Игумен ВАРЛААМ (БОРИН). Спонсор

Рассказ

– Спонсор!.. Спонсор приехал!.. – шептались в храме бабульки, ловко подхватив заграничное словцо. – Поможет хоть батюшке немного. А то ему ещё колокольню щукатурить… Спонсор…

Как же не любил отец Григорий это слово! То ли дело благотворитель! И ведь смысл, по сути-то, разный. Благотворитель творит благо – в любом виде. Денег ли жертвует, облачения ли покупает или утварь для храма, да те же продукты или кагор. А спонсор? Деньги! Только деньги! И ещё раз деньги! Дух времени… Ну а если сказать честно, то батюшка рад был и деньгам, то бишь этим самым спонсорам. Хотя в душе благодарил Бога, что они его не избаловали. Потому как двум господам служить до сих пор никому не удавалось.

Андрей Михайлович выглядел как самый настоящий спонсор. Машина – ого-го, целый сарай на колёсах. Чёрного, конечно, цвета с чёрными же литыми дисками. Короткая стрижка, кожаная куртка, холёные пальцы, не знавшие ни черенка лопаты, ни молотка, а только дорогие сигареты, в золотой оправе очки. Запах изысканного одеколона, который долго благоухал в доме… Если Михалыч приезжал и уезжал, когда Ксении не было, то, вернувшись домой, матушка первым делом чувствовала тонкие ароматы и, сразу же определив, кто был в гостях, шутливо спрашивала:

– Что за красавицы посетили нашего любимого батюшку?

– Миха-алыч, – просто отвечал батюшка любимой матушке и продолжал заниматься своими делами.

Короче говоря, не только осанка, но и сама атмосфера вокруг, выдавала в Миронове солидного человека. Михалыч таковым и был, хотя все, кто знал его, обращались к нему по-братски, именно так – только по отчеству. Даже отец Григорий, иногда.

– Вот, отче, – делился Миронов переживаниями, добравшись до ставшего родным храма и встав перед аналоем с крестом и Евангелием, – опять не справился с собой. Озлобился. Не могу принять своих близких, полюбить их.

– Любить-то любите, конечно. Только не совсем так, как хотелось бы, наверно, – утешал батюшка.

– Не знаю, как можно такое отношение назвать любовью, – не принимал утешения Миронов. – Никого видеть не хочу!.. Как так можно, – пустился он в «наступление», – говоришь человеку, говоришь… Ведь добра желаешь… Всё же опыт жизненный есть!.. Ничего не слушают!

– Так ведь никого не интересует чужой жизненный опыт, Андрей Михайлович. Всем хочется свой иметь. А как он достигается?

– Только своими ошибками.

– Вот видите. Всё знаете. Чего же кипятиться?..

– Приехал сын в гости, – наболевшее, как кипяток в самоваре, требовало выхода и Михалыч продолжал. – У него заболел зуб, щека даже опухла. Пойдём, говорю, к хорошему стоматологу, он всё сделает в лучшем виде. Пошли к Коле, он посмотрел. Предложил удалить зуб, чтобы воспаление убрать. Позвонила сноха, сказала, чтобы он у нас ничего не делал, летел домой. Она сама в клинике стоматологической работает, администратором… Вчера три зуба удалили под общим наркозом!.. Ну что может администратор понимать?! – возмущение Миронова вновь начало набирать обороты.

– Ей спокойнее, когда муж рядом и у знакомых врачей лечится.

– Но она сама же не врач! Зачем лезть туда, где не понимаешь!..

– Андрей Михайлович, но она же хотела как лучше.

– Вот именно. А получилось, как всегда!

– Бог и намерения целует – приветствует, значит. Нам тоже надо учиться. Поэтому вам ничего не остаётся, как простить сноху.

– Да я уж простил… Но зачем она фото прислала, где Санька лежит в кресле под наркозом, без сознания. Распластанный!..

– Ей трудно одной понести эти скорби. Она с родителями мужа поделилась.

