Мария СОЛНЦЕВА. «Проклятая «Бовари» мучит и изводит меня…»

Творчество Флобера, как и его личность весьма противоречивы. Стремление к правде, ненависть к буржуазии сочетались в нем с социальным пессимизмом и неверием в народ. Эту противоречивость и двойственность Флобера мы найдем и в его философских исканиях, и в его политических взглядах, и в отношении к искусству. Даже личная жизнь Флобера свидетельствовала о его духовной раздвоенности. Сам Флобер в какой-то мере осознавал это, считая себя жертвой переходного периода. В 1850 году, в момент серьезного духовного перелома, он говорил: «Мы все явились на свет или слишком рано, или слишком поздно, Мы совершили нечто самое трудное и наимение славное: переход от одной эпохи к другой, Чтобы сделать что-то длительное, необходима твердая база; нас тревожит будущее, нас удерживает прошлое. Вот почему ускользает от нас настоящее».
Готовясь к работе над «Госпожой Бовари», Флобер ставит перед собой задачу создать нечто новое.
Пять лет потребовалось ему для создания сравнительно небольшого произведения. Он старается не отвлекаться на посторонние дела, ежедневно работает по многу часов, но усердие его вознаграждается крупицами сделанного: «…моя книга с трудом продвигается вперед»; «Проклятая «Бовари» мучит и изводит меня»; «Бовари» ползет черепашьим шагом»; «Бовари» продвигается туго»; «Бывают минуты, когда я готов плакать от бессилья». Этот вопль души мы находим почти в каждом письме Флобера. Такую медлительность Флобер пытается объяснить трудностью сюжета, своей кропотливой работой над стилем. Десятки раз повторяет он своим корреспондентам, что «книга никогда не будет мне по нраву», что он с отвращением относится «к сюжетам, взятым из обыденной жизни», что проклинает «простые сюжеты», пошлость своих персонажей и что мечтает о других произведениях, соответствующих его темпераменту и вкусу. Он сообщает в 1852 году, что за неделю написал одну страницу, а в 1853 году за три месяца написал всего лишь тридцать девять страниц. «За весь сегодняшний день не написал гни строчки, или, вернее, зачеркнул с сотню никуда не годных… У меня такое ощущение, будто мне под ногти вонзились лезвия перочинных ножей; я готов скрежетать зубами…»
И все же работа над «Бовари» приносит ему не только огорчения, Флобер потирает руки от удовольствия, когда заканчивает очередную сцену. Однажды он скажет: «какой же механизм заключает в себе простота, и как много нужно уловок, чтобы быть правдивым!
Флобер поставил перед собой труднейшие задачи. Именно это и замедлило его работу. В «Госпоже Бовари» он пытался выразить свое отношение к окружающей жизни, художественно претворить эстетические принципы, которые он в ту пору исповедовал. Роман приобрел многоплановый характер и глубокий социально-философский смысл.
К своей героине Флобер относится двойственно. Ее рахитичные, мещанские представления о счастье, об идеальном любовнике порождены все той же пошлостью повседневного существования. Но Эмму возвышает над прочими персонажами ее искреннее желание выйти за пределы тусклой жизни и, и не считаясь со «здравым смыслом», который стал житейской философией буржуа, добиться осуществление своей мечты. Вопреки «здравому смыслу», не задумываясь над будущим, Эмма готова бежать с Родольфом, она готова толкнуть Леона на преступление, ибо сама способна на все во имя любви. Смерть Эммы возвышает ее над окружающими. Она поняла, что все, что было с ней самой и во всем мире, оказалось обманом.
Чтобы еще более оттенить драму Эммы, Флобер показывает разницу между ее мечтой и мечтой других персонажей. Леон в начале романа тоже способен мечтать. Эмма для него идеал во всех отношениях. Но, приобщившись к «практической деятельности», он становится таким же себялюбцем, как все,
Трагедия Эммы не в том, что она возымела смелость мечтать, не в том, что она, борясь за эту мечту, оставалась верна ей до последней минуты, а в том, что эта мечта не могла осуществиться.
