Наталья НОВОХАТНЯЯ. Гимн вечности

***

Знаешь, в глубине моей квартиры

Между шкафом и скрипучей дверью

Прижилась звезда. Сидит тихонько.

Будто бы испуганный мышонок.

Лишь ночами в темноте безглазой,

Светится улыбкой виноватой:

Мол, светить должна я, вы поймите…

Спросишь, как попала? Я не знаю.

Август-то богат на звездопады.

Та нырнёт в объятия полыни,

Та заглянет в зеркала-озёра,

А она…ну что же, так случилось.

Но когда смотрю я на свеченье,

Почему-то обмирает сердце,

И ужасно делается жалко,

Разобраться бы ещё, кого…

Уличный жонглёр

На нём одном задерживала взгляд

Та улица, устав от долгой скуки.

Стоял он, плохо выбрит и помят,

Полубезумный бог в линялых брюках.

Недоумение у этих и у тех:

Мол, не пройти, и что вообще такое.

А кто-то рассмеялся, звонкий смех

Колибри ярким взвился над толпою.

Но что ему насмешник или друг.

Стоял он, ничего не замечая.

Как древний Шива, был он многорук,

И упоённо управлял мячами.

А может, то летели не мячи –

Планеты по невидимой орбите?

Случайный зритель, ты почти кричишь:

«Пожалуйста, вы их не уроните!»

Бровь удивлённо дёрнулась наверх:

Да, вроде, самому бы не хотелось.

А уличные гомон, говор, смех

Текли вокруг и сквозь худое тело.

Сказка на ночь

Потемнело, погрустнело,

Раззевалось, присмирело…

Скрип – в дверях свеча, чепец…

Глянет строго и сердито.

– Почему глаза открыты?

Вот уж я тебе, малец…

– Не ругай меня ты, няня.

Я б уснул, но там, в чулане,

Кто-то стонет и сопит.

Дядька сказывал про Лихо…

– Старый чёрт! Гляди – всё тихо.

Спи, и лихо тоже спит.

Хитрецой блеснули глазки.

– Расскажи-ка, няня, сказку

Про диковинных людей.

Брови хмурятся сурово,

Но слова уж наготове.

– Ладно, слушай, лиходей.

…И польётся, и помчится,

Про царя да про царицу,

Про прекрасную Жар-птицу,

Про Кащееву иглу,

Что на острове Буяне,

Про Добрыню, про Полкана,

Про крестьянского Ивана,

Про лягушку, про стрелу…

Неподдельно восхищенье.

Верно, платой – вдохновенье

Освятит его перо,

Обмакнув сперва в чернила.

Это будет или было?

Померещилось, приснилось,

Сгинуло давным-давно…

Но пока – лишь ночь да сказки.

Вот уже сомкнулись глазки.

Горько плакала свеча.

О героях ли могучих,

О судьбе ли неминучей,

Что ударит сгоряча

Злобой, сплетнями, наветом

И дуэльным пистолетом…

Чур меня, молчи-молчи!

Няня крестится в испуге.

За окном буянит вьюга,

Волком злобится в ночи.

***

Шагает человек, идёт-бредёт куда-то,

Глядит по сторонам, то под ноги глядит.

А мир бубнит псалмы и рядится в солдаты,

То злится, то ворчит, а то и вовсе спит.

Шагает человек, идёт себе бездумно.

Чтоб только не стоять, такая, вроде, цель.

Печален тихий пруд душистой ночью лунной,

А позади весна, а позади капель.

А впереди туман из осени и грусти,

Узоры на окне, снежинки на пальто,

И улицы пусты, и на душе так пусто,

И, как назло, в пути не встретится никто.

Лишь время дуть ветрам, нашёптывать злорадно

Про непутёвый мир, про неудачный век,

Про… Боже, дай мне сил! Прости, что всуе, ладно?

Шагает человек, шагает человек.

Три сонета из облетевшего венка

А сверху вид на город безупречен.

Дорога вьётся лентой меж холмов.

Дома стоят, как пред иконой свечи.

Всего в достатке: света, слёз и снов.

Но опечален тонкий лист осенний,

Судьбы решенье зная наперёд:

Ещё в земле ворочается семя,

Но увяданье впереди грядёт.

И вот рябин искусанные губы

Кровят испугом – нет, не мы, не нас!

Смывает ливень яростно и грубо

С деревьев возмутительный окрас.

Лишь та смела, он только с нею дружен:

Рябит насмешкой пасмурная лужа.

2.

Рябит насмешкой пасмурная лужа.

Но мир светлеет, и она за ним.

Лукавая, одновременно служит

Богам небесным и делам земным.

Но в этот миг торжественно и важно

В ней проплывают тихо, как века,

То лошади, поглядывая влажно,

То рыцари лишь с розами в руках…

О, тот, кто небеса в себя впускает,

Совсем иначе дышит и глядит

На виртуозный танец птичьей стаи,

С которой что-то главное роднит.

Вот только ракурс, муть изображений…

Суть отраженье или искаженье?

3.

Суть отраженье или искаженье…

Мохнатым зверем стелется туман.

И воздух густ до головокруженья.

Себя не осознать, кем был, кем стал.

Идёшь на звуки – скучны и фальшивы,

Финал всех песен знаешь наперёд.

Средь прочих различаешь слово «живы»,

Потом «здоровы». И «люблю» пойдёт.

Ах, да! Во фразе «жить нельзя уехать»

Так места не нашлось для запятой.

И ставишь под сомнение «успехи» –

Трещат, как сойки, громко, но не то…

Туман исчез, как будто бы и не был.

Чем глубже в осень, тем всё ближе небо.

Набросок

А в окне осеннем горит листва,

А в осеннем небе всё птицы, птицы.

В виртуозных росчерках синева,

Поглядеть на них – голова кружится.

Или те выводят стальной узор,

В облака нацелясь крылатой бритвой?

Так напрасен труд, и широк зазор.

Нет ни раненых, ни убитых.

Не в отместку ли простучать дождём…

И в грехах чужих неповинны, листья

Облетят с зарёванным октябрём

Непривычно быстро.

За окном продрогшим умрёт листва.

Белоснежным саваном – глянь, – накрыли.

На губах трепещут слова, слова.

Не дают покоя чужие крылья.

В Царском Селе

А лету от роду ещё немного дней.

Небесные черты у отражений

Выводит озеро, а облаков скольженье

Подобно грации плывущих лебедей.

И совершенною казалась тишина.

Но в стенах Царскосельского лицея

Из класса в класс, так пули бьют по цели,

Два слова: Неман, а потом – война.

Война! И потекла за ратью рать.

Им глядя вслед, калека хмурит брови.

А те, мальчишки, даже всхлипнут с горя:

Их не берут, им рано умирать.

Заменой пыльная от времени латынь,

Почти издёвкой «veni, vedi, vici».

Что этот Пушкин, вечно пишет, пишет…

– Француз, ответь: ты с нами или – с ним?

Кровь южная, что порох. Бог с тобой!

Дуэли все оставим до победы.

…Июньский парк дышал, забыв про беды,

И девой нежною томился над водой,

Он вместе с птицами негромко напевал

Гимн вечности. Вверху, на Галерее,

Овидий, ликом бронзовым темнея,

В молчании задумчиво внимал.

Илл.: Мартынов А.Е.Вид на пандус и Камеронову галерею со стороны Большого пруда, 1814 г., акварель.