– Ага! Чтобы у матери инфаркт случился!.. У Ларисы сразу давление подскочило… Я говорил Сашке, давай Коля тебе всё сделает. Он был военным хирургом, огромный опыт имеет!.. Теперь три зуба удалили! Да ещё под общим наркозом.

– Андрей Михайлович, а может, так оно лучше? Удалил бы Николай Дмитриевич Сашке зуб, потом вдруг осложнение какое-нибудь началось… И все были бы виноваты: вы, Коля, Лариса. А так… Ну три зуба…

– Да его же развели! Клинка платная. Три зуба дороже, чем один. Коля говорил, что нужно один удалять, а остальное можно полечить.

– Может, они перестраховались. А может, уже дальше воспаление пошло. Зато вы теперь не виноваты.

– Да, это я понимаю, – Михалыч был полностью согласен с отцом Григорием, хотя несогласие сына лечиться по плану отца в глубине души его ещё волновало. А роль невестки казалась чуть ли не преступной. – В клинике она работает, стоматологической!.. – будто передразнивал он её. – Администратором!..

А сам Миронов работал... О, это целая история! История жизни одного, отдельно взятого человека на фоне истории страны. История общих побед и частных поражений. На различных фронтах. В том числе и военных.

После окончания обычного технического вуза Михалыч попал в армию, там и остался. А там, то есть именно тогда, началась афганская кампания. О «горячих точках», в которых ему доводилось бывать, офицер инженерных войск Миронов рассказывать не любил. Показывать напускное геройство, годы спустя, слишком дёшево. Рассказывать правду о службе сапёров? Кому она теперь нужна! Да и раны сердечные бередить – занятие не из лёгких. Хотя прошедшее и не вычеркнешь. Оно будто и прошло, но не исчезло бесследно, не улетучилось, как летнее облако, растворившееся в синих небесах. Оно лежит в душе неким грузом, иногда тяжёлым, иногда радостным, в зависимости от того, что и как вспоминается.

– В своей жизни я пережил много всего, – однажды после литургии, сидя с батюшкой на кухне, вспоминал Андрей Михайлович. – Развод с первой женой, Афганистан, увольнение из армии, безденежье, смерть отца, теперь смерть матери, от чего до сих пор отойти не могу... Но самым страшным для меня было – развал Советского Союза, – глаза Михалыча заметно покраснели.

Матери Миронова было уже за девяносто и сам он был далеко не мальчик, но в душе оставался тем же Андрюшкой, каким был в детстве, и как до конца своих земных дней называла его она. Последние годы он навещал её каждый день, за редким исключением, и, потеряв её, не мог привыкнуть к тому, что не услышит её голос по телефону, не поедет на квартиру, где она прожила последние тридцать лет жизни и откуда уносили в последний путь всея земли отца. Теперь уносят из ритуального зала... Хорошо отец Григорий приехал на отпевание. И до этого причащал её, соборовал. Может, он остался на земле самым близким и даже родным Михалычу человеком?..

Когда у батюшки были именины или в другие праздники, собиравшие гостей за столом, Миронов, поднимая бокал за духовного своего отца, говорил один и тот же тост: «У меня хоть и одна извилина – и та от фуражки, но я хочу пожелать вам, отче, Божией благодати, долгих лет жизни и богатырского здоровья, чтобы у вас хватило сил на окормление нас, мерзавцев и негодяев». Говорил он это с каким-то лёгким юмором и, в то же время, вполне серьёзно. Поэтому тост вызывал у слушающих и улыбку, и глубокий отклик в душе.

– Мы служили, воевали, выполняли свой долг перед Родиной. И вдруг оказались никому не нужны! Никому!..

Миронов едва скрывал боль, вновь ожившую в душе и надрывающую её. В его скорбно-патриотических словах не чувствовалось никаких политических мотивов, хотя и офицером Советской армии, и членом единственной партии он был честным. Не ради карьеры, ни по каким-то особым убеждениям, так полагалось. Он шёл по жизни обычным путем, каким шло большинство.

