Сергей БЕЛЯЕВ. Побег

Рассказ

I

Как-то Юля позвонила мне и прочитала несколько своих зарисовок. Они были скучными, затянутыми и не запоминающимися. Беспомощные воспоминания младенца, который не может долго фокусироваться на одном предмете. Вот дерево – ага, пошли дальше. Вот колышется травинка – идем дальше.

Закончив чтение, она выждала паузу, в которой очень громко требовала ответа.

– Мне не нравится, – сказал я.

Даже не мог объяснить, что именно меня не устраивало. Наверное, все.

– Я читала это в театре, и всем нравилось! – контратака пошла сразу на повышенных тонах.

Это потом я узнал, что это был за театр: «Алле, мы ищем таланты. Точнее, деньги».

Я даже не стал спрашивать, как она туда попала. Она была лингвистом. Любила сказки Гофмана. Писать она не умела, фантазировать тоже. Книги, которые ей приходилось переводить, повествовали о реальной жизни. Юлю тянуло к творческим кругам. К рассказчикам.

Когда её прибило ко мне, я уже подумывал сменить глобус. Непонятно, что ее со мной столкнуло. Наверное, только чувство юмора Бога. С творческими кругами меня сближали только некрологи. Профессия моя, как выражался шеф, была наемно-пролетарская. В историях, отданных мне на корректировку, я просто расставлял по порядку буквы и знаки препинания.

И тут появляется Юля. Затем исчезает, затем снова появляется. За все время нашего общения я так и не понял, что она хотела от меня. По ночам мне хотелось больше спать, чем говорить, да и разговаривать в целом было лень. Утром я вообще не просыпался. Как-то она растолкала меня в три часа ночи:

– Поговори со мной!

– Отстань… – я отвернулся к стене.

– Тогда уходи отсюда!

До моего дома было 30 километров. За окном крепчали декабрьские морозы. Естественно, я никуда не ушел. Она тоже. Я ночевал у нее дома.

Юля вообразила меня интересным человеком. Со временем ее просьбы стали походить на рабочие техзадания. Мои финансы не страдали, но порядком были расшатаны нервы. Одним из таких заданий и стал этот телефонный звонок с ее нелепым сочинением. Как оказалось, это была пьеса.

Затем я все-таки сменил глобус, точнее, глобус решил сменить меня. Я оказался в Питере.

II

Я шел вечером с собеседования по Лиговке. Меня тошнило. Плохой признак, значит, меня сюда возьмут. Так меня тошнило, когда я возвращался с работы, из редакции, домой. Тогда лучше сразу отказаться.

Когда я добрел до Обводного канала, зазвонил телефон:

– Друг, есть ли у тебя место перекантоваться? Недели две. Пока я работу найду.

Звонил мой новый приятель. Случайный, в общем-то. Послушник монастыря. Звали его Габриель, и мне неловко было обращаться к нему по имени. Я даже надеялся, что в своем монастыре он его сменит на что-то близкое к местным реалиям. Откуда он был родом, повода так и не было спросить. Но он хорошо говорил по-русски.

– Что случилось? Тебя выгнали?

«И останешься ты Габриелем», – подумал я.

– Нет. Женюсь!

Габриель звонил мне не первому. Ранее он взбудоражил прихожан монастыря, которым более-менее мог доверять. Отойдя от шока, прихожане неохотно подключались к его авантюре. Образовался заговорщицкий кружок. Попутно соучастники пытались отговорить послушника.

Руководство монастыря о планах Габриеля не знало. Он намеревался съехать из обители в тот же день, когда обзаведется убежищем. Пока что послушнику удалось приютить свой чемодан в квартире приятеля. Для самого Габриеля места уже не нашлось.

– Может, встретимся, а там уже видно будет? – спросил я, на ходу пытаясь переварить новость.

– Срочно нужно! – это было уже отчаяние.

– До завтра потерпит? Я просто сам на чемоданах с переездом. Сейчас не могу ничего сказать.

Габриель помолчал с минуту. Слышно было, как он двигает губами. Нехотя он согласился, но с оговоркой, что я дам ему приют. Мы условились, что я подойду к концу утренней службы и сам отведу его в сторону. Для этого придется вставать раньше, чем просыпается город, но Габриель уверял, что до вечера он не доживет.

Монастырь находился на границе периферии и центра города, в двух островах от меня. Обитель только отстроили. Здание походило на маленькую управу по решению незначительных вопросов. Оно было втиснуто впритык к соседним домам и подогнано к прямой линии маленькой улицы. Городская грязь на кремовой облицовке состарила корпус. Монастырь стал неприметным и полностью растворился в питерских постройках.

Я надеялся опоздать на встречу, но вместо этого подошел на середину службы. Габриель сидел сбоку от алтаря среди монахов. Пока он был послушником, рясы ему не полагалось. Иногда он оборачивался и мельком оглядывал притвор. Я его не узнал. Мы не виделись дней пять. Он резко похудел и осунулся. Хотя и до этого выглядел малахольным малым. На вид ему было лет двадцать пять. И, похоже, Габриель не брился с прошлой нашей встречи. Или же ему все-таки разрешили отпустить бороду раньше, чем выдадут рясу.

