Юрий СЕРБ. Красовъ, или Честное офицерское. Главы изъ романа
Ардальоновъ и другiе
При жизни Салабинъ не былъ избалованъ встрѣчами съ читателями. Тому было множество причинъ. Первая: то, что Геннадшй не успѣлъ стать советскимъ писателемъ; въ советскiя времена встрѣча автора книгъ съ читателями относилась къ жанру значительныхъ общественныхъ событiй. Проходили онѣ въ концертныхъ залахъ – и по городу Москвѣ, Ленинграду-Петрограду, далѣе вездѣ – развѣшивались крупно отпечатанныя афиши. Самыя знаменитыя имена привлекали вниманiе телевидѣнiя, которое и дѣлало писателей знаменитыми. При этомъ цѣны за снимаемый залъ, какъ и цѣна эфирной телеминуты, не были заоблачными, грядущее бешенство «рынка» ещё мало кто могъ себѣ представить... Но даже любимые народомъ Василiй Бѣловъ, Валентинъ Пикуль и Юрiй Бондаревъ ощущали строгое вниманiе къ себѣ со стороны партiйной критики и партнадзирателей – будущихъ прорабовъ* и завлабовъ** горбачёвщины (и даже историкъ древнекняжеской Руси Дмитрiй Балашовъ ощущалъ, какъ минимумъ, заботу и вниманiе властей). Послѣ 53-го года писателей не трогали, за ихъ выкрутасы или достиженiя летѣли шапки (а не головы) съ главредакторовъ (или съ главъ редакторовъ, но не у всякаго редактора была голова).
Другая причина, почему не успѣлъ Салабинъ, – въ томъ, что ещё студентомъ насмотрѣлся онъ на самовлюблённо-агрессивныхъ генiевъ у себя на факультетѣ, сторонился ихъ, опасаясь заразиться и стать однимъ изъ нихъ, оттого и полагалъ себѣ въ программу такое запаздыванiе. А пробивная способность этихъ генiевъ ему вовсѣ не была присуща, она ему претила.
Послѣ паденiя президента СССР и крушенiя государства наступила оригинальная «свобода творчества» для всѣхъ, приведшая къ литературному цунами, превзошедшему рѣчушку Лету и уносившему имена и труды, въ томъ числѣ и достойныя, въ бездну безвѣстности. Это назвали книжнымъ «рынкомъ». «Рынокъ» установилъ дичайшую нацѣнку на книги, 100 + 120%, а рынокъ надъ рынками уже очистилъ кошельки и карманы читателей, тѣмъ не менѣе книжная нацѣнка мало кого удивляла, потому что прибыли в других отрасляхъ* были даже выше, а у финансовыхъ воротилъ достигали въ среднемъ 700-800%.
[ * Салабинъ говорилъ, что, съ учётомъ паденiя покупательной способности людей, политика издательствъ и книготорговли состояла вовсѣ не въ полученiи прибыли со своей дѣятельности, а въ затопленiи книжнаго рынка и русскихъ авторовъ развратной макулатурой – въ обмѣнъ на субсидiи правительства столь «безкорыстнымъ» дѣятелямъ. – Прим. изд.]
Интернетъ пригласилъ на свои просторы русскоязычныхъ графомановъ, число которыхъ устремилось къ миллiону. Повсемѣстно рухнула грамотность пишущихъ, появилась мода коверкать языкъ – а вѣдь ничто не возникаетъ на пустомъ мѣстѣ, ни съ того ни съ сего. Называть себя писателями и поэтами стали многiе, особенно любители выбивать бюджетные деньги на литературные фестивали, зато лучшiя перья городовъ и весей теперь стѣснялись признаваться въ томъ, что они писатели.
Межъ тѣмъ, описанная торговая политика, вкупѣ съ издательской, имѣла великiй сокровенный смыслъ. Къ прежде уничижительному слову бестселлеръ постепенно привыкли, появилась даже премiя «Нацбестъ» (угадайте, читатель, эту «нацiональность»!), энергично завихрился премiальный процессъ и возникъ премiальный порядокъ. Его создали пробивныя и денежныя люди – въ интересахъ близкихъ имъ скандально знаменитыхъ людей, способныхъ создавать знаменито-скандальные бестселлеры.
Море этой макулатуры затопило малотиражныя изданiя какъ ардальоновыхъ, такъ и салабиныхъ. Поэтому для Геннадiя читатели въ лицѣ Дмитрiя Красова и его жены – искреннiя его почитатели – были поистинѣ драгоцѣнны.
– Я цѣню идеи твоихъ книгъ, – говорилъ ему Красовъ, – а моя Вѣра просто плывётъ, наслаждается твоимъ слогомъ. Говоритъ, всё такъ и льётся ей въ душу. Я, честно, ужъ ревновать начинаю!..
Салабинъ ушёлъ въ мiръ иной – и Вѣра Николаевна задумалась: а вѣдь послѣ него должны оставаться рукописи, дневники, записки – то, что называютъ, какъ она слышала, архивомъ писателя... Вдругъ это всё пропадётъ? Пришли иныя времена: даже такому автору, какъ ея любимый Салабинъ, врядъ ли станутъ его товарищи создавать комиссiю по творческому наслѣдiю, какъ дѣлали при СССР. И какъ бы всё не выбросили родственники на свалку, освобождая квадратные метры для радостей жизни.
– Слушай, Митя, какъ намъ это выяснить? – спросила она мужа.
– Очень просто. Нашъ дальнiй знакомый Ардальоновъ въ томъ же Союзѣ подвизается...
– Это какой Ардальоновъ?
– Да ты его знаешь: очаровательный юбочникъ Ардальоновъ, который выдвигался въ президенты Эрефiи.
