Игорь БЛУДИЛИН-АВЕРЬЯН. «Октябрь» и «Новый мир»: скучное лето 2005 года.

Миновало лето-05, в библиотеке ЦДЛ открылся очередной сезон, и направляюсь туда за толстыми журналами: что нового появилось летом? Настраиваюсь на случайный выбор и говорю себе: на что упадёт сразу взор мой взыскующий, то и возьму. Взор упал на «Октябрь» и на «Новый мир». Два либеральных журнала, оба — лидеры «демократического» крыла в литературе. Слово «демократический» закавычиваю, ибо по диктаторским замашкам наших демократов слово это давно скомпрометировано.
Итак, «Октябрь», лето 2005 года.
Седьмой номер — одесский.
Странный выбор. Почему — Одесса, по существу — заграница? Да, конечно, когда-то из Одессы вышли писатели, которые даже некоторое время побывали в ранге корифеев русской литературы (Багрицкий, Катаев, Ильф и Петров и проч.) Но сегодня почему Одесса? Там что, есть сколько-нибудь значительные русские писатели? Что ж, посмотрим. Жванецкого, одесского лидера, пролистываю сразу — корифеем он никогда не был и не будет, последние двадцать лет он пишет одно и то же, бесконечно повторяясь, и вообще, он — это нечто мизерабельное, внелитературное, скорее, жалко коньюнктурное, нищее духом. Поэтому — дальше. Журнал предлагает нам новые имена. Первое из них — Сергей Рядченко. Рассказы. Первый рассказ — «Агнец в хризантемах». Новое имя — всегда должно быть интересно, хотя бы критику-обозревателю. Начинаю читать.
«А она как-то в июле, числа двадцать девятого, поднялась ещё затемно, смастерила ни с того ни с сего убогий подрамник, приладила к нему холст, взяла в руки кисть с красками и написала к заходу солнца первую в своей жизни картину.
Непонятно, как это так получается.
Зыбко всё, как на волоске. А рвётся — вмиг и пучками».
Вот такой вот зачин, любезный читатель. С буквы А. Интонацию сразу своеобразную предлагает нам автор. Допустим, маленькое художественное открытие, приёмчик. Ладно. Но вот уже третье слово рассказа — «как-то», да ещё «как-то в июле», да ещё «числа двадцать девятого», а не «числа двадцать восьмого – двадцать девятого», или, что внятнее, «в конце июля» — здесь всё требует вмешательства литературного редактора. Элементарной редактуры! Ибо если 29 июля всё это, с красками и кистью, произошло, надо так и писать — «двадцать девятого июля», а не выпендриваться. И дальше всё на таком же уровне сбитого литературного фокуса. Почему подрамник «убогий»? Что значит «приладила» холст? Холст натягивают, иначе на нём ничего написать красками нельзя. Почему «ни с того, ни с сего»? Ничего в жизни не бывает ни с того, ни с сего. И как это «взять в руки кисть с красками»? Ни кисть, ни краски для живописи так просто не возьмёшь, их сначала надо купить в художественном салоне, и знать, какие именно. Значит, не «ни с того, ни с сего» взяла в руки кисть героиня, а готовилась загодя к рассвету двадцать девятого июля. А почему и зачем — не сказано, а именно это-то и важно. И что именно «зыбко»? Как это — «зыбко, как на волоске»? И как это «рваться пучками»? И почему именно на рассвете 29-го июля, а не в другой день? Словом, ерунда какая-то, почти случайный набор первых пришедших на ум слов.
Когда мы преодолеем все детсадовские нескладности зачина, автор начинает повествовать нам жизнь Маргариты. (Он предложил нам: «назовём её Маргаритой» — намёк ли это на Фауста? На Булгакова? Этакая необязательность имени героини, намёк на её типичность — мол, она могла и Ольгой зваться, или Ниной, или Беллой — какая разница? «Назовём её Маргаритой», и все дела.) В следующем абзаце мы узнаём о «Маргарите», что у неё «стремительная фигура». Мать честная, да это уже отдаёт прямым графоманством! Худая она, что ли? Или какая? Ни черта не понятно. Не могу я по такому описанию представить себе женщину! Да ещё безликую, т.е. с «безупречными чертами лица»... Послушай, писатель, подай-ка мне, читателю, зримый образ своей героини! Почему это я должен себе её выдумывать?! А ты на что тогда?!
Но — осадим свой гнев: а вдруг Рядченко берёт пример с Пушкина? Тот тоже не очень баловал читателя портретами своих героев...
