Олег ЗОЛОТАРЬ. Цыля

Рассказ

Водитель Иван Цылин сдал дежурному автоколонны ключи от своего ЗИЛа, небрежно расписался в журнале и, выскочив из диспетчерской, быстро направился в сторону гардероба, при помощи одичалых клумб и брошенных полуприцепов старательно избегая встреч с коллегами. Многие из них так же уже успели вернуться из рейсов и теперь устало суетилась возле своих автомобилей, протирая лобовые стекла, осматривая днища, перебрасываясь усталыми фразами друг с другом, а то и прямо со своими многотонными товарищами.

Цылина, на самом деле, ничуть не удивляло подобное отношение людей к своим машинам. И хотя свой потрёпанный ЗИЛ Цылин сегодня бросил, едва заглушив мотор, он, как опытный водитель, прекрасно понимал и разделял чувства своих коллег.

Может быть, в самом начале рабочего дня все эти ЗИЛы, МАЗы, КраЗы и выглядели в глазах человека всего лишь обычными железяками, сконструированными для понятных и узкоспециализированных целей, однако ближе к вечеру они совершенно точно обретали некую индивидуальность и даже умудрялись перенимать отдельные черты своих водителей, вследствие чего между ними и возникала эта странная, своеобразная, почти сентиментальная связь. Возможно, этому способствовала пыль, не признававшая разницы между одушевленными и неодушевленными предметами и покрывавшая их с одинаковым безразличием, а возможно всему виной было усталое сознание самих людей, на исходе дня стремившееся вложить в окружающий мир чуть больше осмысленности и одухотворенности, чем тот обычно был готов продемонстрировать сам.

Так что бежал Цылин от своего автомобиля и коллег вовсе не потому, что ему надоели бесконечные нелитературные вариации на счет сорванных сцеплений, спущенных баллонов и лживом целомудрии дорожных инспекторов – на самом деле, он был совсем не против почесать язык подобными темами. Однако в последнее время, едва отмотав положенные ему в день километры просёлочных дорог, Цылин вынужден был спешить к месту своего дополнительного, сверхурочного заработка, никак не связанного с автомобилями и выводившего общие вопросы одушевлённости окружающего мира на некий иной, более высокий (или низкий – в этом Цылин до конца пока не разобрался) уровень.

Этот заработок отнимал у Цылина всё его свободное время и требовал напряжения всех его сил, часть которых уходила именно на то, чтобы не быть привычным для всех Иваном Цылиным – словоохотливым и общительным водилой, безотказным товарищем и душой любой компании (даже если одушевлённым в этой компании оказывался только он сам), а другая часть – на то, чтобы стоически переносить насмешки со стороны коллег, упорно не желавших соблюдать в своих мнениях относительно моральной стороны приработка Цылина дистанцию, использовать предупредительные сигналы и вообще придерживаться хоть каких-либо правил.

Характер его подработки действительно был весьма неоднозначным – сам Цылин это прекрасно понимал, испытывая глубокие угрызения совести по поводу занятия, которым ему пришлось заняться в, может быть, ещё и не совсем старом, но уже и точно не в самом молодом возрасте.

Однако, других возможностей заработать денег у них на селе не было, а всё тот же окружающий мир продолжал упорно напоминать о своей малоодушевлённости невыплаченным кредитом за выкуп совхозного дома, недостроенным многофункциональным сараем (пока отличавшимся от мечты Цылина только лишь наличием фундамента), прохудившимися сапогами супруги и двумя дочерями, учеба которых в столичном институте, может быть, и подразумевала под собой их дальнейшие жизненные перспективы, но пока оборачивалась только необходимостью ежемесячных денежных выплат, обеспечить которые при помощи спокойной совести и неспешных разговоров со своим старым ЗИЛом Цылин не мог, как бы ему этого не хотелось.

Поэтому и сегодня, в очередной раз переключив своё внимание на более насущные проблемы нежели спокойная совесть, Цылин как мог взбодрился и прибавил шагу, стараясь не оглядываться на грустную физиономию своего покинутого автомобиля и возню коллег, умудрявшихся как-то увязывать воедино мелочную зарплату и ежедневную романтику тесных отношений между людьми и многотонными механизмами.

В гардеробе кроме водителей Василия Коробейникова, Лехи Марокантова и Целлофена Макаровича Чинзе (самого уважаемого и опытного сотрудника их автопарка) пока никого не было, а значит в душ Цылин, как и рассчитывал, снова проходил в первых рядах.

– Привет, Иван! – с насмешливой ухмылкой поприветствовал Цылина Василий Коробейников. – Что-то ты сегодня особенно рано! Торопишься куда?

– Так ведь он теперь всегда в первых рядах! – съязвил, в свою очередь, Марокантов, презрительно покосившись в сторону Цылина. – Волнуется, как бы это не опоздать. Важная ведь должность человеку выпала – за государственные банкноты задницу частную лизать...

И если подколку Коробейникова Цылин вполне мог бы проигнорировать (в сущности, тот был не самым плохим мужиком, хоть и не умел в достаточной степени сопротивляться чужим мнениям), то выпад Марокантова оставить без внимания было для Цылина совершенно невозможным. Марокантов был неприятным и скользким типом, отношения с которым у Цылина не складывались давно и надёжно, не в последнюю очередь в силу того, что они несколько лет были напарниками, и Иван за это время так и не смог смириться с привычкой Марокантова пропивать запчасти с их общего ЗИЛа.

– Заду (прозвучало другое слово, на букву ж – прим.) слова не давали! – энергично огрызнулся Цылин, снимая комбинезон и стараясь не смотреть в сторону своего давнего обидчика.

Он давно убедился, что на любые насмешки со стороны коллег лучше всего реагировать ёмкими и короткими фразами, не предполагающими под собой слишком протяженной диалектической перспективы. Правда, с Марокантовым это срабатывало далеко не всегда – внутренняя диалектика этого человека слабо сочеталась со здравым смыслом и приемлемыми нормами поведения. К тому же, она не упускала случая агрессивно проявляться во вне в виде банального, но при этом весьма целенаправленного мордобоя.

Вот и сейчас, фраза Цылина заставила лицо Марокантова мгновенно побагроветь, кулаки – сжаться, а ноги – демонстративно сделать несколько решительных шагов в направлении Ивана.

Вероятно, драки было уже не избежать, но в этот самый момент в ситуацию вмешался многоопытный Целлофен Чинзе, седые брови которого показались над дверцей шкафчика.

– Захлопнись, Лёха! – хриплым басом одёрнул он Марокантова, – Ваньку не тронь! И впредь не смей! Сейчас всякий вертится как может. Ванька – он для семьи старается! А это дело святое, всякое неудобство извиняющее. Это тебе, Лёха, лишь бы на пропой...

– Макарыч, ты вообще слыхал, что эта шавка провякала? – попытался оправдать точку зрения своих кулаков Марокантов, но снова был оборван на полуслове опытным ветераном.

– Помалкивай, Лёха, помалкивай! Сам живи как знаешь, а других не тронь! И ты, Иван, тоже не торопись каждого несогласного с твоей жизнью обзывать! Оправдываться тебе не в чем, а значит и внимания обращать на всяких свистунов нужды особой нет… Работать везде по спокойствию нужно. Уж кем работаешь – тем и трудись! Главное, чтобы польза от этого была. Тебе ли, другим ли – в этом разницы большой нет… Кстати, если там место какое освободиться, ты мне словечком обмолвись. Чувствую, годы у меня уже не те за баранкой сидеть, а заработок не помешает. Тоже ведь семья будь здоров...

– Макарыч, и ты – туда же? – не веря своим ушам спросил Марокантов.

– А что?! Я за свою жизнь знаешь, сколько дерьма перевозил?! – невозмутимо ответил Целлофен, и прихватив свою не менее заслуженную мочалку, направился прямиком в душ.

Любой спор или разговор, который Целлофен завершал этой фразой (а ей он завершал каждый без исключения спор или разговор) имел обыкновение сразу же разрешаться в его пользу, приобретая в глазах коллег многотонный вес истины, поколебать которую мог только человек, в масштабах своей личности и трудовой книжки не уступавший самому Целлофену. Но раз уж таковых на автобазе не осталось, мнение этого угрюмого водилы, проработавшего почти всю жизнь на свинокомплексе и действительно перевозившего за свой век слабовообразимый среднестатистическим человеком тоннаж нечистот, враз охлаждало пыл любого оппонента, невзирая на его должность, размер кулаков и любые модели внутренней диалектики.

