Светлана ПОТАПОВА. Грех

Рассказ

1.

Лёньку разбудило солнце. Оно уже давно и безуспешно пыталось влезть в окно без занавесок с чисто вымытым стеклом. От жгучей досады на невидимую преграду солнце ещё больше распалилось и дотянулось-таки горячим лучиком-ладошкой до Лёнькиной щеки.

Поодаль на своей кровати строго лежал дед: дырочки носа нацелил в потолок, скрестил руки на груди и храпел один-в-один с боем часов, вдруг раздавшимся над головой Лёньки. Лёнька задрал голову и увидел на стене за своей кроватью деревянный шкафчик с налепленными деревянными листьями и цветами. В передней дверце шкафчика было пыльное треснувшее стеклянное оконце. За ним виднелись пущенные по кругу цифры, две стрелки и болтался облезлый маятник.

В комнате, куда их поселили с дедом, было мало предметов. Только две кровати с такими прогнувшимися металлическими сетками, как будто раньше на них спали бегемоты (на своей Ленька тайком от деда прыгал), пустой книжный шкаф с тремя ногами (вместо четвёртой была стопка книжек) и два стула с протёртой до дыр тканью, на которые дед и Ленька складывали одежду. Лёнька думал, что стулья погрызли мыши и на всякий случай, ложась спать, быстрей задирал ноги на кровать. На такую мелочь как часы Ленька до сих пор не обращал внимания, потому что они при нем ещё не били. Он чаще был на улице, чем в комнате.

Ему немедленно захотелось узнать, откуда идет звук. Он встал в трусиках на кровати и попытался открыть дверцу часов. Но открыть не давала железная скобка, вделанная в дверцу: в неё впился крючок, укрепленный на боковой стенке шкафчика. Снять заржавевший крючок никак не получалось. Тогда Лёнька обеими руками стал тянуть к себе шкафчик, чтобы попытаться увидеть, что у него на той стороне, которая приложена к стене. Шкафчик оказался тяжёл. Лёнька отпустил шкафчик к стене, и тут в испуге заметил, что маятник остановился.

Дед перестал храпеть, как будто был единым механизмом с часами.

Лёнька скорей спустил маленькие босые ноги с кровати, но вспомнил, что гигантские тапки зашлёпают при ходьбе по голым пяткам. Тогда он взял по тапке в руки и на цыпочках убежал в коридор.

Пол в коридоре оказался очень холоден, не то что в нагретой солнцем комнате, но Лёнька и здесь не обул проклятые тапки. Он домчался босой до туалета, где пол был совсем уж ледяной, закрыл за собой дверь, и только тогда вдел в тапки ноги и отдышался. Шума из комнаты, где спал дед, пока не было слышно.

В туалете ему нашлось дело. Сделав всё, что было нужно, и даже умыв лицо (он вспомнил вдруг, что мама велела ему мыть лицо утром и вечером), он встал перед большим, в два раза выше себя, зеркалом на стене и принялся показывать себе рожи. Это занятие увлекло его на пять минут. Потом Лёнька снял с холодной батареи свои носки, которые он вчера, мучась и утирая мыльной пеной нос, впервые стирал вечером в раковине. Это тоже было одно из маминых указаний: стирать самому носки здесь, в доме: «Дед, Лёнька, стирать не будет, у него и без того дела много. А остальные – чужие люди». Носки – удивительное дело – высохли, хотя форточка над ними на всю ночь была для свежести воздуха кем-то открыта. Лёнька, радуясь такому обстоятельству, разодрал носки, слипшиеся от плохо ополоснутого мыла, и бодро натянул на ноги. Пришла пора высовывать голову из туалета и выходить из него. И Лёнька храбро вышел.

Что за чудо? У двери туалета с полотенчиком в руках – розовым пушистым полотенчиком, на котором нашит был уж совсем невозможно пушистый белый котёнок – стояла прехорошенькая девочка. Она была повыше Лёньки и постарше – как раз то, что нравилось Лёньке в девочках. Длинные волосы её были кудрявые, и с золотыми искорками, и до пояса, и с золотым обручем в серебряных бабочках: таких прекрасных волос Лёнька никогда не видел. Он хитро^/ улыбнулся: чуть-чуть отвернул голову и скосил кокетливо прищуренные глаза на девочку; губы его изогнулись, как у мурлычущего кота; на одной щеке появилась ямочка.