Дальше начинаются просто постмодернистские игры с сюжетом. Разбогатев от продажи своих картин, Маргарита перебирается вроде бы в Веллингтон, но потом оказывается, автор изложил нам лишь одну версию её судьбы, а по второй версии она не разбогатела, а так и пребывала несчастной, брошенной мужем и т.п. Это уж Павичем, а не Пушкиным потянуло... И конец такой, знаете ли, шаловливый, открытый: мол, читатель, догадайся сам, о какой версии наврано. И — «дай тебе Бог, Маргарита». Всё.
М-да... Второго рассказа С. Рядченко уже читать не хочется. Бесполезная — для души — трата времени. Я преодолел это нехотенье, прочёл. Такая же постмодернистская неинтересная путаница, дурная «загадочность», ничего не прибавляющая в моём знании о жизненной тайне. Зачем тогда литература, писания, читания?
Разочарование...
Разочарование — это чувство сопровождало меня всё то время, пока я читал одесские страницы журнала. Ни С. Рядченко, ни М. Левитин, ни И. Рятушинская, ни О. Губарь, ни О. Ильницкая, ни прочие авторы-одесситы не «цепляют», не заинтересовывают, не очаровывают. Ни повести, ни романа в журнале нет, есть лишь рассказы (я говорю о прозе). Рассказ — это особая литературная стихия, требующая особого мастерства, особой техники, особой отточенности каждого слова. Одесские авторы «Октября» этим не озабочиваются.
Что ж, журнал показал, что русской литературы в сегодняшней Одессе нет. Есть провинциальный дилетантизм. «Придирки», подобные вышеприведенным к зачину рассказа С. Рядченко, можно — с небольшими вариациями — адресовать и другим одесситам-рассказчикам.
Интересен лишь раздел «Из литературного наследия» с новеллами А. Бахраха и материалом А.Яворской об одесском художнике С. Фазини.
Я попытался было прочесть эссе А.Яблонской «Пыль» — опять натолкнулся на чёрт знает что. Судите сами, любезный читатель — вот начало: «Процесс вытирания пыли, как и многие другие процессы, начинается с желания что-нибудь уничтожить (sic! Натяжка, глупость, пустая игра словами. — И.Б.-А.). Если прав Бродский, утверждающий, что мы для времени — всего лишь пыль, то её вытирание представляет собой идеальную схему самопоглощения (Интеллигентская болтовня! — И.Б.-А.). Карандаш, остро заточенный с одного конца, и стирательная резинка — с другого, рано или поздно растворятся в вечности (Какое глубокомыслие! И вообще, при чём тут карандаш с резинкой?! — И.Б.-А.). Грифель сточится, резинка раскрошится (?! — И.Б.-А.) в припадке (?! — И.Б.-А.) стирания того, что начертал грифель». И т.д. Пустая писанина, галиматья. Далее авторесса рассказывает нам, что ей приснился пылесос, и она на следующий день отправилась в супермаркет за сонником, чтобы узнать, что сей сон значит. Из этого сообщения я делаю вывод: или авторесса — дура, потому что разумный интеллигентный человек сонник читать (да ещё специально для этого в супермаркете время на поиски и деньги на покупку его тратить) не будет, или она, если умна, то врёт ради красного словца, ради сюжетного поворота своего эссе о пыли. Ни в том, ни в другом случае читать этот провинциальный одесский белиберданс не следует.
Намеренно оставляю вне рассмотрения стихи одесситов. С меня хватило двух строк некоего И. Рейдермана: «Пописай, пописай, собака,/ на оперный старый театр». Строгость отбора стихов в отделе поэзии, делаю я вывод, не даёт мне возможности тратить невозвратимое время моей жизни на чтение таких «стихов».
И хватит об одесском номере. Как говорят американцы, «это была плохая идея».
В следующем, августовском, выпуске журнал представляет трёх «главных» авторов, имена их вынесены на обложку — Павел Крусанов с «Американской дыркой», Анатолий Приставкин и его «Вагончик мой дальний», и Сергей Солоух с несколькими рассказами, составившими раздел «Математика» из цикла «Естественные науки».