Целофена уважали железно, и Цылину было приятно ощутить поддержку этого сурового, несгибаемого человека. Тем более, ощутить в такой напряженный момент, рисковавший перерасти в не менее напряженный мордобой, победителем из которого Цылину выйти наверняка было бы сложно, учитывая размер кулаков Марокантова и узость его жизненных убеждений.

Настроение Цылина ощутимо улучшилось, и он, приняв душ, бодро вышел с территории автобазы, насвистывая какую-то незнакомую, но очень навязчивую мелодию, напоминавшую не то скрип заднего моста его ЗИЛа, не то одну из патриотических песен советского кинематографа.

Место, где он подрабатывал, находилось от автобазы относительно недалеко – в минутах двадцати ходьбы, так что на счёт опоздания Цылин мог теперь не волноваться.

С удовлетворением взглянув на часы, он направился вдоль улицы, пытаясь всеми способами сохранить непривычную лёгкость мыслей и настроения. Главным сейчас было не думать об очередном дне, проведённом вне семьи и дочерях, которые обещали на днях приехать погостить из города и которых Цылин, к своему глубочайшему сожалению добропорядочного семьянина, в очередной раз рисковал не увидеть.

По договорённости со своим работодателем, Цылин отдыхал лишь один день в неделю. Все же остальные дни он вынужден был разрывался между агрессивными мнениями коллег и ненавистными обязанностями, к выполнению которых он должен был вот-вот приступить.

«Чтобы жить как человеку, нужно не всегда быть человеком!» – бодро подумал он, подходя к трёхэтажному особняку Вацлава Михлюка – «хозяина», как называли его все, кто подобно Цылину был занят в его хозяйстве, и трудовые отношения с которым сам Цылин временами расценивал как удачу, а иногда считал худшим проклятием своей жизни.

***

Вацлав Михлюк был местным уроженцем, и многие из коренных жителей села прекрасно помнили его ещё босоногим мальчуганом – скрытным, злопамятным и склонным к воровству. Да и сам Цылин, уступавший Вацлаву двумя годами возраста, в школьной столовой не раз становился объектом его атак – жестоких, напористых и, по своему существу, крайне мелочных – Вацлав имел обыкновение отбирать у младших детей еду и компот.

Отец Вацлава – Игнатий Михлюк – всю жизнь проработал трактористом в местном совхозе, ничем не выделяясь в трудовых показателях, но зато сильно выделяясь во всём остальном, и в первую очередь – своей тягой к спиртному и спонтанному мордобою (Цылин не раз думал о том, что Марокантов, вполне вероятно, приходился каким-нибудь дальним родственником Михлюкам, но выяснять этот вопрос предметно не имел ни времени, ни малейшего желания).

Своего сына Игнатий воспитал в духе наглядного наплевательства, что, вероятно, и предопределило хищный характер юного Вацлава. Ради справедливости, нужно отметить, что, повзрослев, Вацлав с лихвой отдал должное воспитательным методам своего отца и при первой же возможности уехал в город, после чего на долгие годы забыл об отчем доме.

И хотя нельзя сказать, что жители села так уж сильно горевали по поводу отъезда Вацлава, иногда они всё же позволяли себе глубокие и тяжёлые вздохи по поводу его очевидной и незавидной судьбы.

Однако на счет Михлюка планы у судьбы оказались совершенно иными. И вот теперь тот же Цылин, в школьные годы люто презиравший Вацлава за его тупость и немытость, неуверенно подходил к трехэтажному особняку, обнесенному добротным забором, возле которого в последние дни появились штабеля силикатного кирпича и прочих стройматериалов, со всей однозначностью указывавших на то, что Вацлав снова задумал что-то сооружать на своём участке – может быть, вторую баню или гостевой домик, который ввиду трехэтажного особняка, может быть, и не выглядел особенно нужным, но, учитывая устоявшуюся привычку Вацлава принимать любые решения импульсивно и непредсказуемо для рядового здравого смысла, вполне имел шансы на своё существование.

Денег у Вацлава было много, и он легко позволял себе любые сомнительные траты, при помощи которых, видимо, приносил жертвы божествам своей судьбы, продолжавшей с особым и даже фанатичным упорством благоволить ему – владельцу компании по производству картофельных чипсов, хозяину сети пивных магазинов и соучредителю нескольких столичных рынков.

То, что с возрастом Вацлав неожиданно решил перебрался обратно в деревню, на первых порах вызвало немалое удивление окружающих. Однако в своем намерении Вацлав оказался неожиданно твёрд – старательно сравняв с землей избу батьки-тракториста и отгрохав на ее месте упомянутый особняк, он частично доверил управление своими заводами и офисами голодным городским родственникам, после чего вплотную принялся за воплощение своей мечты о спокойной, сельской жизни.

"С годами понимаешь, что все, что тебе нужно – это свой домик в деревне и небольшое хозяйство... Так, для души..." – говорил он односельчанам, которые, не привыкнув к подобным масштабам жизненного благополучия, далеко не сразу научились испытывать зависть к этому некогда грязному и нелепому человеку.

И хотя со временем она всё же заняла в их сердцах привычное место (во многом, благодаря усилиям самого Вацлава, частенько выходившим в своих тратах за границы любого очевидного смысла), возможность получать деньги благодаря необузданным порывам фантазии Вацлава, заставляла многих переступать через свои небогатые убеждения и, подобно Цылину, искать подработку у этого местного олигарха.

***

Отворив массивную калитку, Цылин зашел во двор и осмотрелся. Оба хозяйских автомобиля были на месте, а значит все семейство Михлюков пребывало сегодня дома.

Несмотря на то, что так оно было практически каждый день (Вацлав уезжал на какие-то советы директоров самое большее два раза в неделю), Цылин каждый раз питал надежду на то, что ему придется выполнять свои обязанности без надзора со стороны хозяев. Хотя, если так разобраться, те обычно не досаждали Ивану чрезмерным вниманием, а иногда и вовсе словно забывали о его существовании, что было одновременно и хорошо, и неприятно.

Впрочем, было время приниматься за работу.

Выключив звук на мобильном и положив пакет с личными вещами у забора, Цылин подтянул штаны, расстегнул верхние пуговицы рубахи и, подняв с земли красивый, кожаный ошейник, цепь от которого уверенной железной змеёй протянулась к большой, добротной будке, стоявшей рядом с забором, отработанным движением застегнул его на своей шее.

Теперь Цыле, по идее, следовало подать голос, поставив тем самым хозяев в известность о том, что он в оговоренное время приступил к исполнению своих обязанностей. Однако делать этого Цыля не стал, решив отступить от принятого протокола и сохранить хрупкое сочетание внутренней и внешней тишины, потребность в которой он ощутил сейчас особенно остро – вместе со щелчком ошейника, из него стремительно исчезла вся легкость, которая сопровождала его всю дорогу от автобазы и была подкреплена авторитетным мнением человека, который уж точно как никто другой разбирался во всех видах нечистот.

Вероятно, дело было в том, что мнение Целлофена относилось в первую очередь к Цыле как человеку, а сейчас, в данный момент, он по своей воле примерял на себя совершенно иную роль, смириться с которой ничуть не легче, чем с насмешками коллег.

Цыля и вовсе, было, решил забраться в будку и попытаться провести в ней весь вечер, тем более, что будка Вацлавом была отстроена на славу – все с тем же бессмысленным и неутилитарном размахом, который испытывало на себе всё, на что обращал внимание Вацлав. Места в ней спокойно хватило бы и для человека куда более крупной комплекции, нежели Цыля, а сама скамья лишь немногим уступала в размерах тахте, на которой он спал по воскресеньям у себя дома. Да и тот факт, что она была жесткая, Цылю ни капли не смущал – лежать на ровной твердой поверхности при его основной профессии было делом, если так разобраться, даже полезным. Спина Цылю, несмотря на приличный водительский стаж, никогда не беспокоила, да и геморрой был редким гостем.

Но сперва, пользуясь тем, что хозяев во дворе всё же не было, Цыля решил перекурить. И если Вацлав спокойно относился к курению Цыли и даже нередко составлял ему компанию, то вот супруга Вацлава, Марианна – склочная и подернутая беззаботным алкоголизмом натура, открыто считавшая своим главным жизненным достижением женитьбу с Вацлавом, и при этом не упускавшая шанса громко доказывать всем окружающим обратное – очень не любила, когда Цыля курил на виду, каждый раз призывая Вацлава – как она обычно выражалась - купировать Цыле премию.