– Мальчик, у тебя глаза болят? – Насмешливо спросила красивая девочка. – Ты чего зажмурился? И почему у тебя тапки такие большие? Ты кто?

– Я – Лёнька. – Лёнька немножко задумался, определяя про себя, кто же он в этом доме. – Я… Моя мама Марьяна, она … тёте Инне племянница. А кто я тёте Инне, я не знаю. Мамы нет, она в городе работает. А я на лето к тёте Инне приехал. С дедушкой. Дедушка работает у тёти Инны за деньги – баню строит, дрова рубит и… вообще работает. А я живу. А ты кто?

–Я – Римма. Мы вашей тёте Инне вообще не родственники. Мы родственники дяде Боре. Моя мама – дочка дяди Бори. От первого брака. Поэтому, конечно, ваша тётя Инна не любит мою маму. Поэтому, конечно, и я сюда приезжаю раз в год и всего на несколько дней. И поэтому, конечно, мы с тобой умудрились ни разу не встретиться. Тебе сколько лет?

–Шесть.

– А мне девять. Тогда всё понятно. Ты просто был мал ещё в прошлое лето, и тебя сюда не брали. Поэтому у нас просто не было до сих пор никакого шанса встретиться.

– Я не мал совсем. – Обиделся Лёнька. – Я сам носки стираю. – В доказательство он выпятил ногу в носке. И увидел свою грязную коленку…

– А ногу ты постирать забыл? – Засмеялась Римма. Лёнька ценил шутки, и он понял, что сейчас от девочки это шутка, а не насмешка. И он засмеялся вместе с ней.

–Ты молодец. – Сказала после смеха Римма. – Я пока ничего себе не стираю. Но один раз я специально надела на прогулку белые носки, а мама говорила зелёные, а я всё-таки надела белые, для красоты, и запачкала сильно, и мама сказала, что за свои решения надо отвечать. Она мне дала таз и порошок и показала, как стирать, и я отстирала те носки.

– Знаешь, хорошо, что мы с тобой совсем не родственники, – сказал Лёнька.

– Почему? – Удивилась Римма.

– Потому что тогда, когда мы вырастем большие, мы можем пожениться, – и снова обвораживающая улыбка появилась на Лёнькиной хитрющей физиономии, и ямочка на щеке. – Давай с тобой поцелуемся! – Предложил он вдруг изумлённой Римме. И не успела красавица опомниться, как её жених, вылетая на ходу из огромных тапок, подскочил к ней и выпятил губы, чтобы чмокнуть её в щёку.

Однако лирический момент был прерван внезапным появлением дедушки. Он проснулся, увидел покосившиеся часы, маятник и, разозлённый, пошёл в коридор.

Тут его ждала сцена поцелуя. Дедушка Лёньки был один из тех спокойных, неторопливых людей, которые, если и злятся на кого, то не сразу, а лишь накопив в себе большой запас неудовольствия. Но уж тогда весь этот запас резко и бурно выливается на провинившегося, как клокочущий поток из крана, в котором долго не было воды. Прорыв терпения случился у дедушки после шести дней жизни с внуком в доме, к неудаче Лёньки, именно сейчас. Вышедший из себя дедушка, не теряя, впрочем, некоей осанистости в задней части своего массивного корпуса, тяжело бегал за увёртывавшимся Лёнькой с вафельным полотенцем, схваченным в туалете. Негодный Лёнька, однако, смеялся над дедом. Поощрённый присутствием девочки, он не просто убегал от мелькавшего в воздухе полотенца, а приседал под ним, комично разводил при промахе деда руками и, наконец, стал изображать из себя балерину – оттопырив зад и воздев в потолку руки, подпрыгивать на носочках, уворачиваясь при этом от полотенца и не забывая кланяться и посылать публике воздушные поцелуи. Публика, то есть Римма, хохотала, как Мальвина…

2.

Сцена с полотенцем происходила в коридоре второго этажа двухэтажного кирпичного коттеджа. Коттедж этот принадлежал уже упомянутым в детском разговоре дяде Боре и тёте Инне – пожилой паре без общих детей.

