Светлана ЕРЕМЕЕВА. Простые истории

 

 

Жизнь – как песня

 

День долго боролся с вечером. Уже прогнали по селу стадо, а зной никак не хотел сдаваться. Он крепко объял все вокруг – и дома, и деревья, и высокое-высокое, высушенное небо. Наконец, жара начала уступать, и в раскалившемся за день воздухе потекли прохладные струи, перемешанные с цветочным ароматом. Разбуженные прохладой запахи доносились из резного выкрашенного палисадника, в котором стройными рядами цвели флоксы, фиалки и разноцветные «майоры».

По разные стороны палисадника, скрываемые друг от друга разросшимся вишняком, расположились на лавочках две компании. Одну составляли вышедшая после дневных забот «подышать» (а заодно и начесать пуха на косынку) хозяйка палисадника 45-летняя Нина и подтянувшиеся к ней – кто со спицами, кто с прялкой – соседки, другую – собравшиеся «на улицу» девчонки-старшеклассницы. Разговоры на лавочках велись разные: на «женской» больше толковали про засолку огурцов, летнее подорожание сахара, уменьшившееся от жары молоко у коров. На «девичьей» стороне щебетали о новых джинсах, сногшибательной музыке на «сотике» и последнем каталоге косметики.

Вскоре, на «женской» стороне затянули и песню:

 

Белая роза – свиданья,

Красная роза – любви,

Желтая роза – разлуки.

Я умираю с тоски!

 

Верила, верила, верю,

Верила, верила я!

Но никогда не поверю,

Что ты разлюбишь меня!

 

Первой пение прервала Нина.

– Ведь просила паразита, не позорь ты дочь перед сватами. Нет, все одно учудил!.. – кипятилась она, с силой ударяя ческу о ческу. И в очередной раз (на лавочке были новые слушательницы) пересказывала:

– Дали дочери с зятем квартиру в Саратове в новом доме. Поехали мы на новоселье. Я своему в поезде всю дорогу долдонила: не напивайся, как свинья, не показывай свою дурь, я тебе дома за это пол-литру поставлю. Сваты-то у нас, сами знаете, – люди культурные, образованные.

Приехали. Квартира хорошая, просторная. Ну, сели обмывать. Мой-то как увидел любимую жидкость, так про все и забыл – стакан за стаканом опрокидывал, пока за столом и не заснул. Отвели мы его в кровать. Так он ночью проснулся по малой нужде и по привычке – на улицу. Он, видите ли, в туалет в квартире не может ходить, это, мол, ниже его достоинства. Тьфу! Ну, выскочил он из подъезда, управился – и назад. Да этажом-то и ошибись! Зашел в чужую квартиру...

– А почему там дверь ночью была открыта? – перебивает кто-то.

– Так ведь новоселье справляли. Заперся он в другую квартиру, там мужик какой-то спит. Мой и командует: «Подвинься!». Тот спросонья подвигается. А этому, вишь, места мало. Он опять: «Подвинься!». Тогда уж мужик вскочил, глаза продрал... Ну ничего, мирно разобрались, привели они нашего странника. А сколько дочери сраму... Эх, пьянчужка! Ведь как болеет с перепоев, а все равно не оказывается!..

– Э, милая, болезнью ты их испугала, – с укоризной говорит сидящая на складном стульчике старуха. – Мой-то дед, еще когда на Броду жили, однажды захворал. Пошел в больницу. Приносит оттуда микстуру. Я спрашиваю, по ложке иль по две будешь пить? А он схватился за поясницу, кряхтит: «Доктор мне велел как тяжелобольному увеличенную дозу принимать». Ну я, простофиля, деньги на лекарство и даю. Через два дня мне соседка только глаза раскрыла, говорит, он же винищу пьет, только в больничный бутылек переливает...

– Ну и помогла ему красненькая-то? – улыбаются собеседницы.