Ощущение ненужности, которое с тех пор подспудно сопровождало Миронова всю последующую жизнь, усилилось через несколько лет после этого самого развала в связи с совершенно неожиданными обстоятельствами. Несмотря на объявленную независимость всех республик прежнего Союза и даже явное разделение, в сознании большинства людей этого разделения ещё не произошло. Особенно у российских офицеров, проходивших службу в других странах СНГ.

– Вызвал нас командующий округом генерал Русаков Вадим Алексеевич – красивый мужик, высокий, подтянутый – говорит: «Мы всю жизнь служили одной Родине, одному народу. Теперь нас заставляют принимать гражданство страны, которой никогда не существовало и которая без России не проживёт! Учить мёртвый язык, на котором никто не говорит, разве только в глубинке, в глухой деревне!.. Какое гражданство может быть у нас, кроме своего, российского?! Подчиняться министру обороны, который и настоящим военным не был?.. Не бывать этому»!.. Как грохнул кулаком по столу, аж графин с водой повалился. «Я увольняюсь! – сказал он. – Кто со мной»?.. Процентов семьдесят, наверное, офицеров встали и вышли. Написали заявление об увольнении. Я тоже написал...

Из армии Миронов уволился полковником бывшей советской республики, в которой служил в то время, и, оставшись подполковником российской армии, поскольку приказа российского министра, подтверждающего более высокий чин, не дождался. До двадцатилетней выслуги не хватило года, поэтому, вернувшись в родной город, оказался без средств к существованию. Благо, друзья и знакомые не оставили без поддержки, и через некоторое время, сменив одну-две работы, Миронов стал директором бензоколонки. Хозяином был человек из столицы, а всем техническим процессом руководил Михалыч. Поставка бензина с нефтебазы, чистка цистерн, работа с операторами и всё прочее. Там, на заправке они и познакомились с отцом Григорием.

Автомобилистом батюшка был неважнецким. Пока не загремит где-то или не застучит, на сервис не поедет. Масло даже забывал поменять вовремя. Но всё же, так или иначе, делать это приходилось. Тем более бензин заливать. Не заправишься, не поедешь! Как-то в магазине, встретившись с Мироновым, разговорились. Андрей Михайлович неожиданно стал жаловаться, что надоели бумаги, писанина постоянная, ему, как бывшему армейскому офицеру, такая деятельность совсем не по сердцу.

– Бросить что ли всё, – неожиданно сказал он, – да уехать куда-нибудь в деревню, к храму поближе.

– Да что вы, – «не благословил» отец Григорий, – честные люди и в городе нужны.

Они уже сидели в крошечном кабинете Михалыча, отгороженного стеклянной перегородкой от помещения, где сидела женщина-оператор, и пили чай. У обоих было такое ощущение, что они знакомы давным-давно. Миронов тут же бегло рассказал о своей жизни и выказал желание приехать в храм к отцу Григорию.

– Приезжайте, конечно, Андрей Михайлович, – искренне пригласил батюшка и почувствовал, что храм приобрел ещё одного прихожанина.

После нескольких приездов на службу Миронов начинал разговор – на исповеди ли, так ли – одними и теми же словами:

– Выезжал из дому, на душе тяжесть и мрак. А чем ближе к храму, тем легче. Еду и чувствую, улыбаюсь... – и Михалыч расплывался по-детски счастливой улыбкой, будто он в самом деле был тем Андрюшкой, который летом бегал босиком на речку и смотрел, сколько окуньков вытащит его отец и сколько дядя Ганя.

Братья Гавриил и Михаил воевали на разных фронтах Великой Отечественной. Один дошёл до Берлина, другой встретил Победу в госпитале. Но в родную деревню – вот ведь его величество случай (который есть промысл Божий) – вернулись в один день. Деревенские – особенно бабы, не дождавшиеся своих мужей с фронта, – поговаривали, мол, отсиживались где-нибудь в тёплом месте братцы наши, пережидали, а теперь вот и вернулись…

Со временем в жизни Миронова произошли новые существенные изменения.