– Ахъ, этотъ! – разсмѣялась Вѣра Николаевна, но тутъ же нѣкая тень набѣжала ей на лицо. – А не лучше ли дѣтямъ Геннадiя позвонить?
– Я звонилъ. Никто трубку не берётъ. И помнится, онъ говорилъ, что дочка съ зятемъ пользуются исключительно мобильной связью. Могли уже попросту отказаться отъ квартирнаго...
Передъ памятью Салабина мы должны извиниться за то, что дѣлаемъ его какъ бы героемъ литературнаго произведенiя. Онъ говаривалъ, что дѣлать своимъ героемъ писателя – для автора послѣднее дѣло. То, что прилично для Сомерсета Моэма и Генри Джеймса, для русскаго писателя уже неприлично. Тургеневъ въ «Запискахъ охотника», конечно, удѣляетъ себе, какъ лирическому герою, какiя-то строки, но это неизбѣжно въ прозѣ отъ перваго лица; писалъ-то онъ не о себѣ, а о Россiи. Геннадiй же къ прозѣ отъ перваго лица нисколько не тяготѣлъ, а писать о собственномъ писательствѣ считалъ удѣломъ графомановъ худшаго толка. Правъ онъ въ этомъ или нѣтъ, не намъ судить, однако сдѣлать эту оговорку считаемъ своимъ долгомъ.
Три дня Вѣра Николаевна ждала, когда Красовъ доложитъ ей о своихъ разысканiяхъ относительно дѣйствiй или бездѣйствiя писательскаго цеха насчётъ бумагъ Салабина. Не дождавшись, она осторожно опять заговорила объ этомъ.
– А..., я не успѣлъ! – сказалъ Дмитрiй.
– Ты же днями, дорогой, ничѣмъ не занятъ, – возразила она, мысленно добавивъ: «пока я на работѣ».
– Такъ ты вѣдь жена философа, развѣ не такъ? – улыбнулся мужъ и поцѣловалъ ей руку. – Ладно, вотъ, беру телефонъ – и звоню!..
Трубку на другомъ концѣ взяла многотерпѣливая жена Ардальонова, хрупкая докторъ бiологiи съ измождённымъ лицомъ. Ардальонова не оказалось, онъ ушёлъ на вечеръ въ Домѣ писателя, вернётся поздно, она передастъ ему, что въ кои-то вѣки Красовъ позвонилъ.
– А почему ты будешь съ нимъ о Салабинѣ говорить? – спросила Вѣра Николаевна. – Мнѣ Ардальоновъ этотъ подозрителенъ. Читать я его не могу.
– Думаешь, я могу? Надутая отсебятина.
– Зато бумага мелованная.
– Потому не особо толстая книга вѣситъ больше килограмма! – ухмыльнулся Красовъ. – Я не о Салабинѣ буду съ нимъ говорить, а спрошу телефонъ ихъ предсѣдателя, вотъ и всё.
Вѣра Николаевна облегчённо вздохнула.
Пока Ардальоновъ вкушаетъ на фуршетѣ послѣ юбилейнаго вечера одного изъ коллегъ, разскажемъ нѣсколько пространнѣе объ этомъ занятнѣйшемъ человѣкѣ, тѣмъ болѣе что самъ Ардальоновъ Василiй Сергѣичъ (или Ивановичъ?) въ претензiи на насъ не будетъ: онъ самъ охотно и обильно сообщаетъ о себѣ всякiя свѣденiя, даже такiя, что никакъ не могутъ ему польстить. Этимъ онъ способенъ смутить порой любого собесѣдника.
Покойный Салабинъ незадолго до своей кончины, казалось, приблизился къ разгадкѣ этой странности Ардальонова. Припомнилось, какъ однажды Василiй Сергѣичъ повѣствовалъ о провидческомъ случаѣ изъ собственнаго дѣтства... На четвёртомъ годикѣ Васиной жизни въ избу Ардальоновыхъ вошла сосѣдская старуха и увидѣла Васю въ ослѣпительной рубашонкѣ безъ штановъ – стоящаго посреди избы въ полосѣ солнечнаго свѣта, проникшаго сквозь полупритворённые ставни. Хотя снопъ свѣта не могъ быть вертикальнымъ, падая косо изъ окна, старухѣ онъ померещился какъ свѣтовой столпъ, въ которомъ содержался солнцеликiй малецъ. Послѣ этого видѣнiя женщина стала говорить о великомъ будущемъ Василiя: вы ишо увидите парня въ славѣ! Кто-то потомъ неосторожно брякнулъ объ этомъ предсказанiи отроку Василiю – и это имѣло необратимыя послѣдствiя для характера и всей судьбы Ардальонова. Онъ увѣровалъ въ своё необыкновенное предназначенiе и въ самоцѣнность всѣхъ обстоятельствъ собственной жизни – въ томъ числѣ для окружающихъ, и въ томъ числѣ не очень лестныхъ для самаго себя. Съ тѣхъ поръ онъ ничего о себѣ отъ мiра не таилъ. Многiе знали о курьёзномъь случаѣ съ Ардальоновымъ-ловеласомъ въ купе скораго поѣзда «Петербургъ-Москва»: онъ совратилъ случайную попутчицу къ естественному безотвѣтственному поступку, но самъ оказался къ поступку неготовъ... Хорошо, хоть было лѣто. Въ итогѣ одежда и обувь Ардальонова полетели изъ окна вагона на перронъ Бологого, а самъ Ардальоновъ ретировался среди ночи босикомъ – собирать свои вещи.
Остаётся въ заключенiе сказать, что Ардальоновъ былъ подлинный поэтъ послѣднихъ времёнъ, разъ не могъ умалчивать о приключенiяхъ души своей и тѣла. Любую мимолётную встрѣчу съ противоположнымъ поломъ онъ выписывалъ въ деталяхъ какъ художникъ-портретистъ, пѣсенникъ и прозаикъ.
