Капитолина КОКШЕНЁВА. О необходимости защищать границы.

Лет десять назад многие из нас воспринимали культурное пространство четко поделенным на две существенные части: почвенников и постмодернистов. Сегодня ситуация, на мой взгляд, заметно изменилась. И в том, и в другом литературных направлениях произошла внутренняя атомизация, распространилось кружковое сознание. «Почему ты задеваешь своих?» – этот вопрос не только, наверное, мне приходилось слышать. Сам литературный процесс стал пониматься как «игра за свою команду», в которой критики выдают «свои игрокам» майки с номером и пишут не критику, а списки «игроков».

Я считаю это недугом времени, от которого не убереглись ни в каком лагере. Преувеличенные страсти, ярлычное сознание, премиальное мельтешение (ты мне – я тебе) подменяют существенный разговор о литературе. Поэтому одна из актуальных задач сегодня – различать тех, кто неравнодушен к истине, от тех, кто всё время озабочен своей красивой и выигрышной позой на фоне современной литературы: то красуется на фоне православной культуры и, сгребая писателей в охапку, записывает всех подряд в «православную прозу», то фрондирует реализмом без границ.

Из первой задачи (вкуса к подлинности) вытекает и другая – выработка культуры спора, культуры несогласия, что требует не продавливания своих мыслей и не всетерпимости всех ко всему, а умения слушать другого, додумывать и свои мысли как можно точнее, вообще, вкладывать труд в спор.

Отвратительный дух суеты и поспешности, который может даже выглядеть очень эффектно, увы, чаще всего всё искажает. К сожалению, как и всюду, трудолюбие в критике не считается обязательным. Между тем оно теснейшим образом связано с профессиональной совестью и наличием значительной культурной почвы у самого критика. А поскольку на итогах года редко говорят о тех, кто обладает названными мною качествами, о моих товарищах по жанру критики, то я хочу назвать их статьи и имена.

Я хочу назвать Геннадия Красникова с его недавней статьей в «Литгазете» «Мухи на пирамиде», в которой умная критика концептуалистов ведется со строгих образцовых позиций русской культуры; в которой мера иронии ничуть не превышает глубокой искренности авторского письма. Я хочу назвать имя Анны Баженовой – она в молодом поколении одна из немногих, кто, на мой взгляд, обладает большим дыханием и перспективой. Точную статью написал Алексей Шорохов о Ерофееве и Сергей Куняев о творчестве Бородина и Галактионовой. Отмечу и «круглый стол», посвященный Суворину, а на нем – выступление М.П.Лобанова, обозначившего немало сложных вопросов в современном культурном сознании, каждый из которых требует, наверное, своего отдельного разговора. В «Российском писателе» не раз поднимались актуальные темы, например о детской литературе. Ирина Репьева – одна из немногих апологетов детской литературы как литературы совести.

Актуальной может стать и статья, посвященная литературному прошлому. Исследование Андрея Баженова о Гиляровском заставит вас посмотреть на проблему босячества и игру в мужика «дяди Гиляя» с совершенно новых позиций. Блестящую, кропотливую работу проделал Борис Агеев из Курска, предложивший впервые в истории отечественной критики разбор романа «Мастер и Маргарита» Булгакова с позиций правильно поставленных вопросов. На форуме молодых писателей «у Филатова» я тоже нашла единомышленников, в том числе Андрея Рудалева из Северодвинска и Дмитрия Орехова из Петербурга, для которых мир почвенной культуры – личная реальность. Хочу решительно поздравить Александра Суворова с выходом его книги «Достоевский и Запад» и рассказом о человеке без паспорта. И Марину Ганичеву с выходом книги Суворина. Хочу поддержать расширение русского пространства в Европе с помощью литературного альманаха «Балтика», созданного в Таллине трудами Владимира Илляшевича, и отметить высокую культуру молодежного журнала «После 12» (Кемерово).

Нельзя было не заметить очередного оживления вокруг вопроса о реализме. В реалистах оказались очень разные писатели. Реализм – старая и вечная тема русской культуры, я бы даже сказала, что реализм – наше культурно-историческое пристрастие. И не мы с вами, но вся нынешняя общественно-политическая ситуация, весь культурный вызов дня делают его вновь актуальным. Чем больше в мире клиники, в том числе и эстетической, чем больше в мире расшатывания человека, изменения его сознания в сторону политкорректности, управляемости, безответственности, тем ярче и трагичнее судьба реализма в мире.

Но я уверена, что, поклянись мы хоть сто раз в своём патриотизме, – этого все равно мало для того, чтобы великая русская культура на наших глазах не превратилась в провинцию, потребляющую мировой субкультурный продукт. Ни клятвы в русскости, ни реалистическая благонамеренность не в состоянии противостоять опасному обезличиванию культур. Сопротивляться ему может только национальный талант и национальный труд. Можно раскрутить любые имена, любые идеи от абсурдного «русского модернизма» до какого-нибудь Эфраима Севелы, с его «сладостью русского березового сока, настоянного на стыдливой горечи еврейской слезы». Все стало доступно пиар-технологам. Все можно подделать.