Однако, сегодня покурить в гордом одиночестве Цыле всё же было не суждено. Стоило ему выпустить пару сизых, безрадостных табачных облаков, как дверь дома, выходившая на веранду, резво скрипнула и через мгновение по ступенькам во двор выпорхнула Лиза – восьмилетняя дочь Вацлава, который вместе с Марианной лениво показался в дверном проеме следом – изрядно помятый и сонный.

Кажется, супруги только что очнулись после своего традиционного дневного сна (традиционного в той же степени, что и утренние возлияния) и решили развеяться привычным вечерним безделием.

– О! Цыля пришел! – радостно залепетала девочка и бросилась к Цыле, едва успевшего выбросить окурок за забор. – Цыля! Цыля! Цыля!

– Лиза! – тут же раздался строгий голос Марианны. – Опять к собаке лезешь? Вацлав, ну скажи ей!

– Да пусть поиграется. Что ей Цыля сделает? – сонно ответил Вацлав, почёсывая свой живот.

– Ну вот потом и не говори, что я тебя не предупреждала! – нервно ответила супруга и направилась куда-то в сторону сада, который в местами напоминал непролазные кущи и был засажен всеми возможными растениями (иногда Вацлову хотелось побольше зелени и "естественной одичалости"), а в других частях представлял собой отсутствие сада как такового (потому что "солнца и простора человеку и так никогда не хватает!").

Проводив супругу безразличным взглядом, Вацлав спустился с веранды и подошел к Цыле, в штаны которого усердно вцепилась Лиза.

– Здорово! – сказал Вацлав, пожимая руку Цыле. – Давно тут?

– С пяти, как и договаривались...

– Ну да... Сигарета есть? А то домой возвращаться неохота...

Цыля достал пачку и протянул Вацлаву, выудив заодно сигарету и для себя.

Лиза, тем временем, продолжала дёргать Цылю за штанины и громко посвящать его в весёлую рутину своего очередного, беззаботного дня.

– А я сегодня в школу не пошла. Мама и папа сказали, что сегодня не нужно... Поэтому я утром в бассейне купалась, даже несмотря на то, что сегодня холодно. Мама сначала не разрешала, а папа разрешил. Сказал, что раньше дети всё время босиком бегали и в дождь, и в снег, потому и здоровыми были. А если бы ты к нам прямо с утра пришел, мы бы вместе купались... Папа бы разрешил. Правда, папа?

– Лиза, брысь! Слышала, что мама сказала? – грозным тоном осек дочь Вацлав. – Потом ругаться будет! В самом деле – оставь Цылю в покое! Иди займись чем-нибудь!

– А чем?

– Ну в песочнице поиграй! – предложил дочурке Вацлав.

– Не хочу!

– Сходи в сад, свинкам яблочек принеси!

Лиза на секунду в сомнениях задумалась, но идея отца всё-таки пришлась ей по вкусу.

– А в лукошко насобирать, или так - руками принести? – спросила она, направляясь бегом в направлении сада.

– Можешь и так... Мать свиней сегодня уже, кажется, кормила, они не голодные будут... - ответил Вацлав, прикуривая помятую сигарету. – Фух! Ну и денёк!

По помятому виду хозяина было несложно определить, что денек этот был, на самом деле, совершенно такой же, как и все остальные – то есть наполненный коньяком и планами, отдающими смелым самодурством, однако финансовая реальность которых всегда была для Вацлава главным критерием оценки их же целесообразности.

– Трудности? – из вежливости поинтересовался Цыля.

– Да утром со строителями разговаривал... Ну и люди... – махнул рукой Вацлав, выпустив очередное облако дыма.

– Цену загнули?

– Да не в цене дело... Видел стройматериалы?

Цыля кивнул.

– Решил я свинарник нормальный построить... Ну, раз держу свиней не для прокорма, а так, для души… Почему бы, думаю, не сделать нормальный, просторный и чистый свинарник? В этом им тесно… – Вацлав кивнул на небольшой деревянный сарай с загоном, который стоял шагах в двадцати от будки Цыли, и, видимо, представлял из себя то немногое, что досталось Вацлаву в наследство от отца. – Да и старый он... Помнишь, как у нас в детстве было – если свинарник, значит обязательно покосившийся, заплывший навозом и соломой... Вот я и решил, что нужно всё организовать по-другому, современно – как в лучших, передовых хозяйствах… И нанял же не абы кого – профессионалов, из города... И знаешь, что? Проект, говорят, составлять надо. Мол, если постройка с коммуникациями – расшибись, но надо... Да я и не против, только... Какой же это тогда сарай? Придется, видно, местных подрядить. Эти моментом построят... А потом шахнул коньяку. Нервы, нервы... А с утра коньяк пить, скажу я тебе - последнее дело...

Лиза вернулась из сада, неся в подоле своего пёстрого платья яблоки и принялась звать своим звонким голоском его обитателей:

– Свинки! Кушать! Свинки! Кушать!

Через минуту на призыв ребенка из низкой двери показалась первая свинья. Это был Мишка Пупыленок – Цыля немного его знал – грузный бобыль лет сорока пяти, поношенная милицейская рубаха которого раньше часто мелькала на просторах их поселка.

Милиционером Мишка на самом деле никогда не был, и рубаха досталась ему наверняка в качестве гуманитарной помощи от кого-то из жителей села –работать Мишка сильно не любил, и до того, как попасть к Вацлаву, предпочитал перебиваться мелочным соседским прихлебательством и пенсией своей старушки-матери.

Мишка был первым, кто появился в хозяйстве Вацлава, и, видимо, в силу этого он всегда имел какой-то особенно гордый вид, предпочитая все делать молча и не торопясь. Вот и сейчас, едва махнув рукой в знак приветствия Цыле, он неспешно взял яблоко у Лизы и, опершись локтями на изгородь своего загона, принялся неспешно жевать.

Следом за ним из сарая показались ещё две свиньи – некогда работавшие на колхозной ферме Витька Шишев и Гарик Пацук, однако с позором оттуда уволенные по причине алкоголизма и сопутствующего ему воровства. С ними Цыля лично знаком не был, но даже с первого взгляда на них можно было с уверенностью утверждать, что с выполнением своих обязанностей в данный момент они справляются более чем убедительно. Взяв у Лизы по яблоку, они так же без особого аппетита принялись их есть – скорее для того, чтобы не обижать ребенка, нежели от голода.

– А ещё свиней заводить не планируешь? – поинтересовался Цыля у Вацлава, вспомнив просьбу Целлофена, перед которым он теперь, как ни крути, был в долгу. – Ну, когда сарай новый построишь?

– А хрен его знает... Как по мне, так больше и не надо. В мясе не нуждаюсь, сам понимаешь... А так, для души – троих, наверное, и достаточно... А что?

– Да на работе кое-кто из коллег к тебе просится... Отличный мужик! Да и о свиньях знает больше, чем любой другой – всю жизнь водителем на свинокомплексе…

На Вацлава, однако, жизненные достижения Целлофена особого впечатления явно не произвели.

– Ну не знаю… Надо с Марианной поговорить. Слушай, а ты, кстати, есть не хочешь? - вдруг живо подхватился Вацлав. – Ты ж после работы... Сейчас принесу!

– Да не особо... – махнул рукой Цыля.

– Да ты не волнуйся – я тебе из холодильника принесу. Со стола я только свиньям скармливаю – они не брезгуют, а тебе свежего нарежу. Колбасы, сала... Плов ещё есть – свежий, сами еще не ели... И ещё кое-что... – многозначительно подмигнув, сказал Вацлав.

Отговаривать Вацлава было бесполезно – Цыля это знал, и поэтому молча кивнул головой в знак неизбежного согласия.

Вообще нужно было признать, что в своем самодурственном благополучии Вацлав был человеком весьма щедрым. Помимо оплаты, которая превышала месячную зарплату Цыли в автопарке, он всегда щедро кормил всех обитателей своего хозяйства, а иногда и вовсе мог порадовать их чем-то более притягательным для сельского обывателя.

Вот и сейчас Вацлав выскочил из дома, неся не только внушительных размеров миску с разного рода едой, но и две полуторолитровые бутылки пива, одна из которых явно предназначалась для самого хозяина, а другая, вне всяких сомнений, для Цыли.

Пиво Вацлав поглощал в объемах, сравнимых с производительностью небольшого, но прогрессивно развивающегося предприятия, а в глазах супруги, Цыли, да и самого себя, оправдывал подобные возлияния тем, что в качестве владельца сети пивных магазинов он лично несет ответственность за качество товара.

