Геннадий ЛИТВИНЦЕВ. «Соединить Запад и Восток, прошлое и настоящее…»
Гёте стал для Европы Колумбом персидской культуры
В 1819 году Иоганн Вольфганг Гёте (1749–1832) издал в городе Штутгарте «Западно-восточный диван» – книгу во многих отношениях необычную. Гёте в том же году исполнялось семьдесят лет и его знали во всех европейских странах как «великого веймарского старца», автора знаменитого «Фауста», многих романов, пьес и философских трактатов, блистательного лирического поэта, чье творчество составило целую эпоху в немецкой литературе и придало ей мировую славу. И вот «Диван» – собрание в двенадцати «книгах» стихотворений на восточные, в основном арабские и персидские, мотивы, с экзотическими сюжетами и именами, с малопонятной символикой. Одни оглавления книг могли ввергнуть тогдашнего немецкого читателя в недоумение: «Моганни-наме. Книга певца», «Хафиз-наме. Книга Хафиза», «Тефкир-наме. Книга размышлений», «Парси-наме. Книга Парса»… Правда, предвидя затруднения читателей, автор снабдил издание солидным приложением – «Статьи и примечания к лучшему уразумению «Западно-восточного дивана». В предисловии к «статьям и примечаниям» Гёте так формулирует задачу своей книги: «Смеем надеяться, в эпоху, когда столь многие создания Востока бережно осваиваются на нашем языке, будет достойно и нам привлечь внимание к той стороне, откуда на протяжении тысячелетий доставлялось к нам так много великого, прекрасного и доброго, откуда каждодневно можно ожидать еще большего».
Исследователи творчества великого немецкого поэта и мыслителя полагают, что работе над «Западно-восточным диваном» он посвятил не менее пяти лет. Во всяком случае, мае 1815 года Гёте писал одному из своих корреспондентов: «Я давно уже занимался в тиши восточной литературой и, чтобы глубже познакомиться с нею, сочинил многое в духе Востока. Мое намерение заключается в том, чтобы непринужденным образом соединить Запад и Восток, прошлое и настоящее, персидское и немецкое, так, чтобы нравы и способы мыслить проникали друг в друга». Обращение Гёте к Востоку не было неожиданным, поскольку основания для этого были заложены и в практическом, и в теоретическом философском плане задолго до него – процесс их формирования начался еще в XVIII веке и в какой-то мере наметился даже в конце XVII века. Мировая литература и до Гёте знала игру восточными масками и инкрустирование поэзии восточными мотивами – сюжетами, образами, персонажами, особенно часто орнаментом, то есть внешней атрибутикой Востока. Но заслуга Гёте в том, что он придал изучению и популяризации наследия Востока системный характер, как бы привил его на древо западноевропейской литературной практики, первым сформулировав само понятие «мировая литература».
В 1827 году, опираясь на свой опыт работы над «Западно-восточным диваном», Гёте дает толкование данного понятия: «То, что я именую всемирной литературой, возникает по преимуществу тогда, когда отличительные признаки одной нации будут выравнены через посредство ознакомления с другими народами и суждения о них». И далее: «Я убежден, что формируется мировая литература, и что все нации тяготеют к этому и поэтому предпримут дружеские акции». И можно согласиться с русским литературоведом И. С. Брагинским, написавшим, что «публикация в 1819 году “Западно-восточного дивана” свидетельствовала о формировании в Новое время интереснейшего в мировой культуре явления западно-восточного литературного синтеза». Согласно ученому, Гёте выступает в «Западно-восточном диване» «не сторонним наблюдателем, а творческим продолжателем высших достижений восточной, и прежде всего фарсиязычной, поэтики». С этим мнением согласен и другой знаток творчества Гёте, один из издателей русского перевода «Дивана» (совместно с И. С. Брагинским) А. В. Михайлов: «Очень правильно говорить о “синтезе” западного и восточного начал в гётевском “Диване”, о неповторимом соположении немецкой и персидской поэзии и взаимопроникновении, слиянии их принципов».