Всё можно подделать, кроме подлинного таланта. Кроме подлинного дара художественности. Но я не испытывала уверенности в торжестве реализма, когда читала в манифесте «Группы семнадцати», что у нас сегодня имеется «новый реализм, мистический, метафизический, метаметафизический, вульгарный (?!)» и все они, оказывается, имеют «талантливых лидеров». Список можно продолжить местечковым реализмом, постреализмом, сюр-сюрреализмом, рецептерным реализмом, эзотерическим, неадекватным, гротескным реализмом. Но всё и всех победит, как мы это уже видим, половой реализм! Ведь даже о Маканине, с репутацией интеллигента в литературе, критик написала: «Маканин решает свою задачу через телесный “низ”: именно половые органы… определяют поведение человека…».

На мой взгляд, быть сегодня реалистом – это, значит, обладать уникальным чувством исторической памяти. Противопоставить плюралистическому распаду цельность личности и целостность мира. Оставаться реалистом – это, значит, знать о весомой плотности слова, о его сгущенном, сосредоточенном смысле. С реализмом русская проза связана не данью, что обязаны мы платить традиции, связана не концепциями и «чувствилищами» «низа», как и не безответственной игрой в метафизику. С реализмом русская литература связана через русского человека.

Еще недавно нам казалось всё ясным – в модернистской концепции человека стержень – это «родство во зле», а в почвенной – «родство в добре». Но сегодня все стало сложнее. Времена смутные рождают всё новые, немыслимые прежде сочетания. И, возможно, сегодня нельзя считать самой главной задача – выстраивание рядов писателей реалистов. Вместо вопроса «Ты записался в реалисты?», я бы задала другой: «Скажи мне, какого человека ты защищаешь?»

Нет, я не призываю писателя защищать права человека, особенно в современном либерально-правозащитном понимании этих слов. Правами человека, успешно занимаются политкорректные писатели, которые даже в русской песне в словах «Как завижу черноокую, все товары разложу» видят нарушение прав человека. Купец, с точки зрения политкорректности, занимается «предпочтительным обслуживанием.., в результате чего нечерноокие потребители не могут осуществить свое право на покупку». А слова песни «знает только ночь глубокая, как поладили они» трактуют как обмен товара на сексуальные услуги! Но ведь помимо прав у человека есть чувства, у него есть воля, у него есть вера. И кто докажет нам, что они менее значимы для русского человека? Защищать только права и идеи – это, значит, защищать неполного человека. Поэтому я считаю, что сегодня задача критики другая – высветить, обдумать русский тип прозы начала нового XXI века.

Так что же объемлет собой русский тип прозы?

Это будоражащее, «нервическое полыхание» Веры Галактионовой в ее новом романе «5/4 накануне тишины», которое мощно и крепко сплетает тугим узлом человека и его время. Современность для прозаика всегда трудна, если ее видеть так, как это делает писательница. В ее прозе вечные вопросы решительно переходят, вторгаются в злобу дня, пронзая собой всё – человека, его душу и его сознание, втягивая поколение за поколением в воронку времени, где одни «живут во всю ширь», где другие умирают бедно и скромно, где третьи вопят: «Размыли, разрушили, растворили свои душевные спасительные, свои невидимые коконы, оболочки, облатки, и если так пойдет дальше, – то, как тогда жить?» – звучит как народное причитание, почти как плач.

В романе Веры Галактионовой время сдирает с человека эти самые оболочки, но не только временные, ложные, но и подлинные, защитные. «Изношенные души», «исчерпанный миром предел удовольствий», «приятная духовная дезориентация мира»… Что дальше? Роман все же не является плачем о погибели земли русской – земли «все погребающей и не находящей пока успокоения». Это роман о том гигантском русском напряженье, в котором пребывали мы весь XX век. И хватит ли еще сил намюбимым», на новый век?

Мои слова ничего бы не значили, если бы не было этой правды, этой воли в художественном слове, этой форсированной любви к Отечеству у самой Веры Галактионовой. Но всё это есть, есть пожар мысли и чувства, что и позволяет мне сказать, что перед нами – лучший роман о современности, написанный в 2004 году.

Совсем другое письмо у Василия Дворцова из Новосибирска, Юрия Самарина из Саранска, Михаила Лайкова из брянской деревни, Александра Трапезникова из Москвы. Роман Михаила Лайкова «Успеть проститься» – книга изящного письма, тонкого чувствования. Автор вывел простодушного героя, совершенно непосвященного в интриги времени, живущего старомодным серьезным пониманием жизни, странника и романтика, одинокого философа, впустившего историческую легенду своего городка в свою собственную жизнь.

