Николай ПЕРЕВОЗЧИКОВ. Пугачёвский клад

Повесть

Невысокий кряжистый казак в синем кафтане ладонью погладил рукоятку кинжала, висевшего в ножнах на поясе, и, прищурив глаза, посмотрел в небо, на тяжёлые грозовые облака, нависшие над землёй. Потом, повернувшись к сотоварищам, произнёс с нарочитой весёлостью:

– Ну, детинушки, славное дело мы сробили. В пещере свинцовые пули и порох в бочках так спрятали – ни одна собака не сыщет.

Помолчав, взъерошил рукой на голове кудлатые рыжие волосы и снова заговорил:

– Хоть и тяжко сейчас царю-батюшке, но даст бог, силушку соберёт на реке Волге и сюда, назад на Урал, возвернётся. Вот тогда ему наш подарочек и пригодится. А сейчас и награду за труды ваши не грех выдать.

Казак, не торопясь, достал из кармана шаровар кожаный кошелёк и на широкую ладонь со звоном высыпал несколько золотых монет.

– Никита, поди сюда, – кивнул он бородатому мужику, сидевшему у костра на корточках и мешавшему деревянной ложкой кипящую в котелке уху.

Мужичок торопливо положил ложку на траву и, легко вскочив на ноги, простодушно улыбаясь, подошёл к казаку.

– Получай свою долю, – казак протянул Никите два золотых червонца.

– А сейчас ты, Николка, ступай ко мне, – обратился он к парню в грязной домотканой рубахе, ковырявшему ножом ствол берёзы.

Тот сунул нож за голенище сапога и, размахивая руками, направился за деньгами.

– На, принимай, – казак подмигнул парню. – А теперь, други-товарищи, и уху похлебать можно.

Котелок сняли с костра, поставили тут же рядом. Ели молча. Николка выловил голову щуки, вгрызался в неё крепкими зубами.

– Знатная ушица получилась, – первым заговорил Никитка, – жаль, только хлебушка нету.

– Да, поиздержались мы в дороге, – мотнул головой казак. – Слышь, Николка, – обратился он к парню, – всё недосуг было спросить, ты из каких мест будешь?

– Я? – парень вытер рукавом рот, – да недалече отсюдова, из деревни Сосновка, там у меня отец с матерью проживают, двое братьев, сестра.

– Живёте-то как? – не унимался расспрашивать казак.

– Бедновато, с хлеба на квас перебиваемся.

– Ничего, вот на престол царя Петра III посадим, он простой народ жалеет, от всяких податей, от рекрутской повинности освобождение учинит, волю даст, тогда и жить нам полегче станет. А сейчас, сдаётся мне, надо нам в пещере схорониться, по облакам вижу, дождь должен крепко ударить, с молниями, с громом.

Едва успели укрыться в пещере и зажечь факел, полил дождь, как и предсказывал казак, засверкали молнии, загремел гром.

– Непогоду переждём, после лошадей оседлаем и назад в отряд вернёмся, – промолвил казак. – А ещё хочу вас, хлопцы, водочкой угостить, для особого случая берёг, – и достал из своей котомки фляжку, – на, пригуби, – казак протянул её Никите.

После того, как фляжка прошла по кругу, и содержимое было выпито, казак поинтересовался:

– Ну, как водочка?

– Крепка зараза, жжёт всё внутри, – ответил Никита.

Вдруг, схватившись руками за грудь, захрипел и кулём повалился на землю. Следом, запрокинув назад голову, навзничь рухнул Николка.

– Я ж сказывал – водка особая, – пробормотал казак, – думаете, я не углядел, что вы ночью, на привале, одну бочку оттащили подальше, чтоб я не услыхал, дно у неё выбили, поглядели и поняли, что не пули и порох в ней спрятаны, а золотишко. После этого вас живыми оставлять никак нельзя было, вернулись бы опосля назад, и всё это богатство уволокли. А оно не для вас оставлено. Царь-батюшка возвратится, деньги ему понадобятся – оружие прикупать, войску жалованье платить.

Затем подошёл к Николке, стал обыскивать его, чтоб забрать золотые монеты, которые недавно передал ему в руки. Николка неожиданно открыл глаза:

– На, получай, душегуб, – он ножом ударил казака в живот.

Казак, ощерив зубы, глухо застонал, затем выхватил кинжал из ножен и полоснул им Николку по шее.

– Ах ты, как всё неладно вышло, – казак зажал рану ладонью, пошатываясь, добрался до расщелины в стене пещеры, затем медленно забрался в неё:

– Думаю, Пётр III отыщет меня здесь, найдёт в моём кармане кусок бересты, а на ней знаки всякие имеются. Только он один и сумеет разгадать, где клад спрятан. Господи, прости мою душу грешную, – голова его склонилась на грудь.

Вскоре закончился дождь, из-за облаков выглянуло солнце.

***

Навалилась на нашу уральскую деревню Сосновка беда. Две похоронки за последний месяц принесла почтальонша. Взметнулся в стылом воздухе женский плач, боязно стало выходить на улицу. Я прямо-таки возненавидел почтальоншу тётю Машу: толстая, щёки отвисшие, а когда говорит, в груди у неё всегда что-то посвистывает. Я ненавидел её за то, что в деревню зачастили похоронки, за то, что нам уже полгода с начала войны не было писем от отца с фронта, за то, что каждый день мать ждёт её у наших ворот, с надеждой и заглядывает ей в глаза, когда она торопливо проходит мимо. А, вернувшись домой, молча садится на табуретку возле кухонного стола и долго смотрит в заиндевевшее окно.