В поле творческого внимания Гёте в «Западно-восточном диване» оказались «семь основных», по характеристике немецкого исследователя И. Г. Л. Козегартена, фарсиязычных поэтов: Фирдоуси, Анвари, Низами, Руми, Саади, Хафиз, Джами, а также Унсури и Хакани. Конечно, понимание Востока и Персии, в частности, у Гёте во многом обусловливалось уровнем востоковедческих «штудий» его времени. Гёте, хотя и изучал арабский язык, но, естественно, не мог читать очень сложные произведения средневековой арабской и тем более персидской литературы в оригинале. Поэтому он опирался на труды своих современников-востоковедов. Из них Гёте черпал фактический материал для исторической части «Западно-восточного дивана». Надо сказать, что немецкая, как и русская, востоковедные школы в то время были одними из лучших в мире.
Титул первого издания«Западно-восточного дивана»
В «Западно-восточном диване» Гёте, органически соединив восточную и западную литературную традицию, высказал новаторскую по тем временам мысль о ее общечеловеческом значении, не забывая при этом, что Восток и Запад тем не менее представляют разные культурно-исторические субкультуры. В книге много лирических героев – по сути в каждом стихотворении есть свой герой. Однако главным из них является сам Восток во всем своем многообразии и переменчивости, таинственности и страстности. Как известно, восточная поэзия отличается метафорической сложностью, иносказательностью языка. Здесь самые утонченные мистические понятия выражаются чаще всего в образах плотского любовного переживания. Гёте охотно заимствовал эту традицию восточных поэтов. Согласно мнению большинства исследователей, первым и основным проводником немецкого гения в познании Востока был Диван Хафиза. Его уважение к персидскому поэту выражено в обращении к Хафизу в стихотворении «Вторение»:
Пускай я весь – твое лишь отраженье,
В твой ритм и строй хочу всецело влиться,
Постигнуть суть и дать ей выраженье,
А звуки – ни один не повторится,
Иль суть иную даст их сопряженье,
Как у тебя, кем сам Аллах гордится.
В «Диване» три образа являются основными: образ Поэта, носителя Высшей Правды, образ вечно живого, умирающего и возрождающегося поэтического Слова – «Stirb und Werde» (Умри – и возродись), образ непрестанного служения Идеалу. Первый раскрывается нам в предпоследней строфе «Хеджры», где упоминается гурия стоящая, подобно апостолу Петру, у райских ворот, допуская в рай лишь героев, отдавших свою жизнь в борьбе за веру. У Гете это не религиозное верование, а вера в Идеал, в Мечту. Те, кто был Идеалу верен, заслуживают рая. Затем образ находит продолжение в «Книге Рая». Гурия спрашивает у поэта, стучащегося в двери Рая, чем же он может доказать свою верность Высшей Правде, свое право быть в раю. Поэт отвечает:
Распахни врата пошире,
Не глумись над пришлецом.
Человеком был я в мире,
Это значит – был борцом.
В отдельном стихотворении, в котором используются образы мотылька и свечи из «Бустана» Саади, Гёте объясняет, в чем благость поэта. Это стихотворение «Блаженное томление» – одно из лучших в «Диване». В нем раскрывается второй из основных образов – образ вечно живого поэтического Слова-дела:
Скрыть от всех! Подымут травлю!
Только мудрым тайну вверьте:
Все живое я прославлю,
Что стремится в пламень смерти.
И после изображения гибели мотылька Гете произносит: «Stirb und Werde!». Вот она, сокровенная романтика Гете – каждодневная борьба за Идеал, за Мечту! «Каждодневно – трудное служенье!» Вечное обновление, круговорот жизни и смерти:
И доколь ты не поймешь:
Смерть для жизни новой,
Хмурым гостем ты живешь
На земле суровой.
Самоотверженность ради вечной жизни в Слове, которое переживет века, смерть в борьбе за Идеал, который с физической смертью человека не гибнет, а побеждает – такова истинная победа над смертью таково высшее торжество жизни как Идеала, такова победа внутреннего мира над внешним. Эта непрестанная борьба за Идеал, служение ему – третий основной образ «Дивана». «Каждодневно – трудное служенье!»
