Валерий РУМЯНЦЕВ. Два рассказа

Эстафета

Как редко приходится разведчику быть самим собой. Кем я только не был за эти годы! Угрюмым и нелюдимым художником, бесшабашным моряком, жалким забитым клерком, развращённым прожигателем жизни, разбитным журналистом, деловым служащим… Даже пациентом психбольницы пришлось побывать. И каждый образ, если ты в нём достаточно долго, оставляет в душе особый след.

Сейчас я «просто турист» и потому могу оказаться в любом уголке города. Я могу бродить по нему целый день по разработанному маршруту, не вызывая подозрений. По крайней мере, так задумано.

Я неспешно иду по берегу канала Грибоедова возле Казанского собора. Золотокрылые грифоны так же, как и много лет назад, продолжают держать зубами мост. Я останавливаюсь возле них и фотографирую. Одновременно оглядываю улочку и оцениваю обстановку. Всё спокойно. Простецки улыбаясь, бреду вдоль канала. Перейдя шумный Невский, вскоре оказываюсь на площади перед храмом Спаса на Крови.

Здесь малолюдно. Редкие прохожие спешат по своим делам. Женщина, покачивая детскую коляску, увлечённо разговаривает по телефону. Молодой, коротко стриженый мужчина сосредоточенно рассматривает крышу храма. Чем-то он мне не нравится. То ли зелёным цветом своего пиджака, то ли слишком явным увлечением архитектурой. Посмотрев на часы, имитирую озабоченное лицо и удаляюсь.

Прохожу по Невскому проспекту. Покупаю мороженое и мельком бросаю взгляд направо. Человек в зелёном пиджаке идёт за мной. Ну кто, работая в «наружном наблюдении», облачается в приметную одежду? А может, я ошибаюсь, и это только совпадение. Ох, навряд ли… Задумчиво иду дальше и ем мороженое. Так как же отделаться от этого типа? Выбираю самый простой способ. Иду мимо «Гостиного двора» и с ходу ныряю в дверь перед группой людей. Теперь, если даже он открыто кинется за мной, в дверях возникнет давка, и я выиграю секунд двадцать. Быстрым шагом миную три отдела. Так, хорошо. Поднимаюсь по лестнице на второй этаж и коридором в конец здания. Останавливаюсь у колоннады. Закуриваю. Искать меня в людском море огромного универмага бесполезно. Когда мой преследователь поймёт это, он станет караулить меня на Невском. Это его единственный шанс обнаружить меня. Но я не дам ему такого шанса.

Ещё два часа неторопливо иду по определённому мне маршруту, исколесив целый ряд улиц, переулков и проходных дворов. И, конечно же, посещаю в различных домах подъезды. То впереди, то сзади себя вижу молодых, коротко стриженых мужчин, которые неумело «пасут» меня, применяя до смешного неуклюжую маскировку. Иногда не только наличие ума, но и его отсутствие производит неизгладимое впечатление. Чтобы подзадорить опекающих, неожиданно исчезаю из их поля зрения и вновь появляюсь.

Немного притомившись, решил отдохнуть, присел на лавочку. Рядом со мной, на проезжей части, стояла иномарка, из которой звучал голос Мирей Матье. И это сразу напомнило мою первую командировку во Францию. Там я слышал эту песню уже, наверное, раз сто. Но есть мелодии, ценность которых не уменьшается от повторения.

Память пускается в воспоминания. И я снова, с таким же удовольствием, как в первый раз, слушаю голос величайшей певицы Франции. Я сижу в небольшом кафе на Монмартре уже часа два, выпив три рюмки коньяка и заказав четвёртую. Чтобы не привлекать излишнего внимания, я писал в блокноте письмо к несуществующей возлюбленной. С лёгкой руки Эрнста Хемингуэя, писать в кафе стало модным. Это меня вполне устраивает. Если Виктор уже в Париже, то найти меня он сможет только здесь. Нужно только запастись терпением и ждать. Чего-чего, а это я умею. Уже почти месяц я живу в Париже, и всё это время жду связного. Сегодня он должен прийти! Называйте это интуицией или как вам угодно, но это чувство меня никогда ещё не подводило. Я не знаю, как это происходит. То ли это обобщение жизненного опыта и подспудный постоянный анализ возникающих жизненных ситуаций, то ли проявление неосознанных до конца экстрасенсорных способностей. Главное, что это чувство есть, и оно работает. Я убеждался в этом не один раз и постепенно привык доверять ему куда больше, чем строгой логике.