Однажды, возвращаясь из школы, я увидел тётю Машу, она сидела прямо в сугробе, в расстёгнутом, покрытом снежной пылью пальто. Возле неё суетились две старушки, пытаясь поднять её за локти. Я прошёл мимо, сделал вид, что не заметил их. Дома стал рассказывать матери, кривляясь и изображая, как почтальонша сидела на снегу, будто пьяная. Но мать вдруг бросилась ко мне и, зажав мой рот ладонью, испуганно зашептала, странно растягивая слова:

– За-мол-чи! У неё му-жа уби-и-ли на фрон-те.

Я так с раскрытым ртом и остался.

После этого, если приходилось встречаться с тётей Машей на улице, я как-то заискивающе здоровался с ней, и мне было нестерпимо стыдно за то, что я прошёл мимо, когда ей было плохо.

Я уже полчаса сидел за столом, решал задачу по математике и никак не мог сосредоточиться на двух поездах, идущих друг другу навстречу из пункта А в пункт Б. В соседнем доме Макариха оплакивала сына Андрея, погибшего на фронте. Сидя у окна, я слышал приглушённые расстоянием причитания. Глухо хлопнула дверь, и в клубах пара появился Пашка Одинцов. Он снял с головы шапку, отрывисто поздоровался и направился к столу.

– Ты куда, оглашенный, летишь, – закричала мать, – кто с валенок снег сметать будет?

Пашка неторопливо вернулся к порогу, быстро смахнул веником с валенок снег и подошёл ко мне. Заглянув в учебник, спросил:

– Уроки делаешь?

– Пытаюсь, да только ничего в голову не лезет, – полушёпотом сообщил я.

– Слышь, Витька, пойдём к Лёшке, у него все наши собрались.

– Мам, я к Лёшке сбегаю, – сказал я.

Мать оторвалась от посуды, которую мыла, глухо ответила:

– Иди, чего уж там. Господи, да когда же конец войне-то будет, когда страданья наши кончатся?

У Лёшки, действительно, была вся наша компания. Это Серёжка Осетров, эвакуированный из Ленинграда, Володька Иванцов. Мы с Пашкой сели на лавку, лица у ребят были мрачные.

– Помните, у Андрея овчарка Снежок была? Он её на границу с собой взял, когда в армию пошёл служить, – сказал Лёшка. – А сегодня на него извещение пришло – погиб смертью храбрых. Макариха рыдает целый день, аж лицо у неё почернело.

– Прошлым летом Андрей меня на себе тащил, когда мы на речку ходили рыбачить, – сказал Володька. – Я ногу подвернул, идти не мог, так он меня к себе на спину посадил и нёс до самого дома.

Мне тоже захотелось что-нибудь хорошее про Андрея сказать, но мы с ним не дружили, он был старше меня на восемь лет и при встрече имел привычку спрашивать: «Ну, как дела, сверчок»?

«Что бы такое хорошее о нём сказать»? – подумал я и неожиданно для себя брякнул:

– А меня Андрей колбасой угощал, из города привёз, когда в техникуме учился. Ужас, какая вкусная была!

И всё, больше я не мог сказать ни слова, настолько ясно увидел эту колбасу, что пришлось несколько раз глотать слюни. Дома у нас второй день не было хлеба, ели одну картошку.

– А помните, Андрей щуку поймал в озере у Артёмовой горы, где ещё в пещере Вовкин дед пугачёвский клад искал? Так эта щука, наверное, килограмм двадцать весила, – сказал Пашка. – Слушай, Володька, дед-то твой сокровища отыскал или всё ещё ищет?

В деревне деда Терентия прозвали кладоискателем. Видно, Пашка, чтоб отвлечь нас от тяжёлых мыслей, этот разговор затеял.

– А куда вы всё золото подеваете, когда найдёте? Там его спрятано видимо-невидимо, – не унимался он.

Володька молчал, отвернулся к окну, будто не с ним разговаривают, а потом ответил:

– Когда бы отыскали, корову бы купили, а мамке валенки, у неё вон совсем никудышные стали, дед их почти каждый день дратвой подшивает, а толку никакого нет.

– А если бы я драгоценности обнаружил, – вдруг заговорил Серёжка, то попросил, чтобы на них винтовки и пулемёты закупили и на фронт отправили. – Я, когда в Ленинграде жил, мы с мамой в госпитале дежурили, она там санитаркой работала, а я раненым бойцам на скрипке играл и стихи читал. Так они иногда говорили, что оружия на передовой на всех солдат не хватает. Бывает так, одна винтовка на двоих и патронов к ней совсем мало дают.

– Братцы, слушайте, – воскликнул Володька, – знаете, что мне дед недавно сообщил? В субботу он в бане парился, потом у него сердце заболело. Он лёг на кровать, потом поманил меня пальцем и говорит:

– В деревне хоть и подсмеиваются надо мной, что клад Пугачёва ищу, а по моему разумению, должен он быть в пещере, на Артёмовой горе. Вот тебе мой наказ – если вдруг я помру, возьми спрятанный за иконой Николая Чудотворца кусок бересты. Там значки и стрелки изображены, думаю, они указывают, где золото спрятано. Я давно над этой загадкой бьюсь, только проку никакого нет. – И ещё, в буфете, на нижней полке справа, тетрадь лежит, там я план пещеры нарисовал и пометил карандашом, где я был и осмотрел все подозрительные места.

– Сочиняешь ты всё, – хмыкнул Лёшка.

– Ничего я не сочиняю, – нахмурил белёсые брови Володька, – если хочешь знать, дед в пещере несколько старинных золотых монет нашёл и кинжал с серебряной рукоятью.

Наступила тишина. Слышно стало, как в избе громко стучат ходики на стене, как в печи гудит пламя, а за индевевшим окном скребёт веткой о стекло качающаяся под ветром яблоня.

– Чё-то ты перегибаешь, – первым нарушил молчание я, – только знай, если ты нас разыгрываешь, то мы и накостылять тебе по шее можем запросто.

