Геннадий ЛИТВИНЦЕВ. Король Лир нашего подъезда
Рассказ
Звонок в пять утра пакостен и тревожен. За дверью что-то непонятное, белое, большое, вроде облака. Всклокоченные волосы, плывущие контуры… Вид тошноватого привидения.
– Вы, может быть, спали? – слышу сиплый неразмоченный голос.
Опознаю толстяка-соседа из квартиры напротив.
– Вот что… у вас есть виноград? – продолжает он.
– Виноград? Нет, не держим.
– А что есть? Из фруктов?
– Кажется, мандарины.
– Дайте тогда мандаринов.
Иду к холодильнику, приношу три штуки, вкладываю их в протянутую пухлую руку.
– Видишь, захотелось чего-то сладкого, – поясняет гость, поворачивается на слоновьих ногах и, покачиваясь, отплывает в свою сторону.
В другой раз толстяк явился перед обедом. Он и днем наносил визиты, не отягощая себя одеждой, в ситцевых мешковатых трусах. Правда, был гладко причесан и выбрит. Пухлые щеки блестели от крема. Пошатываясь и колыхаясь грузным телом, с опорой на палку, остановился в дверном проеме.
– Я по-соседски, – счел он нужным представиться. – Лузгин, зовут Руслан Иванович. А хороший сосед, у нас говорили, лучше плохого родственника.
– Заходите.
– Да нет, я по делу. Вот что... у вас найдется шоколад?
– Шоколад? – Я не сразу оценил поворот разговора. – Нет, шоколада сейчас, кажется, нет.
Ответ мой, похоже, не понравился толстяку.
– А что есть? – сухо и даже, пожалуй, строго спросил он. – Не с чем выпить чая...
Я отправился к буфету и принес горсть обнаруженных карамелек. Толстяк презрительно посмотрел на них, но не отказался принять.
– Вот ведь, ничего не стало в доме, приходится побираться, – проворчал он, отправляясь к себе.
Этакое простодушие удивило и даже, признаюсь, раздражило меня. За вечерним чаем я сказал об этом жене. Но сочувствия у нее не нашел.
– Радоваться надо, что можем кому-то помочь, хоть конфеткой поделиться, – сказала она. – Бедный старик, наверное, одинокий, без пригляда. А у нас даже шоколадки нет, надо будет купить. Да и винограда. Вдруг еще придет...
На другой день Лузгин спросил «щепотку чая» и «жменю сахара». Как-то пришел за хлебом, потом понадобилась картошка. В его посещениях не было регулярности: то являлся едва ли не каждый день, всегда с какой-нибудь мелкой просьбой, то не показывался по неделе и по две.
– Видно, пенсию получил Руслан Иванович, вот и не заходит, – догадывалась жена. – А ты сам загляни к нему, спроси, не надо ли чего. Ведь ему неудобно просить всякий раз. Ты вон как с ним не любезен.
– Я над ним опекунство не брал, – возражал я. – Да и не бобылем он живет, какие-то молодые, сам видел, ходят в квартиру.
Грузный сосед этот объявился на нашем этаже месяца три-четыре назад, заняв пустовавшую какое-то время двухкомнатную квартиру. Однако многие из жильцов в подъезде знавали новосела и прежде, рассказывали, что он из «бывших». Из тех, что заседали когда-то в райкомах и совнаркомах, потом своевременно перебрались в другие кабинеты или, оставаясь в тех же, сменили вывески, смогли кое-что прибрать из народного добра к рукам, но удержать приголубленное не сумели. Вот и Лузгин сидел, говорили, и в директорах завода, и в председателях банка, и в каких-то депутатах. Потом потерял высоту – так и пророс в нашем доме, среди простого электората.
На первых порах Руслан Иванович сам о себе ничего не рассказывал. Визиты его носили чисто практический, проще сказать, утилитарный характер. Он мог послать в магазин за продуктами или в банк оплатить коммунальные квитанции. Однажды, посетовав на боль в спине, попросил сделать ему массаж. Мой отказ вызвал у него легкое удивление. Что у всякого другого могло бы показаться бесцеремонностью и нахальством, у Руслана Ивановича получалось естественно и просто. Познав, видно, когда-то услужливость и угождение, он по привычке продолжал считать себя вправе пользоваться людьми. Повседневную свою наготу объяснял тем, что ему во всякой рубашке душно, теснит сердце, замирает дыхание. Штаны же физически не может каждый раз надевать и снимать: из-за живота не попадает в брючины ногами. А время просто не замечает, пять утра ему то же, что пять вечера. Так что простительно.