Старичок и старушка жили здесь круглый год. Дядя Боря каждое утро отправлялся на весь день по делам в город, но коттедж свой, по моде, решил построить за городом.

По моде же он положил сделать дом свой двухэтажным, хотя жили в нем только он и тётя Инна; разбить вокруг сад с пихтами и розами (и даже прикупить в будущем участок соседа, чтобы расширить сад); устроить бассейн во дворе и бревенчатую баньку, выйдя из которой, полагалось прыгать прямо в бассейн. Но на деле ни банька, ни бассейн, ни розы, ни два этажа своего роскошного коттеджа были ему не нужны. Когда дядя Боря был дома, он постоянно находился в одной крохотной комнатке первого этажа. Здесь он спал или дремал весь день, изредка выходя на кухню или в туалет. Сюда тётя Инна вносила ему каждый вечер сковороду с жареной картошкой и положенным сверху куском варёной колбасы – и, поглощая эту простую еду, он в одиночестве смотрел телевизор.

Очевидно, таким образом, что этому достойному человеку мало что было нужно от жизни. Всё, что им делалось, строилось и приобреталось – делалось, строилось и приобреталось, по всей видимости, для бывавших в его доме родственников и соседей (друзей у него не было), которые получали тем самым счастье порадоваться за дядю Борю, – но не для него самого. Самому ему необходимы и приятны были только две вещи – пребывание в своей комнате и, когда он в ней пребывал, – полная тишина!

Соблюдения этой тишины он требовал настойчиво. И забота об этой тишине, как и обо всех остальных предметах ровной жизни дяди Бори в доме, таких, скажем, как ежевечерняя сковорода с жареной картошкой, ложилась на плечи тёти Инны.

Предоставлять дяде Боре тишину до недавнего времени было легко. Тётя Инна в прямом смысле слов на цыпочках ходила по дому, так же делали и редкие здесь гости. Но нынешним летом явилось неожиданное затруднение для тёти Инны. Родной брат тёти Инны, дедушка Лёньки, собираясь приехать к ней на лето, как он поступал каждый год, поставил условием, чтобы этого мальчика поселили вместе с ним.

Тётя Инна платила брату за рубку дров, продвигавшееся строительство баньки у бассейна, уборку двора и прочую работу по большому дому в два раза меньше, чем самому сговорчивому поселковому бродяге. Она должна была согласиться.

***

Лёнька вошёл в их дом в тапочках с нарисованными синими зайцами, зелёных шортах, жёлтой майке и с уже знакомой читателям обаятельной улыбкой на хитрющей физиономии. Первые полчаса его жизни в доме были тихи. Он сидел на кухне и поглощал содержимое холодильника. Молочной каши с рисом он съел две глубокие тарелки; за ними без промедления последовал дорогой сыр, целая банка сгущенки, сливочное масло, от которого Лёнька быстро отъел шесть столовых ложек, и – когда бедная тётя Инна на миг отвернулась к плите – весь кусок варёной колбасы, предназначавшийся дяде Боре на ужин.

Дедушка Лёньки, видя столь моментальный успех своей тайной задумки подпитать внука как свежим воздухом, так и более материальной пищей (мать Лёньки была одиночкой и зарабатывала мало) – довольно улыбнулся и пошёл работать во двор. А так как работал он честно, с раннего утра до поздно спускающегося на землю летнего вечера, то как-то само собой получилось, что тётя Инна должна была с этой минуты присматривать за Лёнькой.

Для тёти Инны это был первый ребенок в жизни, которого она видела более чем пять минут в день. Более того, этого ребёнка она обязана была теперь воспитывать, то есть (как выходило из её представления о детях) кормить и отправлять вечером спать, а между этими делами заставлять слушаться. Она обошла Леньку со всех сторон, как экзотическое существо в зоопарке, сглотнула растерянно слюну и отважно взялась за дело.

Она торжественно вслух объявила Лёньке, что ей выпала нелегкая миссия – сделать из мальчика в зелёных шортах и жёлтой майке Человека.

Она начала с того, что отняла у Лёньки его любимые тапочки с синими зайцами и велела обуть тапки, в которых ходили все без исключения в доме. Эти тапки, целая гора которых лежала в прихожей, отличались (как убедили тётю Инну вьетнамцы на рынке, продавшие ей этот залежалый товар) волшебным свойством не царапать лакированные деревянные полы в коттедже.