– Парни, слушайте меня, – решительно заговорил Пашка, – идём к деду Терентию и у него узнаем, правду нам сказал Володька или нет. Если он подтвердит, что золото в пещере спрятано, то мы должны его отыскать, а после купить для фронта танк.

– Вот ещё, придумал, к деду идти, он меня за то, что я вам рассказал всё, ругать будет, – с тревогой в голосе проговорил Володька.

– Да не трусь ты, ничего он тебе не сделает! Пошли.

Володька тяжело вздохнул, но спорить дальше с Пашкой побоялся.

Дед Терентий спал на лавке, накинув на себя полушубок. В ногах, свернувшись калачиком, дремал кот Наполеон. Услышав шум, кот зевнул и открыл глаза, затем с невиданной резвостью спрыгнул на пол и спрятался под стол. Встреча с гостями не сулила ему ничего хорошего.

Володька подошёл к деду и тронул его за плечо:

– Деда, к тебе ребята пришли, спросить чего-то хотят.

– О, господи, только заснул, – дед Терентий кряхтя, сел на лавку, спустив босые ноги на пол. – Сказывайте, что за дело у вас до меня имеется?

Мы молчали, никто не решался заговорить первым.

– Дед Терентий, – подал голос Пашка, – мы вот проходили мимо, решили зайти узнать про твоё здоровье и ещё спросить, может, помощь какая нужна по хозяйству: воды принести, дров наколоть.

Дед сидел неподвижно, полуоткрыв рот, и с нескрываемым изумлением смотрел на нас.

– Так, выходит, вы меня разбудили, чтоб о моём самочувствии осведомиться? И мне думается, что вы явились сюда со мной шутки шутить! Так, где мой костыль?

Он потянулся к костылю, лежащему рядом с лавкой:

– Сейчас я вам объясню, как со старыми людьми себя вести подобает, мало не покажется!

Мы попятились к двери.

– Дед Терентий, не сердись, – снова произнёс Пашка, – мы к тебе по важнецкому делу пришли, а про здоровье я спросил, чтоб разговор завязать. Володька говорил нам, будто ты знаешь, где Пугачёвский клад зарыт. Покажи нам это место, если мы его найдём, то отдадим всё золото на строительство танка.

Дед Терентий насмешливо посмотрел на Пашку:

– Тебя, случайно сегодня бык Тишка со скотного двора не бодал, что ты с испуга такую околесицу несёшь?

– Дед Терентий, у тебя же сын на фронте фашистов бьёт, мы и для него стараемся, чтоб ему легче воевать было.

– Да, внучек, – дед строго взглянул на Володьку, – язык у тебя, как у коровы ботало, ничего нельзя доверить. А вам, ребятушки, я так отвечу, где спрятан клад, да и есть ли он вообще в пещере, я того не ведаю. А агитировать меня нет надобности, какие дела на фронте, я не хуже вашего знаю.

Только могу сказать одно: случай у меня в пещере произошёл преинтереснейший. В то время мне лет восемнадцать было. Навострился я как-то осенью на охоту, уток пострелять, ружьишко прихватил и подался на озеро Круглое, как вы сами знаете, оно возле Артёмовой горы находится. Вышел из деревни утречком, и через какое-то время уже к горе приблизился, аккурат там, где вход в пещеру виднеется. Оставалось повернуть направо, да через ельник пройти малость, вот и был бы я на месте.

Вдруг то ли показалось, то ли вправду слышу, кто-то в кустах стонет. Понятно, не по себе стало, ружьё на всякий случай с плеча скинул, в руки взял. Пошёл туда, откуда звуки доносились, вышел на полянку, смотрю, привалившись к сосне, сидит мужик. Голову на грудь уронил, заросший весь, в чёрной бороде репьи запутались, одежка на нём пообтрёпанная, а правое плечо всё в крови. Сказать по совести, я растерялся малость. Но потом набрался духу, кричу: «Слышь, дядя, случилось что с тобой? Подмога нужна»? Мать честная, как вскинется он, как глазищами на меня зыркнет, выхватил здоровущий нож из-за пояса, а сам хрипит: «Не подходи, зарежу»! Я аж вздрогнул. Слава тебе, Господи, что близко не подошёл, а то, чего доброго, метнул бы он в меня тем ножичком, и поминай, как звали.

Но виду не подал, что оробел, говорю да по сторонам посматриваю – вдруг он не один, подкрадётся сзади его сообщник, и ружьё не поможет: «Если тут нравится отдыхать – оставайся, может, волк или медведь на тебя набредут, быстро помощь окажут», – повернулся и пошёл, а в голове одна мысль – быстрей убраться с этого места. Пяти шагов не сделал, как он мне вслед бормочет: «Помоги, паренёк, Христа ради, не дай пропасть». Я остановился. С одной стороны, жалко пораненного человека в лесу бросать, с другой, что у него на уме – непонятно, да и догадался я, что это, не иначе, как беглый каторжник. Ладно, думаю, в конце концов, у меня ружьишко имеется, оборонюсь, в случае чего. Воротился назад, смотрю, у него голова трясётся, губы запеклись, я ему говорю: «Ножик убери». Послушал он меня, нож в сторону отбросил, потом говорит шёпотом: «Не выдавай властям, спрячь где-нибудь, дай только на ноги подняться. Знаю я место в пещере, где золотишко спрятано, половину тебе отдам, там его столько, на всю жизнь хватит и детям твоим, и внукам останется».

Я насчёт клада сразу подумал: врёт всё он, хочет, чтоб я укрыл его в безопасном месте.

Потом опять говорит:

– Вижу, котомка у тебя имеется, может, хлебушка в ней немного найдётся? Я уж забыл, когда последний раз ел, из сил выбился.