Создавая роман, Флобер пытался воплотить в нем принцип безличного искусства: «Я хочу, чтобы в моей книге не было ни одного движения, ни одного замечания, изобличающих автора». И действительно, мы почти не находим в романе авторских реплик, сентенций. Но личность автора все же проявляется в том, как он расставляет свои персонажи, какими чертами характера их наделяет, мы отчетливо видим, где происходит граница любви и ненависти Флобера. Создавая роман, он не мог остановиться на одном лишь холодном и равнодушном, эстетски-пассивном отрицании вульгарной буржуазной стихии, Он искал такие художественные средства, которые могли бы выразить активное, оценочное отношение писателя к неприглядной сущности изображаемой жизни.
Для самого автора «Госпожи Бовари» остро стоят вопросы возможного и существующего, мечты и действительности. «Госпожа Бовари – это я!» – говорил Флобер. Понимать это, конечно, надо очень условно, иносказательено. Но доля правды в этом была. Подобно Эмме он тяготился пошлостью окружающей жизни, подобно ей, грезил об экзотических странах, подобно ей, не примирился с пошлостью, не свернул на путь преуспевающего буржуа. Так своеобразно преломлялись переживания самого Флобера в этом романе, таком, казалось бы далеком от его личной жизни.
Жена скромного лекаря, воссоздавая в своем воображении блистающий роскошью Париж, перенося себя туда, не так уж далека была от самого Флобера. В мае 1852 года, когда он работал над описанием воображаемых Эммой «парижских оргий», он признавался писательнице Луизе Коле, вспоминая об оргиях собственной фантазии: «Я часто мстил, таким образом, жизни, своим пером я наговорил себе кучу нежностей, я наделял себя женщинами, деньгами, путешествиями…» Он узнал обольстительную власть мечты, которая манила его фантастическим многообразием земных благ. Уже в ранних произведениях он создал культ желания, возвел в высшую добродетель стремление. Если мы чего-нибудь и стоим, часто говорил он, то только благодаря стремлениям.
Эмма задыхается от пустоты, приниженности, однообразия и бесцветности окружающего, И писатель готов благословить в ней дух протеста, недовольства средой. Ему, ненавидящему мещанство, знающему страшную косную силу обывательской трясмины, было ясно, что он создал правдивый женский тип, «Наверное, - писал он в одном из писем, - моя бедная Бовари в это самое мгновение страдает и плачет в двадцати французских селениях одновременно». Флобер готов оправдать Эмму Бовари за попытку бежать от окружающего в воображаемую жизнь. Но он показывает, как пошлость настигает его героиню даже в мечтах. Ее идеалом становится Париж раззолоченного, жуирующего мещанства. Попытки как-то перевести мечту в действительность приводят жену Шарля Бовари к грязным изменам, ко все большему моральному падению.
Итак, либо сентиментальные побрякушки, либо грязный адюльтер, так разрешаются попытки практически воплотить идеал иной, лучшей жизни, Что же остается по мнению писателя? Надо в себе самом открыть безграничные возможности жизни. «Устремимся же к идеалу, - писал Флобер Луизе Коле в январе 1954 года, - раз мы не можем жить среди пурпура и нет у нас диванов из перьев колибри, ковров из лебяжьего пуха…» Миром можно обладать в воображении и целый мир вместить в маленькую скорлупку. «Душа должна быть самодовлеющей; незачем взбираться на горы или спускаться в реку, чтобы зачерпнуть воды; пробуравьте пространство величиной в ладонь, и забьют фонтаны»(письмо от 14 декабря 1853 года).