– А то! До сих пор, как козел скачет, а я вот согнулась через него вся, – оскорбляется на шутку старуха. И тут же, чуть понизив голос, с появившейся в глазах озорной искринкой, продолжает:

– Мне еще мама покойная рассказывала, какой у них в деревне анекдот приключился. Повадился один мужик от жены к вдовушке ходить. А жила его зазноба на взгорье, изо всех концов ее хату видать – никак ему не замеченным не прошмыгнуть. Он придумал: в сумерках наденет женское платье – и к ней. Соседи видят, какая-то баба к Дуне, к вдове то есть, ходит, и все шито-крыто... Только как-то раз идет он таким макаром на свидание, а навстречу ему из дальнего колхоза шорник пьяный возвращался. Увидел «бабу» – и ну ее затевать-заигрывать. Мужику обидно стало – он шорнику по уху, тот – в обратную. И такой мордобой у них начался, что люди на улицу повыскакивали. Видят – мужик с бабой друг друга мутузят. Подбежали, а она баба – да не та...

– Ха-ха-ха! – повисает над лавочкой дружный и немного усталый смех. – Вот уморила!.. Не вовремя он из роли-то вышел... забылся... Ха-ха-ха!

– Это еще что, – после всеобщего хохота начинает почтальонка Люба. – На днях куму в автобусе встретила, она мне пожаловалась. Ее Васька как напьется – так за кулаки. Терпела она, терпела, да в милицию и позвонила. Голубчика на пять суток и определили. Так он, когда домой заявился, взял и в погребе ее прикрыл: теперь, говорит, твоя очередь... Вот и просидела арестанткой почти целый день.

– И что же она? – на лавочке царит возмущение.

– А что она... Отплакала, да и дальше живет. Трезвый-то он мужик добрый, работящий. Да и трое детей – не сиротить же их из-за этого...

– Вот наше бабье терпение! – бунтует до того молчавшая сорокалетняя Лариса. – И зачем только они нам нужны?! Знай бы все наперед – ни за что бы замуж не пошла!

– Ой-ой, ладно – а то мы не помним, как ты за своим Сашкой в молодости ухлестывала. Да и сейчас без него и дня прожить не можешь, – незлобиво осаживает соседку Нина.

И та, не обижаясь (по глазам видно, что сказанное – правда), вздыхает:

– Вот именно – сколько дней с ним живу, столько и надеюсь, что дальше лучше будет.

– Все мы надеемся, – подытоживает Нина. – На том и держимся...

...На соседней лавочке стараются говорить вполголоса – девичьи секреты не любят чужих ушей. Слышен шепот про дискотеку, слова «провожал», «целовались»... Девчонки обсуждают новость – Алена влюбилась в Сережку, и он уже дважды провожал ее домой.

– Смотри, по уши не втрескайся, – подшучивают над ней подружки. – А то выскочишь замуж – будешь мужу носки стирать.

– Вот еще, – беззаботно передергивает плечами красавица-Алена, – его носки – пусть сам и стирает. Он меня будет на руках носить и все мои желания исполнять! – полушутя-полусерьезно отчеканивает Алена.

Девчонки на миг замолкают – эти слова застывают в сердце каждой волнующей истомой, розовой мечтой, до которой, кажется, один шаг...

...А единственный мужчина, подслушивающий все разговоры, – слегка пьяный Летний Вечер, как заботливый джентльмен, окутывает плечи дам в мягкий теплый плед и совсем не спешит их покидать. И только когда все расходятся, Вечер неспешно уступает место красавице-Ночи. Она входит в поселок мягкой поступью и принимается за работу – раздает сны, в которых исполняются все женские надежды и девичьи мечты...

 

Белую розу срываю,

Красную розу дарю,

Желтую розу разлуки

Я под ногами топчу.

 

Верила, верила, верю,

Верила, верила я!

Но никогда не поверю,

Что ты разлюбишь меня!