И хотя Цыля в целом был человеком непьющим, пропустить пивка после тяжелого, наполненного старым ЗИЛом и буераками местных дорог, дня он на самом деле отнюдь не возражал, тем более, что Марианны поблизости видно не было.

Свиньи, заметив похмельный энтузиазм хозяина быстро дожевали яблоки и с нескрываемым любопытством устремили свои взгляды на Вацлава. Однако сегодня хозяин явно намеревался провести вечер со своим псом. С перепоя за ним это водилось, и Цыля (к своему неудовольствию) иногда испытывал по этому поводу что-то вроде гордости.

– Фух... – выдохнул хозяин, разом осушив добрую треть бутылки. – Не идет пиво с перепоя, представляешь? Давно уже заметил... Раньше только им и спасался, а теперь...

– Мама, мама! А папа опять Цылю пивом поит! – раздался вдруг предательски звонкий возглас дочурки Вацлава, которой уже наскучили свиньи, и которая вновь активно не знала, чем себя занять.

– Ты опять за своё?! - тут же отозвалась сама Марианна, которая с озабоченным видом как раз возвращалась из сада. – Не угомонишься никак?! То свиней напоит, то собаку... И так толком не лает, а как пива напьётся –дрыхнуть всю ночь будет. Заходи и бери что хочешь! За что, спрашивается, мы ему вообще деньги платим?!

– Много ты понимаешь! – сонно огрызнулся Вацлав. – Цыля своё дело знает! Правда, Цыля? Вор не пройдёт!

– Ну только если вор храпа боится... – продолжала гневно трясти своей растрёпанной завивкой Марианна, отмахиваясь лопухом то ли от комаров, то ли от своего раздражения, – Ты вообще и на себя посмотри, задумайся – сидишь, с собакой разговариваешь!

– Да с ним как раз, в отличие от тебя, по-человечески поговорить-то хоть можно! – криво улыбнулся Вацлав, весело подмигнув Цыле и снова приложившись к бутыли.

– Лучше бы кур наших поискал! – Марианна переключила своё раздраженное внимание с Цыли на супруга, несколько раз ударив его лопухом.

– А что – куры? – оторвался от бутылки Вацлав, в голосе которого промелькнули нотки какой-то сонной тревоги.

– Отравились, видать, чем-то. Трое в саду под кустами лежат, стонут... Я им цып-цып-цып, а они даже подняться не могут. Ты их чем утром кормил?

– Шашлыком... – подумав, ответил Вацлав.

– Каким шашлыком?

– Ну что в субботу делали...

– Тем шашлыком?! Ты что – с ума сошел?!

– Ну а что?

– Да он протух уже давно! Я же тебе говорила кашу курам сварить!

– Я с утра со строителями занимался - некогда было!

– Алкоголизмом ты своим с утра занимался, а не строительством! Они ж теперь, чего доброго, подохнут!

– Черт их не возьмёт! - невозмутимо ответил Вацлав. – Просрутся – бодрее будут! Допивай, Цыля, пиво скорее! Я сейчас ещё принесу...

Последняя фраза хозяина уже была за границей терпения Марианны. От её крика даже свиньи, до этого еще питавшие надежду на выпивку, предпочли срочно укрыться в сарае.

– Если ты выпьешь сегодня ещё хотя бы каплю или ещё нальёшь этой своей дворняге, я тебя придушу своими руками, слышишь?! А ну иди кур остальных искать! Лежат где-нибудь под кустами или у соседей... Что о нас люди подумают? – размахивая лопухом прокричала Марианна, и громко хлопнув дверью, скрылась в доме.

– Достала уже! Поназаводит ерунды всякой, а ты потом приглядывай за ней! – недовольно пробурчал Вацлав, поднимаясь, однако, с земли направляясь в сторону сада.

Оставшись, наконец, один, Цыля не спеша допил пиво и метнул бутылку в сторону мусорного ведра, стоявшего у входа в веранду. Бутылка, срикошетив от корзины, некрасиво шлепнулась на газон прямо напротив дверей веранды – чуть дальше, чем доставала цепь.

Цыля сперва решил снять ошейник и отправить бутылку в мусорное ведро, но, немного подумав, всё же не рискнул – супруга Вацлава была в доме и могла появиться в любую секунду. Без ошейника ей на глаза лучше было не попадаться. Как бы не огрызался Вацлав, влияние на супруга Марианна всё же имела немалое, и потерять часть оплаты из-за ошейника Цыле не хотелось.

Правда, на ещё одну сигарету Цыля всё же решился – даже несмотря на крики Марианны, сегодняшний день службы пока складывался не так уж и плохо. Всё-таки, бывали дни куда неприятнее – например, когда в гости к Михлюкам заявлялись их городские родственники и партнёры по бизнесу – в большинстве своем задервенелые чванливые уроды, дразнившие Цылю, пинавшие ногами любопытных кур, скакавшие в хмельном угаре на спинах свиней, и остервенело фотографируя всё происходящее на многопиксельные камеры своих телефонов.

Происходи подобное чаще нескольких раз в год Цыля, наверное, давно махнул бы рукой на финансовую составляющую его работы, но ради справедливости все же нужно было отметить, что в большинстве случаев работа Цыли была спокойной и не хлопотной, особенно если не брать в расчёт похмельные выпады всё той же Марианны.

***

– Ну привет, дворняга! – вырвал Цылю из его смешанных мыслей чей-то спокойный, вкрадчивый голос. Впрочем, Цыля не сомневался – это был Егор Рябов, в недавнем прошлом учитель математики в местной школе. Молодой парень, внешне чем-то сильно смахивавший на Пушкина, на чем, собственно говоря, все его достоинства, по мнению Цыли, и заканчивались.

Подтвердив догадку Цыли, Рябов собственной персоной неспешно появился в дверях веранды.

– А хозяйка права – сказал он, надменно пнув ногой брошенную Цылей бутылку, – С тебя и правда толку никакого нет. Если бы Вацлав не был таким пропойным дегенератом, давно бы тебе под зад ногой дал...

Рябова Цыля ненавидел всей душой, и хотя тот появлялся на дворе не так уж и часто, предпочитая проводить время на диване перед телевизором. Любая их встреча с Цылей всегда заканчивалась ругней и взаимными оскорблениями. Иногда дело доходило и до драк, для прекращения которых иногда требовалось даже вмешательство хозяев.

– Как будто с тебя польза какая-то есть... – мрачно сплюнул Цыля.

– Конечно, есть, – сказал Рябов, присаживаясь на ступеньки веранды и предусмотрительно измерив взглядом длинну цепи.

Цыля, в свою очередь, и без того знал, что до ступенек веранды цепь не дотянется, однако созревшее замечание относительно наглядной трусости Рябова он всё же решил оставить при себе, решив, что, если уж ты сидишь на цепи, хвастать своей наблюдательностью особо не стоит.

Кстати говоря, большинство насмешек Рябова, а заодно и коллег по автопарку, сводились примерно к этой же мысли, с небольшими вариациями. Правда, в отличае от тех же водителей, Рябов предпочитал дразнить Цылю не из каких-то жизненных или моральных принципов, а так – исключительно ради собственной забавы, что и выдавало в нём особую подлую породу, которую Цыля не переносил на дух и в сравнении с которой даже Марокантов, с его диалектикой, умещавшейся в двух кулаках, выглядел чуть ли не эталоном благородства.

– Тут дело понимаешь в чем... – с наигранной задумчивостью продолжил Рябов. – Дело в искренности...

– В какой ещё искренности?

– А в такой. Вот ты работаешь собакой на полставки. И при этом ещё испытываешь внутренние сомнения по поводу моральной стороны своего заработка, так? Вот и скажи мне тогда – какая польза может быть от сомневающейся полусобаки?

– А ты, стало быть, сомнений никаких не испытываешь?

– Ни грамма, – на этот раз вполне искренне пожал плечами Рябов. – Да и какие могут быть сомнения? Хозяева – моральные дегенераты, платят хорошо и исправно. Работа не пыльная. Последние два пункта – особенно важные. Собственно говоря – только они и важные…

– А люди что думают, тебя не волнует? Извращенцами нас называют...

– Да плевать на людей и их мнение! Большинство из них с удовольствием заняло бы твое место и спокойно получало деньги, не испытывая по этому поводу совершенно никаких сомнений и не привлекая к этому свою мелочную, надуманную совесть...

– И ты вот так всю жизнь планируешь котом быть?