Достал я из котомки большой ломоть хлеба, четыре картофелины и три варёных яйца. Подал ему, он с такой жадностью набросился на еду, что яйца вместе со скорлупой в рот засовывал. Съел он всё, что я ему дал, а потом ухватился за живот, на месте крутится, о землю бьётся, криком кричит: «Ой, жжёт всё внутри. А-а-а...», – зубами заскрежетал, рванул рубаху на груди и вскорости затих. Это после я узнал, что человеку, который долго голодал, никак нельзя пищи много сразу давать, заворот кишок может случиться.

Перепугался я, оцепенение меня охватило, когда увидел, что с мужиком сотворилось. Потом мало-помалу пришёл в себя. В голове полная путаница в мыслях, что делать – не знаю. Думаю – надо сначала проверить, может он и не помер вовсе, а только впал в беспамятство. Подошёл к нему, нагнулся, приложил ухо к груди, слушаю – сердце не бьётся. Затем увидел на шее у мужика – бечёвка тонкая, а на ней засаленный мешочек висит. Снял я его с шеи покойника, открыл и глазам не поверил: лежат там золотые Екатерининские десятирублёвки, целых восемнадцать штук, и ещё береста, свёрнутая в трубочку. Забрал я всё это богатство, в котомку положил и в путь отправился.

Пришёл в деревню, объяснил всё старосте, о монетах умолчал. Староста говорит: «Веди, показывай, где беглый каторжник пребывает». Взяли с собой ещё кузнеца Михаила Василькова свидетелем и пошли. Добрались мы до того места, где я мужика оставил, глядь, а там и нет никого. Туда, сюда, всё осмотрели поблизости – пропал человек. Староста разозлился: «Что я тебе, мальчик, надо мной потешаться»? – чуть плетью меня не опоясал. Вдруг слышим из-за деревьев голос кузнеца:

– Не брани парнишку, ошибся он, здесь каторжник лежит.

Подошли мы к сосне, смотрю, лежит этот мужичок на боку, скрючился весь, ноги под себя поджал, а руками голову прикрывает. Постояли мы над ним, помолчали, потом староста говорит:

– В деревню нам его тащить ни к чему, хлопотно. Вон, видите, рядом ложбинка, давайте в ней ножами выроем могилку неглубокую, туда покойника положим, сверху ветками и камнями забросаем.

Вернувшись домой, рассказал я отцу, что произошло со мной сегодня. Золотые монеты ему отдал, они нам очень пригодились: хозяйство поправили, домишко подремонтировали, корову купили, а мне с ярмарки гармошку привезли.

А на бересте разглядел я выцарапанные всякие знаки, крестики, буквы, загогулины, чёрточки, а что к чему – непонятно вовсе. На следующий день отправился я на то место, где мужика повстречал. Стал вокруг повнимательней приглядываться и приметил траву примятую, ветки на кустах обломанные, а кое-где следы человеческих ног. Вот и пошёл я по этим отметкам, привели они меня к Артёмовой горе. Гляжу: лоскуток ткани за ветку кустарника зацепился, на ветру болтается, рядом камни, каплями запёкшейся крови забрызганы. Посмотрел я вверх, всё ясно стало. Высота от подножия горы до входа в пещеру метров двадцать будет, и только одна крутая тропинка туда ведёт. Видать, он оттуда и сорвался. Вспомнил я, что мужик проговорился, будто золото в пещере спрятано и думаю: «Может, повезёт мне, отыщу его»? Очень мне эта мысль по душе пришлась, разбогатеть захотелось.

Стал я к поиску клада делать приготовления: верёвку, керосиновую лампу, несколько свечек, спички, молоток, кирку, лом. Доставил всё это в пещеру и к делу приступил. Только пещера оказалась не такой простой, как сначала мне подумалось. Не менее километра длиной, узкие ходы и лазы, завалы, гроты, настоящий лабиринт получается. В первый день осматривал я стены, углубления, выступы подозрительные, лазы. С непривычки как-то неуютно, тревожно на душе было.

Прошла неделька, как я кладоискательством промышлять стал, кое-какие находки появились, обнаружил в лазе скелет. Одежонка на нём полуистлевшая сохранилась: синий кафтан, шаровары, сапоги и на ремне кинжал в ножнах. Видать, из казаков, скорее всего из войска Пугачёва, он аккурат в этих местах гулял. Смотрю, возле скелета четыре монеты валяются, взял я их в руки, пыль и грязь обтёр, к лампе поднёс, оказались Екатерининские золотые империалы, отчеканены они были раньше 1773 года, когда Пугачёв смуту поднял. Тогда, ребятки, у меня к вам вопрос имеется: могли эти монеты у Пугачёва оказаться? Думаю, да, недаром, у нас в округе молва до сих пор идёт, что он здесь, на Артёмовой горе, сокровища припрятал.

Обрадовался я этой находке несказанно, а на следующий день углядел ответвление в пещере, забрался туда – проход узкий, головой чуть ли потолок не задеваю. Иду, лампой стены, пол освещаю, потом замечать стал, подземелье всё просторнее и шире становится, а до свода вытянутой вверх рукой не достать. Прошёл ещё немного и вижу две здоровые трещины на стене. Тянутся они сверху вниз, расстояние между ними около метра будет. Стал я стену разглядывать, и показалось мне, будто она из гранитного плитняка человеческими руками сложена. Вот, думаю, счастье привалило, не иначе, как здесь вход к золоту замурован. Отправился я за ломом, он недалеко от этого места находился, взял его, вернулся назад и заострённым концом стал долбить плитняк возле трещины, и что вы думаете? С десяток раз ударил, и показалось мне, что эта стенка заваливаться на меня стала, потом враз камни сверху посыпались, вот ими мне ноги и придавило; вгорячах боли не почувствовал. Больше за керосиновую лампу встревожился, чтоб её камнепадом не повредило, глянул, а она стоит на полу, светит. Слава Богу, хоть тут повезло, без неё трудновато было бы из пещеры выбираться. От булыжников ноги освободил, стал осматривать их и перепугался до смерти. Раны большие, рваные, кровь хлещет, на левой ноге голень вся поломана, осколки костей торчат. Вот, думаю, и конец мне пришёл, и такое безразличие мной овладело – ничего делать не хочу.