Вот и на сей раз я не ошибся. Пробежав взглядом вдоль лотков с антиквариатом, замечаю крепко сбитую фигуру Виктора. Зажав в углу рта неизменную трубку, он небрежно вышагивает по направлению к кафе. Ну, наконец-то. Всё-таки что ни говори, а ожидание – довольно противная штука. Я не видел Виктора уже три года. Хочется броситься к нему, обнять. Однако я лениво допиваю коньяк и, положив на столик заранее приготовленную банкноту, встаю.

Полдень. Самое пекло. Иду вслед за Виктором по направлению к Сене. Он останавливается у киоска на перекрёстке и покупает газету. Я прохожу мимо. Теперь уже он идёт за мной, на ходу бегло просматривая страницы. Дойдя до Латинского квартала, прохожу через проходной двор и поворачиваю в подъезд. Ещё минута – и я уже стою у окна в своей квартире. Вот внизу прошёл Виктор. Жду. Ну, кажется, всё в порядке: хвоста нет. Открываю Виктору дверь… Обнимаю его как самого близкого и родного человека…

Боже мой, как давно это было!

Впрочем, пора двигаться дальше. Встаю с лавочки и шагаю к цели. А вот впереди и тот самый двор, где мне предстоит закладка тайника со шпионским снаряжением.

Этот двор я выбрал неслучайно, предварительно исследовав его до мелочей. В дневное время в нём обычно безлюдно. У подъездов пятиэтажного дома нет лавочек. В глубине двора виднеется массивная беседка, в которой по вечерам собирались старушки. До вечера, как правило, беседка пустует. Гаражей и густых зарослей кустарника, где можно было бы организовать скрытый пост наблюдения, тоже нет. Днём почти все автомашины, принадлежащие жильцам, уезжают. Пятиэтажка стоит параллельно улице, и просматривать с лестничной площадки территорию двора в полном объёме можно было, лишь распахнув окно и высунув голову наружу. Входы в подъезды доступны для всех желающих (здесь пока ещё не заменили старые деревянные двери на металлические с кодовыми замками). Между аркой, через которую я пройду, и ближайшим подъездом, расположенным слева, находится пожарная металлическая лестница тёмно-красного цвета, берущая начало на уровне моего плеча и ведущая на крышу. Одна сторона этой лестницы сделана из полуторадюймовой трубы, к которой при необходимости мог крепиться пожарный шланг с водой.

Итак, через сто метров я сверну в арку и, пройдя по ней девятнадцать шагов, окажусь в этом самом дворе. Там меня будут ждать, потому что им известен мой точный маршрут. Скорее всего, будет один «топтун». Если он сообразительный и трудолюбивый, то, безусловно, уже пробежался по лестничным площадкам всех подъездов и выяснил, каким образом лучше контролировать мои действия во дворе. Маячить в нём мужичок не будет, ибо его задача заключается не только в том, чтобы непрерывно наблюдать за мной, но и замаскироваться, так как на глазах у него на закладку тайника я, естественно, не пойду. А с учётом того, что он меня ни разу не видел, и у него в кармане лишь мои приметы и фотография, ему желательно увидеть и мой вход в арку. Тогда он будет стопроцентно уверен, что вести наблюдение нужно именно за мной. Да, как пить дать, этот дилетант будет ждать меня с противоположной стороны арки и, опознав «объекта» по фотографии и приметам, метнётся в ближайший подъезд, стремительно поднимется на лестничную площадку между первым и вторым этажом, и оттуда, через заранее открытое окно, будет наблюдать за моими поступками.

