Андрей НОВИКОВ. Тихий свет

ЗАПАХ МИРА

Светится зеленая ограда,

Тени расползаются, шутя.

Розовыми пятками по саду

Мнет растенья малое дитя.

Изнывая в первозданном зное,

Ощущают приступ духоты

Брошенные в марево земное

Синие и красные цветы.

Наблюдай за малышом и робко,

Ощущай библейскую тщету,

Леденцов душистую коробку,

Запах мира, сада красоту.

КРЕСТОМ ОСЕНИВ

Открой деревянные ставни,

Прохладу под вечер ищи.

Земля перемешана с камнем

Крапива у дома на щи.

Здесь твердые помнят ладони,

Нехитрый и бережный труд,

И легкую лодку в затоне,

Где птицы на ветках замрут.

Над дверью прибита подкова,

Но счастье здесь было вчера.

И новая жизнь бестолково

Томится в прихожей с утра.

И дымка, в ней вера и горечь,

И отрок мужской говорок,

В словесном попробует соре,

И взрослым уйдет за порог.

А следом и мне – удалиться,

Июня покой обрести,

В него мне осталось влюбиться,

И лето осталось спасти.

И дождь неожиданный выждать,

В котором дорога суха.

Крестом осенив себя трижды

Под каверзный крик петуха.

МЕЛКИ НА АСФАЛЬТЕ

На асфальте цветными мелками,

Нарисованный домик с трубой,

Неказистый корабль с парусами,

Небосвод небольшой, голубой.

Голенастое дитятко, здравствуй!

Дай вернуться в твой возраст на миг,

У курносого облика странствий,

На лице торжествующий блик.

Простота накануне улыбки,

На качелях взлетает восторг,

И кузнечик играет на скрипке

В пестрой клумбе похожей на торт.

Но упрямое время верстает,

Упрекнув фантазера во лжи,

Мальчуган дураком вырастает,

И зарёванный дальше бежит.

Так какой мы помазаны кровью,

Если гостем случайным в дому,

Вера общая схожа с любовью?

Но противна хмельному уму.

БАШНЯ

Нам достался Господь бесшабашный,

Трудоголик, водитель калек.

Вавилонскую строили башню

Был такой у страны нацпроект.

Он стоял у корыта с цементом,

Он дразнил октябрятским значком.

Осыпалась листва позументом,

И лежала природа ничком.

Шлакоблоки замешивал потом,

И пока вырастала стена,

Польский спирт разбавляли компотом,

И его разливал Сатана.

Он шумерам кидал караваи,

И над ними глумился без слов.

Подъезжали к подножью трамваи.

Доставлявшие новых рабов.

Помолись в производственном цикле,

Непорочный осваивай план,

Будет солнце - серебряный сикель,

Опускаться в дырявый карман.

Так росла до небес без возврата,

Белым камнем над миром сиять,

В окруженье рабочего мата,

Языки и себя забывать.

КНИЖНЫЕ РАЗВАЛЫ

В переходе книжные развалы, лысиной блестящий продавец.

Улица толпою изнывала, выказав терпенья образец.

В переплет попасть души не чая, под обложкой оказаться в миг,

С укоризной головой качая, буквоед невольный и шутник.

Полистав невнятицы беспечной, помусолив пальцами язык,

Свет страниц и жизни скоротечной, только дразнит, манит и дерзит.

Как и ты, я из такой же касты, как тебя ведет меня строка.

Сызмала с изъяном языкастый, выжить чтоб, сойду за дурака.

Путь из букв чарующий и вечный, в сонмище сюжетов заводных.

Ощути со мной толчок сердечный, в типографских знаках выходных.

Не вопрос, что важен вес таланта, хоть бамбук кури, а хоть кальян,

Не отыщешь в чтиве бриллианта безвременья штопая изъян.

Дай мне книгу непрочтенной неги, в той, где запах есть и вкус и звук,

Где в степи горланят печенеги, лица отражают смену мук.

Так иди за мной дорогой страстной и над суетою поднимись,

Чтоб навсегда строкою красной, начинался жизни строгий смысл.