– Я что – идиот? Деньжат соберу и свалю нафиг от этих больных на голову уродов. Начну новую жизнь. Понимаешь? Я искренен, и в этом смысле моя совесть совершенно чиста. Поэтому и польза от меня есть – для меня самого… А вот ты, как ни крути – всего лишь сомневающаяся недособака! Я думаю, дело даже не в том, что тебя волнует мнение окружающих, а в том, что ты и вправду ощущаешь себя собакой, но только наполовину… Вот поэтому ты и есть – самый настоящий извращенец!

Терпение Цыли было на исходе, и он принялся нервно искать пальцами застежку своего ошейника.

– А вот на счет ошейника – это ты подумай хорошенько! – спохватился Рябов. – Я-то в дом удеру. Побежишь за мной – хозяйка опять Вацлава пилить начнет, что ты свободно с ошейника срываешься.

Но Цыля и без того оставил попытку освободиться от цепи. Бить морду коту прямо сейчас Цыле не хотелось – в конце концов, в его словах чувствовалась какая-то особенно ясная правда. В сущности, он действительно исполнял свои обязанности недобросовестно и не раз ловил себя на мысли, что это волнует его не в меньшей степени, чем сама суть его работы. Те же самые свиньи трудились на своем поприще куда вдохновеннее и естественнее, а Рябов и вовсе отличался от настоящего кота только тем, что не был котом (однако в сложившихся обстоятельствах это, по мнению Цыли, существенной роли не играло). Поэтому лучшим, что можно было сейчас сделать, по мнению Цыли, было действительно полностью сконцентрироваться на деньгах и не обращать внимания на всё, происходящее вокруг.

Рябов, воспользовавшись минутной растерянностью Цыли, предусмотрительно скрылся в доме. Хотя, может быть, он просто заметил возвращающегося из сада Вацлава, напустившего на себя вид уставшего от бесконечных хлопот хозяина. Судя по его неуверенной походке, он уже успел прибегнуть к какому-то более радикальному средству избавления от похмелья – вероятно, в бане, или в гараже у него явно имелась заначка на случай непредвиденных осложнений в отношениях с Марианной.

Окинув нетрезвым взглядом Цылю, он на пару секунд многозначительно задумался, после чего быстро зашел в веранду и тут же вернулся с очередными пивными бутылями.

– Ты это куда это? – тут раздался из дома голос хозяйки, которую о планах супруга явно предупредили – то ли надменный Рябов, то ли просто богатый опыт совместной с Вацлавом жизни.

– Пойду Цылю выгуляю! – заплетающимся языком ответил хозяин. – Затосковал он уже, все время на цепи сидя...

– Какой Цыля?! С курами что делать?

– Да разобрался я уже с курами! По домам отпустил, пока не поправятся. А Николаевну уговорил в курятнике полежать – пообещал премию тройную. Она молодец – держится пока.

– Ну хоть не подохнут, а? – поинтересовалась хозяйка.

– Пару дней отлежатся и все будет в порядке. А пару дней без кур, я думаю, мы переживем.

– Вот тебе всё просто – переживем, переживем... Нормальный хозяин задумался бы, что пора новых кур завести. Эти изначально слабые были – ни землю не роют, ни кудахтать не хотят... Хотя, что я тебе говорю, если у тебя даже собака не лает и полдня шатается неизвестно где...

– Закрой рот! Цылю ругать не смей! Он один вообще, кто меня понимает! – проявил характер Вацлав, усиленно потрепав Цылю за плечо и собственноручно сняв тому ошейник. – Ну что, Цылька, пойдем погуляем, а эти бабы пусть и дальше из себя куриных королев корчат…

***

Отворив ворота и пропустив Цылю вперёд, Вацлав еще немного в общих чертах поругался со своей супругой, после чего, громко хлопнув дверью и жестом указав Цыле в направлении совхозного поля – своего любимого места для прогулок, откупорил одну из пивных бутылок и громко влил в себя её содержимое.

На этот раз делиться с Цылей хмельным напитком он явно не собирался, но, в отличие от свиней, Цыля в этом отношении не испытывал никакой досады – завтра ему снова предстояло полдня крутить баранку, и с алкоголем переусердствовать не хотелось. Уж если в чём Цыле и удавалось по-прежнему сохранять авторитет в глазах коллег, так это в том, что в рейс Цыля всегда выходил вовремя и непременно на ясную голову. Поэтому терять последние остатки гордости Цыле не хотелось. Тем более в тот момент, когда его – выражаясь языком Вацлава – "выгуливали".

– Вот так вот! – удовлетворенно сказал хозяин, как только они с Цылей оказались за околицей. - Крутишься всю жизнь как белка в колесе... Работаешь, заставляешь других работать, а всё для чего? Ты не знаешь, Цыля?

Цыля молча пожал плечами – ответа на этот вопрос он действительно не знал, тем более, если тот звучал из уст человека, который мог позволить себе почти всё.

– Не знаешь... – наигранно вздохнул Вацлав. – Да ты и не можешь знать, Цыля. Без обид, но, чтобы понять подобное – сперва нужно чего-нибудь в этой жизни достичь, добиться своим собственным лбом... И я тебе скажу, Цыля, для чего все это... А для того, чтобы понять – на самом деле ничего этого для настоящего счастья просто не нужно. Не нужны миллионы, не нужны коттеджи, не нужны подчиненные... Это раньше всегда мечтал уехать отсюда как можно дальше. От халупы батьковой, от запаха соляры, от кур, свиней этих грязных... А теперь...

Вторая бутылка пива резво пошла в ход и Цыля начал всерьез опасаться, что обратно ему придется переть хозяина на себе, что, учитывая комплекцию Вацлава, было наверняка весьма непростой задачей и, к тому же, выходило за рамки собачьих обязанностей.

– Вот видишь этот луг? – продолжил декламировать тайные закоулки своей души Вацлав. – Думаешь, я просто так сюда прихожу? Это ж колхозный луг, не мой. И колхозу на него - плевать! Бурьян третий год стоит и еще десять лет стоять будет, пока всё лесом не зарастет. А ведь земля здесь – высший класс! Особенно под картофель. Одно время я даже подумывал этот луг у колхоза выкупить или арендовать. Никаких проблем – даже законов нарушать особенно не пришлось бы... А ведь не стал. Почему? А потому что нельзя все подчинять целям и выгоде, понимаешь? И хозяйство своими, вот этими руками держу не из блажи, кто бы и что по этому поводу не говорил. Не могу по-другому! Веришь? Как из города решили сюда перебраться, так Марианне и сказал – мол, только с хозяйством жить будем! Условие поставил, даже кулаком по столу бить пришлось... Потому что в деревне по-настоящему можно только с хозяйством жить! Ты вот говорил, что кто-то там с автобазы ещё ко мне хочет... Зови всех! Мне и свиньи ещё нужны, и петух... Без петуха куры совсем от рук отбились, едят абы что – потом хворают... Мне нужно крепкое хозяйство! Я ж за настоящую жизнь! За искреннюю...

– А чего тогда настоящее хозяйство не заведешь? – спросил Цыля, которому захотелось немного унять красноречие Вацлава, который тут же, посереди дороги, решил справить малую нужду, чем оскорбил ту часть сознания Цыли, в которой он оставался водителем.

– А вот это ты зря... – одёрнулся Вацлав, бросив протяжный и обиженный взгляд на Цылю. – Меня и так каждая собака этим попрекает – мол, самодур, людей за скот держу... Думаешь, я этого не вижу? Иной раз и вправду захочется соседей побесить то нечего делать – не скрываю, есть грешок. Но вот что касается скота – тут уж ты меня упрекать не смей! В этом я честен!

Темя для Вацлава была явно болезненной, и интонации его голоса стремительно менялись с возмущённых на плаксиво-обиженные.

– Ну не умею я с настоящими животными, понимаешь? – чуть ли не пуская слезу, оправдывался Вацлав. – Хотел, пробовал – ничего не получается! Батька с хозяйством никогда не ладил, вот и я не научился… Свиньи в говне топнут, куры дичают... Да и вообще – если растить настоящих – что с ними делать потом? Ни в мясе, ни в молоке не нуждаюсь – сам видишь… А ведь порыв есть, понимаешь? От него никуда не денешься… Вот он и есть – самое главное! Выйдешь утром – свиньи на месте, куры о сем-том болбочут... Все ухода и заботы требуют. И хорошо так становится – словами не передать! И, на самом деле, разницы нет никакой – настоящие куры эти или нет… Взаправда, Цыля – это штука непростая! Она вообще только внутри человека и существует… А по внешнему о ней судить нельзя…

В том, что "взаправда" Вацлава действительно штука непростая, Цыля не сомневался. Сформировалась ли она во времена отбирания компота у младшеклассников, или возникла в смутные времена построения бизнес-империи Вацлава, которая, если верить слухам, начиналась с торговли ворованными семечками – Цылин не знал. Но что было несомненным – существуя только внутри самого Вацлава, эта "взаправда", тем не менее, совершенно определённо обладала способностью оказывать влияние на всё вокруг. И в этом, по мнению Цыли, Вацлаву следовпло отдать должное. В себе самом, по крайней мере, Цыля подобной «взаправды» не ощущал. Наверное, именно поэтому он и вынужден был подрабатывать собакой у Вацлава, а не наоборот.