Сворачиваю в арку. Точно: вот он, голубчик. Парень бросил на меня цепкий взгляд, судорожно отшвырнул окурок, шагнул в сторону ближайшего подъезда и скрылся из вида. У меня не более тридцати секунд: за это время молодой человек добежит до открытого окна на лестничной площадке и высунет оттуда голову. Я ускоряю шаг, правой рукой достаю из кармана контейнер (деревянную круглую чурку, покрашенную в тёмно-красный цвет), поворачиваю налево. При этом бегло окидываю взглядом двор: ни души. Вот она, пожарная лестница. На ходу вставляю контейнер в эту трубу и уже не спеша захожу в безлюдный замусоренный подъезд. Пусть курсант после моего ухода покопается в мусоре: вдруг у меня бросовый контейнер. Через несколько секунд выхожу из подъезда и направляюсь к проёму в стене, ведущему во двор соседней пятиэтажки. Спиной чувствую напряжённый заинтересованный взгляд. Миновав проём, прохожу половину соседнего дворика. Нащупав в кармане кусок мела, сворачиваю в арку, вдоль которой провожу мелом по стене жирную черту на уровне своей кисти.

Вот и всё: тайник заложен; метка о том, что закладка прошла успешно, поставлена. Теперь можно включить сотовый телефон.

Через полчаса позвонил Виктор:

– Саша, ты представляешь, мои парни опять не отфиксировали ни закладку, ни метку. Вот лапти! Я им зачёт не поставлю…

– Да бог с ними. Ты знаешь, Витя, я сегодня вспомнил, как мы с тобой первый раз в Париже встретились…

– Воспоминание – дело хорошее. Но, Саша, придётся занятие повторить…

– Ну что я тебе, мальчик что ли: бегать по городу полдня, высунув язык. Это ты продолжаешь служить, преподаёшь, а я, дружище мой, на пенсии…

– Александр Дмитрич, мой верный друг, мой друг бесценный, ну кто как не мы с тобой сможем научить их нашему делу?! Надо же, как говорится, передавать эстафету молодому поколению.

– Надо умных ребят набирать, а не троечников. Разве в наше с тобой время таких в органы брали?

– Не говори… Ну, ничего. Время всё расставит на свои места…

– Если найдёт для этого время.

– А ты молодец! Не утратил чувства юмора. Саня, давай на днях ещё раз повторим. С меня ресторан.

– Да не нужен мне твой ресторан.

– Саша, ну ты же ас. Помнишь, как ты виртуозно водил за нос «наружку» в Лондоне!?

– Ладно, давай повторим, – завершаю разговор. Из объятий лести всегда трудно вырваться. Ну и опять же, друг – это второе «я». А как отказать самому себе?

«Эстафета, эстафета», – пробурчал я, почувствовав, как закололо сердце. Поправил очки, пригладил вихор на затылке и медленно пошёл дальше.

Когда старость зовёт нас к себе, мы делаем вид, что не слышим.

Пуховый платок

Захарову повезло. Он ехал в купе вагона «СВ» один. В дорогу взял «Сумму технологии» Станислава Лема. Книгу он купил спустя месяц после окончания института, сразу начал её читать, но вскоре бросил. Этот томик оказался одной из тех книг, в которых содержатся настолько глубокие мысли, что многие боятся к ним даже приблизиться. И хотя он живо интересовался философией, знакомился с трудами многих мыслителей, конспектировал их, «Сумма технологии» почти четыре десятка лет пылилась в его домашней библиотеке по соседству с наследием мудрецов древности и средневековья. И вот, наконец-то, дошла очередь и до неё.

Пища для размышлений имеет неограниченный срок хранения. Захаров читал с завидным азартом, не обращая внимания на стук колёс и бесснежные декабрьские пейзажи за окном. Перечитывал по нескольку раз отдельные абзацы, пытаясь проникнуть в логику автора: чтобы приручить чужие мысли, иногда требуется много времени. Он жалел, что не оценил шедевр раньше, и радовался, что никто не лезет с дорожными разговорами.