Именно с него я начал знакомство с восьмым номером. И — о радость! — встретил настоящую прозу: мастеровитую, талантливую, современную, острую по «накалу чувств», по глубине человеческого анализа. Поразительный контраст с никчемными одесскими рассказиками! Рассказы С. Солоуха не надо передавать «своими словами», их надо читать, ибо в них интонация, содержание и форма слиты воедино, в них нет случайных слов. В них — наша сегодняшняя жизнь со всем её трудным, толчкообразным, пунктирным преодолением времени, в котором нам досталось жить. Автор смотрит на жизнь трезво и жёстко, но с любовью — с любовью и вниманием к её вроде бы необязательным, но таким необходимым частностям, без которых нет подлинного жизненного тепла. Сегодня в литературе редко встретишь такого требовательно интеллигентного — в подлинном смысле этого немало скомпрометировавшего себя понятия — героя (хотя по роду занятий он вовсе не интеллигент, а служащий на фирме у какого-то нового русского). И жизнь его — в суете, в противоборствовании потоку бытия. И в ощущении вины — пока отец был жив, недостаточно любил его, не достаточно внимателен был к нему, недостаточно тепла душевного давал ему... И это чувство вины растёт, принимает едва ли не вселенские масштабы — и С. Солоух сумел через передачу его в своей «Математике» подняться до высшего осмысления жизни: как же несовершенно мы живём, Господи... Зачем я живу? Что остаётся после меня? И нет внятного и самоуважительного ответа. А жить надо так, чтобы этот ответ был.
Павел Крусанов, «Американская дырка». Каюсь — до «дырки» я не дошёл. С меня хватило развёрнутого на несколько страниц эпиграфа и нескольких страниц главы первой. В эпиграфе на меня был вылит ушат имён — Жириновский, Бурбулис, Карабас Барабас, Хайдеггер, Маркс, Энгельс, Невзоров, «Бурда Моден», Гребенщиков, Раймонд Луллий, Альберт Великий, Голем, Вечный Жид, Псевдо-Дионисий Ареопагит, Наполеон, Гоголь, Некрасов, Тарас Шевченко, Борхес, Розанов, Шестов, Достоевский, Шостакович, Мао Цзедун, Чан Кайши. И это на двух страницах! Далее в тексте появился Энди Уорхол, Александр Дугин, Алексей Герман, Ростропович, Карл Первый, Ван Дейк... Потом я узнал, что дело в романе происходит в... 2010 году! Затем мне было сообщено, что где-то на Кольском полуострове была обнаружена золото-серебряная минерализация трещинных структур. Ею занимается персонаж романа, аспирантка питерского Горного института... Потом появляется какой-то Капитан, он же Абарбарчук, он же... Помилуйте, пощадите меня! Только прорвёшься сквозь всё это — тебе сообщают, что это лишь предыстория. Ничего себе роман! Извините, господин Крусанов — можете обвинить меня в непрофессиональном подходе к делу критика-обозревателя, но прочесть вашу наверченную, нагруженную эрудицией скукотищу далее десятой страницы я не смог. Так что, любезный читатель, я не имею вам сообщить, что такое американская дырка Павла Крусанова. Может быть, что-нибудь и стόящее. Не знаю. Простите великодушно.
Анатолий Приставкин, «Вагончик мой дальний»... Очередной злобный антисоветский выпад известного правозащитника. Я уже давно не читал Приставкина, его «Золотой тучки» мне надолго хватило некогда. Время, прошедшее в тех пор — около двух бурных десятилетий — многое прояснило в проблематике той повести, и отнюдь не в пользу чёрной концепции автора. Но Приставкина это не смущает, и вот он выпускает очередной роман, чернящий — и чернящий абсолютно! до неразличимости цвета — наше прошлое. Нашу борьбу с фашизмом. Непонятно, как мы выдюжили, как мы одолели лютого врага, если мы были тогда такими, какими нас показал в «Вагончике» А.Приставкин. Чёрт его знает, что за иудина душа у этого человека, председателя солидной президентской комиссии! Что за отравленные мозги у него, выдумывающие такие сюжеты?! Зачем он это делает?! Как он вообще живёт на свете с таким чёрным мировидением?! Показаться бы ему хорошему психотерапевту... Написан-то «Вагончик» здόрово, технически высококлассно, в лучших традициях русской литературы, на высшем уровне литературного мастерства. Ни одной стилистической ошибки, ни одной фальшивой или неуместной детальки (за исключением одного страшно пошлого эпизода-плагиата со сторожем и лопатой), ни одного затёртого, дюжинного слόва — всё на высочайшем, несегодняшнем уровне! Образы — убедительны, объёмны, психологически точны — в рамках ситуации, сочинённой в романе. Приставкин — мастер. Тем позорнее и страшнее то, чтό он делает со своим талантом. Не будем вдаваться в тягомотные теоретические споры о проблемах типичного в литературном произведении — уверен лишь, г-н Приставкин: за то, чтό вы творите в литературе, вас Бог накажет, вот увидите. И когда разразится над вашей головой Божья кара, не спрашивайте его — «за что, Господи?!» — а знайте: в том числе и вот за этот ваш лживый, чернящий Родину «Вагончик».