Уезжали отец Григорий с матушкой Ксенией в отпуск, навестить детей и внуков. Приехали через две недели. Звонит Миронов и говорит:

– Отче, я с работы ушёл.

– Как так? Почему? – отец Григорий привык к тому, что в городе можно зайти к Михалычу в крошечный кабинет за стеклянной перегородкой, перевести дух, выпить чаю. Да и заправиться бесплатно – дело немаловажное. Тем более директор всегда сам напоминал о необходимости этого мероприятия. «Бак должен быть всегда полным», – говорил он. И если до его полноты не хватало всего литров десяти, Михалыч уговаривал отца Григория заехать и заправиться, даже если его самого на рабочем месте не было.

– С хозяином поругался. Не выдержал... Придирки бесконечные, претензии, подозрения. Я у него ни грамма горючего не украл. Мне и без того хватало.

– Куда теперь? Есть намётки на другую работу?

– Нет. Как из армии уволился в одночасье, так и здесь... Приехал хозяин с проверкой. Начал докапываться. Я вспылил и заявление на стол. Он сразу подписал.

– Видимо, ждал этого. У вас же в последнее время натянутые отношения были. Может, даже специально спровоцировал.

– Да, по всей видимости, ждал. И спровоцировал. Но я не жалею...

Через некоторое время пришлось продать Гелендваген, купить подержанный Форд. Начали привыкать жить на зарплату жены. Благо, Лариса не роптала.

Друзья пытались устроить на какую-нибудь подобную работу, но один из приятелей, тоже директор частной бензоколонки, хотя и предлагал генеральному директору фирмы, на которой работал, кандидатуру Миронова, сказал:

– Михалыч, ты как подбитый летчик... Тебя не возьмут.

Что и произошло.

В неспешных поисках и ожиданиях минуло почти два года. Вдруг Андрей Михайлович звонит отцу Григорию и торжественно говорит:

– Батюшка, я на работу устроился.

– Вот как! Поздравляю! Генеральным директором?

– Почти... Разнорабочим в роддом.

– Ого! Серьёзный шаг!..

– Вожу на тележке обед с кухни по отделениям. Грязные простыни, старые матрасы...

Такой поворот в деятельности Михалыча не был совсем неожиданным для отца Григория. Иногда в разговорах он говорил Миронову, что есть, мол, много работ не престижных, малооплачиваемых, но полезных. Во-первых, для тела и его физического состояния. Во-вторых, для души. Миронов никогда не отрицал полезности такой работы, но никогда и не соглашался. Единственное о чём он говорил, что не сможет быть охранником, сидеть сиднем целыми днями и открывать ворота.

– Это не моё, – заключал он. – Дома сидеть – тоже не вариант. Сегодня рюмочку примешь от уныния, завтра, так и спиться недолго.

Отец Григорий был очень рад за Михалыча. Всячески поддерживал его. Считал, что такой поступок – устройство на тяжелую и совсем не престижную работу – характеризует его не только как настоящего мужчину, но и как духовного человека. Получать небольшую зарплату – дело не хитрое, тем более, когда на высокооплачиваемую не берут. А вот быть независимым от мнения окружающих, которые никак не могли поддержать Михалыча в его выборе, говорило о настоящих ценностях, занявших в его душе первое место.

Лариса, однако, так не считала, думала, что это какая-то блажь нашла на Андрея. Хочет кому-то что-то доказать. А кому это надо?.. Поработает маленько, повыпендривается и устроиться на нормальную должность. Через год работы «водителем» тележки ему предложили перейти на склад заведующим.

– Нет, – спокойно и решительно, по-военному, ответил Миронов. – Я уже наработался начальником! С меня хватит.

А рассказывая об этом отцу Григорию, добавил:

– Гордыня опять попрёт... Опять командовать начну. Нет уж! Лучше возчиком останусь… тачку катать буду. За год сбросил пятнадцать килограмм, стройный стал, – провёл он по месту, на котором когда-то была вполне выдающаяся «трудовая мозоль».

