Нина ПОПОВА. Над миром осиянным
Родники
Всё так же ходики стучат,
Скрипит протяжно половица,
И с фотографий всё глядят
До боли мне родные лица.
Салфетка на резном столе
И тканый коврик на пороге,
Икона в старом серебре…
Здесь навсегда сошлись дороги.
Лишь здесь — исток моей реки
И памяти святой страницы.
Моей Отчизны родники,
Где свет любви всегда струится.
Москва
Москвы моей благие вести
Под перезвон колоколов...
Любовь без ревности и лести,
Когда не нужно лишних слов.
Мы о любви не говорили,
Мы слов не тратили казну,
Но свято в сердце мы хранили
Тревогу за свою страну.
Здесь светоносные иконы
Распугивали вороньё...
Мы слышали глухие стоны
Народа, что клеймит ворьё!
Мы, правду не сменяв на силу,
Хранили отчее добро –
И сгибла стая смертокрылых,
И пеплом след их занесло.
Москве моей — благие вести
Под перезвон колоколов,
Вплетаемый в раздольность песни,
Летящей под родимый кров!
Москва, тебе доступна милость
Хранить святые образа,
Чтоб небо над тобой клонилось,
Вливаясь в русские глаза.
* * *
Кому ветра поют,
Кому ветра пророчат
И тайно гнёзда вьют
В совиной гулкой ночи?
И чью печаль-тоску
Мотают по чужбине…
И чей курок — к виску,
Чья кара на осине?
Чей чёрный человек,
Судьбу и жизнь порушив,
Возьмёт во тьму навек
Измученную душу?!
Ветра, что испокон
Взметают пламя ночи,
Летят со всех сторон,
Обугливая очи.
И слепнет род людской,
И Божий мир — темница.
Утративший покой
Над всем и вся глумится!
…Пусть воют ветры всласть,
Как волки, жертву ищут,
И каркает напасть
Над серым пепелищем.
Но не всевластна тьма:
Спешат ветра иные,
На пашни и дома
Льют ливни золотые.
И веришь — места нет
Ветрам тем окаянным,
Где незакатный свет
Над миром осиянным!
Рассказ ветерана
Деду моему, Павлу Фёдоровичу Калинину,
командиру диверсионно-разведывательной группы
партизанского отряда на Белгородчине, посвящаю
Опять во сне, меня всю ночь терзавшем,
Увидел я войны кровавый день,
Где над бойцом, в неравной схватке павшем,
Склонилась ивы горестная тень.
Обугленные сельские делянки
И кровью осквернённая земля,
И поле, проутюженное танком,
И вырванные с корнем тополя...
От лютой смерти никуда не деться,
Она со всех сторон летит ко мне,
Но пуля, что прошла так близко к сердцу,
Вонзилась в грудь израненной земле!
И утро, столь похожее на вечер,
Когда от гари тяжело дышать,
Пропахший кровью бесприютный ветер,
И чья-то обездоленная мать…
Война мне в мирной жизни часто снится.
Не отпускает фронтовая боль.
Товарищей, давно ушедших, лица
Всегда живыми вижу пред собой.
Женщинам Великой Отечественной войны
Бабушкам моим дорогим –
Фёкле Калининой и Прасковье Харламовой
Им рухнула на худенькие плечи
Такая ноша — Боже, упаси:
И вдовий плач, и кровь, и боль увечий,
И смерч войны, и стон родной Руси.
Но лёгкой доли женщины не ищут:
Уж так у нас ведётся испокон:
Им поднимать страну из пепелища,
Тайком молиться у святых икон.
Им ждать-пождать с войны родных подранков:
Любимых сыновей, мужей, братьёв.
Лечить их раны и терпеть их пьянки —
Никак не могут выйти из боёв!
Так мало хлеба, а беды так много.
Но негасим лампадок тихий свет!
Российских женщин вечная дорога...
Ну, а другой дороги просто нет.
Солдатский крестик
Пришло письмо... Но почерк незнакомый.
И стало страшно: что же там, внутри?
Так и застыла, не дойдя до дома:
«Твой сын в плену. За выкуп — забери».
Я в поезде молилась всю дорогу,
Твердила, что успею, заберу!
Гнала из сердца зябкую тревогу
И задремала только поутру.
И мне приснился маленьким Ванюша:
Как жадно молоко из крынки пьёт:
Набегается за день, сядет кушать,
Да толком не поев, тотчас заснёт...
Заветный узелочек я сжимала:
Корову продала, гусей, курей,
Мне вся деревня деньги собирала,
Чтоб выкупить Ванюшу поскорей...
Вдруг вспомнила, как сыну крест надела:
Пусть сохранит сыночка Божья Мать!
«Он на войне спасал, Ванюша, деда,
Ты постарайся крестик не снимать!»
Приехала…. Чеченцы вопрошают:
«Ты мать Ивана? Выйдем за перрон...»
Иду я как во сне, душа рыдает.
Мешок в машине приоткрыли...
— Он?
Ванюша мой…
Седой. Залитый кровью.
Истерзан так, что сразу не узнать.