ШКОЛЬНИК

Солнце жарит, в настроенье глупом,

Показав смазливое лицо,

Выжигает на скамейке лупой,

Школьник нехорошее словцо.

Жаждет чадо молодое воли,

Хорошо одно в борьбе со злом:

Он не ловит покемонов в школе,

И бычки не курит за углом.

Но во всем видна первооснова,

Пусть невелико творенье рук,

Тянется дымок с доски сосновой,

Кривизна обугленная букв.

Теменем качает рыжеватым,

И сопит, сосредоточен весь,

Истиной простой и тороватой,

Неприлично лишь ее прочесть.

Полдень тонет в мареве, в подбое

раскаленном, так прими в строку,

Грешное, знакомое, любое

это приобщенье к языку.

ДОЛ

Швыряет полдень на весы небес: где гром, а где прохладу.

Пастух, бегущий от грозы, застывшее у речки стадо.

Огонь и хлябь – благая весть, покуда в напряженье полном

Поток готов в запруду сесть перед раздвоенностью молний.

Они родят лиловый дым, по полю он ползет украдкой.

Куря и смешиваясь с ним, пастух дрожит под плащ-палаткой.

Осмысливая страх и вздор, пугливость вымокших животных,

Достал он красный помидор, лоб утерев ладонью потной.

И дух отчаянно хмельной, среди пернатых и растений,

Качают головой больной кусты в стеклянном оперенье.

И дол, в затишье на испуг явился, первозданно скроен,

Как будто делом наших рук освоен и благоустроен.

У ОКНА

Под чердачными балками где-то,

Жизнь с мансарды острее видна.

Посмотри, ты же черный от света,

Потому, что стоишь у окна.

Тенью – гордый, а профилем – жалкий,

Бытие на текущем счету,

Пахнут остро бензином фиалки,

Небеса предъявят наготу.

Так скажи этой оптике: – Здравствуй,

Потому, что на все времена

Стал невольной причиной контраста,

И душа в черновик вмещена.

Город виден, хранит содержанье,

Хмарь над жестью изогнутых крыш,

И стихию несут горожане,

На работу, а ты промолчишь.

Только к далям бесплотным готовясь,

Отправляешь сиротски мольбу,

Уместив в некрасивую совесть,

И в свою и в чужую судьбу.

ЦЕППЕЛИН

Гляди сыновою любовью на горизонт, где как налим,

Плывя, струи тугие ловит по нашей воле цеппелин.

Подставил смело ветру щеки, над сонностью речных прохлад,

Несвоевременный в итоге, несовершенный аппарат.

Скрипит фанерная гондола, где командор засел птенцом.

Он на какой парад в просторе летит серебряным яйцом?

Нам дерзновенья века любы, подвластен, мил, лубковый сказ,

Играйте ангельские трубы, звени моторами каркас.

Канаты свесились под брюхом, как письмена из узелков,

Гордись страна небесным духом, путь властелинов, он таков!

Мы покоряем раз за разом, простор не осознав предел.

Мечтою в кубатурах газа, судьбой неповторимых дел.

БОГОМАЗ

Моленья предвечерняя волна,

Качается лампада откровенья,

Душа, как прежде, истиной больна,

Истерзанная, с миросотворенья.

Пусть светится от золота оклад,

И в паутине красок римский отрок

Пронзает змия, попирает смрад,

Являя подвиг мировой и кроткий.

Левкас никак не отпускает кисть,

Из чаши дня или из чаши ночи,

Желтком яичным краски занялись,

Отображая перечень пророчеств.

Есть истина сакраментальных фраз,

Есть бытия распавшиеся части.

День нарисует новый богомаз,

Без участи, тоски и сильной страсти.

СЛУЧАЙНОЕ РОДСТВО

Поправь очки со сломанною дужкой, расцвел цикорий, синева зовет.

Из подворотни пахнет свежей стружкой, там кто-то курит, плачет и поет.

В тумане зябком отсырели кровли, не разберу ни слова, хоть убей! .

Взаимное доверье лечат болью, в бессилье оправдаться перед ней.

Тревожат душу у кирпичной кладки, простывший день и краденый арбуз,

Догадываюсь – режут правду-матку, и нож достанут, что козырный туз.