Единственно, что иногда отвлекало Захарова, так это предстоящая встреча со станцией Котельниково. Здесь он родился, тут прошло его детство и ранняя юность. В Котельниково он начал познавать мир, первый раз влюбился, а в шестнадцать лет вместе с матерью и отцом навсегда уехал оттуда в другие края. И так получилось, что за сорок пять лет он ни разу не побывал на своей родине. А временами этого очень хотелось, наверное, потому, что встреча со своей молодостью всегда делает тебя моложе.

В Котельниково поезд должен был стоять аж двадцать минут, производилась замена электровоза. Захаров взглянул на часы и, отметив в памяти номер страницы, закрыл книгу.

Вот-вот появится родная станция. Скорее всего, подумал он, на путях по-прежнему продают пассажирам рыбу, варёную картошку, домашние пирожки. Захаров вновь погрузился в воспоминания детства. Он вспомнил ту самую девочку Таню, которой увлёкся в четвёртом классе и любил до самого отъезда, до окончания девятого класса. За сорок пять лет все лица одноклассников стёрлись в памяти, а вот её лицо он помнил до сих пор. Странно всё-таки устроен человек: помнил, хотя ничего между ними не было. Знаки внимания он регулярно проявлял, и она, безусловно, замечала их. Захаров жил тогда как в стихотворении классика: «Мне бы только смотреть на тебя, видеть глаз златокарий омут…». «Боже мой! Как давно всё это было, – подумал Захаров. – Как сложилась её судьба? Где она сейчас? Жива ли?»

Когда за окном медленно проплывало здание вокзала, он почувствовал лёгкое волнение. Захарову опять повезло: состав прибыл на первый путь, можно будет выйти на привокзальную площадь, посмотреть по сторонам и увидеть близкие сердцу улицы и дома. Конечно, никого из знакомых уже не встретишь, а, если и встретишь, то ни ты их не узнаешь, ни они тебя.

Он вышел из вагона. Холодный ветер кинулся ему на грудь и заставил застегнуть куртку. В глаза сразу бросилась целая армия шумных продавцов, которые судорожно метались от одного вагона к другому, надеясь найти покупателя для своего товара. В их руках чего только не было: копчёная рыба на подносах, пиво, консервированные овощи, сухофрукты, домашняя выпечка, рыбные котлеты, пуховые платки, шерстяные носки и варежки.… Но, как и раньше, больше всего было копчёной и сушёной рыбы, оно и понятно – рыбный край. Высыпавшие из вагонов пассажиры покупали в основном именно рыбу. Разноголосые продавцы расхваливали свой товар, и чаще всего доносились слова «сом», «судак», «лещ», «балык».

Пока Захаров шёл по перрону к зданию вокзала, его настигло неприятное известие. По радио объявили, что в связи с опозданием его поезда стоянка будет сокращена. «Вот те на! Значит, далеко от своего вагона отходить нельзя». Захаров развернулся и медленно пошёл по перрону, теперь уже внимательно вглядываясь в лица продавцов.

Одни задорно рекламировали товар. Другие нерешительным тоном просили купить что-нибудь, – и в этом было что-то унизительное для них. Менялись лица, мелькали товары. И вдруг одно лицо среди продавцов показалось Захарову знакомым. Он подошёл поближе и стал пристально рассматривать худощавую женщину примерно его возраста. В руках она держала поднос, на котором поблёскивала копчёная рыба. Одета была довольно бедновато: старая куртка с засаленными рукавами, потрёпанная вязаная шапочка, из-под которой просматривались редкие седые волосы, на ногах – башмаки непонятного цвета со стоптанными каблуками. «Не может быть!» Но чем дольше Захаров смотрел на это лицо, тем больше убеждался, что это его Таня, Танечка. Вот и та самая еле заметная родинка на правой щеке. «С ума сойти! Она!» Захаров вплотную подступил к женщине, которая не обращала на него никакого внимания, а пересчитывала только что полученные деньги за проданную рыбу. Захаров взял её за локоть и, когда та повернула в его сторону голову, всё ещё не веря своим глазам, нерешительно сказал:

– Танечка, здравствуй…

Женщина недоумённо смотрела на него несколько секунд. И вдруг в её глазах вспыхнуло радостное возбуждение.