И крестик деда брошен к изголовью —
С живого, видно, не смогли сорвать!
Зона отчужденья
Опять стоят укором пред глазами —
Чернобыль, Припять, вдоль Полесья путь...
Не позабыть, не отмолиться в храме,
И в памяти вовек не зачеркнуть.
Мистическая «зона отчужденья»,
А проще — зона горя и беды,
Здесь зона пораженья, притяженья,
И помертвевшей на века воды.
Здесь ядовито ветра дуновенье
И улицы заброшенно пусты,
Здесь всё живое выжгли за мгновенье
Лучи Полыни — ядерной звезды.
На мир взирает город безучастно
Глазницами покинутых домов,
И знаки «Радиация! Опасно!»
Давно обжили человечий кров...
Щетинится повсюду арматура.
И замерла в печали и тоске
Атлета мускулистого скульптура…
И «мирный атом» в бронзовой руке.
Соловки
Соловки… Тишина на просторе.
Взор небес с высоты голубой.
Здесь людское вселенское горе
Помогает смириться с судьбой.
Не свобода здесь — русская воля
Над студёною розой ветров.
Каторжанская скорбная доля
И огни поминальных костров.
Здесь от века законы такие,
Что ГУЛАГа проклятье и ад
И молитвенный зов литургии —
Слиться в вечности Божьей хотят.
Ощутив единенье с народом
И вдыхая молитвенный свет,
Здесь, под сердцем суровой природы,
На вопросы находишь ответ.
Слова
Наполняются смыслом иным
Очень важные прежде слова.
От злословья мы их защитим,
Пусть молчит клеветница-молва.
В них — огни пионерских костров,
Боевой комсомольский задор!
Патриотика пламенных слов
Принимается нынче за вздор…
Сквозь цензуры назойливый штрих,
Пропаганды навязчивый бред,
Любим, знаем и помним о них —
Прародителях наших побед!
Обращение к Лермонтову
Выхожу на старую дорогу...
Так когда-то выходил поэт.
Успокоит лунную тревогу
Несказанный лермонтовский свет.
И сквозь шёпот демонов, в бессилье
Сеющих на землю грусть и страх,
Слышу шорох белоснежных крыльев
Ангелов, парящих в небесах,
О высоком и печальном чувстве
Со звездой звезда заговорит...
В иностранцы записали русских,
Выдали на жительство нам вид.
Эта ночь, разодранная в клочья,
На туман похожий горький дым,
Воронье нахальное пророчит
Горькую судьбину молодым.
Поле брани пролегло сквозь хаты,
Сквозь могилы дедов и отцов...
И спешат погибшие солдаты
С журавлиным клёкотом на зов.
Сотни лет кровавого причастья,
Горя, слёз, предательств и смертей...
Где же нам обещанное счастье
Господом, Которому видней?
Накренилось золотое солнце,
Зори братской кровью налились,
Каин вновь над Авелем смеётся,
Братья вновь на битву собрались...
О, поэт, пророческой строкою
От братоубийства охрани!
Что ж никак не обрести покоя
Тем, кто были рождены людьми?
Поэту Павлу Васильеву
Скоро ль, скоро ль на беду мою
Я увижу волчьи изумруды
В нелюдимом, северном краю.
Павел Васильев
Трепет соколиного крыла,
Волчьи изумруды лихолетья —
Родина печальная звала
Сквозь кресты, пожарища и плети.
Клёнов догорающая медь
И рябин багровые зарницы...
По следам идёт подруга-смерть,
Скалится озлобленной волчицей.
Ты прошёл сквозь роковую муть,
Русский сын просторов неоглядных,
Проложив потомкам верный путь
К русскому спокойствию и ладу.
Часовня
Часовенка старая, пол дощаной,
На маковке крест воцарился резной.
Старинных икон нестареющий ряд,
Во славу святых ярко свечи горят.
Неспешно зайду и поставлю свечу.
«Спаси и помилуй, Господь!» — прошепчу.
В России от веку молитва проста...
И солнце играет на гранях креста.
Костёр
Лижет костёр не сучья,
Смотрит в упор на меня —
Тянет язык паучий,
Сотканный из огня.
Плавится меж ветвями
Накипь житейских дней.
Хищное это пламя,
Адовых мук страшней.
Не оправдать, наверно,
Суетной жизни путь.
Жизнь без любви и веры
Мне не мила ничуть...
К людям любовь-привычка
Мне принесла беду.
Пламенной еретичкой
Я на костёр взойду.
Песня моя не спета.
Прочь, погребальный хор!..
Все, кто рождён поэтом,
Всходят на свой костёр.
* * *
Качает речка неба синеву —
Её не расплескает, не обронит…
В речную невесомость заплыву
И прорасту кувшинкою в затоне.
Я вслушаюсь в знакомый щебет птиц,
То заполошный, то проникновенный.
И череду людских знакомых лиц
Сочту внезапно суетной и бренной.
Друзья придут увидеться со мной.
Меня в речной кувшинке не узнают.
Дыша луной, прохладой, тишиной,
Я становлюсь
Совсем-совсем
Иная...