Лёньке было объяснено, что он, во-первых, должен уважать лакированный пол и потому ходить в особых тапках, несмотря на то, что они велики ему на полноги и шлёпают при каждом шаге по пяткам. Во-вторых же, сказала тётя Инна, Лёнька обязан уважать право хозяина дома на тишину и не производить никаких громких звуков. Как совместить эти два очевидно противоречащие друг другу правила, бедный мальчик не понял.

За шесть прошедших с того момента дней в борьбе за право дяди Бори на тишину тётя Инна запретила Леньке: петь, подпрыгивать на одной ноге, подзывать в форточку соседскую собаку, бегать по дому, громко смеяться, громко разговаривать, включать на громкий звук телевизор, вообще включать магнитофон и (после одного вопиющего случая) сморкаться, проходя мимо дяди Бориной комнаты.

За невыполнение этих пунктов (а их список с каждым днём увеличивался) тётя Инна пригрозила Лёньке запереть его на ночь в подвал.

Она могла бы назвать себя талантливым воспитателем: она отыскала то, чего ребёнок боялся больше всего на свете. Средневековый каменный пол и низкий потолок подвала; мутные банки с кривыми солёными огурцами, походившими в полумраке на заспиртованных уродцев из фильма ужасов (можно было бы сказать «из кунсткамеры», но в кунсткамере Лёнька никогда не бывал); сложенные пирамидой, как пушечные ядра, кабачки и могильно-земляные мешки с картошкой – всё это наводило на Лёньку такой страх, что он в одиночку не мог пробыть под землёй ни минуты. Добрая женщина только пугала Лёньку – на самом деле она никогда не заперла бы мальчика в подвале, но он-то об этом не знал…

Мысль о страшном подвале приходила к нему в одну из первых минут, когда он открывал утром глаза. И, чтобы не попасть в подвал, он весь день искренне старался быть хорошим.

Бывало, утром он целый час пролежит под одеялом, терпеливо дожидаясь минуты, когда проснётся дедушка, чтоб не бояться за себя, что нашумишь один, а под прикрытием дедушки спокойно спуститься вниз по лестнице и позавтракать. Но так досадно долго спит дедушка, и не помогает «нечаянное» кашлянье и хлопки в воздухе, будто ловишь мух! Не выдержит Лёнька и, взяв большие свои тапки в руки, босиком один пойдёт к лестнице. «Что же так долго спускаться по этой лестнице с такими высокими ступеньками?!» – справедливо рассудит он. И, с тапками в руках, счастливо съедет по перилам на пузе вниз ногами. Но и не ждёт Лёнька, что в самом конце пути развесила вчера тётя Инна на перилах сушиться два больших махровых полотенца и ночную сорочку. И, запутавшись ногами в этих хитрых ловушках, грохнется Лёнька с разлёту на пол с высоты двух последних ступенек, и порвёт тётину сорочку, и разбудит весь дом.

Очень может быть, что после такого случая произойдёт особое событие – выйдет на порог своей комнаты сам дядя Боря, которого видел Лёнька за шесть дней своей жизни в доме один или два раза. Выйдет, посмотрит на Лёньку так, будто тот сейчас подтвердил ему нечто, о чем дядя Боря давно подозревал, и скажет, повернувшись к бегущей из своей комнаты тёте Инне и указывая пальцем на Лёньку: «Инна, что делает здесь этот юный бездельник? Пусть идёт отсюда и займётся чем-нибудь полезным!!!»

И тогда трепещущая тётя Инна без завтрака потащит Лёньку в огород. И там он надолго займётся чем-нибудь полезным: станет вместе с тётей выдирать между кустов кислого крыжовника цепкую крапиву или, сидя на пеньке, чистить бобы, от которых за час нарастает рядом целая гора шкурок высотой со сгорбившегося Лёньку. И тётя Инна внесёт в список занятий, недопустимых для Лёньки, новую горькую запись: «Запрещено съезжать на животе по перилам». И вот этакий целый несчастный день – из-за двух махровых полотенец да одной старой и – чего греха таить – и раньше уж немножко рваной ночной сорочки!