На нашем этаже три квартиры. Ближняя дверь перед Лузгиным категорически не отпиралась. И все же он всякий раз сначала подолгу звонил туда или стучал палкой, а потом уже шел к нам.
Со временем у соседа появилось новое амплуа – просить взаймы денег. На вопрос «Сколько?» отвечал: «Сколько мне надо, у вас все равно нет. Дайте что можете». Или: «Сколько найдется».
Много у нас не находилось.
– Больше не могу, – говорил я. – Да малый должок и отдавать легче.
– Представить не мог, что когда-нибудь мне, понимаете – мне! – не будет хватать денег, и я буду считать дни до этой несчастной пенсии! – восклицал банкир. – А вот скажите, у вас почему нет денег? Ведь вы же где-то работаете?
Я отшучивался:
– Такая штука эти деньги: то их нет, а то их… совсем нет.
– Нет, деньги должны быть, – назидательно говорил Лузгин. – Знаешь, сколько у иных людей денег? Миллиарды!
И помолчав, добавлял с горечью:
– А вот у нас их почему-то не стало. Несправедливо!
Однажды Лузгин решился-таки преодолеть дверной проем и, пройдя в комнату, тяжко опустился в кресло.
– Посижу у вас, – объявил он. – А то целыми днями один, поговорить не с кем.
С первых же минут разговор завел все на ту же больную тему:
– И как это я мог остаться без денег! Знаешь, еще недавно, после уж Марины Игнатьевны, жены моей, она два года как умерла, были у меня миллионы. Да, да, миллионов пять или шесть на счету. Женится внук – я два лимона на свадьбу. Помни! Дед же богатый, жизнь прожил не даром. Внучку понесло зачем-то в Канаду, учиться. Какая учеба у ирокезов? Отец ее, сын мой младший, Олег, совсем никудышный. Знает, придурок, только проматывать да жен менять. Вот она и насела: «Давай, дед, на Канаду». Что ж, бери, вот тебе лимон, разменяй на зелень. Два года как уехала и не звонит - ни мне, ни отцу. Жива там или ограбили и убили, никто не знает. Остальное Олег с Денисом – Денис это второй, старший, сейчас живет со мной, нигде не работает – у меня выманили. Да дом Денису построил, это еще прежде, шикарную виллу, теперь внук в ней с женой царствует, Дениса, отца, и на порог к себе не пускают. Смотрю: счета-то мои обнулились. Раньше деньги сами шли, как вода весной прибывает – не знаешь, откуда, а все поднимается, топит, сколько не черпай, не убывает. И вот пересохло, без прибытка живу, куда-то все подевалось…
У Руслана Ивановича в глазах слезы, обвисшие малиновые щеки дрожат. Смотрит на меня, ищет сочувствия.
– А как я здесь оказался, в этой трущобе, на сорока метрах, знаешь? – продолжает он после серии тяжких вздохов и сморкания. – Жили мы с Мариной Игнатьевной в шикарной квартире в самом центре, в «барском доме». Шипилин со мной на одном этаже, всегда за руку… Ниже Трапезников. В тот дом просто так не попадают, вы понимаете. А как скончалась Марина Игнатьевна, сынки привязались: продавай квартиру, будем делиться. Денис против – ему бы досталась. А тот за нож, Олег-то, и не в шутку, в тюряге бывал, способен. Да еще и денег не стало, не на что хоромы содержать, одна пенсия. Я поставил условие: мне отдельную квартиру. Вот и нашли эту, подешевле, остальные деньги поделили и промотали. Дениса жена потом выгнала, прибился сюда же. «Хорошо, говорит, что хоть двушку тебе купили, а то мне в одной комнате с тобой пришлось бы храп слушать». Да сам-то здоровьем плох, почки, печень, сгубил в молодости, работать не может. Существуем вдвоем на мою пенсию. Меня же и дураком обзывает: «Что ж ты, батя, говорит, банком ворочал, а обеспечить себя не мог? За границей бы жили. Люди вон замки и острова покупают». «А что ж ты сам, говорю, не ворочаешься? Ехал бы за границу да наживал, нам бы с братом теперь помог. Не все же туда из страны тащить, можно изредка и в обратную сторону». Матерится! Пенсию получу – промотает в три дня.
Так стала проясняться канва жизни нашего соседа и подоплёка его непрестанных просьб и мелких займов. Навещал он, как выяснилось, не нас одних. Этажом ниже живет с семьей Петр Давыдович, по фамилии Мостовой, прежний подчиненный Лузгина, тоже пенсионер. Но тому визиты бывшего начальничка быстро надоели, и он перестал открывать ему дверь. «Затаился! Не признает! – возмущался Лузгин. – Друзьями считались!»
