Леонид ТАТАРИН. Сожгли крейсер

Очерк

Патагонский шельф от устья реки Ла-Плата к югу почти до самой Антарктиды очень богат рыбой. Начиная с 1964 года наши промысловые суда начали активно осваивать этот район. Мне там пришлось работать несколько рейсов продолжительностью по 8-9 месяцев. В разгар лета, с декабря по март месяц, погода там, как правило, стоит великолепная, рыба ловится по потребности, заработки отличные. Правда, иногда бывает, что за 20-30 минут ветер меняется от полного штиля до урагана. Приближение такого сюрприза опытные капитаны и внимательные штурманы начинают замечать за 2-3 часа по линии записи на ленте барографа: атмосферное давление начинает сначала полого падать, потом резко поднимается на несколько минут вверх и снова резко падает – на барограмме вырисовывается «зуб урагана».

Морские птицы, которые обычно стаями вьются за кормой траулеров в ожидании отходов от обработки рыбы, улетают в сторону берега, красные пятна антарктической креветки «криль» уходят на глубину, куда-то пропадают пингвины и кашалоты, которые обычно ныряют у самого борта. Тут уж начинается на море такое, что рыбаки предпочитают выбрать тралы. Кто стоял на швартовых у транспортов – разбегаются. Всё крепят по штормовому. Такая свистопляска продолжается 1-2 часа. Потом ветер снова почти мгновенно утихает, Только пологие валы мёртвой зыби около суток напоминают о том, что был ураган. Опять начинают тралить, продолжается обычная промысловая работа.

В феврале 1968 года я работал в этом районе вторым штурманом на БМРТ «Белинский». Как-то в конце моей дневной вахты, когда появились первые признаки приближения такого шторма, мимо нас проходил транспортный рефрижератор «Карл Линней» из Калининграда. Для нас он доставил почту, продукты, снабжение. Но остановился он рядом с нами только на один час, чтобы мы шлюпкой забрали своё имущество, а ему надо было спешить к острову Южная Георгия – доставить снабжение какому-то научно-исследовательскому судну. Капитан поручил мне сходить на шлюпке:

– Надеюсь, за час всё получите, а здесь поднимем шлюпку вместе с грузом на борт. До шторма управимся. Только не задерживайтесь.

Четверо матросов, моторист быстро надели спасательные жилеты, боцман и бригада добытчиков спустили шлюпку. В последний момент в неё прыгнул первый помощник капитана – комиссар. Море абсолютно спокойное. Тишина. Даже не слышно обычного крика чаек, бакланов, альбатросов.

Через пять минут мы уже были у борта «Карла Линнея». По штормтрапу поднялся только комиссар – получить какие-то свои документы и попутно заменить несколько кинофильмов. С транспорта нам быстро и аккуратно погрузили наше снабжение, но комиссар задержался минут на тридцать. Когда он спускался в шлюпку, за ним спустился невысокий коренастый мужик лет под шестьдесят. По штормтрапу он не спускался, а буквально бежал – видно было старого, опытного морского волка. Заранее наш капитан не предупредил меня, что к нам придёт пассажир, но уже начал задувать свежий ветер, небо покрылось чёрными, мрачными тучами и некогда было выяснять кто это и почему спускается к нам без разрешения капитана.

Когда мы подошли к борту БМРТ, ветер трепал нашу шлюпку, как злобный полкан мелкую шавку. Чтобы не рисковать людьми при подъеме шлюпки, так как на промысле уже были случаи, когда в штормовую погоду шлюпки с грузом обрывались и люди сыпались в воду, я заставил всех подняться на борт по штормтрапу. В шлюпке остался я сам на кормовых талях и один матрос – на носовых. Подняли шлюпку без особых проблем, если не считать того, что пару раз нас прилично шмякнуло о борт, и, конечно, мокрые оба с ног до головы.

Пока мы бегали в парилку согреться – хоть и лето в разгаре, но температура забортной воды не поднималась выше +12⁰С, комиссар разобрал почту. Я получил несколько писем и посылку от жены. Ураган к этому времени утих, побушевав пару часов. За 20 минут до полуночи позвонил третий штурман Ваня Белашов:

– Пора собираться на вахту.

Зашёл на мостик, ознакомился с обстановкой, распоряжениями капитана, принял вахту. В рубку зашла технолог рыбфабрики Алевтина Правосудова:

– Рыбы хватит до утра. Старпом заступит на вахту, пусть поднимет тонн 15 свежей рыбы часам к шести.

И к третьему штурману:

– Ваня, когда мы с тобой целоваться будем?