Потом, всё-таки пересилил себя, не захотелось в темноте помирать, решил из пещеры выбраться: хоть напоследок на небо, на солнце посмотреть. Снял с себя ремень, перетянул им ногу над повреждённой голенью, кровь остановил, затем рубаху разорвал, как мог раны перевязал, взял керосиновую лампу в руку и пополз. Вдруг, слышу, сзади грохот несусветный, аж трясение земли получилось, пылью всё заволокло. Я замер, боюсь шевельнуться. Прошло сколько-то времени, пыль осела, я оглянулся, а проход почти до потолка каменюками завалило. Дальше вот что получилось: выбрался я из пещеры, по тропинке вниз ползком спустился, и тут повезло мне: трёх мужиков повстречал, с рыбалки возвращались. Увидели они меня, бросились навстречу, тут я сознание потерял. Дальше толком ничего и не помню, пришёл в себя в больнице, в палате. Повезло мне, что врач Анатолий Архипович, хороший да знающий своё дело попался, долго меня лечил. Правда, та нога, где кость была поломана, в колене не сгибается, но это ничего. Потому как, другой врач, видать старший над Анатолием Архиповичем, говорил ему: «Бесполезно, не спасти пациенту ногу, ампутировать необходимо, пока гангрена не началась». Анатолий Архипович ему ответил: «То, что Вы предлагаете – самое простое решение, попробую вылечить больного». Так что, слава Богу, всё обошлось для меня неплохо.

Дед Терентий замолчал.

– Так выходит, в пещере клад камнями завалило? – подал голос Пашка.

Дед Терентий пожал плечами:

– Может, и завалило, а может, никакого золота там и не было, никто же не проверял. Полгода назад припомнилось мне, что стенку из плитняка я ещё в другом месте видел, возле входа в пещеру. Вот её можно было бы повнимательней осмотреть.

– Так мы завтра же на лыжи встаём и к Артёмовой горе подадимся, – воодушевился Пашка.

– Бойкий ты паренёк, как я на тебя погляжу, думаю до лета повременить надо. Сейчас в лесу снегу по колено будет, холод стоит собачий, да и волки обнаглели, оголодали, видать, в деревню заходить стали. Вон, у семьи Самохиных из сарая овцу утащили, так что и на вас могут напасть. Давайте, ребятки, тепла дождёмся.

Мы заговорили разом:

– Дед Терентий, сейчас нужно идти, вдруг золото отыщем, тогда на него оружие закупить можно для фронта.

– Какие вы все егозливые! Сейчас ни к чему рисковать, тропа, что в пещеру ведёт – узкая и опасная, можно поскользнуться и сорваться вниз. Тогда меня ваши матери со свету сживут.

От деда Терентия мы ушли ни с чем, он так и не согласился, чтоб мы немедля отправились на поиски клада. На улице Пашка, махнув рукой, решительно произнёс:

– Парни, подходите ко мне, обсудить надо, как дальше быть. Я вот что предлагаю: сегодня готовимся к походу, а завтра на лыжах идём на Артёмову гору. Кто не хочет, говорите сразу.

Все промолчали.

– Тогда так, – продолжил Пашка, – вы, Вовка и Лёшка, изготовите штук пять факелов, сами знаете, что для них нужно: палки, тряпки, проволока, керосин. Каждый из нас возьмёт дома сухарей и ещё что-нибудь съестное. Всем нужно проверить лыжи и крепления к ним. Да, а у тебя, Серёжка, лыжи, вообще-то есть?

– Нет.

– Ладно, я тебе дам, у меня их две пары, а ходить на охотничьих лыжах ты умеешь?

– Когда в Ленинграде мы с мамой жили, в школьных соревнованиях по лыжным гонкам я почти всегда первым приходил к финишу, так что, думаю, и на охотничьих лыжах смогу бегать.

– Отлично, – похвалил Пашка, – и ещё, не забудьте оставить матерям записки, напишите, что вернёмся к вечеру, чтоб не волновались. Я возьму ружьё, спички и керосиновую лампу. Давайте к делу приступим, а вечером у меня в доме соберёмся, посмотрим, кто, что сделал, если всё нормально, завтра утром – в дорогу.

С рассветом мы отправились к Артёмовой горе. Пашка прокладывал лыжню, на левом плече, стволом вниз, у него висело ружьё. По нашему молчаливому согласию он был признан командиром. Под моими лыжами поскрипывал снег, за плечами у меня вещмешок, в нём весь наш провиант: сухари, завёрнутая в тряпицу трава иван-чая и моток верёвки. Мы шли по лыжне, почти не разговаривая. На душе у меня было прескверно. Утром я как-то закрутился и забыл оставить матери записку, что меня весь день не будет дома. Представляю, как она расстроится.

Крутой склон горы выглядел мрачно и торжественно. Погода испортилась, пошёл крупный снег.

– Вот мы и пришли, – бодро воскликнул Пашка, – остаётся ерунда – подняться по тропе вверх, и мы на месте. Давайте, снимаем лыжи, немного передохнём и вперёд.

Мне показалось, что мы взбирались по тропинке целую вечность, пока она не привела нас к небольшой площадке перед входом в пещеру. За время подъёма я умудрился чуть не упасть вниз. Камень, на который я наступил, выскользнул из-под ноги, и, грохоча и подпрыгивая, полетел с горы. Я клещом вцепился в небольшую сосёнку, нависшую над тропой, и едва удержался. Сердце бешено билось, к горлу подступила тошнота. И, вообще, мне стало ясно, что я трус и боюсь высоты.