– Ходит к вам брюхатый-то? – как-то остановил меня Мостовой. – Привык ногой двери открывать.
– Трудно ему, на ногах не держится, и помочь, видно, некому, – сказал я, чтобы переменить тон разговора. Но это Петра Давыдовича еще больше раздражило. Заговорил со старой прогорклой злостью:
– Это он сейчас такой жалкий, попрошайничает. А прежде! Целый завод ему достался, поскольку при грабиловке сидел директором – так обобрал завод до нитки и по миру пустил. Три тысячи безработных, и я в их числе, а был начальником цеха. Дальше… С десяток предприятий для защиты от финансовых акул создали на паях свой промбанк. А руководителем Лузгина поставили, не нашли, дураки, никого лучше! Так наш Руслан Иванович что придумал – присоединить банк к большой инвесткомпании. Только тут он плохо рассчитал – компаньоны банк слопали, а с ним делиться не стали, обобрали и выгнали. Потому и стучится к нам, что теперь ни друзей, ни денег. И дети знать не хотят. Опарыши!
Простоват Мостовой, старомодно мыслит! Не разумеет, что сильные хищники, пожирая слабых и мелких, расчищают поле – польза от того всему обществу, и прежде всего нам, травоядным. Так теперь учит новейшая экономическая теория. Бедные и обманутые, утверждает она, во-первых, сами виноваты в своем положении, так как соблазнились на обман и не способны ничего изменить. А во-вторых, живут, подлецы, за счет богатых и преуспевающих, так что, если разобраться, сами-то и являются настоящими эксплуататорами. Опарыши, говорите? Да, размножаются они в гнилом мясе, пожирают его – но тем создают гумус для следующих поколений. Что толку корить теперь старика? Он тоже пострадавший, король Лир нашего подъезда, такая же перегоревшая почва. Сердцем мучается, опухает. Едва ли не каждый день вызывает «скорую».
Между тем юдоль Лузгина все больше скудела. Однажды он пришел с новой просьбой – пустить к телефону, связь у них отключили за неуплату. Я провел гостя к аппарату, попросив, правда, не звонить по межгороду. Сам тут же остался работать с компьютером. Впрочем, секретов у гостя и не было – стал он названивать в поисках денег. Начинал разговор, как обычно, издалека, справлялся о житье-бытье, о женах и детях, о службе и дружбе. Жаловался на нездоровье, извещал о предстоящем платном лечении. Из-за чего, мол, и возникла нужда одолжиться, всего-то на несколько дней, у депозита срок подходит.
Переговоры шли трудно. Руслан Иванович бодрился, пытался шутить и играть голосом, но с каждым звонком все больше наливался краской, злобно взглядывал на меня и сокрушенно вздыхал. Однако снова и снова пытался овладеть ситуацией, достучаться до тех, кого считал друзьями и родственниками, но которые давно уже отчислили его из своих, соскоблили из кондуитов и забыли о его существовании. «Что ж такое, ни у кого нет денег, поиздержались. Врут ведь!» – потерянно бормотал он. И в десятый раз пролистывал засаленную записную книжку, перебирал визитные карточки.
Наконец блеснула надежда: кто-то пообещал выручить, велел позвонить на другой день. «Этот найдет! – Руслан Иванович глянул победно. – Такие дела с ним крутили! А до утра-то, может, вы мне одолжите?»
Назавтра Лузгин, бросив палку в прихожей, бодро устремился к телефону, с особой прилежностью набрал номер…
– Отключен или вне зоны действия, – недоуменно повторил он. – Как это вне зоны? Может рано, спит еще? Подождем. Чашка чая у вас найдется? И конфету.
Каждые пять минут он дергался, звонил, извелся сам и меня утомил, но телефон надежды из недоступной зоны так и не вышел. Сник Руслан Иванович. Грузное мягкое тело его совсем потеряло контуры, тестом сползало с табурета во все стороны. Я помог ему подняться и довел до квартиры. Там, осев в кресле, Руслан Иванович отдышался и потом сказал доверительным тоном:
– Для чего я ищу деньги, знаете? Через неделю мне стукнет семьдесят пять. Юбилей, правильно? Положено отмечать. В ресторан мне не доехать, так здесь хочу собрать небольшую компанию. Коллег, товарищей, кое-каких родственничков. Вас с женой тоже хочу пригласить…
Он внимательно посмотрел на меня, ища признаков радости и одобрения.