– Аля, называй вещи своими именами. Но для этого у тебя хватает молодых – вон какие «секачи» кругами возле тебя ходят!

Тут уж я прервал их любезности:

– Вроде мостик не лучшее место для решения любовных проблем. Идите отсюда.

Со смешками и шуточками они ушли с мостика. Около часа ночи второй механик попросил «добро» на остановку главного двигателя. К этому времени волна стала заметно ниже и мы легли в дрейф, включив два красных огня вместо топовых фонарей. Рулевого матроса я отпустил в рыбцех, помогать обрабатывать рыбу, а сам вышел на крыло мостика, наблюдать за окружающей обстановкой.

Ветер совсем утих, видимость отличная. Только крупная зыбь слегка покачивает наш траулер. Почти в зените яркими алмазами сверкает созвездие Южный Крест. У борта начали нырять пингвины, недалеко над водой показался шумный выдох кашалота. Со стороны шлюпочной палубы подошёл пассажир, которого я доставил на шлюпке с «Карла Линнея». Познакомились – капитан-наставник по военно-морской подготовке, которого недавно направили в нашу базу тралового флота, капитан первого ранга Александр Александрович Рубцов.

Он оказался очень интересным человеком. Сразу разрешил называть себя Сан Санычем. Участник войны на Балтике. Умело, интересно и с видимым удовольствием рассказывал о своих военных приключениях, о службе после сорок девятого года в должности военно-морского атташе при нашем посольстве в Пекине. Сдав вахту старпому в четыре утра, я пригласил Сан Саныча и второго механика Витю Поликарпова ко мне в каюту на «рюмку чая». В посылке, которую жена посылала мне к Новому Году, оказалась бутылка хорошего коньяка – пришлось отметить этот праздник с опозданием. Сан Саныч рассказал интересный эпизод из своей жизни.

Когда наши войска после четырёх дней жестоких боёв захватили город Кёнигсберг, оказалось, что почти весь центр, жилые дома – разрушены до основания, сожжены бомбами с напалмом. Это постарались английские бомбардировщики в одну из ночей. Погибли в страшных мучениях несколько сот тысяч мирных жителей – женщин, детей, стариков, которые не имели никакого отношения к военным преступлениям фашистов. Это преступление западных демократов и борцов за права человека стоит в одном ряду с атомными бомбардировками Хиросимы и Нагасаки – ведь англичане ничего не делали без согласия США.

Самое интересное, что во время бомбардировки Кёнигсберга не пострадал ни один военный объект. В то время уже было известно, что этот город после войны достанется Советскому Союзу, а западная часть Берлина отойдёт «демократам». Вот они и не стали бомбить Берлин, не тронули военные объекты Кёнигсберга – авось фашистам удастся устоять в этом аду! Кроме того, не секрет, что фактические хозяева большинства немецких заводов, особенно военных, находились в США и в Англии, имели очень сильное влияние в правительствах и военных штабах этих стран, имели возможность управлять полётами бомб и снарядов. Ну, а жилые дома вместе с людьми, на всякий случай, уничтожили, чтобы хоть чем-то напакостить братьям-славянам. Да и, при случае, – вдруг удастся спихнуть вину на тирана-Сталина, – когда-то тигр обязательно умрёт! И уж тогда осёл сможет лягнуть его.

У причала судостроительного завода в Кёнигсберге нам достался в качестве трофея совершенно новый, только что построенный крейсер, названный в честь какого-то немецкого адмирала. Его фашисты не успели увести и не смогли взорвать. Сан Саныч, тогда капитан второго ранга, был назначен старшим офицером на этот крейсер. Наше командование приняло решение перегнать его в Ленинград, установить вооружение и ввести в состав военно-морского флота СССР.

Война закончилась и на завоёванные немецкие города, как мухи на мёд, набросились штабные офицеры, интенданты, всякого рода проходимцы, которые во время жестоких боёв отсиживались в тылу, а теперь вырвались в первые ряды – и мы пахали! Мы тоже кровь проливали! Теперь имеем право! Хватали они, конечно, каждый в силу своих возможностей. Сталин, который, как отмечают все объективные историки, был очень скромным человеком в смысле личного потребления, не терпел мародёров. Он вынужден был создать специальные заградительные отряды, которые на границе отнимали у мародёров всё, не обращая внимания на любые звёзды на погонах.

Среди военных в то время ходила байка (но, скорее всего, описание реального факта), как один такой «герой» в звании генерал-полковника пытался протащить несколько вагонов награбленного в Кёнигсберге добра. Когда его вагоны задержали, он под надуманным предлогом прорвался каким-то путём к Сталину. Закончив доклад, вроде, между прочим, обратился:

– Товарищ Сталин, разрешите, пожалуйста, мне провезти из Кёнигсберга немного моего имущества?