***

Что же тогда ждёт нашего героя сейчас, после такого неслыханного в строгом доме шума, в котором он участвует, прыгая в роли балерины перед забывшимся дедушкой и звонко хохочущей блондинкой-девочкой – прыгая, заметьте, в восемь часов утра на втором этаже особняка, то есть прямо над головами спящих тёти Инны и дяди Бори?!!

3.

Ласточкой с подбитым крылом взлетела, припадая на затёкшую во сне ногу, бедная тётя Инна по лестнице на площадку второго этажа. Бигуди на её голове тряслись от ужаса. Выпучив глаза на кланяющуюся балерину и дедушку, занесшего над головой карающее полотенце, она вначале не увидела третье, самое симпатичное лицо весёлой сцены. Когда же она поняла, кто это лицо, выражение ужаса странно заменилось на её сморщенной физиономии улыбкой, даже улыбкой удовольствия.

Девочка Римма справедливо сказала Лёньке, что тётя Инна не любит её маму. Но Римма, светлая детская душа, которую все любили, не могла даже подумать, что сильнее мамы тётя Инна ненавидит её саму.

Весёлая девочка с маленькими бриллиантами в ушах и золотом, рассыпанным в волосах, красивая, модно одетая… Римма, так похожая на свою бабушку – первую жену дяди Бори – любовь всей его жизни… Римма – единственная по завещанию наследница всего имущества дяди Бори... Римма, которой принадлежат две дорогие машины, пустующая пока двухуровневая квартира в центре города, деньги, положенные в банк, и даже этот коттедж – дом, в котором живёт дядя Боря и живёт до тех пор, пока она угождает дяде Боре, тётя Инна – нелюбимая бездетная жена, которой после смерти дяди Бори не достанется ни копейки...

Увидев хохочущую Римму, тётя Инна почувствовала радость. Как ни боялась она скандала, она охотно снесла бы его, если б недовольство дяди Бори, чьё право на тишину было сейчас так грубо нарушено, могло хоть краешком обрушиться на Римму!

Веселье затихло, и все услышали на лестнице тяжёлые и тихие шаги дяди Бори. Скандал близился, он был уже рядом.

4.

Римма с родителями приехала в дом вчера поздним вечером. Дверь им открыла тётя Инна, дядя Боря спал. Таким образом, почтенный человек не знал о приезде своих родственников.

– Инна, что^/ здесь… – дядя Боря, круто развернувшийся на последней ступеньке лестницы, осёкся.

Тихий и тяжёлый голос дяди Бори всегда напоминал тёте Инне далёкие раскаты грома, который в один момент, неожиданно, может громыхнуть и прямо над твоей головою… Но сейчас все присутствующие стали свидетелями чуда природы. После подошедшего близко громового раската за секунду над горизонтом взошло и засияло солнце. Углы губ дяди Бори неестественно раздвинулись, и он произнёс незнакомым Лёньке ласковым голосом:

– Римма, девочка… Вот так сюрприз!!!

Он подошёл, никому не сказав доброго утра, прямо к Римме и положил свою ладонь на золотые волосы единственной внучки. Её фигурка была так узка, что, будь девочка совсем чуточку худее, он обхватил бы руками себя самого – поэтому, обнимая её, он бережно оставил пространство между своими локтями и её телом, а прикоснулись к её спинке только его ладони.

Лёнька всё ещё стоял на одной ноге, как аист.

– Что же вы здесь… Играете? – Добродушно вопросил дядя Боря. – Ну-ну… И хорошо, что меня разбудили! Пора уж, залежался. – Он неуклюже переступил ногами, не зная, что ещё сказать. – Инна, пойдём, я дам тебе денег. Сходи в магазин, купи, что Римма хочет к завтраку.

Дедушка, с потного лица которого начала потихоньку сходить возникшая при появлении дяди Бори красная краска, поняв, что дело обойдётся, незаметно ушёл в комнату поправлять часы – он был на все руки мастер. Разочарованная тётя Инна убежала вниз по лестнице выполнять приказ своего повелителя.

– Ну что же, встретимся за завтраком, – пожав плечами, с улыбкой сказала Лёньке Римма.

5.