После службы Габриель сам подошел ко мне и захотел вывести меня в сад, разбитый посреди закрытого дворика. Я посмотрел в окно. Сада как такового в монастыре уже не было.

Пару месяцев назад, в сентябре я видел здесь свежеостриженный газон, клумбы и цветущие кустарники. Некоторые цветы увядали. Иногда в питерском небе появлялось солнце, и послушников выпускали на прогулку. Они рассаживались посередине сада в кружок по контуру бывшего пруда. Водоем выкопали в монастыре три года назад. Через месяц его зарыли, поскольку заводь очень приглянулась комарам. Они оккупировали сад и угрожали захватить монастырь. На месте пруда появились две скамейки и кирпичная кладка, сложенная в круг. Раз в год здесь зажигали пасхальный костер. В большие праздники на кладку ставили круглый стол для трапезы.

Сейчас трава в саду медленно покрывалась ржавчиной. Вместо кустов по газону тянулась линия одиночных окопов. Небо третью неделю было наглухо закрыто, как будто над двориком опустили решетку. Воздух отсырел до такой степени, что по дороге к монастырю промокали ботинки.

Габриель хотел укоротить разговор до минимума, и погода к этому располагала. Мне же нужны были детали. То, что Габриель решил жениться, меня не удивило. История в целом типичная. Настораживала срочность побега.

Послушник сдался и повел меня в исповедальню. Другого места, куда в ближайшее время никто бы не зашел из насельников, он не придумал.

Исповедальня оказалась не лучшей альтернативой саду. Ее не отапливали, открывали раз в неделю и потому воздух в помещении был застоялый и сырой. Из-за этого скамейки, вынесенные сюда со двора на зимовку, разбухли и потрескались. Пара окон, прикрывавшие спину кающегося, были сужены до размера бойниц и покрыты матовым стеклом.

Я устроился на тумбе, где обычно располагался священник. Габриель не обратил на это внимание. Он остался стоять возле двери.

Пауза затянулась. Я начал расспрос: «Ну?!».

Послушник в своем рассказе опустил время и обстоятельства знакомства со своей невестой. Начал он с того, что неделю назад сделал предложение «женщине». И спустя три часа они уже воображали свое венчание в монастыре, где находился Габриель. Дальше, по их плану, должна была начаться жизнь в совместном труде и стабильно снятой квартире. После этого эпизоды семейной жизни размывались. Габриель силился представить что-то сверх этого, но у него не получалось.

Спустя четыре часа после помолвки, они остановились на Фонтанке, недалеко от Сенной. Лил дождь (Габриель отметил, что каждое их свидание проходило под осадками). Пара жалась под зонтом друг к другу, как дома на набережной. Послушник втянул голову в капюшон. Он боялся, что его засечет какой-нибудь знакомый и доложит об этом в монастырь.

– Мое начальство в театр пошли. Возможно, где-то рядом, – осторожно проговорил Габриель.

Невеста раскинула руки и воскликнула: «Милый, здесь все дома как театр!».

Это еще больше напугало послушника, который плохо знал географию города.

Через неделю после помолвки будущие молодожены попытались спроектировать свою жизнь в отдельных эпизодах. В романтическом полотне наметились первые трещины: Габриелю негде было жить, и у него не было ни гроша за душой. В настоящее время он являлся полностью аквариумным существом на пансионном обеспечении. Будучи в монастыре, он не мог ходить на собеседования, чтобы получить работу. Не говоря уже о том, чтобы ходить на работу, если его, конечно, куда-то возьмут. Я бы сам отдал ему свое место, но проблема в том, что Габриель ничего не умел делать. Наверное, даже молиться.

На первых порах у начинающих молодоженов появился план вместе снять квартиру. Обязанности по оплате были возложены на Габриеля. Послушник начал лихорадочно искать средства. Оказалось, что у него было только два выхода: взять в долг или украсть. Все знакомые Габриеля в Питере и за его пределами оказались нуждающимися людьми. Красть же было неоткуда. Монастырь едва сводил концы с концами.

Он начал ежедневно посещать банкомат в надежде на чудо. Карточка каждый раз оказывалась пуста. Послушник начинал проделывать круги возле банкомата, шепча молитву. Но результат был тот же.

После безуспешных попыток достучаться до Бога через банкомат, послушника озарила мысль: перерыть все книги в библиотеке. Возможно одна из них, а то и несколько содержали в себе чью-то заначку. Начал он с самых потрепанных книг. Пролистав все тома Толстого и Достоевского, Габриель охладел к этой затее.

Тем временем невеста усложнила техзадание:

– У меня теперь такая планка – я в этом городе добилась всего сама, – детали штурма Северной столицы она опустила. – В мужья я возьму человека, который этой планки достигнет. Меня саму окружают успешные мужчины. Они добиваются моего расположения. А тебе, получается, я достаюсь даром. И Питер тебе достался даром. Попробуй начать все сам.