Но сейчас, когда мы стояли на заснеженной площадке, и все трудности были позади, я вдруг подумал, что после того, как мы осмотрим пещеру, нужно будет возвращаться назад, меня охватило тревога. Но тут ко мне подошёл Серёжка:

– Пока поднимались к пещере, у меня сердце в пятки ушло. А ты – молодец, когда камень у тебя из-под ног полетел, я даже глаза закрыл, а когда открыл, ты – хоть бы что, продолжаешь карабкаться наверх.

Я так и не понял, действительно Серёжка боялся или хотел меня ободрить, но на душе у меня стало как-то спокойнее.

В пещеру мы вошли гуськом, в руках у нас потрескивали зажженные факелы, Пашка нёс керосиновую лампу.

– Дед Терентий говорил, что стена из плитняка где-то возле входа в пещеру должна быть, – произнёс Лёшка.

– Да, где-то здесь, – ответил я.

После белизны снега мои глаза никак не могли привыкнуть к пещерной темноте, к тому же факел у меня в руке никак не хотел по-настоящему разгораться, а только дымил. Я медленно шёл вдоль стены и тщательно её разглядывал. Вдруг раздался удивлённый возглас Серёжки:

– Смотрите, что я нашёл!

Мы подбежали к нему, в небольшой нише увидели хвойные ветки, на которых лежал тулуп, рядом валялся закопчённый котелок, топор, куча хвороста и сучьев, под ногами – следы костра. На штырях, вбитых в стену, висели два мешка, наполовину чем-то наполненные.

– Это что за ерунда? – растерянно спросил Лёшка.

– Здесь Пугачёв стережёт свой клад, – попробовал пошутить Володька.

– Замолчи ты, балаболка, – огрызнулся Пашка, – давайте посмотрим, что там в мешках лежит.

В одном мешке мы нашли вяленую рыбу, в другом – ржаные сухари.

– Парни, выходим из пещеры, – с тревогой в голосе проговорил Пашка, – дело тут не чисто, здесь кто-то прячется.

Мы торопливо направились к выходу, Серёжка споткнулся и упал, факел вылетел у него из руки и, немного прокатившись по полу, погас. Серёжка, вскрикнув, резко вскочил на ноги и побежал. Мы припустились за ним. Мне показалось, что мы бежим очень долго, а выхода из пещеры всё не видно. «Может, мы в другую сторону несёмся», – подумал я с тревогой, но впереди забрезжил дневной мутный свет.

Выскочив на площадку, все остановились и, тяжело дыша, стали озираться по сторонам. По тропинке поднимался человек в полушубке, заячьей шапке, подпоясанный патронташем, в руках он держал двустволку. Мы попятились назад.

– Филимонов это! – уверенно сказал Пашка, – узнал я его.

Я тоже решил посмотреть на незнакомца и, пригнувшись, крадучись, вышел из пещеры. Из-за снегопада трудно было разглядеть лицо, тем более он смотрел себе под ноги. Но неизвестный неожиданно приостановился и взглянул вверх. Я тоже узнал его, по чёрной бороде и густым бровям, это был Филимонов, его дом стоял на нашей улице. Когда ему пришла повестка – явиться в военкомат, он пропал. Я вернулся назад и тихо произнёс:

– Точно, это Филимонов.

– Вот сволочь, наши на фронте гибнут, а этот тут отсиживается, – зло проговорил Пашка. Сейчас он получит от меня гостинец.

Я посмотрел на него, он был бледный, нижняя губа закушена. Не торопясь, Пашка вышел из пещеры, встал во весь рост и начал целиться из дробовика. Мне не верилось, что он выстрелит, но в то же время хотелось, чтоб это произошло. У нас уже полгода нет от отца известий, может, давно погиб; у Лёшки старший брат убит, у Макарихи – сын, а этот дезертир за счёт других живёт.

Но Пашка не выстрелил. Он внезапно срывающимся тонким голосом закричал:

– Гад, бросай оружие или убью!

И едва успел присесть, как грохнул выстрел. До меня никак не доходило, что стреляют по-настоящему в нас и хотят убить. Филимонов снова выпалил из ружья.

– Ой, – удивлённо вскрикнул Пашка.

Ружьё выпало у него из рук и с лязгом ударилось о камни. Ухватившись руками за правый бок, он стал медленно оседать на снег. Мы с криком выбежали из укрытия и подскочили к Пашке. Я увидел, что Филимонов совсем рядом, судорожно, трясущимися руками он перезаряжал двустволку.

– Мразь, гнида! – орал Лёшка и вдруг рванулся к Пашкиному ружью, схватил его, вскинул к плечу и, зажмурив глаза, выстрелил. Левая рука у Филимонова повисла плетью, лицо исказилось от боли, и он резко повернулся к нам спиной и торопливо зашагал по тропинке вниз. Бой был нами выигран.

Пашка лежал на спине и пристально смотрел в небо:

– Витька, посмотри, сильно меня поранило?

– Сейчас, сейчас.

Я склонился над Пашкой, расстегнул пуговицы на его полушубке, задрал кверху рубаху, бок у него был весь в крови.

– Да ерунда, чуть-чуть задело, – с наигранной бравадой ответил я.

– Это хорошо, – Пашка медленно закрыл глаза и затих.

– Надо его чем-то перевязать, – растерянно произнёс Серёжка.

– Я знаю, чем, – Володька скинул с себя фуфайку, отцовский старый пиджак, потом снял рубаху-косоворотку и протянул её мне:

– На, возьми.

Перевязав Пашку, тут же решили перенести его по тропинке вниз.

– Лёшка, возьми из пещеры тулуп и топор, и за нами следом ступай.

Спустившись к подножию горы, завернули Пашку в тулуп, потом срубили три молоденьких ёлки, связали их стволы верёвкой возле комля, оставив длинную верёвочную петлю. Положили Пашку на наши самодельные сани.