– ...и вотъ: она вся такая, и мнѣ навстрѣчу, и я навстрѣчу ей, и вдругъ я – неожиданно для себя – ей говорю: «Стойте!.. Вы куда идёте?» Она тоже – неожиданно для себя...
Подобныя мимолётныя встрѣчи Ардальонова имѣли порой долговременныя кризисныя послѣдствiя въ видѣ почтовыхъ или внѣпочтовыхъ романовъ à la лейтенантъ Шмидтъ – и чѣмъ далѣе, тѣмъ всё болѣе юныя созданiя попадались въ словесныя сѣти паука Ардальонова, дарителя собственныхъ книгъ съ автографомъ и съ портретомъ на мелованной бумагѣ. И чѣмъ болѣе такое созданiе ощущало себя жертвой тупиковыхъ отношенiй, тѣмъ болѣе яростные выраженiя завершали очередной романъ лейтенанта Ардальонова, пожилого поэта и стараго диссидента, чтобы стать новой темой, хотя достаточно избитой, его творческихъ конференцiй съ коллегами.
Коллеги не всегда могли уклониться отъ участiя въ конференцiяхъ, поскольку Ардальоновъ былъ издателемъ собратьевъ своихъ меньшихъ: его журналъ, какъ мы помнимъ, издавался тиражомъ до 12 экземпляровъ.
И вотъ къ такому человѣку – «энтузiасту, активисту» – направилъ Красова предсѣдатель мѣстнаго отдѣленiя Союза писателей. Преисполненный сомнѣнiй Красовъ умолчалъ о своёмъ дальнемъ знакомствѣ съ Ардальоновымъ, онъ лишь смиренно поблагодарилъ предсѣдателя.
И кругъ замкнулся.
Но опоясанный этимъ кругомъ Красовъ уходить не торопился.
– Вы знаете, я гдѣ-то слышалъ, что писательскiе архивы сдаются въ Пушкинскiй Домъ.
– И да, и нѣтъ. Проблема въ томъ, что директоръ Дома отродясь не любитъ русскихъ...
– Понятно! – протянулъ обезкураженный Красовъ.
Какъ человѣкъ, достаточно потёршiйся среди intelligentsia, онъ нисколько не удивился. А впрочемъ, развѣ телевизоръ насъ не къ этому же приучилъ?
– Посовѣтуюсь я лучше съ Рославлевымъ! – сказалъ женѣ Красовъ.
– А онъ читалъ Салабина?
– И въ самомъ дѣлѣ!.. Я объ этомъ ничего не знаю...
– Вотъ такiе вы друзья! Князя межъ собой перетирали, Путина песочили, а Салабина прозевали!
– Да, такъ повелось на Руси: своихъ-то и забываемъ! А ты раскрой либеральную энциклопедiю по философiи: Батищева нѣту, Ильенкова нѣту, а Бродскiй съ Пастернакомъ есть! И это – по философiи!..
Вѣра Николаевна угадала: когда Красовъ попросилъ Петра Николаевича поддержать ихъ усилiя по надёжному устройству архива усопшаго друга, тотъ попросилъ для ознакомленiя что-либо изъ творенiй Салабина. И черезъ день-другой позвонилъ:
– Дмитрiй Михайловичъ? Ну что я вамъ скажу: да, это писатель. Я повѣсть его два раза перечёлъ, теперь читаю романъ... Прiѣзжайте на Караванную – помните? – поговоримъ...
Они больше часа бесѣдовали въ итальянской пиццерiи, и Красовъ терпѣливо ждалъ, когда же Пётръ Николаевичъ перейдётъ отъ разговоровъ о томъ, чѣмъ понравилась ему литература Салабина, къ тому, что они могутъ рѣшить съ его наслѣдствомъ.
– Простите, Пётръ Николаевичъ, но вы увлечены какъ неофитъ, а я болѣе озабоченъ тѣмъ, какъ спасти бумаги Геннадiя...
– Да, вѣрно... А что его дѣти?
– Насчётъ дѣтей я оптимизма не испытываю. Зять у него – то ли предприниматель, то ли мастеровой... Геннадiй гордился имъ, радовался за дочку: парень – золотые руки... Они с дочкой на семейномъ подрядѣ, кажется, нѣтъ ничего, чего они бы не умѣли!.. Такъ, по крайней мѣрѣ, Салабинъ говорилъ. Но къ его писанiямъ они относились съ иронiей, далеки они отъ этого... Не самый надёжный варiантъ.
– Надо попытаться въ Пушкинскомъ Домѣ...
Красовъ немедленно развѣялъ иллюзiи Рославлева.
– Да и какъ вспомню сгорѣвшiй ИНИОН негодяя Пивоварова, не поднимаются руки отдавать это всё подобнымъ же негодяямъ...
– Вы не преувеличиваете?
– А исчезнувшiя рѣдкости изъ академической бiблiотеки?.. А пропажи изъ Эрмитажа?
– Но рукописи Геннадiя не настолько знамениты! – возразилъ Рославлевъ.
– Такъ сожгутъ! – воскликнулъ Красовъ, вращая головой. – Я пять лѣтъ былъ редакторомъ въ БАНѣ и знаю, что говорю...
– Печально!.. Не знаю, что и сказать...
Такъ ничего и не придумали.