– Юра! Неужели это ты!? Столько лет…

Захаров неуклюже обнял Татьяну и поцеловал в щёку. При этом он ощутил дрожь в её теле. Мешал этот дурацкий поднос, который она держала в руках, и резкий запах копчёной рыбы.

– Да, воды много утекло. А у меня всё-таки была, была надежда; правда, очень маленькая, что я здесь увижу кого-нибудь из нашего класса… И вот, видишь, угадал. Ну, расскажи, как ты живёшь? Есть ли муж, дети, внуки?

– Как живу? – Татьяна никак не могла справиться с волнением. – Вот, рыбой торгую. На учительскую пенсию-то далеко не уедешь. А тут надо ещё дочери помочь. Муж бросил её с двумя детьми, сбежал куда-то, ни слуху, ни духу, ни алиментов.

– А муж, муж-то у тебя есть?

– Был. – Она махнула рукой. – Всю жизнь нервы трепал своим пьянством. Умер три года назад. А сын живёт в Волгограде, приезжает редко, у него там свои заморочки.

– Давай отойдём куда-нибудь в сторонку, – Захаров взял у Татьяны поднос с рыбой и, сделав несколько шагов, поставил его на большой фанерный ящик.

– А я о тебе много раз вспоминала, по-доброму вспоминала. Как ты-то живёшь?

Ложь сглаживает острые углы, и он ответил:

– У меня всё хорошо… А как наш класс? Все живы?

– Обо всех не знаю, встречались как-то лет тридцать назад… Знаю только о тех,

кто живёт здесь, в Котельниково. Володя Бачалов был у нас председателем районного суда, спился, умер пять лет назад. А жена у него Любка Житецкая. Помнишь, с тобой когда-то за одной партой сидела? Тоже спилась. Два сына у них, и оба – наркоманы…

– Какой кошмар! Да что у вас тут делается?

– Да то же, что и по всей России… Лидка Кудышкина до сих пор преподаёт в нашем техникуме. Мишка Огурцов работает сварщиком. А Серёжка Семёнов где-то там на канале электриком.

Захаров слушал её, смотрел на глубокие морщины худого лица, на неухоженные руки, заметил, как она ёжилась от холодного ветра – и жалость зашевелилась в его сердце. Он купил у проходившей мимо них торговки самый дорогой пуховый платок и накинул его на плечи Татьяны.

– Это тебе на память о нашей встрече.

– Да ты что!? Такая дорогая вещь…

– И не спорь, не обижай меня. Прошу.

– Ну… тогда спасибо тебе огромное. Я бы за такую цену никогда не купила, – и она поцеловала его в щёку.

Объявили посадку. Захватив поднос с рыбой, они пошли к вагону. В бумажнике Захарова лежала немалая сумма, он очень хотел дать Татьяне денег, чтобы она не стояла тут, не мёрзла. «Но она их, скорее всего, не возьмёт, – подумал он, – да и эта выходка может оскорбить её».

– А как Раиса Ивановна, наша классная? Жива?

– Жива. Но у неё был недавно инсульт, она очень плохо передвигалась. Теперь она в Волгограде у дочери. Как сейчас – не знаю.

– Поезд отправляется, заходите в вагон, – послышался голос проводника.

Юрий передал поднос Татьяне и, вздохнув, сказал:

– Увидишь наших, всем от меня привет и наилучшие пожелания…

Подгоняемый проводником, он поцеловал замёрзшую холодную руку Татьяны

и поднялся в тамбур. Вагон вздрогнул, и сердце Захарова трепыхнулось и защемило. Его детская любовь стояла со своим неразлучным подносом и тихо всхлипывала. На её плечах красовался большой белый пуховый платок. Вдруг Татьяна рванулась к закрывающейся двери, и он услышал её последние слова:

– Юрочка, спасибо тебе за всё! Слышишь, за то, что ты был в моей жизни!..

…Не снимая куртки и фуражки, Захаров в одиночестве сидел в своём купе. На столике лежала книга. Читать её не хотелось.

Дорога утомляет, особенно если это – дорога жизни.