В первой книге «Дивана» «Моганни-наме» (Книге певца) указаны четыре стихии, питающие поэтическое вдохновение – это Любовь, Ненависть, Вино и Меч. Каждая из стихий представлена затем в соответствующей книге: Любовь – «Эшк-наме» (Книга любви) и «Зулейка-наме» (Книга Зулейки); Ненависть – «Рендж-наме» (Книга недовольства); Вино – «Саки-наме» (Книга кравчего); Меч – «Тимур-наме» (Книга Тимура). Но и все остальные книги «Дивана» – «Моганни-наме», «Хафиз-наме», «Тефкир-наме» (Книга размышлений), «Масаль-наме» (Книга притчей), «Хикмет-наме» (Книга изречений), «Парси-наме» (Книга Парса», «Хулд-наме» (Книга Рая) – проникнуты поэзией, порожденной четырьмя стихиями, и являются выражением непрестанного, повседневного служения поэта Идеалу. То есть «Диван» по своему основному содержанию связан с кругом идей «Фауста», с философией активной позиции Человека.
Русский исследователь «Западно-восточного дивана» И. С. Брагинский пришел к выводу, что это произведение не искусная стилизация в духе просветительства и романтизма с их тяготением к аллегориям, в том числе в нарочито восточных одеждах, а органический синтез культуры и поэтических миров Запада и Востока, образовавших в гармоническом слиянии некое новое пространство литературы. Ученый подчеркивает, что подобный синтез характерен и для творчества других великих писателей, в частности, Пушкина.
Действительно, в «Диване» Гёте сумел органически слить воедино передовые идеи Запада своего времени и «седого» Востока, сплавить формальные художественные особенности восточной и западной поэтики и создать органичный западно-восточный синтез. Гёте утверждает:
Orient und Occident
Sind nicht mehr zu trennen.
(Восток и Запад более неразделимы).
В Коране сказано: «Богу принадлежит и Восток, Богу принадлежит и Запад». Гёте любил и охотно цитировал это выражение, оно и определяет общечеловеческую суть его поэтического шедевра «Западно-восточный диван», в котором во всем блеске таланта великого мастера соединились достижения двух культур – восточной и западной.
В своих «Статьях и примечаниях к лучшему уразумению «Западно-восточного дивана» Гёте сумел сказать много нового и глубокого о характерных чертах восточной поэзии и восточной поэтики. По его собственному выражению, в «Диване» он выступает как наблюдательный путешественник, собирающий поэтические жемчужины Востока. Гёте пишет о восточных поэтах: «Они сплетают самые тончайшие и самые обыденные образы, к чему нам нелегко привыкнуть». Он отмечает пристрастие восточных поэтов к гиперболизации, чрезмерности и изысканной искусственности метафор, загадочному шифру цветов и знаков, орнаментике необычайных сравнений. Гёте протестует против принятого приравнивания восточных поэтов к западным, например, Фирдоуси к Гомеру, Хафиза к Горацию и т.п. В религии, в поэзии, в философии Востоку присущ мистицизм, необычный для Запада, отмечает Гёте: «Проницательный человек, не довольствуясь тем, что представляют ему его чувства, рассматривает видимое как маскарад, где прячется от него, шаловливо и своенравно, высшая духовная жизнь, чтобы приманить нас к себе, чтобы увлечь в высшие, благороднейшие сферы. Если поэт поступает с сознанием и умеренностью, можно согласиться со всем этим, радоваться всему этому и, готовясь к более решительному воспарению, пробовать свои крылья».
***
Не удивительно, что столь яркое, самобытное произведение, как «Западно-восточный диван», сразу же заметили и оценили в других европейских странах, в том числе и в России. В 1824 г в статье «О направлении нашей поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие опубликованной» В.К. Кюхельбекер писал: «При основательнейших познаниях и большем, нежели теперь, трудолюбии наших писателей Россия по самому своему географическому положению могла бы присвоить себе все сокровища ума Европы и Азии. Фердоуси, Гафис, Саади, Джами ждут русских читателей». О том же А. С. Грибоедов: «Восток, неисчерпаемый источник для освежения пиитического воображения, тем занимательнее для русских, что мы имели с древних времен сношения с жителями оного». В двух этих высказываниях заключалась в кратком виде тождественная по сути программа научных и поэтических занятий Востоком.