А дальше будет курица от плахи бежать недолго и без головы.

Бродяжий дух, напомнивший о страхе, не вразумит хозяина, увы.

Цепочку пищевую понимая, кунжутным маслом пенится казан,

Событий и поступков связь прямая, навязчиво бросается в глаза.

Но в этом мире, созданном искусно, а дьяволу и в этом повезло,

Причастности мистическое чувство обманывает весело и зло.

Пронзительны родные захолустья, оправданное жизни естество.

Прими же с горькой, просветленной грустью неясное случайное родство.

Еще в руках бутылка с теплым пивом, и далеко оливковое дно,

Банально все окончится обрывом, а в нем и есть спасение одно.

МГНОВЕНЬЕ

Зло, цепко, кадром разграничил

Деревья, зарево и дым.

Бессмыслица фотогенична,

Фотограф этим уязвим.

Под зонтиком – линялой крышей,

Сосредоточен, угловат.

Выходит тень из серой ниши,

Надейся, что надолго, брат!

Мгновенье чиркнет в эпатаже,

В формат замкнется цифровой,

Еще невидимы пейзажи,

Детали в данности живой.

Возникновенье тянет выю

Створ распахнет печаль ее,

И выпадет в периферию,

За явью – инобытие.

ПЕРЕДОВИЦА

ЛЭП чернеют на закате

Среди просеки, к реке

Свет последний солнце тратит,

Исчезая налегке.

Спит ржавеющий бульдозер,

Вахта брошена в тоске,

И душа в анабиозе

На сухом речном песке.

Острый ветер производства

Двинет крана рычаги,

Трудовое первородство

Загудит среди тайги.

И в платке явившись красном,

Крановщица знатна вся,

Миражом скользит прекрасным,

Колыхая телеса.

Жизнь былая с убежденьем

Ставит памяти вопрос,

Тлен мешая с вожделеньем

В лязге тросов и колес.

Снова оживают лица,

Кочегарный запах мест,

А в башке – передовица

С запозданьем мысли ест.

ТИХИЙ СВЕТ

Я встану спозаранку,

Пойму, что день нелеп,

Бычков открою банку,

Нарежу черный хлеб.

Где утро в темя дышит,

И брезжит тихий свет.

Садись, избранник свыше,

На скромный табурет.

И будет стол, поверьте,

Гостеприимно прост,

Так выглядит бессмертье,

За это первый тост.

На середине лета

Зачем такой сарказм,

И неживых предметов,

Несуетный соблазн?

Черна под утро зелень,

Двора угрюмый свод,

Лишь остается верить,

До дрожи: все пройдет!

НОЧЬ

Дует ветер дел заплечных

Буйной голове в висок,

Путь, и тот явился Млечный,

Набекрень, наискосок.

Отчего смертельна свежесть,

И поставлена в вину?

Волки, кровожадно нежась,

Скалят пасти на луну.

Клювы вороны прочистив

Больше очи не клюют,

На душе светло и чисто,

Да и в душу не плюют.

Только чья – то тень святая,

Тает в медленном огне,

Крылья больно вырастают

На истерзанной спине.

Порч и почестей небесных

Узелком связать невмочь,

За слезой простой и честной

Отправляйся в эту ночь.

ХУДОЖНИК

Пиши пейзаж по оргалиту, небритый человек-чудак,

Пока сюжеты не избиты, и вдохновение – просто так!

Оно всегда придет некстати, как только погасили свет.

Средь ночи подскочи с кровати, в трусах, скорее за мольберт!

Каким же озареньем дорог момента полуночный блиц

Среди фанерных переборок, под запах жареных яиц?

Изобрази, средь гор, на блюде, со ртом раскрытым до ушей

Себя, сидящем на верблюде, где сердце – красная мишень.

Держи прозренье в черном теле, рука тверда и не дрожит,

А время вкушено, на деле, огрызком яблока лежит.

Есть в живописца тихой жизни, период сумрачный, когда,

Он, при здоровом организме, боится Страшного суда.

Он ничего не знает толком и горькую с анисом пьет,

И на супругу смотрит волком, а иногда посуду бьет.