Возвратясь домой, Красовъ сталъ возлагать надежды на Вѣру Николаевну: она больше чѣмъ кто-либо влюблена въ писателя Салабина. Выдадимъ замужъ дочку, будетъ куда поставить чемоданъ съ бумагами... или картонку... А то и въ Торопецъ отвезёмъ къ Вѣриной сестрѣ. Главное, дочку убѣдить, чтобы перестала вить верёвки изъ жениха – ну сколько можно!.. Парень положительный, дѣвчонку любитъ! Изъ такихъ-то и вьютъ...
– А что Ардальоновъ? – спросила мужа Вѣра Николаевна. – Издатель-то вашъ?..
– Съ этимъ казанскимъ сиротой – каши не сваришь... Ихъ двое съ женой, сынъ въ разводѣ со своей полупомѣшанной, внучка въ переходномъ возрастѣ – и всѣ въ одной квартирѣ... И вообще: говоритъ, что самъ спитъ на раскладушкѣ, а головой помѣщается подъ столомъ – иначе, молъ, никакъ!..
– Жалко, что его не выбрали президентомъ!
– Окстись! Тебѣ Россiи не жалко?
– Да ты что такой серьёзный? Пошутила же я! Но что будемъ дѣлать? Можетъ, ты спросишь въ Домѣ писателя?
– О чёмъ?
– Могутъ ли они хранить архивы писателей?
– Ты такъ говоришь, будто его архивъ у насъ есть! А этотъ Домъ писателя!.. – Красовъ махнулъ рукой. – Я когда у нихъ выступалъ на вечерѣ Салабина, никто меня не понималъ и вопросы были дурацкiе! А хранить они даже свои изданные книги не могутъ: запретила пожарная инспекцiя. Шкафы стоятъ пустые! Такъ чтò ужъ говорить о картонкахъ и запискахъ...
– А давай спросимъ его издательство?
– Опять же: о чёмъ? Я боюсь, что мы архивъ проморгали... У Гены зять и дочка ходили мимо его комнаты и у нихъ руки чесались – такъ эта комната просилась, по ихъ понятiямъ, въ ремонтъ...
– А ты ихъ видѣлъ? Знакòмъ?..
– Дочку видѣлъ...
Въ итогѣ Вѣра Николаевна побудила мужа написать дочери Салабина простое бумажное письмо и спросить о состоянiи отцовскаго архива и о ея намѣренiяхъ какъ наслѣдницы. Красовъ сталъ вспоминать имя наслѣдницы – и тутъ вышла заминка. Да и съ фамилiей замужней женщины не всё было ясно. Наконецъ, припомнилось, что отецъ называлъ дочку Марусей, а фамилiю Красовъ рискнулъ использовать дѣвичью.
Онъ не сомнѣвался, что прiоритетомъ для молодёжи окажется освобожденiе квадратныхъ метровъ жилья, а не сдуванiе пыли съ записныхъ книжекъ и листовъ исписанной бумаги.
Но проходили недѣли, а отвѣта не было – ни письмомъ, ни по телефону.
– Онъ вѣдь говорилъ, что современнымъ дѣтямъ родители въ старости неинтересны: отжившiй матерiалъ и балластъ, отнимающiй жизненное пространство... – кряхтѣлъ Красовъ, и вздыхали съ женой оба.
– Страшная жизнь настаётъ, если вотъ такъ! – отвѣчала ему жена.
Но обоихъ посѣщала радостная мысль: слава Богу, что Маришка вышла наконецъ за своего воздыхателя – и живутъ отдѣльно, не косясь на родителей.
* * *
Ардальоновъ предложилъ Красову дать что-нибудь изъ архива Салабина для публикацiи въ его «Топорѣ».
– Ты о чёмъ, Василiй? Или ты не знаешь, что мы его не нашли?
– Ну, тогда напиши воспоминанiй – страницъ этакъ съ пятокъ!
– Насчётъ воспоминанiй – идея хорошая. Мы съ Вѣрой подумаемъ...
– А рукописей Геннадiя такъ и не нашли?
– Да кто искалъ?!
– Ахъ, какъ онъ писалъ о любвíи!.. – зажмурившись, Ардальоновъ выставилъ сверкавшiй благороднымъ инеемъ подбородокъ. Красовъ молча отвёлъ глаза въ сторону.
Раньше онъ зналъ, что не можетъ Ардальонова читать; теперь знаетъ, что и видѣть его нѣтъ нужды.
Воспоминанiя... Это какъ найденныя – неожиданно – давнiя потери, о которыхъ и думать забылъ, да вотъ опять...
Вотъ въ комнатѣ СКР, косо освѣщённой закатнымъ солнцемъ, то бишь въ ресторанѣ, Салабинъ неожиданно пускается «мыслiю по древу»:
– Я знаю, что русскiе непохожи на другихъ: они не мстятъ и не завидуютъ, это я какъ мусульманинъ говорю!
– Да какой изъ тебя мусульманинъ! – брызнула смѣхомъ Ирина.
– Всё, что я только что сказалъ, – это слова азербайджанца Мехти изъ Кiева, кiевлянина-полубакинца, котораго я повстрѣчалъ въ плацкартномъ вагонѣ львовскаго поѣзда. Это было ещё въ нулевые годы путинскаго правленiя... Мехти жилъ въ Кiевѣ съ женой-кiевлянкой...
– ...имѣя семью въ родномъ Баку!.. – не безъ сарказма вставилъ Красовъ.
– Этого я исключить не могу! – согласился Салабинъ. – ...и ведя какой-то средняго пошиба бизнесъ. Чѣмъ онъ обратилъ на себя вниманiе? Влетаетъ въ вагонъ на послѣдней минутѣ и, запыхавшiйся, хватается за поручень: «Господи, чудомъ успѣлъ!» Я, конечно, на него во всѣ глаза... Мы разговорились и могли бы подружиться, если бы совпали наши дальнѣйшiя пути. Онъ разсказалъ, какъ спасся отъ разоренiя благодаря малороссíйской старушкѣ-ворожéѣ.