– Напишите рапорт. – Прозвучал спокойный ответ.

– Вот он у меня готов! – Генерал подал листок, заранее положенный в папку с докладом.

Сталин, не читая, написал резолюцию и отдал листок обратно. Рассыпаясь в благодарностях и кланяясь, пятясь задом, сияющий проситель выскочил в приёмную. Там он решил прочитать – что же написал Сталин? Поперёк бумаги, синим карандашом, твёрдым почерком было написано: «ОТДАЙТЕ ПОЛКОВНИКУ ЕГО БАРАХЛО. СТАЛИН». Подумав о простой механической ошибке, он, не сообразив более глубоко, что Сталин дал ему маленький шанс самому решить свою судьбу, ринулся обратно в кабинет:

– Товарищ Сталин! Вы ошиблись! Я не полковник, а генерал-полковник!

Поняв, что выбор сделан, внимательно посмотрев в глаза офицеру, Сталин сказал:

– Я не ошибся. Вы свободны, товарищ полковник.

Вот в такой обстановке перегон большого корабля из Кёнигсберга в Ленинград для многих ловкачей показался тем игольным ушком, в которое собирался пролезть верблюд, как в библейских притчах.

Командиром крейсера был назначен капитан первого ранга, который, залечивая старые раны, находился в госпитале и собирался прибыть на корабль в день отхода. Вся подготовка к переходу легла на Сан Саныча. За пару дней до отхода на корабль прибыл адъютант коменданта города:

– Генерал приказал принять на борт корабля для доставки в Ленинград группу офицеров с личными вещами.

– Это я могу исполнить только по письменному приказанию.

Адъютант ушёл и через час вернулся с приказом на официальном бланке с печатью и подписью коменданта. Надеясь, что пассажирами будут молодые офицеры, отправляющиеся в Союз с тощими чемоданами, которым достаточно будет койки в кубрике, – на крейсере можно было разместить до тысячи человек, – Сан Саныч выглянул в иллюминатор и увидел на причале вереницу грузовиков, горы всякого хлама. Положив бумагу в карман кителя, поехал с адъютантом в комендатуру, попытался объяснить генералу, что нельзя захламлять боевой корабль. Но генерал, не имея возможности и желания вникать во все особенности военного корабля, резко оборвал офицера:

– Исполняйте приказание!

Сан Саныч поехал в госпиталь к командиру крейсера. Тот, выслушав внимательно, поняв ситуацию, матюкнулся:

– Ничего не поделаешь – эти крысы везде пролезут без мыла… придётся исполнять. Но держись разумных пределов. Следи за безопасностью корабля и береги людей. Укладывайте грузы на палубе так, чтобы в море, если заштормит, можно было всё это барахло сбросить за борт. Если погода будет хорошая и всё доставим в Ленинград в сохранности – получим по ордену. Не получится – будем иметь по выговору, может быть по звёздочке с погон снимут. Меня пока врачи не отпускают, но к отходу я обязательно буду на борту!

Прибыв на корабль, Сан Саныч увидел, что портальные краны завода полным ходом ведут погрузку на бак и на корму крейсера всякого хлама, огромных ящиков, мебели, на палубе уже стояло несколько немецких легковых «Виллисов», «Мерседесов», «Хорьхов». Горами этого добра завалены и брашпиль, и кнехты, и швартовы, и пожарные проходы.

Деловые, юркие старшины и солдаты по-хозяйски распоряжаются на палубе, накрывают это всё брезентами, обвязывают концами. Попытавшись остановить эту вакханалию, понял, что это бесполезно. Поднявшись к себе в каюту, вызвал старших офицеров, объяснил ситуацию, приказал вахтенному офицеру объявить аврал и всё лишнее, что мешает, сбросить прямо на причал. В каюте было жарко – июль месяц – снял китель и повесил его на спинку стула. Послышались звонки громкого боя – аврал! Поднялся в боевую рубку, вышел на крыло мостика, чтобы лично руководить экипажем.

В это время увидел, что портальный кран переносит с берега грузовую сетку с бочками. Подумалось – заботливые снабженцы решили обеспечить машины своих хозяев немецким бензином – корабль большой, довезёт! Один строп сетки вдруг оборвался – бочки посыпались с высоты на палубу. Одна ударилась о кнехт и – взрыв! Горящий бензин потёк по палубе, пламя мгновенно охватило всю гору хлама. Объявили пожарную тревогу, попытались тушить пожар водой, но все пожарные рожки на палубах оказались завалены грузом. Несколько шлангов удалось подключить к рожкам в коридорах, но пользы от них никакой.