– Слушай, Вовка, ты быстрее всех нас ходишь на лыжах, поэтому, мчись в деревню, скажи деду Терентию, чтоб запрягал лошадь в сани, и езжайте к заимке. Мы туда пойдём, время сумеем выгадать. От неё до райцентра, где больница, километров на семь ближе будет, чем от нашей деревни.

– Ладно, – кивнул головой Володька.

Затем встали на лыжи, Лёшка и я взялись за верёвку, и мы отправились в путь. Мы понимали, что раненого нужно немедля доставить в больницу. Прошло немало времени. Мы спешили изо всех сил, только иногда делали короткие передышки, подходили к Пашке проверить, пришёл ли он в чувство. Я видел, как Лёшка и Серёжка загнанно дышат, хватают воздух открытыми ртами.

Наконец, Серёжка не выдержал и неуклюже повалился в сугроб. Лёшка и я помогли ему подняться, он, опустив голову, задыхаясь, проговорил:

– Вы езжайте, я чуть-чуть отдохну и догоню вас.

Я смотрел на Серёжку, шапку он где–то успел потерять, в волосы набился снег. Я перевёл дух и сказал:

– Серега, ты же мужик, соберись, ведь жизнь Пашки от нас зависит.

Он поднял голову, пристально посмотрел мне в глаза и тихо произнес:

– Витька, я иду с вами.

Тогда я сказал:

– Братцы, осталось совсем немного, давайте ещё поднажмём.

Через час мы подошли к заимке. Дед Терентий, сидевший в санях вместе с Вовкой, дёрнул вожжи – лошадь направилась к нам. Встретил он нас хмуро, не говоря ни слова, вместе с Вовкой положили Пашку в сани и повезли в райцентр. Вовка оглянулся и крикнул нам:

– Вон, видите, лошадь, запряжённая в розвальни, там Макариха вас ждёт.

Когда мы подошли к розвальням, Макариха осуждающе покачала головой:

– Натворили вы делов, и чего вам дома не сиделось, зачем в лес пошли? Всю деревню переполошили. Вовка поведал, что вы из ружей перестрелку устроили с беглым Филимоновым, и так вышло, он Пашку ранил. Вот беда какая! Ладно, что стоите, как истуканы, садитесь, поехали.

Дома мать встретила меня сдержанно, не проронив ни слова, прошла к лавке, села на неё, закрыла ладонями лицо и заплакала. Я растерянно стоял возле неё и глухо бормотал:

– Мама, прости, ну, прости.

Мне подумалось, если бы сейчас она поколотила меня, это было бы намного легче, чем слышать её рыдания. Через какое-то время мать, немного успокоившись, тяжело вздохнула и почти шёпотом произнесла:

– Господи, и так тяжело жить, и ты туда же, нервы мне мотаешь. Иди, руки мой да садись за стол, ужинать будем.

На следующий день приехал уполномоченный из райкома, участковый и с ними следователь. Остановились в правлении колхоза.

Я сидел дома, пил чай, когда распахнув дверь в избу, ввалился участковый:

– Здорово живёте, хозяева. Анфиса Андреевна, – обратился он к матери, – в правление тебе нужно с сыном прийти, вас там следователь дожидается.

Мать вздрогнула, из рук её выпала тарелка и разбилась о пол.

– Чего испугалась-то, свидетелем он будет, расскажет, что там у них произошло на Артёмовой горе.

Когда мать и я зашли в накуренную комнату, следователь сидел, низко склонившись над столом, и что-то писал на листе бумаги.

– Здрасте, – негромко произнесла мать, – вот привела к вам сыночка.

Следователь оторвался от писанины, поднял голову и кивнул:

– Проходите, садитесь.

Я глянул на него: «Ишь ты, какой: в костюме, рубашка на нём белая, да ещё очки носит, наверное, из города приехал».

– Хочу сказать вам, Виктор Устинов, с вашими друзьями я уже побеседовал, общая картина произошедшего мне понятна, осталось уточнить кое-какие детали. Сообщите мне, что произошло, когда вы встретились с гражданином Филимоновым?

Я стал рассказывать. Следователь внимательно слушал, время от времени что-то записывая в тетрадь.

– Вы подтверждаете, что Филимонов первым выстрелил из ружья в Павла Одинцова? – перебил он меня.

– Да, – я кивнул головой.

– Всё, Виктор, спасибо, больше к вам у меня вопросов нет.

– Можно домой идти? – мать выжидающе смотрела на следователя.

– Конечно, вы свободны.

– Тогда, до свидания, – она крепко схватила меня за локоть и потянула к двери.

Вечером в клубе состоялось собрание, пришли почти все жители деревни. Председатель колхоза, Василий Фёдорович, постукивая протезом о пол, поднялся на трибуну. Ногу он потерял на финской войне. Окинув присутствующих долгим взглядом, начал говорить:

– Товарищи! Вы все, наверное, знаете, какое у нас случилось происшествие. Несколько наших хлопчиков: Владимир Иванцов, Сергей Осетров, Павел Одинцов, Виктор Устинов и Алексей Дёмин вчера утром отправились на поиски сокровищ. Легенду о том, что на Артёмовой горе, в пещере, спрятан клад Пугачёва, я слыхал, когда ещё был мальчонкой. Поход их закончился плоховато. Случайно столкнувшись с нашим односельчанином, дезертиром Филимоновым, они не струсили, а попытались его арестовать. Завязалась перестрелка, в конечном счёте, был ранен Павел Одинцов, бандит скрылся. Друзья не бросили Павла, а сумели доставить его до заимки, после он был отправлен в больницу. Мальчишке сделана операция, состояние больного тяжёлое.