О Юрии Самарина я скажу особо: у него совершенно особый творческий дар – дар благородства. Назову его еще даром бодрой душевной трезвости. Повесть Юрия Самарина «Жизнь в «кайф» совершенно безобразно откомментировал в журнале «Континент» критик Е.Ермолин, выпятив тему некоего «гадкого, вонючего Брикмана». Об антисемитизме говорить в лоб как-то уже некультурно, но вот прилепить к писателю то, чего нет, – очень даже «элегантно» у некоторых получается.

На самом-то деле Юрий Самарин написал повесть об испытании провинцией столичного фотокорреспондента, чуть фрондёра, чуть общечеловека, чуть столичной штучки. Провинция тут – совсем особый мир, и этот мир не оставляет места нам для каких-либо воздыханий о том, что своей чистотой она спасет Россию. Провинция борется и не собирается умирать. И этот сложный мир изменил героя, заставил иначе посмотреть его на самого себя.

У Василия Дворцова уже выходил в прошлом году роман «Аз буки ведал». Этот писатель с большим романным дыханием. Но сегодня я хочу назвать два его рассказа этого года – «Дневник офицера» и «Обида», которые повествуют о бедах, обидах и соблазнах православного человека.

Я не так давно написала статью на тему – о проблеме литературного творчества и Православия. Сегодня об этом можно уже говорить спокойнее. Не то, что года три назад, когда моё выступление на «итогах года» было воспринято, как «фанатичное морализаторство», как отделение в литературе «чистых от нечистых», «богоискательство в критике» и тому подобное. Мы накопили большой объем художественных впечатлений, мы узнали о разных подходах к теме Православие и литература. Я и попыталась дать в своей статье этот объем.

Скажу сразу, я не была и не являюсь сторонницей некой «православной прозы». Это придумано обо мне «согласием двух Владимиров» – Бондаренко и Владимира Ивановича Гусева. Спорить с ними, по моему мнению, совершенно невозможно. О чем спорить, если Бондаренко критерием «православности» считает «адовое нашествие на Россию»?! А руководитель Московской писательской организации без конца подчеркивает своё «православное преимущество» над всеми.

Всё дело в том (и об этом стоит сказать сегодня прямо), что и мы, полагающие себя патриотами, не убереглись от болезни, и в нас проник все тот же вирус мыслительного греха, что и в либералов. От болезней века никуда не деться, как и от его «открытий чудных».

О чём я говорю? Для человека культуры, как и вообще для всякого человека, в последние два десятилетия, широко и свободно открылась дверь Православия. Человек шагнул в эту дверь со всеми своими недодуманными мыслями, непрочувствованными устремлениями и… кто-то заблудился. Приведу в пример свежий роман Александра Трапезникова «Царские врата». Он как раз и насыщен подобными современными героями, припадающими к Церкви со своими экономическими, идеологическими, вплоть до обновленческих, проектами. Героями, принесшими свое творческое ячество, свое «творческое самовыражение» и в Церковь. Кажется, Трапезников собрал все нынешние типы патриотических деятелей, показал их всесмешение, которое не ведет ни к чему, кроме гибели. Но утешает то, что православные ценности так просто «не даются в руки».

Православие у нас стало неким прилагательным. То прилагаем его к экономике, то к идеологии, то к литературе. И на этом пути смешали все так, что сегодня первейшей задачей становится проведение границ, напоминание о разных силах, целях и возможностях Православия и творчества. Именно об этом я говорю вот уже несколько лет.

Прямой «идейный» перенос в литературу Символа веры превращается к нечто иное – абсолютная ценность его членов становится фальшивой драгоценностью. И подобное качество литературы талантливый писатель обостренно чувствует.

Василий Дворцов в рассказе «Обида» о том и сказал, как «пересказ Истины не животворит, а только насыщает любопытство». Он твердо провел ту границу, что указывает на возможности собственно литературы. Она может только пересказать Истину, но она же может глубоко и сильно рассказать о человеке, жаждущем познать или отвергнуть Истину. Сама Истина будет всегда располагаться в ином пространстве – в Евангельском, но не в литературном.

Рассказы Василия Дворцова «Обида», «Дневник офицера», как и недавний роман «Аз буки ведал», – редкий и талантливый пример «возможности христианина» в современной литературе. В романе опорным стрежнем всего авторского замысла как раз и стал спор национального и религиозного начал в душе главного героя. Татарин по отцу и русский по матери, то есть лишенный национального единства уже и внутри себя, герой в принятии Православия находит то смиряющее и примиряющее начало, что придает цельность его личности (но, естественно, не лишает его земных проблем).