За завтраком Лёнька ел за четверых, как сказала тётя Инна. У него даже пузо раздулось от всяких вкусностей, какие тётя Инна нанесла из магазина. Четверо, за которых ел Лёнька, сами ели мало. Это были Римма, мама Риммы – красивая золотоволосая женщина, папа Риммы – спортивного вида молодой мужчина и дядя Боря, который попил пустого чая, без сладостей и сахара. Тётя Инна вообще поесть не успела – она постоянно бегала и всем всё подавала из холодильника.

После завтрака тётя Инна усадила Лёньку за книжку – в проходной комнате, на диванчике, так что на них с Лёнькой постоянно кто-нибудь, мимо ходя, смотрел – и стала ему читать.

Тётя Инна лично купила Лёньке эту книжку, так как слышала где-то, что книжки могут из ребёнка сделать Человека. Книжка была огромная, так что сейчас она постоянно падала у тёти с колен, дорогая и красивая. Она была про динозавров. Картинки в ней были большие и яркие. Но слова в книжке были скучные и непонятные – взрослые. В ней говорилось о том, как (очень трудно и так, что не запомнить) каждый динозавр назывался, с кем из других динозавров он дрался и что (очень подробно) каждый динозавр ел. Лёньке было неинтересно, что ел динозавр. Всё равно, думал он, динозавры придуманные, из мультиков и кино. Их в природе не бывает.

Когда тётя Инна куда-то вышла, Лёнька спросил у проходившей мимо Римминой мамы:

– Тётя, зачем про динозавров книжка, если динозавров не бывает?

– Кто тебе сказал, что не бывает? – Золотоволосая женщина присела рядом с Лёнькой на диван.

– Никто. Но если я их на улице не вижу, и в зоопарках их нет, и в лесу (Лёньку дед брал один раз в зоопарк и мама раз в лес за ягодами) – значит, их нет. Это просто придумали их, как… драконов в мультиках.

– Динозавры жили давным-давно на нашей планете. Это правда, потому что ученые нашли в земле их кости – скелеты. А по скелетам представили, каким мог быть динозавр – например, худеньким или толстым, большим или не очень. Разве тот, кто читает тебе эту книжку, с тобой об этом не говорил?

– Нет, тётя Инна со мной про такое не говорит. Она только мне эту книжку купила. Купила давно, а смотрим мы её первый раз. Она очень красивая, мне её нельзя трогать. Я только в ней ничего не понимаю.

Мама Риммы посмотрела на Лёньку внимательно и сказала:

– Мы с Риммой и нашим папой собираемся сейчас на экскурсию в монастырь. Хочешь с нами? Ты бывал когда-нибудь на экскурсии?

– Нет, туда только школьники ходят. А я только через год в школу пойду. И мы всем классом пойдем в монастырь. Мне мама сказала.

– Ты путаешь, Лёня. Скорее всего, не в монастырь, а в музей. Но разве никто… Что ж, давай тогда собираться. Через час мы должны быть на пристани.

– А что такое привстань?

– Ты через год пойдёшь в школу и не знаешь, что такое пристань? Это место, куда корабли приплывают, пристают к берегу. Поэтому оно так и называется, от слова «пристать».

***

Экскурсанты собрались на крыльце. Римма оделась в розовый плащик, её мама и папа – в теплые спортивные костюмы. Тут обнаружилось, что Лёнька одет, как всегда – в зелёные шорты и жёлтую майку.

– А ехать нужно на теплоходе через реку. Будет холодно! – Сказала Риммина мама.

Все посмотрели на тётю Инну.

Выяснилось, что у Лёньки в доме ничего нет, кроме зелёных шорт и жёлтой майки. Тогда тётя Инна принесла ему свой старый плащ – застиранно-голубой. Плащ был Леньке до полу, и находчивая тетя Инна подвернула ему четыре раза рукава.

Экскурсанты выехали из дома.

Лёнька глазел из окна машины. Проехали вещевой рынок, магазины с одеждой и едой. Было ещё время, и Риммины родители сфотографировались у старинного дома на площади. Наконец, приехали на пристань. Лёнька вышел со всеми на берег. Прохожие глазели с удивлением на маленького мальчика в застиранном женском плаще с подвёрнутыми рукавами.