Сан Саныч сам выбежал на палубу, попытался организовать сброс груза на причал и за борт в воду, но начали взрываться другие бочки с бензином, горящий бензин начал проникать на нижние палубы. Во время очередного взрыва что-то ударило его по голове и он потерял сознание. Очнулся на второй день в госпитале на больничной койке, весь в бинтах. Сразу обратил внимание, что на окнах решётки, а в дверях стоит солдат с автоматом.

Как только он заметил, что раненый пришёл в себя, сразу позвал офицера. Вошёл молодой офицер в звании армейского капитана – следователь военного трибунала. Он объяснил:

– Вы арестованы, как главный обвиняемый в уничтожении нового крейсера. Корабль полностью сгорел. Есть жертвы – умерли от ожогов два офицера, размещавшие груз на палубе и один матрос из экипажа.

Начался допрос. На все мои объяснения, что у меня был письменный приказ коменданта города, реакция одна – покажите этот приказ! Адъютант, который приносил мне приказ, заявил, что он содержание пакетов не имеет права читать и не знает, о чём там было написано. Комендант города объявил, что он много бумаг подписывал в тот день и не может помнить их содержание. Оказалось, что командир крейсера, которому я показывал приказ в госпитале, умер и не сможет подтвердить мои слова. А бумага сгорела в моей каюте на крейсере.

Положение для меня сложилось – хуже некуда. Мне светило, как минимум 25 лет тюрьмы. Через месяц окончательно зажили мои ожоги и наконец назначили судебное заседание военного трибунала. Когда я услышал предложение военного прокурора – 25 лет колонии строгого режима – мне стало дурно. Мне предоставили последнее слово. Я опять начал объяснять трибуналу, что у меня было письменное приказание коменданта города на официальном бланке с печатью и подписью генерала.

– Где эта бумага? Покажите нам её! – с надрывом и злостью чуть не прокричал председатель трибунала.

– Бумагу я положил в правый нагрудный карман кителя. Китель повесил на спинку стула в моей каюте, и он сгорел вместе с крейсером…

Но тут неожиданно поднялся в зале мой вестовой, старшина второй статьи Горобец:

– Товарищ командир! Не сгорел ваш китель! Убегая с корабля, я захватил его с собой!

Тут уже взвился следователь трибунала:

– Почему ты раньше молчал? Где этот китель?

– Так вы ж меня раньше не спрашивали про китель командира. Он у меня в казарме. – Весь экипаж нашего крейсера после пожара был размещён в береговые казармы.

Следователь с двумя автоматчиками взяли Горобца под стражу и вместе с ним поехали в казармы. До их возвращения все сидели молча, не выходя из зала. Я сам сидел, как на горячих угольях. Наконец следователь с Горобцом вошли в зал заседаний трибунала. Положили мой китель прямо на стол, перед председателем. Он молча открыл правый нагрудный карман – у меня даже во рту пересохло от волнения и в глазах потемнело:

– Вот эта бумага. Официальный бланк комендатуры, печать, подпись генерала.

Эти слова я слушал, словно в бреду. Посоветовавшись с членами трибунала, председатель объявил торжественным голосом, в котором слышалось явное облегчение:

– В связи с вновь открывшимися фактами трибунал принял решение – уголовное дело в отношении Рубцова Александра Александровича в связи с гибелью крейсера прекратить. Вернуть ему все награды и воинское звание капитана второго ранга. Из-под стражи освободить.

И уже простым, неофициальным голосом доброго старика:

– Александр Александрович, надевайте свой китель. Вы свободны.

Я надел китель, подошёл к старшине второй статьи Горобцу, обнял его, не находя слов для выражения моей радости и благодарности.

Потом я хотел помочь ему поступить в военно-морское училище в Ленинград, но он сказал, что хочет поступить в юридический институт в Киеве. И в этом я ему помог. Сейчас он работает адвокатом в Киеве. Мы с ним дружим семьями, часто переписываемся, бываем в гостях друг у друга.

А в отношении коменданта Кёнигсберга было возбуждено уголовное дело. Его лишили воинского звания генерал-майора, всех наград и посадили на 25 лет. Но после 53-го года он, вроде бы попал под амнистию и вышел на свободу.

Сан Саныч почти шесть месяцев пробыл на промысле, переходя с одного траулера на другой. Потом ещё почти десять лет он работал у нас в «Тралфлоте» на должности капитана наставника, пользовался большим уважением среди моряков.