Въ какой-то перiодъ не заладились у него дѣла, всё было на грани банкротства. Жена предположила, что на него навели порчу, разсказала подругамъ, а тѣ вывели её на ту старушку... Пришёлъ этотъ Мехти, смотритъ на него старушка и предлагаетъ всё разсказать о себѣ... Потомъ говоритъ:
– Ты очень, милъ человѣкъ, похожъ на моего сына! А теперь послушай!
Велѣла она ему три раза сходить въ большой старый храмъ къ Богородицѣ, сказала, какъ помолиться, и какимъ образамъ поклониться... И съ того момента дѣла у Мехти стали налаживаться. «Вотъ и не вѣрь послѣ этого!» – сказалъ онъ мнѣ. Почти всю ночь мы съ нимъ проговорили. Онъ даже разсказалъ, сколько стоило въ то время переправить автоматъ Калашникова изъ Баку въ Москву: три съ половиной тысячи зелёныхъ. Безъ возмущенiя сказалъ, просто къ слову пришлось.
– М-да... – произнёсъ на это Красовъ при молчанiи Рославлева.
– Не бывала я въ Баку! – сообщила Ирина. – А жаль!
Никто не нашёлся, что бы ей отвѣтить.
– То, что русскiе не мстятъ, это правда, – нарушилъ паузу Рославлевъ. – А относительно зависти – хочется вѣрить...
– Только не такъ называемые творческiе люди! – вмѣшался Салабинъ.– Писатели, актёры, композиторы... Особенно актёры.
– Значитъ, и ты завидуешь? – спросила Ирина.
– Я не настолько современный писатель, чтобы завидовать. Да и не настолько писатель вообще! «Служенье музъ не терпитъ суеты!... Хвалу и клевету приемли равнодушно...»
Красовъ съ радостной улыбкой завершилъ цитату:
– ... и не оспоривай глупца!»
И сейчасъ то чувство, съ какимъ тогда онъ это произнёсъ, вернулось къ нему, какъ память объ ушедшемъ другѣ.
* * *
Теперь ихъ слѣдственный комитетъ собирался рѣже, чѣмъ при Салабинѣ, но всё-таки встрѣчался. Конви́неромъ, то есть лицомъ, созывающимъ товарищей, по-прежнему оставался Пётръ Николаевичъ, и отъ него какъ устроителя зависѣла частота этихъ встрѣчъ, засѣданiй и слушанiй. Послѣдняя изъ этихъ трёхъ категорiй означала, что соберутся они въ изолированной комнатѣ или хотя бы въ укромномъ углу какого-либо приличнаго, тихаго ресторанчика, чтобы серьёзно подумать, поговорить...
Поводомъ для «слушанiй» князь избралъ неожиданное для него выступленiе извѣстнаго публичнаго экономиста Х., къ которому СКР всегда относился съ уваженiемъ и довѣрiемъ – именно за его бичеванiе чиновниковъ-либероидовъ, то есть постмодернистовъ государственной политики. Если постмодернисты въ литературѣ и искусствѣ шли къ исчезновенiю искусства и содержательныхъ смысловъ, то постмодернисты въ государствѣ отстаивали право государства на полную безотвѣтственность передъ объектомъ управленiя – народомъ. Экономистъ Х. не щадилъ чиновниковъ-либероидовъ-«либераловъ», зная ихъ изнутри, по собственному опыту, такъ какъ успѣлъ побывать среди нихъ въ ту пору, когда государство ещё не цѣликомъ находилось въ рукахъ дилетантовъ, а были среди управленцевъ ещё профессiоналы.
Ссылаясь на своё ви́дѣнiе проблемы изнутри, Х. говорилъ, что либероидамъ неинтересны послѣдствiя ихъ рѣшенiй, они дѣлаютъ культъ изъ соблюдѣнiя инструкцiй, сочиняемыхъ ими же. Когда они запрѣтили торможенiе и остановки на скоростныхъ магистраляхъ, то стали штрафовать и судить водителей за нарушенiе этого запрета, даже если водитель хотѣлъ избѣжать наѣзда на пѣшехода: разъ пѣшеходъ оказался въ неположенномъ мѣстѣ, это его проблема; если нравственный поступокъ водителя оказался нарушенiемъ ПДД, это проблема водителя. Зато у либероидовъ нѣтъ проблемъ.
Экономистъ Х. былъ общепризнанъ большой умницей, нѣкоторые комментаторы въ Сѣти́ называли его абсолютнымъ генiемъ, а Красовъ и Салабинъ признавали его логику безупречной. Однако и на старуху бываетъ проруха. Послѣ президентскихъ выборовъ РФ, оказавшихся послѣдними, генiальный Х. внезапно сталъ говорить, что Сталинъ смогъ сдѣлать то, что пока не удаётся президенту РФ, и сталъ объяснять почему... Не почему тотъ смогъ, а почему этому не удаётся... двадцать лѣтъ пока.
Годовщина
За микрорайономъ Рыбацкимъ, въ укромномъ зелёномъ углу на берегу рѣчушки, поставленъ раскладной столъ; вокругъ него – пара раскладныхъ стульевъ и два стацiонарные пня отъ спиленныхъ тополей.
Красовъ, Рославлевъ, Ирина Ненаглядная...
Красовъ сидитъ на пнѣ; другой пень свободенъ и на томъ концѣ стола поставленъ накрытый горбушкой хлѣба гранёный стаканъ водки.
Вѣра Николаевна Красова, хорошо знавшая Салабина, сейчасъ в Торóпцѣ у племянницы – счастливой роженицы; жизнь, какъ на праздникѣ колесо аттракцiоновъ, не знаетъ перерывовъ...