– Слышь, Цыля! – радостно подпрыгнув, вдруг воскликнул Вацлав, - А давай ко мне собакой насовсем?! Что ты в своем автопарке кроме грыжи и геморроя заработаешь?

– Ну не знаю... – замялся Цыля, – У меня семья. Насовсем не получится.

– Ну будет у тебя один выходной в неделю – никаких вопросов! Дочери у тебя взрослые, с женой столько лет душа в душу живёте – чего их чаще видеть? Да и для нас ты уже как член семьи. Дочурка в тебе души не чает, Марианна...

– Разве? – засомневался Цыля. – А мне кажется хозяйка меня недолюбливает... Думаю, это кот Рябов её против меня науськивает...

– Я вообще котов не люблю, – поморщился Вацлав, – Они себе на уме, гадят где попало... Только этих баб ведь не поймёшь – нужно им, видите ли, чтобы подле них обязательно был кто-то... Тут уж лучше кот, чем мужик какой-нибудь...

Видимо, Вацлав все больше терял связь с реальностью, и Цылю это здорово начинало беспокоить. В подобных состояниях самодурство Вацлава частенько приобретало неконтролируемый и импульсивный характер. И находиться рядом с ним в такие моменты посереди поля было делом рискованным.

– Запомни, Цыля, – продолжал настаивать на своей «взаправде» Вацлав, – В жизни нельзя быть кем-то наполовину! Ни дома, ни на работе – нигде! Так что соглашайся! Оклад я тебе сразу удвою, в дом пускать буду! И плевать, что Марианна на это скажет! Ну?

– Не знаю, надо подумать...

– Ну так думай! А я ведь тебя ещё щенком помню... Компот в школьной столовой у тебя отбирал… - усмехнулся Вацлав.

– Угу… – мрачно кивнул головой Цыля, которому подобные воспоминания, в отличие от Вацлава, отнюдь не добавляли настроения.

– Да ты не серчай на меня – все ж так делали. Кто сильнее – тот и прав! Хорошие были времена, хотя и вспоминать о них особо не люблю... Зато ты мне как родной стал, понимаешь? Честно! Вот проси у меня что хочешь! Ну?!

– Ну... Мне бы недельку отгулов, – подумав, робко сказал Цыля, – Дочери из города приехать должны... А заодно и предложение твое обдумаю спокойно, с женой посоветуюсь. Сам понимаешьт– собакой полностью становиться с бухты-барахты нельзя.

– На неделю? – переспросил Вацлав, от удивления открыв рот, – Неделю без собаки на дворе? Ну не знаю...

Наверное, прямолинейная и искренняя просьба Цыли чувствительно задела «взаправду» Вацлава, который теперь снова выглядел растерянным и даже как-то по-детски обиженным. Вероятно, он ожидал других пожеланий – например, повышении оклада, более длинной цепи или кастрации домашнего кота Рябова – в общем всего, что конструктивно умещалось в его клокочущую посереди поля «взаправду». И блёклая в своей бытовой простоте просьба Цыли, видимо, слишком резко подкосила его возвышенное и даже, можно сказать, поэтическое настроение.

Так ничего и не ответив, страдающий Вацлав несколько раз горестно икнул, после чего с особым усердием вновь приложился к бутылке, из последних сил стараясь сохранить душевное и физическое равновесие.

– Может, домой пойдём? – с опаской спросил Цыля Вацлава, после того как тот, не отрываясь от бутылки, как-то особенно естественно упал прямо наземь, при этом умудрившись не только не выронить бутылку, но, кажется, и вовсе не заметив, что окружающий его мир вдруг перевернулся. Кстати говоря, эту способность хозяина Цыля наблюдал уже не в первый раз и зачастую именно ей объяснял себе все успехи Вацлава, связанные с бизнесом и бытовым достатком.

Так что волноваться о душевном и физическом состоянии Вацлава всё же не стоило – не спеша допив хмельной напиток и, кажется, преодолев болезненные последствия неосторожной просьбы Цыли, Вацлав снова начал приходить в себя.

– Какое домой, Цыля? Тебе что – охота на цепи сидеть? – сказал он, поднимаясь на ноги и отряхиваясь. – Нет, мы сейчас отдохнем немного, а потом в палку играть будем!

– В палку? – почуяв неладное, переспросил Цыля.

– В палку! – ответил Вацлав и довольно уверенными винтами направился к видневшейся неподалеку роще.

***

Вацлава Цыля притащил к дому ближе к полуночи. Во дворе не было ни души, и только кот Рябов лениво покуривал, сидя на ступеньках веранды. И хотя Цыля был без ошейника и при этом зол как собака, до Рябова ему сейчас дела не было.

Остаток прогулки выдался для Цыли особенно тяжелым и беспокойным – как в смысле ноши, так и в смысле многих пережитых впечатлений. К сожалению для Цыли, игрой в палку Вацлав в этот вечер не ограничился, и сразу после этого жалкого и невразумительного действа (бросать палку у Вацлава получалось плохо и на земле он сам оказывался гораздо чаще, чем сама палка), Цыле сперва пришлось сопровождать Вацлава в сельпо за водкой (по словам Вацлава, по-настоящему напиться простой сельский человек может только водкой из сельпо, и никак иначе), а потом и на кладбище, где тот хотел попросить прощения у отца, но так и не найдя его могилы, попросил прощения у нескольких случайных надгробий, снова вспомнив про то, что в мире главное искренность и что ему, в этом смысле, не в чем себя упрекнуть.

Вероятно, в этом Вацлав душой не кривил – весь обратный путь домой он беззаботно и даже задорно похрапывая, проделал на спине Цыли, и теперь, лёжа прямо на земле возле будки, продолжал заниматься тем же, легко и беззаботно посапывая.

– Помоги его в дом занести! – сказал Цыля Рябову, пытаясь разогнуть спину.

– А мне это надо - дебила этого на себе таскать? – возмущенно ответил кот, поспешно докурив сигарету и швырнув окурок прямо себе под ноги.

– А мне - надо?

– Видимо надо! – пожав плечами, ответил Рябов и спокойно нырнул внутрь за дверь.

Выругавшись, Цыля схватил хозяина подмышки и кое как втащил на веранду, после чего, раздраженно пнув ногой лежащий на земле ошейник, нырнул в будку и, растянувшись, на суровом дощатом лежаке, погрузился в сон, поклявшись себе, что это был последний его день в качестве собаки и что с самого утра он с чистосердечной грубостью обыкновенного водилы пошлет Вацлава куда подальше, вместе с его «взаправдой» и всеми планами на счет хозяйства.

***

Однако истинную глубину «взаправды» Вацлава Цыля всё же явно недооценивал – в этом он наглядно убедился, когда под трезвон будильника, натужно напоминавшего Цыле о необходимости скорого перевоплощения из собаки в рядового водителя, выполз утром из будки.

Несмотря на вчерашний перепой, Вацлав уже не спал. Более того, на нем уже были одеты тщательно выглаженные брюки и свежая рубашка, а сам он был старательно умыт и причесан, хотя бодрящая влага колодезной воды всё-таки оказалась не в состоянии полностью совладать с алкоголической припухлостью его физиономии. Впрочем, эта припухлость была Вацлаву – если так можно выразиться – к лицу, и только добавляла важной уверенности к его образу начальника, неторопливо расхаживающему от свинарника к веранде и погружённому в изучение каких-то бумаг.

И если ещё вчера вечером Цыля совершенно точно собирался посылать куда подальше пьяного самодура, то сегодня перед ним стоял директор компании, погруженный в размышления по поводу слияния нескольких фирм-конкурентов и явно торопившийся на какое-то особо важное совещание – то есть, вполне деловой человек, посылать которого Цыле теперь было неловко, а уж тем более после того, как Вацлав, ловко выудив из кармана брюк портмоне, протянул ему несколько купюр, в своих номиналах явно превосходивших оговоренный ранее размер ежедневной оплаты.