В духовной жизни героини Флобера временами наступают особые периоды. В Тосте ее больно ранит контраст между былыми девическими ожиданиями и действительностью. Эмма показана во время ее одиноких и грустных прогулок, мечтающей о краях со звучными названиями. Ей кажется, будто в некоторых уголках земли счастье естественно приходит к человеку… Пассивно-сострадательное состояние Эммы, отречение ее от иллюзий и составляют, по мнению романиста, начало истинно романтическое, поэтическое. Флобер выделяет, таким образом, в существовании своей героини периоды своего рода»очищения и страдания». И тогда Эмма способна высыпать нищим все серебро из своего кошелька, способна увидеть тоскливую жизнь других людей, почувствовать красоту природы. Так решал писатель задачу показать положительные, поэтически чистые моменты в жизни героини, которые не расходились ыб с правдой провинциального бытия. Эмма предпочитает окружить себя воображаемыми, но великолепными образцами «другой жизни», чтобы подняться над неприглядной реальностью. Благороднее, по логике самого писателя, страдать, чем деятельно стремиться к счастью, всегда на практике буржуазно-вульгарному и пошлому.
Автор «Госпожи Бовари», задыхавшийся от обступавшей его вокруг пошлости, не мог примириться с мыслью о невозможности романтики и поэзии. Он нашел их в бегстве от противоречий и гнета действительности в мир несбыточного.
Но роман большого мастера отразил не только его личные симпатии и предрассудки. «Госпожа Бовари» заставляет почувствовать фальшивость, поддельность всего строя отношений: чувств персонажей, их семейной жизни, их политических взглядов, их искусства. Нельзя, невозможно так жить, как живут вокруг, - Флобер понимал это отчетливо. Идея необходимости для человека красивой и яркой, духовно содержательной жизни составляет истинный пафос романа; недаром через переписку Флобера периода создания книги проходит последующая его идея «все преобразить», все «подвергнуть метаморфозам». Флобер был достаточно чутким и проницательным писателем, чтобы почувствовать настоятельную необходимость в какой-то иной, «новой» жизни для общества. Но осуществление идеала он переносил только в мечту, в идею. В конечном счете, в самом отрицании буржуазности Флобер открывал подлинно прекрасное. Таким образом, полуироническая, полусерьезная фраза самого писателя: «Эмма Бовари – это я» – очень сложна и противоречива.
В «Госпоже Бовари» все детали, все подробности подчинены единому целому, главной идее произведения. Задолго до финала писатель почти неуловимыми штрихами готовит читателя к развязке, События в книге развиваются настолько естественно и непринужденно, что кажется, они рассчитаны не по неделям и дням, а по минутам.
Новый взгляд на действительность требовал и новых средств художественного изображения. Взять хотя бы сцену сельскохозяйственной выставки. Она занимает не так уж много места. Но сколько событий совершается здесь одновременно! Задумывая этот эпизод, Флобер стремился к полифонии, симфоничности: «Все персонажи книги введены в действие и участвуют в диалоге, перемешавшись друг с другом». «Если можно передать в книге симфонию, то здесь это, несомненно будет, Все должно слиться в общем гуле. Надо одновременно слышать мычание быков, вздохи любви, слова начальства… Драматизм достигается здесь одним лишь переплетением диалога и противопоставлениями». А о другом эпизоде романа автор пишет так: «Сегодня… я был [мысленно] одновременно мужчиной и женщиной, любовником и любовницей и катался верхом в лесу осенним днем среди пожелтевших листьев; я был и лошадьми, и листьями, и ветром, и словами, которые произносили влюбленные, и румяным солнцем». Таким образом, признание Флобера «Эмма Бовари – это я!» можно трактовать и в ином, расширительном смысле. С таким же правом о себе мог сказать и Лев Толстой («Анна Каренина - это я!»), и Федор Достоевский («Соня Мармеладова – это я!»), и множество других, менее именитых авторов. «Все происходящее в книге происходит исключительно у Флобера в уме, какими бы ни были исходный житейский повод к написанию книги или положение дел в тогдашней Франции… Флобер занят тонким дифференцированием человеческой судьбы… На самом деле вся литература – вымысел. Всякое искусство – обман. Мир Флобера, как и мир любого крупного писателя, - мир фантазии с собственной логикой, собственными условиями и совпадениями… Любая реальность… зависит не только от предварительного компромисса пяти чувств, но и от степени осведомленности» - пожалуй, «ядовитые» размышления Владимира Набокова удачный повод, чтобы поставить заключительное многоточие…