критик и писатель».
Валентин Сорокин и Людмила Татьяничева
Уже тогда в лирике Сорокина начинала набирать силу открытая публицистичность, ставшая впоследствии отличительной чертой его многогранного творчества. Как и то, что оставаясь уральцем, поэт принимал сердцем всю страну:
Дом один у нас и слово,
Доблесть ратная одна,
Глянешь – поле Куликово,
А подумаешь – страна!..
Как и в другом стихе:
…И Урал,
И Волга,
И Россия –
В просверках огней и соловьев!
Сорокин – народен по-настоящему – от природы, от отчего слова, что мудро, широко и раскованно звучит в его пламенных стихах-воззваниях. Он слышит музыку полей, где «облаков неспешный перелет, и дождь звенит, и соловей поет». А соловьи в его «грозном галактическом саду» не простые, а «багряные»…
Поэт пристрастен к этому слову-определению:
Ах любовь, багряная душа,
Солнышко над рощею заречной,
Знаю, оттого ты хороша,
Что всегда как сон недолговечна.
Вслед за олонецким ведуном Н. Клюевым, Валентин Сорокин мог бы сказать о себе: «Я – посвященный от народа». Он – лирик, но эта лирика эпического размаха и силы; он – философ и его бытийные размышления сродни сказителям-былинщикам древнерусской литературы; он – прозаик-публицист и в его слове слышен политический манифест с отзвуком вольнолюбивой, страстной «Марсельезы», но на русской почве.
Так, старейший друг Есенина Рюрик Ивнев (М.А. Ковалев), проживший почти век, много повидавший и знавший цену людям, посвятил Валентину Сорокину стихотворение, в котором есть такие строки:
Я Вам протягиваю руку
Не для пожатья невозможного,
А для того, чтоб дальним внукам
Донесся голос мой тревожный.
Пронзая взглядом пласт столетий
Я сам, как правнук дней Коммуны,
Давно в душе своей отметил,
Что дух бунтарства вечно юный.
Коль речь зашла о Сергее Есенине, то необходимо вспомнить и сказать, что есенинская тема проходит у Сорокина сквозной красной линией через все его творчество. Долгие годы он был сопредседателем Всероссийского Есенинского комитета (возглавлял Ю.Л. Прокушев, много сделавший для увековечивания памяти поэта). Вот и книга В. Сорокина «Крест поэта» – это своего рода итог публицистических раздумий о судьбе Есенина, о всей русской поэзии (от А. Блока, Н. Гумилева, Н. Клюева до П. Васильева, Б. Корнилова, Б. Ручьева, Н. Рубцова), о России-стране.
«Сколько ливней, сколько гроз, сколько метелей прошумело над рязанским краем, над Россией, над огромной Родиной нашей! А слово твое, Сергей Есенин, горькое и высокое, светлое и неотступное, как багряная гроздь рябины, звенит и колышется на великом холме народной нивы…
Только произнеси: “Сергей Есенин!” – хлынет Россия, Россия, Россия, могилы ее, пространства ее, курганы ее.
Сергей Есенин! – яблоня дышит, поезд гудит, мать, седее зимы, святее смерти у обочины стоит…
Сергей Есенин! – мы, русские люди, мы на своей отчей земле, мы будем ласкать любимых, рожать детей, тебя помнить, Сергей Есенин, нежный, мудрый, одинокий, как осенний месяц, вечный поэт мира».
Это написал Сорокин-лирик. Но вот слово Сорокина-публициста о том же: «Сергей Есенин – воюющий поэт! Он стоит на рубежах великой русской культуры. Через его слово не проползет ни один нарушитель, ни один предатель. Трепетным светом он обнажит и покажет их лживое обличие своему народу».
И как соединение лирики с публицистикой в размышлениях о «вещем Есенине» – четкая художественная формула совести поэта и правды жизни: «В слове – Русь. История наша – в слове».
За этими словами ощущение поэта-философа широкого исторического кругозора.
Литературное слово и поэтическое настроение для Валентина Сорокина – «два крыла жар-птицы, имя которой – вдохновение».
Прямой наследник своей отчей земли и исторического прошлого Родины, Валентин Васильевич в своей поэзии и публицистике постоянно обращается «к утру нашего Отечества, перепоясанному черными стягами пепелищ, “когда детишки и пичуги, дрожащие таились немо, и только цвенькали кольчуги и падали на камни шлемы”, когда только еще ковалась наша национальная независимость» («Литературная Россия», 1977, 15 июля).
Я славянин, и стать моя крепка,
И вижу мир я добрыми очами,
За мной летят сказанья сквозь века
И затихают рядом, за плечами.
В зрелом возрасте лиризм его стихотворений приобрел эпическую силу самобытного народного взгляда, выраженного в многоцветных живописных красках:
Соборы тяжкими крестами
Подперли дымчатую грусть,
И золотистыми устами
Здесь разговаривает Русь.
Пейзаж, достойный кисти великого Павла Корина, уроженца Палеха. Не случайно и А. Макаров заметил в письме к поэту: «Язык у Вас, как палехская роспись…».
Сорокин был признан и читателями, и издателями. Одна за другой выходили книги: «Я не знаю покоя», «Мне Россия сердце подарила», «Ручное солнце», «Лирика», «Разговор с любимой», «Голубые перевалы», «За журавлиным голосом», «Клик», «Огонь», «Грустят березы», «Признание», «Багряные соловьи», «Озерная сторона», «Плывущий Марс», «Избранное», «Я шел к тебе», «Хочу быть ветром», «Посвящение», «Посреди холма», «Благодарение», «Я помню», «Обещание», «Побудь со мной», «Крест поэта», «Бессмертный маршал», «Ратный миг».