Вот, смотрите, сколько вместилось в восьмой номер «Октября» богатства (со знаком плюс или с минусом — другой вопрос). И это не считая замечательной «Экспедиции 10-го года» — цикла интереснейших и глубоких очерков о Л.Н.Толстом, очерков, написанных заинтересованными, неравнодушными и знающими людьми. Спасибо «Октябрю» за него. Это — несомненная удача журнала.
Итак, лето в «Октябре». Каковы результаты? В положительном поле — Сергей Солоух и «Экспедиция 10-го года» о Толстом. В отрицательном — никакие одесситы, скучный Крусанов и чёрный Приставкин. И неинтересные стихи. Какие-то проходные. Мимо...

Weiter, weiter, как говаривал Ильич. Дальше, дальше.
«Новый мир», №№ 7, 8 и 9.
Не хочу идти по «дорожной карте» номеров — интересней от автора к автору, от произведения к произведению.
В начале — о том, что «зацепило».
На первой позиции — две вещи, заставившие вспомнить тот могучий «Новый мир», который некогда был совестью нашей литературы. Это — блестящее эссе В. Непомнящего «Условие Клеопатры» — о творческой истории создания «Египетских ночей» в №9 (не окончен; с продолжением в 10-м №-ре), и очерк А. Гулина «И не комиссар, и не еврей» в №7 — пронзительный и горький рассказ о том, как автор был в плену в 42-м году, а потом воевал в Италии в партизанском отряде. Обе вещи — повторюсь: фирменные «новомировские» в том качественном смысле, который в своё — навсегда ушедшее — время вкладывался в это определение. Прочтите их, любезный читатель.
Эссе В.Непомнящего, посвященное прежде всего, конечно, чисто литературному делу, между тем напоминает нам о корнях многого, что сегодня у неподготовленного человека вызывает удивление (скажем, российско-польские отношения и необъяснимую для сегодняшнего малоэрудированного русского молодого человека злобу Польши против России). И отношения Пушкина и Мицкевича волшебным образом проецируются на сегодняшнее и даже объясняют сегодняшнее... Эссе было написано более 25 лет назад и не было пропущено тогда осторожной советской цензурой. Сейчас понятно, почему.
А тема мемуарного очерка А. Гулина — та война, тот плен — всегда будет нужной нам и обжигающей. Их время и актуальность не прейдут никогда. Да и написан очерк мастерски (материал подготовлен к публикации Л. Николаевой).
Далее — опять С. Солоух, и опять его цикл «Естественные науки», на сей раз раздел «Химия». Всё, что сказано выше о «Математике», приложимо и к солоуховской «Химии». Такой вот получился плодотворный летний дубль у далёкого кузбасского автора. Прочтите; в рассказах С. Солоуха есть та трудно поддающаяся выражению тонкость письма (при внешней грубоватости его «пунктирной» манеры), которая позволяет ему приоткрыть краешек жизненной тайны, лежащей в основе всякого бытия и поддающейся, по сути, только поэзии с её Невыразимым.
Ещё о «цепляющем». Изумителен рассказ Бориса Екимова «Под высоким крестом» в № 8, и интересны наброски с натуры (так обозначен жанр) Алексея Смирнова «Незаметные праздники» в № 9. То и другое исполнено тёплой жизни, нелитературно в лучшем смысле этого слова, т.е. не выдумано натужно, а выпето душою, не «всё прочее».
И — вот, пожалуй, и всё, что можно читать в трёх летне-осенних номерах толстого литературного журнала...
Остальное — скучно. Скучно, господа...
Скучен роман «Долина блаженных» (№ 7) А. Мелихова, знаменитого автора «Романа с простатитом». О простатите я не читал, он как-то не попал в руки, а «Долина блаженных» ничего не сказала моему сердцу. После неё желания прочесть «Роман с простатитом» у меня не возникло. Чёрт его знает, не тянет как-то. Времени жалко... Возможно, А. Мелихов — просто не мой автор. Такое тоже бывает. Кому нравится — читайте, ради Бога. Достоинство у «Долины» есть несомненное — она не длинна, листов на пять всего.