Красовъ выжидательно смотритъ на Ирину: что она скажет? – ей какъ бы причитается первое слово...
Пальцы Ирины дрожатъ.
– Даже не вѣрится, неужели правда годъ прошёлъ? – говоритъ она и смотритъ на Рославлева.
– Бѣгъ времени неумолим, дорогая Ирина Анатольевна! – отвѣчаетъ тотъ. – Какъ сказалъ старикъ Державинъ, «рѣка времёнъ въ своёмъ стремленьи уноситъ всѣ дѣла людей и топитъ въ пропасти забвенья народы, царства и царей...»
– Вотъ народовъ мнѣ жалко, – говоритъ Красовъ. – Это я отъ имени Геннадiя говорю... Для него народъ и языкъ были синонимы. И за языкъ онъ стоялъ горой! Что характерно – не за букву, но за духъ! У него къ монитору компа была карточка прикрѣплена со словами Василiя Великаго, ему одинъ архимандритъ вручилъ: «Суетно всё, что свыше потребности.» Такъ вотъ Геннадiй её поправилъ: «свыше» онъ исправилъ на сверхъ.
И Красовъ опустилъ голову, погружённый въ задумчивость.
– А это не всё равно? – спросила Ирина.
– Геннадiй считалъ, что нѣтъ, и я съ нимъ согласенъ. При этомъ надо понимать, что Геннадiй не святителю возражаетъ, а поправляетъ переводчика: свыше имѣетъ больше качественный, духовный смыслъ, а сверхъ имѣетъ арифметическое значенiе. Суетное не можетъ быть свыше – по опредѣленiю, оно, по своей природѣ – низменно.
И снова Красовъ повѣсилъ голову, пряча заблестѣвшiе глаза.
– Ну, это тонкость! – воскликнула Ирина.
Красовъ съ княземъ переглянулись, и Рославлевъ откашлялся.
– А вамъ спасибо, Пётръ Николаевичъ, за точное цитированiе Державина!.. Мнѣ Геннадiй жаловался на коллегъ-стихотворцевъ, которые теперь пишутъ « въ своёмъ стремленье», а не какъ у Державина и какъ, въ принципѣ, въ русскомъ языкѣ... Выясняется, знаете что? – это правило теперь такое, Геннадiй называлъ его «правиломъ троцкистовъ»: присутствiе мягкаго знака передъ окончанiемъ обязываетъ писать, во всякомъ падежѣ безъ разбору, концевое е!.. – Красовъ ожёгъ собесѣдниковъ горящимъ взоромъ. – И точно: троцкистъ-компьютеръ подчёркиваетъ краснымъ, если написать по-державински!
– Доразвивали намъ языкъ непрошеные доброхоты! – тряхнулъ сѣдою шевелюрой Рославлевъ.
– Такъ и редакторы теперь исчезли какъ классъ! А кто остался – дуболомы-начётчики!
– Они просто чиновники, – отвѣтилъ Рославлевъ. – Всѣ теперь чиновники – что лѣкарь, что президентъ...
– А Геннадiй добавилъ бы сюда и многихъ членовъ Союза писателей...
– Какого именно союза? – спросилъ Рославлевъ.
– Въ которомъ самъ и состоялъ: СП Россiи. Какъ бы нашего...
Рославлевъ пощипалъ себя за усъ.
– Трудно быть культурным и грамотнымъ въ вѣкъ электронной информацiи.
– Это отъ правительства зависитъ! – возразилъ Красовъ. – Кто у насъ министръ культуры? Чиновникъ!
– И мало того – плагiаторъ! – добавилъ Рославлевъ. – Только ВАК*, какъ вы говорите, отмазала его.
– Ну, тогда давайте за Геннадiя! – предложила Ирина. – Чтобы тамъ ему поменьше встрѣчалось чиновниковъ!
– Исключено! – коротко и вѣско отвѣтилъ Красовъ, поднимая стопку.
– Что исключено? – не поняла Ирина.
– Они тамъ въ разныхъ эмпиреяхъ.
– А эмпиреи, простите моё невѣжество?..
– Это разные туннели небесные... Орбиты, короче. А чиновникамъ даются туннели подземные!
– Ха-ха... рабочими метро! – разсмѣялась Ирина. Она уже была навеселѣ и всё чаще поглядывала на Рославлева.
А Красовъ всё чаще поникалъ головой.
Вдругъ онъ посмотрѣлъ на собесѣдниковъ:
– Зато Гаврилѣ Романовичу я могу возразить!.. И въ томъ числѣ – отъ имени Геннадiя... противъ пессимизма его стиховъ, который уже на грани ереси... Если мы вѣримъ въ безсмертiе своей души, то должны знать о памяти Вселенной, то есть Памяти Высшаго Разума, то есть – Бога... И народы, и погибшiя цивилизацiи хранятся въ божественной библioтекѣ и, вѣроятно, продолжаютъ жить въ иныхъ... ну, дальше говорить не буду, вы понимаете!.. Подскажите, Пётръ Николаевичъ, какое будетъ по счёту слѣдующее человѣчество?..
– Твердятъ, что пятое, болѣе совершенное...
– Вотъ-вотъ, для полноты коллекцiи у Высшаго Разума.
– Вы какъ знаете, а меня не впечатляетъ будущее совершенство... Мнѣ надо здѣсь и сейчасъ! – Ирина, конечно.
– А помните, мы въ шутку назвались Слѣдственнымъ Комитетомъ Россiи? – спросилъ неожиданно Рославлевъ.
– А по-моему, всерьёзъ... – пробормоталъ Красовъ.
– Было такое! – подхватила Ирина.