Его поэтическая стихия вызывала в памяти строки Бориса Корнилова и Павла Васильева, где та же широта, размах, удаль, живописная яркость и народный язык. И в каждой строке неиссякаемый лиризм.
Заря,
туман,
мерцание полей.
Внизу – огни селений придорожных.
И тихий древний поклик журавлей,
Такой родимый и такой тревожный.
А здесь уже другое – явственно ощутимо настроение, навеянное лермонтовской поэзией…
Неравнодушие к великому собрату по перу вылилось в поэтическую проповедь:
Беснуйся, ливень, плачь, пандури,
Слеза судьбы, катись из глаз.
Он, дерзкий сполох скорой бури,
Россией брошен на Кавказ.
Ручьи багряные прольются,
И в день, когда падут цари,
В разгульном штурме революций
О нем припомнят бунтари.
На волю выплеснется ярость,
И пушки грянут по волнам.
И выйдет в море гневный парус
И век расколет пополам!
Удивителен полифонизм эпических работ Валентина Сорокина. Определяя жанр и суть поэмы как таковой, он четко выявляет ее параметры, подчеркивая: «…Поэма – резко очерченный мир определенного момента истории, живой и действующий голос жизни. Поэма – не привилегия какого-то времени, какого-то одного края, группы поэтов. Поэма рождается также, как рождались былины. А былина рождалась там, где полнокровно шумела жизнь. Русская поэма – могучий державный тракт через века и десятилетия, через горе и победу. Поэму не задумывают – поэмой заболевают. Она, как настоящая любовь, придет – толчком, придет надолго, и, может – навсегда…».
Три десятка поэм написал Валентин Сорокин, среди них: «Огонь», «Бунт», «Пролетарий», «Сейитназар», «Плывущий Марс», «Евпатий Коловрат», «Дмитрий Донской», «Георгий Жуков» («Бессмертный маршал»)…
На особицу стоит книга Сорокина «Благодарение: поэт о поэтах». Книга страстная, с собственным взглядом на текущий литературный процесс и его историю, во многом полемическая, ставшая заметным событием в нашей духовной жизни.
«Поэт действует на больших высотах. Меридианы его памяти круты. Если он против чего-то восстает, то это – против лжи и бездушья; как океанский лайнер боится внезапной мели…», – размышлял Валентин Васильевич в этой книге.
Радея за свой народ, Сорокин с нелицеприятной прямотой, с горькой чаадаевской нотой размышлял о бедах и причинах нескладной жизни русских людей: «Мы, русские, безответственны: в своем дому нам тесно, а в чужом мы никому не нужны. Конечно, я не имею права давать рецепты своему народу или порицать его, или быть им недовольным. Один человек это меньше, чем пылинка в мире перед своим народом, даже если этот народ малочисленный. Но я имею право сказать народу свои боли. Мне кажется, что русский народ в какой-то степени потерял веру в то, что может чувствовать себя широко. Вот я – русский человек, я свой народ должен чувствовать от моря и до моря; словно бы я, допустим, стою и через тысячи и тысячи человек летит мой вздох и миллионы слышат его. Есть такое осязание народа, чувство в народе самого себя. А у нас все это разрушено. У нас разрушено в народе нашем уважение…».
А впереди хребты не пройдены
И грозные обвалы века.
…Где нет святого чувства Родины,
Там нет судьбы у человека.
О том же и обличительная книга яростного публицистического накала «Обида и боль» о сегодняшнем смутном дне. Читая ее, невольно вспоминаешь клюевское слово-стих «Клеветникам России» («Я гневаюсь на вас и горестно браню…»). У Валентина Сорокина: «Зачем вы сеете смуту и ложь, нищету и разврат, – разве мало вам нашей обиды и боли? Не мешайте нам жить, любить и воскрешать Россию: отстаньте от нас!»
Россия, боль моя и вера,
Себя, светлейшая, храни.
И на багровых гребнях эры
Булат закаленный грани!
Стихи, родственные по духу поэтическому завещанию Н. Рубцова: «Россия, Русь! Храни себя, храни!» («Видение на холме»).
За несколько творческих десятилетий Валентин Васильевич застолбил и свой «Валентинов день», который начинался с малой родины:
Мой дальний хутор на Урале грозном…
И еще:
Уральский край, кержачник бородатый,
Мартенами попыхивал во мраке.
И из своего нынешнего дня XXI века он обращается в будущее:
Потомок, слышишь, я прошу, как друг.
Не прячь от нашей древности очей.
И мы росли у тачки и у плуга,
А крепли у мартеновских печей,
Владея молотком и пулеметом,
Встречая жизнь, как битву, без прикрас,
Мы оплатили будущие взлеты
Жестокими паденьями не раз.
Добавляя при этом:
Песня деда обласкает внука,
Тропы внука правнуки означат…
Как-то он обронил фразу: «Мы, старатели слова…». Образ точный и верный – тяжелый ежедневный труд ради обретения самородного золотого слова. Не случайно признание:
Меня не балует успех,
Вся жизнь моя – страда.
Много повидавший и переживший, он хорошо знает цену благородному металлу и пустой породе «зарифмованной серости».
«Поэту не надо ничего бояться, кроме – потерять доброту, ясность и вдохновение», – убежден Валентин Сорокин.
Вот за это пылкое бесстрашие и яркий лиро-эпический дар нашего мастерового-старателя с уральского поэтического прииска мы, читатели, его любим и ценим.
Москва – Челябинск