– Премия за то, что притащил меня домой... – деловым тоном пояснил Вацлав. – Итак, на сколько ты там хочешь уйти? На неделю?

– До следующих выходных... – робко ответил Цыля.

– Мда... – недовольно пожал плечами Вацлав, – Ладно, как знаешь. В любом случае, удерживать я тебя не могу. Только давай договоримся сразу – как определишься на счет моего предложения – сразу дай знать. И ещё – если согласен быть собакой постоянно, с одним выходным в неделю – милости прошу. Платить буду по полной – больше чем ты у себя за баранкой зашибаешь. Даже больше чем коту. А вот на полставки больше не надо. Верный ты пёс, надёжный – это я, поверь, вижу и ценю. Но собак наполовину всё-таки не бывает… Так что выбор за тобой. И на работе скажи, кто там интересовался – пусть подходят, поговорим... Надо всё-таки хозяйство расширять, а то от безделья скоро совсем сопьюсь...

***

На автобазе коллеги встретили Цылю сдержанно, без привычных шуточек и подколок. Видимо, мнение Целлофена постепенно проникало в массы и заставляло многих переосмысливать свое отношение к людям, животным и всяческим недостроенным баням.

Даже Марокантов вел себя неестественно тихо и пожал Цылину руку, неуверенно и криво выдавив из себя улыбку – похоже, его внутренняя диалектика так же переживала непривычный для себя период ломки и усложнения, не имея возможности выхода наружу и метаясь внутри самого Марокантова, причиняя своему обладателю заметный невооруженным взглядом дискомфорт.

В медпункте, куда Цылин заглянул по пути из гардероба, несколько водителей неуверенно интересовались у Цылина хозяйством Вацлава, перспективами его развития и особенностями рациона питания. А оператор передвижной ассенизаторской станции Василий Кудалахин и вовсе явно не испытывал стеснений в своем желании кардинально сменить сферу деятельности.

– Слышь, а Вацлаву там, часом, козлы не нужны? – громко спрашивал он Цылина по пути из медпункта.

– Не знаю… – пожал плечами Цылин, – А почему вдруг именно козлы?

– Да бабка моя, помню, всё коз держала… Ну и козёл, разумеется, был… Работа у него не пыльная… Всё лучше, чем у меня… Может поговоришь сегодня с Вацлавом?

– Не знаю… Я к нему, наверное, больше не пойду…

– Случилось чего? – забеспокоился Кудалахин.

– Да так… – махнул рукой Цылин, решивший впредь избегать любых тем, касавшихся козлов, собак и общественного мнения. У него на руках уже был путевой лист, его ждал верный ЗИЛ (даже с самого утра выглядевшим живым и очень добрым существом) и вполне человеческая жизнь, от которой Цылин уже порядком отвык и вернуться в которую ему нетерпелось.

В том, что к Вацлаву он больше не вернётся, Цылин сомнений не испытывал (и, кажется, его ЗИЛ, который завёлся непривычно быстро и с пол-оборота, вполне поддерживал Цылина в его решении больше не быть собакой).

Он был даже рад, что не набил Вацлаву морду, и теперь мог разрешить дальнейшую судьбу их отношений исключительно в русле выдвинутых самим Вацлавом условий – то есть тихо и мирно, вполне по-человечески, ещё раз подтвердив тем самым верность принятого решения.

Последним, кто напомнил Цылину о его полусобачьем приработке, был Целлофен Чинзе, тормознувший Цылина у самых ворот автобазы.

– Ну что там на счет моего вопроса? – крикнул он Цылину.

Несмотря на то, что Цылин твердо решил впредь не касаться звериной темы в разговорах с коллегами, навсегда оставив её в прошлом, для Циллофена, разумеется, в этом следовало сделать исключение – раз уж тот так щедро поделился с Цылей в трудную минуту своим многотонным авторитетом, не ответить ответить ему взаимностью Цылин, разумеется, не мог.

– Всё окей! – бодро, с улыбкой ответил Цыля. – Вацлав как раз собирается строить новый, просторный сарай для свиней, так что сказал, что будет увеличивать поголовье. Только не мешкай – а то, как погляжу, желающих многовато…

– Ну вот сегодня прямо и заеду! Спасибо, Ваня! А сам что? Слыхал, ты Вацлава не то послал, не то покусал...

– Да ерунда это всё. Просто не уверен я, что смогу полностью собакой быть. А полусобакой – оно и вправду как-то глупо...

- Ну как знаешь... Дело молодое! - ответил Целлофен и пожелал Цылину счастливого пути.

***

– Тут и думать нечего... – сказала жена, невесело помешивая и без того уже остывший чай.

Было уже поздно, за полночь, но они с супругой до сих пор сидели на кухне и, кажется, пока ещё были очень далеки от взаимного согласия.

– Сам же понимаешь, сколько стоит свадьбу сыграть, – вздохнула супруга, – А тем более - две сразу...

Почему именно теперь дочерям приспичило выходить замуж, и тем более обеим сразу, объяснить не могли ни они сами, ни Цылин. Поставив их с женой перед фактом, они теперь спокойно дрыхли в веранде, которую Цыля достроил с полгода назад, и достроил не в последнюю очередь благодаря своим нечеловеческим усилиям.

– До весны как раз на свадьбы заработаешь... – снова вздохнула жена.

– Разве?

– Ну если будешь собакой постоянно, без выходных, то да. Он же тебя и кормить будет... А может и меня курицей возьмёт?

– Не знаю... – ответил Цылин и уставился в потолок. В данный момент он не мог понять, что в просьбе жены его смутило больше – боязнь того, что ему придется видеть свою жену, сидящей в курятнике или то, что жене придется видеть своего супруга с ошейником на шее.

В любом случае, потолок дать ответа на этот вопрос тоже не мог и, оторвав от него свой растерянный взгляд Цылин снова вернулся к бумаге и карандашу, при помощи которых он уже не первый час пытался сопоставить свои денежные возможности с пожеланиями дочерей.

– А может, они свадьбы в один день сыграют? – рассуждал Цылин, снова ковыряясь в недружелюбных цифрах, своими длинными рядами приближавших Цылина к цепи и ошейнику, от которого его шея за несколько дней с приятной готовностью отвыкла полностью. – И лимузин им не надо. Можно обычные машины шариками и лентами украсить…

– Вот ты им об этом скажи... – в очередной раз глубоко вздохнула жена.

– И скажу! Что это они нам условия ставят?

– Ну это, в конце концов, твои дочки...

– И что? Они голодные росли? Раздетые ходили? А выросли и уехали – ни помощи, ни понимания. Теперь вот свадьбы в ресторанах им подавай с лимузинами! А мне всю жизнь пахать на них как собака? Ни сарай, ни баню достроить не могу... За дом ещё сколько денег выплачивать надо!

– Ну побудешь собакой ещё полгода, год... Потом отдыхать будем. Дочери пристроены будут, за мужьями...

– Ты сама веришь в это? – спросил Цылин.

– Успокойся, Ваня... Думаешь, мне легко?

Ругаться с супругой Цылин на самом деле и не думал. Может быть, она и не работала кем-нибудь из животных официально, но после сокращения в школе, ей теперь приходилось одновременно совмещать преподавание литературы, математики, химии и физкультуры, так что в том, что она действительно понимает его чувства, Цылин не сомневался.

– Да тут дело даже в другом… Я ведь перед собой поклялся, что в собаки больше не пойду, понимаешь? Думал – до пенсии баранку докручу, потом легче будет...

– Кому у нас после пенсии легче становится? Это благо еще, что Вацлав у нас есть. Пусть и самодур, зато сколько людей вокруг него прижилось... А дочери – просто хотят жить не хуже чем остальные. Понять их можно...

– Просто собаками они никогда не были.

– А ты хотел бы, чтобы им пришлось?

Цылин грустно улыбнулся.

Где-то с год назад, они с супругой точно так же сидели заполночь, обсуждая нечеловеческие аспекты человеческого бытия. Только в том разговоре их роли с женой были прямо противоположны. Она не могла смириться с мужем-собакой, уверяла, что и без ошейника они смогут поставить дочерей на ноги, достроить сарай и в целом жить "как люди". Он же доказывал обратное, утверждая, что лучше быть условной собакой, чем условным человеком с вечно условными желаниями. Теперь же он поменялись ролями, но – как ощущал Цылин – в сущности их жизнь не претерпела никаких изменений.

– Он меня в палку заставляет играть... – сказал Цылин, откладывая в сторону карандаш и оставляя все цифры на бумаге неизменными.

– Силой, что ли? – поинтересовалась жена.