Отец Григорий вновь поддержал своё духовное чадо, хотя никаких особых слов не требовалось. Уж если чего Михалыч решил, то это окончательно. Однако одобрение духовника для него значило много.

Друзья и приятели Миронова, не могли смириться с его новой трудовой деятельностью. Кто-то сочувствовал на словах и уверял, что всё наладится, а кто-то пытался помочь конкретно. Один из соседей Влад – сын бывшего… бывшего… да кем только не был его отец. В советские времена – председателем облисполкома, во времена постсоветские, как это полагается, – губернатором. Влад тоже был крупной фигурой на областном уровне, а нынешняя его деятельность была связана с жилищно-коммунальным хозяйством. Пригласил он Михалыча к себе в помощники. Свой человек, надёжный, на такого всегда можно положиться. Должность солидная, какая Миронову и полагалась, – директор, зарплата соответствующая. Но хоть предложение и поступило во время застолья, Михалыч разума не потерял и, не раздумывая, отказался. Все гости и, конечно, Лариса были реально возмущены отказом и принялись уговаривать. Андрей Михайлович выслушал все доводы в пользу работы директором молча, сказал твёрдое «нет» и предложил эту тему закрыть.

На следующий день Лариса осторожно заговорила о предложении Влада, на что Михалыч ответил спокойно и обоснованно:

– Ларис, я к Владу не пойду. Это деньги. Большие деньги! Там нужно «распиливать» активы. Я этим заниматься не хочу… Еще в тюрьму сесть на старости лет не хватало. Отвечать ведь за всё должен буду я. Ты будешь носить мне передачки?

– Ну сразу уж и передачки! Работают же люди и на таких должностях. И в тюрьму не попадают.

– Они не попадают, – легко согласился Миронов, хотя мог бы привести немало примеров противоположных. – А я попаду. Мне спокойствие дороже.

Внешне жена согласилась, но недовольство порой в разговорах просачивалось наружу. Об этом она как-то сказала и отцу Григорию, когда тот, будучи в городе по делам, заехал к ним домой.

– Выдумал себе какую-то дурацкую работу, – тихо возмущалась она. – Кому он хочет чего доказать?..

– Нет, Лариса, – не согласился с ней отец Григорий, – и работа эта никакая не дурацкая, а очень даже полезная, и доказывать он ничего никому не собирается. Во-первых, здесь нет ответственности за людей, отвечает только сам за себя. Это некая свобода, которой у Андрея Михалыча никогда не было: ни в армии, ни на заправке. Во-вторых, польза для тела. В-третьих, и это главное, он не встал в позу обиженного и потому стал работать возчиком тележки, как сам называет свою должность, а смирился. Когда же у человека появляется смирение, ему всё равно, где работать и кем.

– Не знаю, с чем он смирился, – возразила Лариса, но с каким-то внутренним не то согласием, не то спокойствием, – всё такой же… как в армии, надо чтобы всё было так, как от считает.

– У сапёров не должно быть ошибок… А вообще-то, думаю, поэтому ему и полезно быть не начальником, а простым рядовым работником. Да и для здоровья же в самом деле полезно!

После этого разговора Лариса к этому вопросу о работе мужа больше не возвращалась.

А Михалыч однажды сказал отцу Григорию:

– Тачку катать – дело однообразное и много радости, прямо скажем, не приносит. Но когда услышу крик только что родившегося ребёнка… Такое в душе поднимается! – он провёл по груди рукой, сделав круговое движение, и засветился улыбкой самого счастливого человека. – Всё же и я причастен к явлению в этот мир новой жизни!..

Дни шли за днями. А если точнее, два дня шли за двумя днями. Потому что два Миронов был на работе, трудился физически, а два отдыхал. Если погода была вполне человеческой, всё шло гладко, ровно, без особых усилий. Если же погодные условия усложняли условия для работы – лил проливной дождь или, хуже того, была гололедица, становилось по-настоящему тяжело.