На мой взгляд, идти подлинным путем в литературе – это воссоздавать, раскрывать, открывать другим, как фундаментальные свойства русского человека, так и приобретаемые им качества, оформленные «современностью» – вот, что доступно художественной литературе, и является ее целью.

Поэтому для меня русский тип прозы – это творчество таких разных, с индивидуальным голосом в литературе, писателей, как Геннадий Головин и Олег Павлов, Петр Краснов и Вера Галактионова, Юрий Самарин и Виктор Николаев, Владислав Отрошенко и Вячеслав Дегтев, Валерий Королев, Василий Дворцов и Лидия Сычева, Сергей Щербаков (этого писателя я открыла для себя только в этом году), Михаил Тарковский и Александр Трапезников, Михаил Лайков и Дмитрий Орехов… Их герои грешны и страстны, мудры и глупы, суетливы и величественны, чувствительны и созерцательны, добродушны и злобны, цельные по характеру и «истрепанные жизнью», социально-активные и идейно-равнодушные, теплохладные и горячие сердцем. И совсем не критерий «православности», не какой-либо религиозный постулат объединяет всех названных мной писателей разных поколений в русскую литературу. Их объединяет живое чувство национального характера (и отклонений от него), свободное, идущее изнутри художнической личности, признание нравственного порядка в человеке и личное чувство любви к русскому человеку.

Но тут же я слышу голос Бондаренко: «А где же бездна? Где ошибки и скверны русского человека?

Отвечу: все названные мной писатели знают о Совершенном, явленном нам в Личности Спасителя, и о совершенном, явленном в национальном духе нашей истории. Видеть бездну правильно позволяет только совершенное. Это аксиома. Тогда и знать о «сквернах в себе», о «безднах в себе» будет совсем не то же самое, что создать героя, измеряемого бездной, как это любят делать некоторые метафизические реалисты. Если бездну измерять той же бездной, а беса – бесом, то и получится в итоге не Достоевский, а С. Сибирцев или С. Кургинян.

Еще раз подчеркну, что художественная литература живет не богопознанием, но человекопознанием; религиозная основа русской культуры будет всегда связана с типом русского человека. Будет в этом человеке бушевать атеизм – литература будет говорить об этом, находя своих героев среди «революционеров», «бесов», «нигилистов»; будет присутствовать сомнение – появятся «русские мальчики» и «критически мыслящие личности»; будет явлена национальная сила – и найдут в литературе место русские воины и страстотерпцы. Кстати сказать, внимание наших писателей, в том числе и очень молодых, к двум войнам – Афганской и Чеченской – не ослабевает, но усиливается. Виктор Николаев тут стоит первым – в новой «военной прозе» наших дней. И эта литература, и эта тема совершенно нового типа войн, заслуживает самого пристального внимания «Российского писателя».

И последняя болевая точка современности: Культурное единство нации сегодня не просто потеснено, но ощущается всеми нами с большим трудом. Если министры только сейчас начинают возмущаться тем, что преступники читают книжки типа «Убей полицейского», то, действительно стоит сделать вывод, что нас все эти годы никто не слышал. А ведь из года в год мы пишет и говорим о той грандиозной подмене, что произошла в обществе. Мы давно уже твердим, что если культурное единство будут скреплять «узники свободы» – какой-нибудь безголосый Шафутинский, или от близости к власти ставший «классиком» Жванецкий, – то не стоит удивляться росту цинизма и преступности. Замечательный и талантливый русский ум А.С.Панарин давно уже сказал, что в культуру нужно ввести принцип дополнительности. Да, рынок есть и никуда от него не деться пока. Но государство и общество должно оберегать оазисы культуры, которой должно быть сознательно позволено существовать и развиваться не по рыночным стандартам. Никакой сильного корня самобытной культуры нация не создаст, если будет существовать в ситуации множественности и равноправности всех видов культурной деятельности. Между тем, культурное единство столь же значимо как единство государственное и национальное.

Платформой культурного единства все еще остается классика. И только классика. Увы, но уже и не просвещение, и не образование. Без усилий всех названных мной разноталантливых современных писателей, живущих по всей России, у нас не было бы вообще уже русской литературы. Они латают дыры в этом пространстве, они собой, своим талантом соединяют времена и поколения, они ткут русскую судьбу национальной литературы – литературы боли и надежды, прощения и скорби. И эта реальная нерастраченность подлинных личностных качеств – тот самоценный капитал, что вновь заставляет нас жить и размышлять о русской литературе.

ПРОШУ:

1.Дать премии заслуживших их трудом и талантом – Галактионовой, Дворцову, Самарину

2. Провести круглый стол на тему «Нерыночная культура и проблемы культурного единства нации»

3. Начать регулярный диалог на страницах нашей печати русской провинции с русской столицей, в котором бы писатели провинции были включены в активное общение друг с другом и Москвой. Эта идея принадлежит Василию Дворцову.