Те, первобытные дремоты, его рождает в страхе кисть,

Чтобы души занять пустоты, где краски сдержанно сошлись.

КАПЕЛЬ

Отстучала капель по карнизу,

Возразим же прогнозам, когда,

Снег вокруг ноздреватый и сизый,

Если оттепель – просто вода.

Хмурый день по окраинам бродит,

Грустный холод бежит по виску,

Стало тело подвластно погоде,

Ломота загоняет в тоску.

Лишь толчок отрезвляет сердечный,

Да забор, что кварталом бежит,

И невнятицы выплеск беспечный,

Примирительно миг окружит.

Окружит и печалью короткой,

Отрезвит, обозначив покой,

Аспирин, запиваемый водкой,

Озлобленье болезни глухой.

НЕЗАВЕРШЕННОСТЬ

Гляди на стройку, значит, зорко, в оба, бетонный цепко оценив каркас,

Незавершенность – глупая особа, но держится достойно, без прикрас.

Вот котлован, на самом дне смиренья, в нем техника грустит в параличе,

Татуировкой сизое прозренье у бригадира на крутом плече.

Противный карлик поселился в кране, лицо изображает смену мук.

Над будкой разбежавшейся охраны болтается пустой облезлый крюк.

Сквозняк проект упоминает всуе, капустную с купюр стряхнувши тлю.

В догадках скверных бытие рисует инвестора, надевшего петлю.

Застыл раствор, не пригодился опыт, обеденная скука, колбаса.

Рабочей смены своевольный ропот отправлен непечатно в небеса.

Замазкой зашпаклеван влажный запах, но он везде мистически проник.

Кобель, как день, стоит на задних лапах, непобедимо высунув язык.

Строителей заботы, будто выпас идей, что зодчий воплотить взалкал.

…Из времени любого можно выпасть, сказав, что Бог несчастного толкал.

СЛОН

Скрипел бамбуковый салон,

Под тайской пальмовою крышей.

Но бережно мне серый слон,

Мял спину среди джунглей пышных.

Животный холодок свежей,

По телу шел буддийской вязью,

А лопухи его ушей,

Казались сотовою связью.

Страх мир перевернул вверх дном,

Усердствовал погонщик лихо,

А я лежал живым бревном.

Под этой процедурой тихо.

Но жизнь соединяла нас,

Никем не видимой проводкой,

И солнышка слоновий глаз

Пах крепкой рисовою водкой.

ПРИТИХШИЙ ДВОР

Притихший двор щекочет привкус гари, грузовика дощатый пылен кузов,

Сосед завозит мебель, благодарен, семейные скрепить покупкой узы.

Он на полу считает фурнитуру, крепеж, сверяя с чертежом фабричным,

И гладит по головке дочку – дуру на кухне, в стойком запахе яичном.

С автобусной подножки вечер спрыгнул, считает небо мартовские иды,

В лото играют дети, спины выгнув, копеечной фортуне не завидуй.

Но я – свидетель: есть, однако, ласка, не убежит с топчана день в безделье.

На половицах облупилась краска, нет ссор, но нервы явно на пределе.

Да, я – свидетель этих одиночеств, судеб простых и ординарных жизней,

Таких же, как стандартность наших зодчеств, где в старости и праздники капризней.

Пар из подвала, запах теплотрассы, задворок вид плешив, прямоуголен,

Дождь ест сугробы и критичность массы, в несовершенстве мира копит волю.

РАССВЕТ

Дубеют окна на морозе,

Рассвет вдоль холода реки,

И дремлют в полусонной позе,

У темных лунок рыбаки.

Лишь нежность магниевой вспышкой,

Порою не дает дышать.

Стоишь с термометром под мышкой,

Любить, болеть – тебе решать.

Начало дня еще неволит,

Смотри в окно, ищи слова.

И выходной не обездолит,

На леность предъявив права.

Грустят скамейки с птичьим шрифтом,

Пространство сумрачно разжав.

И ветер пользуется лифтом,

В подъезды шумно забежав.

На илл.: Екатерина Разумная. Антикризисный набор-2012