Привлёк моё внимание в № 8 роман И. Полянской «Как трудно оторваться от зеркал...». Привлёк прежде всего восторженной рекомендацией Аллы Латыниной. После неё (покосившись, правда, на женски претенциозное многоточие в заглавии романа) чуть ли не с потиранием рук от предвкушения серьёзного литературного факта начал читать, и...
О Господи.
Роман не о сегодняшнем дне, а о советском прошлом. Литература о советском прошлом — уже многотомная, однопластовая и прискучила. Как говорится, хватит нам глаза раскрывать, мы и так всё знаем. В романе И. Полянской, слава Богу, нет гэбухи, кухонных шептаний интеллигентов и прочих разоблачительных приевшихся аксессуаров. Он — всего лишь о взрослении девочки-подростка той поры. Но он имеет такую многозначительную интонацию, такую подчёркнуто интеллигентную лексику, довольно богатую, так насыщен сведениями о птицах, о математике, о числе Скьюзи каком-то, о музыке (напр., о штрихах артикуляции Моцарта), о графе Кастильоне, о Надежде Филаретовне фон Мекк, которая покровительствовала не только Чайковскому, но и Дебюсси, о «Леандре на косах Геро» и проч., что невольно возникает ощущение: вот-вот, ещё немножко, и на следующей странице откроется что-то сокровенное, важное, нужное. Не может же такая «масса информации» просто так сообщаться читателю, ради сотрясения воздуха (или демонстрации эрудиции авторессы)! Но страница следует за страницей, а «информация» не работает, ничего сокровенного не открывается, персонажи не оживают, остаются ходячими схемами, чувств нет, есть лишь мысли о них, и т.п. Ощущение ученичества. Вроде бы и густо, а — пусто. Пусто, пусто! Да и не отредактирован роман. Тут встретишь и «пуговицы на теле», и излишнее многословие. Так и тянет вычеркнуть, и поражаешься, почему редактор не вычеркнул. Напр., вот фраза: «Никто так не воспел воду, как Дебюсси, — ни Равель в искрящихся арпеджио «Игры воды», ни Лист в улетучивающихся гармониях «Фонтанов виллы д’Эсте», ни Шопен в модуляциях «Печальной реки»». Очевидно, начиная со слов «ни Равель» и кончая словами «печальной реки» всё надо редакторски вычеркнуть... Экономия двадцати слов. И таких требующих редакции мест в романе — множество. Удивляюсь нетребовательности редакции прозы.
Скучно...
Удивляюсь и появлению в № 8 совершенно рядовых рассказов Татьяны Набатниковой. В этих рассказах нет ничего — ни сюжета, ни психологии, ни портретов героев. Ну нич-ч-чего! Зачем они написаны? Что они нам?! Вряд ли кто ответит. Такое впечатление, что они написаны где-то в конце шестидесятых или семидесятых годов. Тогда было модно писать ни о чём. Как они могли появиться сегодня в таком солидном журнале? Это что-то не принадлежащее сфере литературы. Автор-то именитый, а вот рассказы... Увы. Хотя — бывает.
Скучно...
Претенциозен в № 9 фарс Е. Мальчуженко (урождённой Каплан) «Крупа и Фантик» о Ленине, Крупской и Ф.Каплан. Я не люблю никого из этой зловещей троицы, но должен заметить, что фарс Е. Мальчуженко напоминает мне танцы на могилах или даже на гробах. Не хочу говорить подробнее — в фарсе этом есть что-то грязное, некомильфотное. Противно.
И скучно.
А стихи в летних номерах «Нового мира» вообще не заслуживают какого-либо серьёзного чтения — за исключением небольшой подборки Владимира Салимона в № 8. Видимо, редакция приберегла что-то из своего портфеля на сезон с октября 2005 по май 2006. Что ж, Бог ей в помощь.
А. Василевский изменил формат своих библиографических обзоров: перестал раздавать свои оценки, а оставил лишь цитаты. И сразу библиография стала менее интересной, менее живой. Осторожность обозревателя сделала её скучной.

Да, чаще всего слово «скучно» звучало в моём обзоре. Но, видит Бог, не я в этом виноват. Герой лета (по обоим журналам) — это, конечно, Сергей Остроух; герой осени — это Валентин Непомнящий. Нескучны и нужны Б.Екимов, А. Гулин и А. Смирнов. Нескучен А. Приставкин, но его «Вагончик» по сути отвратителен. Интересно эссе о Толстом в «Октябре». Остальное в двух летних номерах «Октября» и трёх летне-осенних «Нового мира» — скучно.