– Но слѣдствiе наше, за отсутствiемъ Генпрокуратуры, повисло въ воздухѣ! – продолжилъ князь.
Красовъ запыхтѣлъ какъ паровозъ:
– Да у этого генерального баклана сынки – олигархи! Вóронъ вóрону, сами знаете... Уж тѣмъ болѣе – вожаку! Я всё ждалъ, что армiя очнётся! Но советскiе офицеры... Ихъ воспитанiе себя показало въ девяносто третьем!.. Чинопочитанiе и дрожанiе за звѣзды на погонахъ. Эту тему я изслѣдовалъ. Но послѣ гибели маршала Ахромѣева – просто отчаялся. Не умѣютъ наши краскомы передъ внутреннимъ врагомъ стоять на крайнемъ рубежѣ. У нихъ рука сама собой взлетаетъ подъ козырёкъ...
– Да, въ самоубiйство маршала вѣрить не хочется, – проговорилъ князь. – И не можется...
– Не удержусь, чтобъ не процитировать Салабина, – выпрямился Красовъ: – Хороши сторожа на стенѣ крѣпостной – только внутреннiй врагъ у меня за спиной!
И тутъ же, никого не дожидаясь, осушилъ свою стопку.
Ирина сдѣлала движенiе – будто рукоплескать, но осѣклась...
– Проморгали Москву!.. Проморгали страну... Глазами ѣли начальство! – хлопнулъ Красовъ по столешницѣ.
Ирина обезкураженно смотрѣла то на одного, то на другого мужчину.
– Эта тема мучила Геннадiя, я знаю! – сказалъ Красовъ. – Я читалъ у него отрывокъ про нынешняго презика... Мучилъ онъ Геннадiя, как и насъ тоже мучитъ. Но не дописалъ Геннадiй...
– А у Пушкина – вы посмотрите, сколько начатыхъ и не конченныхъ вещей! – замѣтилъ Рославлевъ.
– Вы, князь, Геннадiя сравнили съ Пушкинымъ? – живо обернулась Ирина.
Противъ обыкновенiя, Рославлевъ ей не отвѣтилъ.
– Онъ начиналъ писать, – вмѣшался Красовъ, – про царство какого-то Клястера Аватаровича. Но имя не расшифровалъ. Вы, Пётръ Николаевичъ, не подскажете?
Князь въ задумчивости потрогалъ усы.
– Помните словцо, заѣзженное медвепутами: кластеръ? Это когда хочется сразу много – цѣлымъ кластеромъ – и себѣ ухватить, и людямъ наобѣщать...
– А что Аватаровичъ?
– Тутъ подумать... Либо это отъ компьютера – аватаръ, но тутъ я не спецъ... Либо отъ французскаго avatar, хотя восходитъ оно къ санскриту: перевоплощенiе. Но въ двадцатомъ вѣкѣ, – повысилъ голосъ Рославлевъ, – стало ещё означать несчастiе, катастрофу...
– Ахъ ты Господи!.. – выдохнула Ирина. – Надо же: Аватаровичъ!
– Пророчество ещё то! – повёлъ глазами Красовъ. – Сынъ бѣды!
– А скажите, Пётръ Николаевичъ, какъ будетъ по-французски фужеръ? Геннадiй что-то говорилъ, но я забыла.
– Самое общее слово, Ирина Анатольевна, будь то рюмка, стаканъ или бокалъ, это verre: un verre.
– А развѣ фужеръ не французское слово?
– Да, есть такое французское слово – и означаетъ оно папоротникъ.
– Ахъ, да, я вспомнила!.. Но я тогда не понимаю...
– Я тоже, Ирина Анатольевна.
– А какъ же французы различаютъ бокалъ для вина и бокалъ для пива?
– Un verre à vin, un verre à biére, – съ отеческимъ терпѣнiемъ произнёсъ Рославлевъ.
Въ эту минуту Красовъ подумалъ: можетъ, оно и лучше, что Салабинъ далеко – и не слышитъ.
Князь пощипалъ бородку:
– Я считаю, друзья мои, что жизненный итогъ любого изъ насъ измѣряется двумя словами: счастливъ онъ былъ или несчастливъ. И поэтому, вспоминая дорогихъ ушедшихъ, я думаю всегда объ этомъ.
Красовъ посмотрѣлъ на Ирину:
– Какъ по-вашему, Ирочка... Ирина Анатольевна, счастливъ былъ Геннадiй?
– Былъ, навѣрно... Я его не спрашивала.
Красовъ покачалъ головой.
Ирина покраснѣла и добавила:
– Всё-таки, навѣрно, былъ...
Всѣ на секунду замолчали, но секунда показалась Красову долгой.
– Я понимаю васъ, Пётръ Николаевичъ: счастье какъ потребность души... и возможный итогъ всѣй жизни... какъ итогъ земной, на вѣсахъ колдуновъ, гадалокъ, экстрасенсовъ... журналистовъ и знакомыхъ... Но подлинный итогъ, ужъ простите меня, опредѣляется не въ нашемъ мiрѣ, а за предѣлами, то есть: спаслась душа – или нѣтъ.
– Для жизни вѣчной? – откликнулся князь. – Я съ этимъ и не спорю. Я только, по-житейски разсуждая, призадумался на больную тему: счастливъ былъ Геннадiй или нѣтъ.
– А тема и для васъ больная, князь? – встрепенулась Ирина.
– А для кого же нѣтъ? – отвѣтилъ за князя Красовъ.
Князь тѣмъ временемъ наполнялъ бокалы.
– Предлагаю тостъ: за счастье! – сказала Ирина.
– Бываетъ и земное счастье, но посмертное, – въ раздумьи произнёсъ Красовъ. – Когда друзья собираются помянуть не одинъ только разъ, а снова и снова...