Тут Ленька увидел голубей и уточек на пристани. Римма принялась их кормить печеньем, а Ленька – гонять. Потом Риммин папа показал, как можно на ладони, затаясь, протянуть голубю крупную крошку булки. И Ленька притих: держал ладонь с крошками раскрытой кверху – к ней вспархивал голубь, тюкал легко кожу и с ухваченной добычей мгновенно улетал…

Про плащ Лёнька совсем забыл, как только очутился на палубе маленького теплохода у белой нарядной решеточки. То, как теплоход тронулся, и зашумело что-то внизу его, толкающее теплоход, от чего ход судна стал быстрее и быстрее; радостные лица Римминых родителей; вид возбужденной Риммы с рвущимися в сторону воды светлыми волосами; то, что ничего не стало слышно за шумом устройства, толкающего теплоход и потому словно выступило вперед видимое: уплывающие прибрежные кусты, свежо синяя и бурлящая белой пеной вода, дальний, на том берегу, золотой купол церкви – всё привело Лёньку, который в первый раз ехал на теплоходе, в состояние, от которого он не мог произнести ни звука. Он только вертелся к Римме и улыбался во весь рот.

***

В церкви на том берегу оказалось скучно: тишина, строгие старушки в платочках. Ленька выскочил потихоньку на улицу и хотел забраться на гигантский колокол на земле, рядом с которым уже крутились двое мальчишек. Но вышли Римма с родителями. Все поехали обратно. Ленька уже освоился на теплоходе, бегал по палубе и перегибался через белую решеточку к бурлящей воде, за что был выгнан под крышу теплохода сидеть на скучной скамейке. Он сбежал и снова прокрался на палубу к Римме, и они принялись друг другу что-то орать, стараясь перекричать шум двигающегося теплохода: сначала по делу, а потом просто так.

***

Когда приехали домой, Римма ушла в ванную комнату, родители – к себе отдыхать. Ленька слонялся-слонялся мимо Римминой комнаты и зашёл.

Как красиво всё было у этой девочки!!! Комната такая нарядная, с розовыми занавесками, розовыми обоями и розовым пушистым покрывалом на кровати, зеркало на стене – в золотых завитках. На кровати валялась розовая косметичка с разными помадками и зеркальцами, на подоконнике – кукла в платье с пышными оборками; такие же платья, только больше, самой Риммы, висели в шкафу с открытой дверцей.

Ленька взял с кровати золотой браслетик и, не зная, зачем, сунул его в карман шорт.

Вошла Римма и увидела это.

6.

«Лёня, ты что?» – Спросила она. «Ты играешь? Отдай!» – Сказала она, смеясь. – «Он же женский!»

Он сжал браслетик в кармане и ничего не ответил. Браслетик был твёрдый, ладони было немного больно. Прошла минута, потом ещё... Римма смотрела в его лицо. Потом она повернулась и бросилась в комнату к маме. Лёнька выскочил из комнаты и побежал к лестнице на первый этаж, но Риммина мама перехватила его.

Он молча молотил ногами в воздухе, вися в ее руках.

– Лёня, отдай мне браслет. – Спокойным голосом сказала золотоволосая женщина. – Отдай. Пожалуйста.

До него не доходил смысл её слов, как будто он превратился в зверька, не понимающего человеческий язык, и, как зверёк, он с силой бился в ее руках, думая только о том, чтоб вырваться.

Тогда она повернула его лицом к себе.

– Я никому не скажу, что ты сделал. – Отчётливо произнесла Риммина мама. – Никому. Честное слово. А ты мне за это скажешь, почему ты его взял.

– Он… красивый… – Пробормотал Лёнька, и его глаза пробил водопад слёз, но это были не слёзы раскаяния. Ему было жалко браслет и страшно.

– Отдай. Тогда я никому не скажу. – Она протянула уверенно руку. Он, всхлипывая, положил в эту руку браслет. Женщина отпустила его. На их второй этаж поднималась заслышавшая шум тётя Инна. Лёнька метнулся к туалету, но он был закрыт: наверное, внутри был Риммин папа.

– Что здесь происходит? – Спросила старушка.

– Ничего. Мы уже во всём разобрались. – Ответила золотоволосая женщина, и глаза её были ледяными и голубыми.

– Нет, ну что-то же было! Я слышала! – Допытывалась тётя Инна.

– Всё в порядке.