Миронов просыпался по утрам рано. Выходил покурить, молился, приступал к делам по дому. Иногда, после трудных дней он ощущал в теле свинцовую тяжесть, боль в пояснице. Вспоминал, что ему уже перевалило за шестьдесят и в былую эпоху, когда он рос и служил отечеству, в таком возрасте люди числились пенсионерами и большей частью отдыхали.

Приобрёл статус пенсионера и Андрей Михайлович. Накануне шестидесятилетия собирал документы и справки: где работал, сколько получал. Написал в министерство обороны той республики, откуда ушёл в запас. Писал и в Москву... Пенсионно-оформительская эпопея закончилась тем, что девятнадцать лет службы в армии в рабочий стаж не засчитали и начислили ему минималку.

– Будто я всю жизнь не работал, сидел на шее у государства, а теперь ещё и денег у него требую, – сокрушался Миронов, придя домой.

Раньше в подобной ситуации Лариса упрекнула бы мужа в том, что он вовремя не позаботился о пенсии, не сделал каких-то необходимых шагов, но, видя его подавленность, только посочувствовала.

– Столько лет служил на благо Родины, работал честно... – всё не мог взять в толк Миронов. – Семь тысяч...

И заплакал. Потом вздохнул и добавил:

– Ничего, Ларис, проживем. Деньги – не главное... Видно, мне для смирения Господь попустил.

Деньги, в самом деле, не были главными ни в жизни Миронова, ни в его отношениях с отцом Григорием. Однако, когда перед храмом останавливалась даже уже не большая чёрная, всегда вымытая, внушительных размеров машина, а более скромный бледно-зелёный Форд (впрочем, тоже блистающий чистотой), на приходе все знали – приехал Михалыч, спонсор. Золотые очки, хорошие сигареты, холёные… да нет, руки самые обычные… У него давно сложились дружеские отношения и с мужиками, которые трудились при церкви, будь то кочегар или журналист, приехавший пожить на два-три месяца. Со спонсором всегда можно было поговорить о том о сём, стрельнуть сигаретку, даже посоветоваться. Жизнь Михалыч понимал и был в ней не последним человеком.

Долгое время никто не знал, что Миронов уже не директор, а когда узнали, не могли даже предположить, чем он теперь зарабатывает на кусок хлеба.

Приезжал в храм он теперь реже. И уставал сильно, и на бензин не всегда хватало, хоть и не очень уж дальнее расстояние надо было преодолевать. А приехав, вновь жаловался на себя:

– Близких своих не могу полюбить. Терплю, а скрежет зубов раздаётся.

– Все терпят ваше терпение?

– Да, – немного виновато улыбался Михалыч.

Ему, как всегда, становилось легче уже на подъезде к селу и, когда он входил в храм, с души само собою куда-то исчезал весь груз и она, облегчённая, летела на исповедь, чтобы получить окончательное разрешение от бремени через молитву священника.

После службы Миронов стоял у машины, говорил по телефону, потихоньку курил, ждал отца Григория. Потом они шли в дом батюшки, пили чай, обсуждали новости.

Околоцерковный народ рассуждал о том, что приехал спонсор, настоятель должен поговорить с ним и в это время его лучше не отвлекать.

– Может быть, Михалыч пожертвует... Осень на носу. Батюшке надо уголь на зиму покупать.

– Да, теперь тонна-то не знай уж сколько стоит.

– В том году пять тысяч было.

– Где пять-то! Пять пятьсот!

– Да ну! Значит, в этом году все шесть будет…

А Михалыч, поговорив с батюшкой о своих отношениях с ближними, о роддоме, о благотворном и спасительном влиянии на него вождении тачки, вдруг просто, по-дружески обратился:

– Отче, мне, конечно, неудобно... Но вы не могли бы одолжить мне тысяч десять? Мастер уже приехал, надо бы доделать кое-что по дому, а то зима на носу... Если, конечно, у вас есть такая возможность.