Резко из ее голоса исчезло привычное для Габриеля щебетание. Затем она сократила лексикон. В первую очередь пропали ласковые прозвища. Невеста перешла на официально-деловой тон. Послушник не спорил. В самом деле, он не рвался покорять Питер и женщин. Габриель появился в этом городе случайно.

– А кем она работает? – перебил я Габриеля.

– Экскурсоводом. Иностранцев водит.

– Действительно, – думаю, – каждый день в окружении.

Вслух я только спросил: «А ты ей зачем?».

Послушник впервые улыбнулся. Кротко и грустно. Он не был влюблен, его просто приласкали. Любовь преображает, но не вгоняет в худобу и ипохондрию. Впрочем, для молодых монахов это тоже типичная история. Где-то в их книгах я читал, что все грехи к святым людям приходят через женщин. До этой истории Габриель высказывался о браке равнодушно, как о предмете из параллельного мира. Хотя в его положении он и должен был так рассуждать.

– А как же призвание? – этот вопрос Габриелю, вероятно, уже задавали. Притом одним из первых. И затем не раз зададут, если ему удастся побег.

– Семья – это малая церковь. Ведь муж и жена спасаются друг в друге…, – послушник впервые оживился. Начал говорить с жаром.

Назревал целый трактат о браке. Наставник Габриеля мне как-то сказал, что каждый монах за свою жизнь должен написать хоть одно учение о семейной жизни. У самого наставника было издано уже три.

Послушник оборвал себя. Затем добавил: «Если я останусь, буду жалеть, что не женился на ней. И она будет жалеть. Если уйду, то жалеть буду только я. И то нечасто».

Других аргументов Габриель привести не смог и не старался подобрать. Он сразу перешел к осуществлению плана, где твердо был прописан только один пункт: «Бог подаст». Процесс был запущен – инженеры включили машину, и ушли на перерыв. Вернутся, скорее всего, нескоро. Даже если его невеста завтра передумает, Габриель сбежит по инерции.

Что мне было делать? Приютить я его мог. Но эта женщина могла снова изменить техзадание, а то и вовсе расторгнуть помолвку.

История Габриеля грозила зависнуть в моем жилище. Счастливого конца в ней не предвиделось. Тогда съезжать придется мне. У меня не поднялась бы рука его выгнать.

Я попытался прибавить послушнику аргументов и попросил показать ее фото. Правда, это многое бы объяснило, к примеру, фотографу или психологу по мимическим морщинам. Я же умел читать только по буквам и не представлял, как должна выглядеть подобная особа. Но хотел дать ему шанс. И себе.

Габриель показал фотографию.

Это была Юля. У нее уже начал расти второй подбородок. Немного поникла грудь. Красота еще не покидала ее, но проступали признаки увядания. Оживились интонации и движения.

У меня сразу сложился пазл. Юля разорвала круг литераторов, художников и театралов. Но перешла в другой, о котором сказал Габриель. И в этом окружении тоже возник свой лишний человек. Только вместо меня оказался этот послушник. Чувство юмора у Бога осталось прежним. Он просто переключил его на своих подопечных.

Я не стал объяснять Габриелю про Юлю. Это будет рассказ про другую «женщину», не про его. Хотя ее привычка фотографировать себя, отворачивая взгляд от камеры, осталась.

Можно только попытаться объяснить ему, что его ждет. Юля встанет на «качели» и будет то отпархивать от него, то прилетать обратно. Рассчитать ее движения невозможно.

Неважно, уйдет ли он из монастыря, или останется послушником. Для нее главное, чтобы Габриель оставался в Питере. Он может ускорить развязку, следуя всем юлиным установкам, тогда ей это быстро наскучит.

– Я бы тебе посоветовал не выходить из монастыря вообще или уехать отсюда, – сказал я, возвращая телефон.

Габриель скис, еще больше осунулся. Он как-то сразу обессилил после своего жаркого, короткого трактата о семейной жизни и выдавил из себя: «То есть, нет?»

Больше он меня не слушал. Я ему сразу наскучил, и он ушел куда-то в свои мысли.

Из исповедальни я вышел с ощущением, что вместо отпущения грехов я получил их себе в довесок. Невольно меня начала волновать судьба послушника. Пока Габриель интересен Юле, он будет одинаково несчастлив и в монастыре, и за его стенами. Чтобы порвать с ней, нужны или железная воля или цинизм. Но это как аквариумным рыбкам объяснять маневры ухода от опасности. Я и сам этих маневров не знал. Ведал только о ложных путях отступления, например, смена географии.

Через день я перестал о нем думать.

***

Прошло еще два месяца. Я пережил декабрь, пересидел новогодние праздники, с трудом представлял себе февраль. Все мои перспективы были обрисованы в сером небе. Так же расплывчато.

Мои знакомые называли Питер городом туберкулеза и ревматизма. Курил я много, двигался мало. Нужно было подбирать другой город. Больше похожий на материк, без монастырей и туристов.

Илл.: картина Алексея Равского