Замыслы Кюхельбекера и Грибоедова стали впоследствии осуществляться в России в более урезанном, частном, академическом виде, где долго недоставало вдохновенности и широты, и прошло не одно поколение, пока уединенные увлечения не принесла значимые плоды, отмеченные широтой историко-культурного кругозора. За отдельными удачами долго не следовало достойного продолжения, пока из массы переводов не стала вырисовываться подлинная поэтическая высота и отвечающая гётевскому стилю мыслительная дерзость. Замечательным переводчиком «Дивана» стал поэт М. А. Дмитриев. Уже в 1820 году он опубликовал в журнале «Вестник Европы» свои переводы стихотворений из «Книги Зулейки» под заголовком «Персидские песни». Дмитриев великолепно справился с своей задачей, перед которой останавливались поэты последующих поколений. «М. А. Дмитриеву удалось сочетать полнейшую естественность выражения с неуловимой характерностью гётевского тона, с той чуть приподнятой интонацией, которая не требует для себя каких-либо изысканных поэтических средств», – так оценил работу исследователь и тонкий знаток русской поэзии А. В. Михайлов.
После 1830 г., отмеченного переизданием цикла М. А. Дмитриева, в переводах из ЗВД наступает долгая пауза. Тем временем представление о переводе, о его призвании и роли коренным образом меняется: теперь к «Дивану» приступают не поэты, переводящее с чужих языков близкое и родственное своему творчеству, но переводчики-профессионалы. Вместе с ними в русский «Диван» приходят косноязычие и упрощение образа. Например, о переводах А. Н. Струговщикова можно сказать лишь то, что они сделаны старательно, и не больше. Не отличаются глубиной проникновения в мир «Дивана» и переводы Н. А. Холодковского. А вот Д. П. Шестаков переводил Гёте свежее и разнообразнее предшественников, расширяя стилистические рамки русского текста.
Задача полного перевода ЗВД на русский язык была решена лишь в XX веке, да и то поначалу лишь в отношении поэтической его части. Поэты С. В. Шервинский и М. А. Кузмин, поделив между собой «Диван», предложили его русскому читателю в 1932 г. При известных несовершенствах их перевод стал несомненным достижением языковой точности и стилистической близости к оригиналу.
Известный поэт-переводчик В. В. Левик, начавший работать над «Диваном» вскоре после Великой Отечественной войны, придал новый, многозначительный поворот всей переводческой проблематике. У Левика видны потрясающие лирические взлеты, которыми Гёте вот уже два века волнует немецкого читателя. Левик, ощущая себя прежде всего поэтом, заражается авторскими образами и авторской интонацией, и воплощает в своем создании поэтическую глубину. Следует отметить и переводы Н. Н. Вильмонта, превосходно передающие величавость и классичность позднего Гёте.
Думается, что первым полным изданием в русском переводе не заканчивается внимание к «Дивану» на русской земле. Большие вещи и шедевры литературы нуждаются в постоянном возобновлении. Для каждой эпохи требуется свой Гомер, свой Шекспир, свой Хафиз, свой Гёте. Стало быть, и работа над гётевским «Диваном» не может быть прекращена. Любой, даже самый удачный, перевод со временем нуждается в дополнениях или уточнениях. Этого требует сам подлинник, нуждающийся при иноязычном воспроизведении как бы в целой системе переводов-зеркал, которые всесторонне улавливали бы его смысл, в системе, подобной той, какой следовал в «Диване» сам Гёте.
Вот уже более двух веков творчество и научное наследие Гёте привлекает внимание ученых разных стран и различных направлений. Художники, скульпторы, композиторы, правоведы, биологи открывают все новые грани его творчества и многогранной деятельности. А написанный двести лет назад «Западно-восточный диван», как и прежде, утверждает и воспевает идеи сближения народов, мира и понимания между ними, взаимопроникновения и взаимообогащения разных культур.
На илл.: Гюстав Моро. Персидский поэт на единороге. Около 1890 года.