Римма с мамой ушли в комнату родителей, тётя на первый этаж, и Лёнька остался один.

7.

На следующий день приехала мама Лёньки. Это было хорошее.

Мама сидела со всеми за обедом скромно и молчала. Только подкладывала Лёньке еду – рядом с ней стояла тарелка с карбонадом и копченой колбасой, и она всё брала потихоньку ломтики не себе, а Лёньке.

– Кто будет чай? Кофе? – Светски спросила тётя Инна в конце обеда. Кофе на столе стоял дорогой.

– Лёне кофе! – Сказала Лёнькина мама.

– Кофе детям пить не рекомендуется, – Сообщила мама Риммы. Детям до шести лет – вообще нельзя.

– А ничего! Лёнечке скоро шесть! – Суетно объяснила Лёнькина мама. И сама налила ему целую большую чашку.

***

После обеда решили поехать в лес.

Старички опять остались дома. Лёнькина мама ехала в машине между Лёнькой и Риммой, а Риммины родители впереди.

Когда высадились из машины в лесу, оказалось, что лес – не лес, а вытоптанное место у реки и кусты по береговой линии, и только далеко за кустами – тощие деревья. Риммина мама сняла одежду и в купальнике стала загорать на берегу. Папа достал спиннинг.

– А шашлыков не будет? Мама, шашлыков не будет? – Спросил Лёнька у мамы. – Ты говорила, что могут быть шашлыки!

Мама покраснела, зашептала: «Тихо-тихо!» и громко сказала:

– Дети! Пойдемте искать малину! Тут в кустах должна быть малина! Чего же зря сидеть, раз приехали?

– А купаться? А загорать? – Удивился Риммин папа.

Римма не пошла с Лёнькой и загорать не стала – села в тени с книжкой на раскладном кресле.

Лёнька пошёл за мамой искать малину. Это было непросто – её найти – потому что все ближние кусты были обобраны: кроме их компании, здесь было много отдыхающих. Лёньке казалось, что ему в желудок залетал запах их шашлыков; слышались пьяные голоса мужчин и визг лезущих в воду женщин. Они с мамой прошли через несколько компаний, пока не забрели уже в начало чащи. Лёньке несколько раз кусты оцарапали руки, и он начал похныкивать. Но тут же оказался вознаграждён: перед ним открылись богатые кусты нетронутой и крупной малины.

Он запихал в рот горсть ягод, сладкое и пахучее наполнило нёбо. Лёнька только успел подивиться, почему это здесь малину никто не собрал из отдыхающих, как вдруг заорал от боли.

Он бежал куда была дорога – обратно – и его быстро несла вперёд жуткая, жгучая боль в правой руке. Боль заполонила мир, он ни о чём не думал, ничего не понимал, только тряс рукой и орал. Боль вынесла его к берегу, где сидела семья Риммы. Он остановился возле них и визжал, зло притоптывая одной ногой землю.

– Оса, наверное! – Закричала подбежавшая к ним запыхавшаяся Лёнькина мама. – Там, видно, гнездо – вот почему малину… никто… не ел…

Риммин папа попытался схватить Лёньку, но тот увернулся и отскочил, продолжая бессмысленно орать. «Надо же – мази никакой не взяли! Надо в воду, в воду холодную окунуть руку!» – Объяснял всем папа. Но Лёнька его не понимал. Тогда Римма отбросила свою книжку, подбежала к Лёньке, крепко обняла его и потом повела к реке. Там она вместе с ним зашла по пояс в воду и долго стояла, опустив его руку вместе со своей рукой в речную прохладу. Боль у Лёньки начала притихать, осталось ощущение жжения кожи, но это было уже терпимо. Когда они вернулись, с оборок пышного нарядного платья Риммы текла вода.

8.

Римма с родителями уехала на следующее утро. Лёнька вышел их провожать вместе с весёлой тётей Инной и грустным дядей Борей.

Машина отъехала, и Лёнька увидел на другой стороне дороги красивую соседскую девочку Катю. У неё была коричневая блестящая чёлка и длинная коса с красным бантом.

Лёнькины губы изогнулись, как у мурлычущего кота, и на щеке появилась кокетливая ямочка.

На илл.: Юлия Бакаева. Чаепитие у бабушки