– Вы мнѣ напомнили слова Салабина, что настоящая любовь – только безотвѣтная! – сердито проговорила Ирина. – Это то же самое, какъ ваше «посмертное счастье».
Красовъ посмотрѣлъ съ улыбкой:
– Ахъ, если бы прошлое вернуть! Вѣрно, Ирина Анатольевна?
– Да намъ бы только будущее выдержать! – въ сердцахъ отрѣзала Ирина.
– Дѣти, не ссорьтесь! – саркастически произнёсъ Рославлевъ, самый молодой изъ нихъ.
Красовъ наполнилъ заново свою стопку, поднял её – и сталъ говорить:
– Я не такъ чтобы часто звонилъ Геннадiю, но всегда послѣ разговора съ нимъ мнѣ становилось лучше. Вотъ какъ это объяснить? Я не знаю, но это правда. А когда онъ прiѣзжалъ и мы бесѣдовали – для меня это былъ уже праздникъ. Во-первыхъ, я оттягивался какъ преподаватель, а во-вторыхъ, Геннадiй былъ компетентный слушатель. Моя дочка, шастая мимо открытыхъ дверей и вовсѣ не вникая въ нашъ предметъ, зауважала Геннадiя, когда изъ репликъ поняла, что мы бесѣдуемъ на равныхъ. Онъ и поправлялъ меня, если я не такъ фамилiю кого-нибудь произнесу или, скажемъ, не въ свою стихiю углублюсь...
– Онъ мнѣ не разрѣшалъ «старый новый год», – жалобно протиснулась Ирина въ красовскую рѣчь, – чтобъ я говорила «настоящiй новый»!..
Красовъ улыбнулся и кивнулъ.
– А ещё онъ любилъ мастерить, это фамильное, отецъ его былъ въ цехѣ рацiонализаторъ... Геннадiй работалъ за высокимъ столикомъ, типа конторки, которую самъ смастерилъ. А для птицъ за окномъ сдѣлалъ столовку, въ которую голубямъ было не попасть, а синичкамъ съ воробьями – запросто.
– Можетъ, вы объ этомъ напишете, Дмитрiй Михайловичъ? – предложилъ Рославлевъ, – коллегамъ Геннадiя Серафимовича это можетъ быть интересно! И читателямъ, думаю, тоже!
– Нѣтъ, не могу! У меня врождённый порокъ – дисграфíя! Я патологически неспособенъ къ письму. Мнѣ даже приходилось положенныя диссертанту публикацiи диктовать на магнитофонъ – а потомъ нанимать журналистокъ! Советскiя журналистки были ещё грамотныя, даже философовъ не путали, не то что падежи...
– Значитъ, вы генiй, Дмитрiй Михайловичъ! Я слышала, что генiя безъ придури не бываетъ!
Красовъ странно повёлъ глазами и затрясъ головой.
– Отъ кого вы слышали?
– Отъ васъ! Отъ васъ же и слышала! – захохотала Ирина.
– Ваша попытка лести не удалась! – отрѣзалъ Красовъ, а Ирина фыркнула и надулась.
Рославлевъ промолчалъ, а Красовъ, ощущая неловкость паузы, поспѣшилъ перемѣнить тему.
– А знаете, какое хобби было у Геннадiя-школьника?
– Чтенiе! – повела плечами Ирина. – Что же ещё?
– Анъ-нѣтъ! Хотя – чтенiе, конечно, но... Онъ возился съ дѣтворой во дворѣ. И въ Копинѣ, и въ деревнѣ у бабушки – онъ отрывался отъ книги и бѣжалъ къ дѣтворѣ: крутилъ ихъ вкруговую на рукахъ, каталъ на велосипедѣ, подкидывалъ на воздухъ и прочее... А ещё онъ былъ фотографъ. Однажды въ деревнѣ у него кончились фотоплёнки и, представьте, въ магазинѣ мѣстномъ – тоже. Салабинъ былъ уже не школьникъ, а студентъ, и его разговоръ съ продавщицей услыхала сосѣдская дѣвушка. Она принесла бабушкѣ Геннадiя двѣ кассеты фотоплёнокъ и отъ денегъ отказалась: «Онъ же нянчился со мной, когда я маленькой была!»
– Такъ онъ что ли педофилъ? – удивилась Ирина.
Красовъ опять воззрился на неё.
– Думаю, что только въ первозданномъ неиспорченномъ смыслѣ этого греческаго слова. Онъ говорилъ, что дѣтствѣ мечталъ быть отцомъ шестерыхъ дѣтей. Это, скорѣе, фамильное. Отецъ Гены всегда жалѣлъ, что у него ихъ только двое.
– Онъ Геннадiю объ этомъ говорилъ? – удивилась Ирина.
– Онъ своей женѣ говорилъ, а мать Геннадiю передала.
Рославлевъ сталъ щипать себя за усъ, глаза у него подозрительно блестѣли.
– А проблема-то въ чёмъ была? – не унималась Ирина.
– Мать была слабого здоровья.
* * *
У себя дома Ирина стала передъ зеркаломъ и нѣсколько минутъ изучала себя всю, своё лицо, всё ещё привлекательное, кругленькiя щёчки, которыя Геннадiй находилъ трогательными... Она досадовала, что князь не заказалъ такси (это иногда случалось) и не доставилъ её домой. Но ещё больше досадовала на то, что въ этотъ вечеръ куда-то исчезла ея увѣренность въ симпатiи Рославлева къ ней.
Она постояла такъ нѣсколько минутъ, потомъ вскинула руки, стиснула кулачки и вскрикнула:
– Такъ не достанусь же я никому!.. Пойду за Красова!
И захохотала такъ, какъ никому не дай Богъ услышать.