– Да нет... – робко ответил Цылин, ощущая, как в этих словах медленно шевелится его персональная «взаправда» уже принятого и не подлежащего дальнейшему обсуждению решения.

***

За неделю, которую Цылин не был собакой, кирпича и силикатных блоков у забора Вацлава поубавилось – не иначе как строительство свинарника было в самом разгаре или даже вошло в свою решительную стадию.

У Вацлава все и всегда было именно так – ежедневное пьянство никак не вредило воплощению его планов в жизнь. И в этом с Вацлава можно было даже брать пример.

Настроение у Цылина было хорошее, и в какой-то степени даже боевое – в круглосуточном бытии собакой были свои плюсы и помимо денег – как круглосуточная собака, Цылин теперь имел все основания для того, чтобы с особым усердием бить морду коту, не опасаясь последствий. Чем, собственно говоря, он и планировал заняться, раз и навсегда показав всем обитателям хозяйства, кто среди них является главным.

Подойдя к воротам и отперев засов, Цыля попытался зайти внутрь, однако сделать этого ему, к удивлению, не удалось. Стоило двери скрипнуть, как с обратной стороны кто-то с особым усердием навалился на дверь, огласив всю улицу криком.

– Гав! Гав! Твою мать! Гав! - орал хрипловатый и знакомый Цылину голос, – Кого там черти несут?!

– Это я – Цыля... – ответил Цылин, совершенно не ожидавший встретить на своём пути к ошейнику каких-либо препятствий.

Ворота нехотя приоткрылись и Цылин увидел перед собой недовольную физиономию Марокантова.

– Чего надобно? – сердито спросил тот, поправляя ошейник.

– К Вацлаву... – растерянно сказал Цылин заглянув через плечи Марокантова во двор, в надежде увидеть хозяина.

Того, однако, видно не было. Несколько незнакомых Цылину кур неторопливо бродили по двору, лузгая семечки, а на ступенях веранды, покуривая, сидел кот Рябов, на помощь которого, ясное дело, рассчитывать не приходилось.

– А ты что тут делаешь? – спросил Цылин Марокантова, который по-прежнему решительно загораживал проём ворот и не спускал с Цылина глаз.

– Не твоё дело! – рявкнул Марокантов.

– Как это не моё?! Это мой ошейник! Моё место! Проваливай давай! – резко сказал Цылин и попытался оттолкнуть Марокантова.

– Не пущу! – крикнул тот и снова навалился на дверь.

На шум из сарая выглянуло несколько свиней, среди которых Цылин краем глаза заметил и Целлофена Чинзе. Правда, на этот раз ветеран наблюдал за происходящим молча и вступаться за Цылина явно не спешил.

Борьба, тем временем, продолжалась и явно входила в свою решающую стадию – Цылин всё же смог протиснуться в ворота, и теперь они боролись с Марокантовым уже возле будки, под одобрительный смех кота и настороженные оханья кур. Рубаха Цылина надрывно трещала – превосходство Марокантова в весе всё-таки сказывалось – но всё же и сам Цылин нашел способ ощутимо досадить своему противнику – ухватив цепь, он с силой дергал шею Марокантова, явно причиняя тому существенные неудобства – Марокантов громко и нехорошо ругался, завывал.

Выскочившему на шум из дома Вацлаву далеко не сразу удалось разнять участников драки. Только через несколько минут все трое, запыхавшись сидели на траве и удивленно друг на друга поглядывали.

– Ты это чего? – спросил, наконец Вацлав Марокантова, поправлявшего ошейник и растиравшего шею.

– Да во двор, паскуда, проникнуть пытался... – деловито, с чувством исполненного долга, ответил тот, презрительно кивнув в сторону Цылина. – Видно, украсть чего-то планировал...

– А ты чего? – перевёл свой взгляд на Цылина Вацлав.

– Собакой пришел быть, – смущённо ответил Цылин, осматривая порванную в нескольких местах рубаху.

– Катись к чёрту, Цыля! Даже не мечтай! Ошейник теперь мой!

– С какой это стати?

– А с такой!

Драка была готова вспыхнуть вновь, но Вацлав, пользуясь своим авторитетом и неожиданной трезвостью, быстро предотвратил конфликт:

– Фу, Мара! Иди в будку! Я сам разберусь! И ты, Иван, тоже зря на пса не кричи! Он всего лишь дело своё делает. И как видишь – неплохо справляется.

Недовольно фыркая и посыпая Цылина нехорошими ругательствами, Марокантов послушно скрылся в будке.

Проводив Марокантова довольным взглядом, Вацлав по-дружески похлопал Цылина по плечу.

– Слушай, Иван! Не хочу, чтобы между нами недопонимания остались, поэтому скажу все как есть. Как собака ты мне всегда нравился, вот те крест! Но, положа руку на сердце – пёс из тебя сторожевой не получился. Тут уж Марианна права, как ни крути. Для города ты сгодился, но здесь, – Вацлав с любовью и гордостью обвел взглядом свое хозяйство, – Здесь от собаки больше требуется. А тем более сейчас, когда хозяйства прибавилось... Ты вон отгулы просишь, сомнения испытываешь... Сколько дней прошло, а от тебя – ни слуху, ни духу… Всё сомневаешься, сомневаешься… Не по-собачьи это как-то, понимаешь? А этот – даже не спрашивал ничего! Пришел, сам ошейник одел, сразу же прохожих матом на всю улицу обложил... Кота не гоняет, палку, как и положено, в зубах носит...

– У меня дочери замуж выходят, свадьбы делать надо... – обречённо сказал Цылин. – Хочется же по-человечески… Как же мне тогда, если не собакой?

– Ну, тут уж не знаю, как тебе помочь... Даже место петуха и то третьего дня заняли, видишь?

Вацлав кивнул головой в сторону сада, где в окружении десятка женщин между яблонь и кустов гордо вышагивал почтенных лет мужик в жакете и красных резиновых сапогах. Кажется, в недавнем прошлом это был врач местной больницы.

– А я уже согласен был круглосуточно собакой быть... С одним выходным в неделю...

– Ну, сам видишь... – сочувственно вздохнул Вацлав, на этот раз кивнув головой на будку, в которой Марокантов, видимо решив после напряженной схватки восстановить силы, что-то увлеченно и громко ел. – И без всяких выходных! Ну не могу же я такого пса за ворота вышвырнуть!

– Да подлец он, а ни собака... Вон хоть у Целлофена спроси, – не согласился Цылин, кивнув на свинарник. Он и не надеялся, что Вацлав станет прислушиваться к мнению свиньи, но ничего другого придумать просто не мог, ощущая, что его в данный момент насильно делают не собакой, ломая тем самым все планы на будущее.

– А вот тут ты, Иван, не прав! – подал голос Целлофен. – Как собака Марокантов поценнее тебя будет – это сразу видно. Да и нельзя сказать ведь, что он подсидел тебя. Ошейник на траве валялся... Так что Лёха всего лишь расторопность проявил – вещь, в нынешние времена необходимую… Каждый устраивается как может – незачем на это пенять...

– И это твое спасибо за то, что я тебя сюда устроил? – бессильно спросил Цылин.

– Большое тебе человеческое спасибо за это! А вот что касается собаки... – пожал плечами Целлофен и, к удивлению, Цылина, ничего более не добавив, скрылся в свинарнике.

В этот момент в ворота звучно и уверенно кто-то постучал и тут же, через секунду из будки, громко матерясь, выскочил Марокантов.

– Фу, Мара, Фу! – крикнул на него Вацлав, – Не ори! Это строители!

Марокантов покорно замолк и с готовностью снова исчез в будке, с видимым удовольствием вернувшись к прерванной трапезе.

– Ну ладно, Иван! – сказал, снова похлопав Цылина по плечу, Вацлав, встречая строителей, которые с опытной опаской проходили возле будки, – Спасибо что зашел. Заглядывай иной раз. Посидим, пивка попьем, вспомним как я у тебя компот в школе забирал... А сегодня не могу, сам видишь – строительство... Нужно срочно сарай достраивать – а то свиньям уже спать негде...

Выйдя за ворота, Иван окинул взглядом особняк Вацлава, в котором он как собака теперь был не нужен, а как человек не был нужен вообще никогда, и не спеша поплелся к автобазе, подпитывая себя робкой надеждой на то, что ему вернут его старый ЗИЛ, и что удача в этом мире всё-таки иногда улыбается не только собакам.

На илл.: Эдвин Генри Ландсир. Живопись, 1865. Ценители: портрет художника с двумя собаками.