Сегодня я целый день думал, что заставило наших мальчуганов отправиться на поиски клада, в лес, среди зимы, в мороз, по глубокому снегу, и пройти шестнадцать километров? Ими двигало желание помочь своей Родине, фронту, где сражаются их отцы и братья. По своей мальчишеской наивности они думали разыскать сокровища и приобрести танк. Я сам бывший командир взвода и знаю, какую мощную поддержку он может оказать во время боя. Сейчас я стою перед вами и отлично понимаю, как нам всем тяжело: много работаем, недоедаем, отказываем себе в самых необходимых вещах. Но всё-таки хочу обратиться к вам с просьбой – поддержать наших ребят, собрать деньги на строительство танка и отправить его на фронт. Дело это добровольное, никого не принуждаю, сумма взноса любая. И ещё, сегодня дед Тимофей и Марья Гавриловна побывали у наших соседей в селе Озёрном и деревне Медвежье, потолковали с жителями, они готовы поддержать нас. А теперь прошу проголосовать и поднять руки, кто готов внести денежные средства для строительства танка.

В воздух взметнулся лес рук.

В районную больницу, где лежал Пашка, председатель колхоза звонил почти каждый день, интересовался Пашкиным здоровьем, а потом спрашивал, когда можно его навестить. В ответ звучала одна и та же фраза: «Состояние больного тяжёлое, посещения не разрешаются». Лишь на десятый день ответили: «Можете приезжать». Через полтора часа Пашкина мать тетя Вера, Лёшка и я вошли в палату. Дед Терентий довольно быстро довёз нас до больницы.

Пашка лежал на кровати, укрывшись до самого подбородка серым одеялом. Тетя Вера бросилась к нему. «Сыночек, сыночек, – сквозь слёзы повторяла она, – сыночек мой». Старик, сидевший на соседней кровати, кряхтя, поднялся, и, держась за поясницу рукой, сказал, обращаясь к нам:

– Айда, ребятишки, в коридор прогуляемся, пущай мать с сыном побудут наедине.

Мы вышли. Через какое-то время нас позвали в палату, Пашка по-прежнему лежал на кровати, лицо у него было исхудавшим, бледным. Он улыбнулся и произнёс:

– Братцы, как здорово, что вы приехали, а то тут со скуки помереть можно. Давайте рассказывайте, как у вас дела идут.

– Да у нас всё в порядке, – ответил Лёшка, – знаешь, жители нашего района деньги собрали на постройку танка. Понял? А всё это с нашей деревни началось, на собрании в клубе председатель эту идею подал.

– А к деду Терентию, – вмешался я, – из милиции приходили, расспрашивали про Артёмову гору. Сейчас слух по деревне идёт, что видели людей, среди них и милиционеры, и военные были, они по тропе к пещере поднимались, целых три дня там пробыли, а потом раз и пропали. Теперь в деревне только и разговоров, нашли они там чего-нибудь или нет.

Я наклонился над Пашкой и чуть ли не в ухо ему прошептал:

– Ты давай, быстрей поправляйся, как окрепнешь, опять соберёмся и сходим на Артёмову гору, может, там клад до сих пор лежит, нас дожидается. Я думаю, для фронта ещё один танк очень даже пригодится.

– Ладно, – сказал Пашка, – конечно, сходим.

Потом, повернув голову к матери, спросил:

– Мам, а откуда у тебя в сумке столько вкуснятины взялось?

– Так это наши, деревенские тебе гостинцев послали. Дед Терентий – баночку мёда, Макариха – сметанки, тётя Зоя – яичек, а тётя Маша ватрушек напекла. Все тебе привет передают, желают, чтоб ты скорее поправлялся.

– Мам, дай мне две ватрушки, – взяв их в руку, Пашка протянул нам:

– Берите, угощайтесь.

Лёшка округлил глаза:

– Не обижайся, Пашка, только, как к тебе ехать, я наелся до отвала, Витьке предложи.

Я тоже отрицательно замотал головой:

– Нет, нет.

Пашка с шумом выдохнул воздух:

– Так, слушайте меня, ты, Лёшка, и ты, Витька, если откажетесь от угощения, я обижусь. Когда поправлюсь, выйду из больницы, первое, что сделаю – поколочу вас обоих.

Мы как бы нехотя согласились. Сказать по правде, вкуснее этой ватрушки я никогда в жизни ничего не ел.

Вернувшись в деревню, переходя через дорогу, услышал, что меня кто-то окликнул:

– Витька!

Оглянувшись, увидел почтальоншу тётю Машу, она махала мне рукой:

– Иди сюда, скорей!

Я подошёл. Она протянула мне помятый конверт:

– От отца твоего весточка, неси матери.

– Спасибо, тётя Маша!

Схватил его и бросился домой. Ворвавшись в комнату, крикнул:

– Наконец-то от отца письмо пришло!

И протянул конверт матери. Она побледнела, дрожащими пальцами вскрыла его, достала письмо и стала почти шепотом читать: «Здравствуйте, моя жёнушка Анфиса и сынок Виктор. В первых строках своего письма сообщаю, что я жив и здоров. Простите, что долго не писал, на то была причина, когда вернусь домой, расскажу об этом подробнее. Скучаю по вам очень сильно, всё беспокоюсь, как вы там без меня. Если совсем будет плохо с продуктами, продайте мои сапоги, пиджак и полушубок. О себе скажу два слова: бьюсь с фашистами-гадами, недавно наградили меня медалью «За отвагу». Анфиса, береги сына, а ты, Виктор, мать во всём слушайся, не прекословь ей. Передавайте привет всем родным и знакомым, а особенно сестре моей Шуре и её детишкам. С уважением, целую вас, Михаил».

Закончив читать, мать замолчала и прижала письмо к груди. Мне думалось, что всё то время, пока от отца не было вестей с фронта, я ни капельки не сомневался, что он жив, и сейчас был несказанно рад, что мои предчувствия сбылись. И в эту минуту я, наверное, был самым счастливым мальчишкой на свете.

Конец первой части

Илл.: В. Казанцев. На Урале (фрагмент)​​​​​​​