– Вот деньги-то и нужны. Без роскоши, тридцати тысяч бы и хватило. Не так как прежде, конечно… Но все, знаете, попривыкли к дорогим винам и коньякам, даром что на самогонке взросли. Говорил «на леченье», чтобы потом пригласить сюрпризом. А вот, видите… Так у вас-то, говорите, не найдется столько? На несколько дней?
Я обвел глазами квартиру – и содрогнулся. Пол, столы, мебель – все было завалено бинтами, склянками, тряпками, останками еды. Раскиданные постели. Спертая вонь. Гостей ли принимать в таком гноилище? И приберется ли кто к тому дню? Да ведь и сам Руслан Иванович не мыт, не стрижен. И где же сын Денис? Помнит ли о нем внук?
За стеклом буфета я увидел несколько фотографий в рамках и подошел посмотреть. Молодой мужчина, во весь рост, в светлой летней рубашке, статный, крепкий, с модной прической рок-н-рольного идола, с широкой белозубой улыбкой… Не Руслан ли Иванович?
– Да, я это, – сказал он, заметив мой интерес. – Каков красавец? Где-то там, посмотрите, Марина Игнатьевна. Девушкой тоже была ничего…
Я посмотрел и на девушку Марину Игнатьевну, скромную блондинку с простым, наивно-открытым лицом.
– Знаете, что мне иногда приходит в голову? – едва слышно молвил Руслан Иванович, может, просто подумал вслух. – Что жизнь проходит слишком быстро. Костюм вон не успел износить. И не стоит эта жизнь затраченных на нее денег. Совсем не стоит…
На другой день он снова пришел к нам и стал кому-то звонить, о чем-то просить, договариваться. Чувствовалось, что идея отпраздновать юбилей крепко засела у него в голове. Меня же заботило другое – как без обиды отказаться от приглашения, избежать посиделок в загаженной квартире, среди незнакомых и непонятных людей. Решили с женой исчезнуть на этот день куда подальше…
За два дня до объявленной даты, вечером, в дверь позвонили. Мы уж знали, что это Лузгин – у него была манера тяжело давить и мучить звонок пальцем, нетерпеливо постукивая при этом в дверь палкой. Он стоял, привалившись к косяку, и тяжело дышал. Глаза безумные, щеки горят.
– Зайти ко мне можешь? Надо поговорить, – объявил он без всяких приветствий и предисловий.
Пошли к нему. Лузгин свалился в кресло, мне показал на стул. Но я остался стоять.
– Надо позвонить в милицию, я прошу. Денис перешел все границы. Хамит, толкается, грозится убить…
– А где он сейчас? Дома?
Дверь второй комнаты была закрыта.
– Не знаю, здесь ли, а может, ушел.
– Ну чем вам поможет милиция? – Я пребывал в полной растерянности. – Надо самим объясниться с Денисом. Дождемся его. Хотите, я с ним поговорю?
Руслан Иванович как будто задумался. Голова его плохо держалась, сникала на грудь. С трудом поднял он мутные глаза.
– Не знаю, хотел в милицию, чтоб его взяли. А не возьмут? Еще больше рассвирепеет. Понимаю, что я ему надоел. Какая ему жизнь со мной? Но разве я виноват? Мне и жить-то осталось… Помру не сегодня-завтра. Поговори с ним, поговори, как придет.
Я было направился к выходу, но Руслан Иванович остановил.
– Поможете послезавтра стол собрать? Денег я достал немного, но все остальное… На вас надеюсь.
Вот так докука! И как толковать мне с Денисом? Встречался он мне пару раз. Мужик лет пятидесяти, хмурый, небритый, под мухой. Не здоровается. Разве такого пристыдишь? Но и полицию звать не мое дело. Что она сможет? Какой повод? Им бы разойтись друг с другом. Но куда? И как Лузгину одному? Иов без Бога – вот он кто!
Тяжесть на душе все сгущалась. Проходя мимо, я с тревогой взглядывал на дверь, думая, что за ней. И все соображал, как бы отговорить старика от ненужного никому застолья.
Лузгин не приходил, и я его тоже не беспокоил.
Наступил тот самый день. Мы с досадой и тревогой ждали звонков, но никто не звонил. Между тем за дверью становилось беспокойно, раздавались голоса. Кто-то ругался, что-то роняли… Стучали, но не в нашу дверь. Опять слышались крики. Потом стихло.
Под вечер нам таки позвонили. На площадке переминались люди в фуражках, офицер и несколько рядовых.
– В той вон квартире труп, похоже, убийство, – сказал офицер. – Ваши показания тоже потребуются, потом вызовем.
Приехали санитары, что-то большое поволокли в черном мешке.