 

Блины на воде

 

Петр Федорович ЕремеевМой дед был фронтовиком. Но никогда не говорил о войне. Помню, что больше всего он любил вечерами сидеть на лавочке около дома и слушать, как шелестят высокие тополя напротив.

Еще он любил жарить блины. Кстати, дед был вдовым, но жениться после смерти бабушки не захотел. Хотя по обе стороны от его дома жили две крепенькие одинокие старухи. Почему-то дед был уверен, что они обе имеют на него какие-то виды, и сопротивлялся их планам особым способом. Он охотно коротал с ними вечера на лавочке, обсуждал последние новости, но никогда не принимал от них никаких угощений. «Подсыпят чего и приворотят», – объяснял он мне после того, как его соседки, позевывая, уходили с посиделок. Был у него такой грешок – не доверять искренности женского пола.

Так вот, блины дед пек в русской печке. Они у него получались тонюсенькие как кружево, а стопка блинов была высокая, как башня.

Блинное тесто дед месил только на воде. Он был из очень бедной, рано осиротевшей семьи. Его и двух братьев, убитых на войне, поднимала старшая сестра. Да и в последующую свою жизнь кочегар с ватагой детей мало что мог себе позволить. Поэтому переводить молоко на блины даже в благополучное время деду казалось непростительной роскошью. И приговорка у него была про воду. Матерных слов от него я не слышала, зато "хури-мури на водах" было его постоянным спутником. Вся его жизнь как будто была замешана на воде – прозрачная и простая. Воевал, работал, слушал тополя...

А еще дед боялся грозы. Его мать, когда он был еще ребенком, убило молнией около окна. Об этом ли или о пройденных боях напоминали ему громовые раскаты, но в грозу дед как-то по-мальчишески съеживался и тихонечко сидел на своей железной кровати, с надеждой поглядывая на большую икону в углу.

Повторюсь, дед никогда не рассказывал о войне. Никогда не добивался никаких льгот, в очередях не бил себя кулаком в грудь, требуя заслуженных привилегий. И не помню, чтобы он кого-нибудь осуждал. «В трудную минуту еще не знаешь, кто тебе быстрей поможет – почетный человек или забулдыга заблудившийся», – говаривал дед.

И еще один урок его запомнился – ничего чужого ни-ни. «Хлеб сухой ешь, а за не своим маслом руку не тяни», – учил он меня.

9 Мая был его самым любимым праздником. Дед ходил на концерт в клуб. Но даже в этот день пиджак на нем был самый обычный – без наград. Только после его смерти мы нашли в старинном высоком комоде коробочку. А в ней – медали и ордена.

На войне дед был линейным надсмотрщиком – связистом. По пояс в снегу, по жаре или под дождем тянули связисты телефонные провода, под минометным огнем противника ликвидировали разрывы. Попутно отбивались от врага, уничтожая неприятельских солдат.

На сайте «Подвиг народа» я нашла наградной лист своего деда к ордену Красной Звезды. Документ рассказывал, что «7 февраля 1944 года от артиллерийского огня противника линии связи рвались через каждые 3-4 минуты. 10 раз Еремеев восстанавливал порванную связь. Мокрый, усталый он возвращался с линии. Обнаружив провод противника и смотав около километра, Еремеев дал обходную линию, тем самым обеспечив бесперебойное управление командованию».

Выходит, проявил дел смекалку, увел у фрицев провод, решил, что взять чужое в данном случае не грех. Ничего-то я у него не расспросила, ничего-то он не захотел рассказать, от всего пережитого ужаса внуков оградил.

Иногда дед напевал такую шуточную песню: «Ой, маманя, ой, папаня купи мне да лисапед, а я сяду и поеду…».

Но ездить-то он не мог. Так как с войны Петр Федорович Еремеев пришел хромым и всю оставшуюся жизнь ходил только с помощью костыля...

 

Бумеранг

 

Алевтина Михайловна узнала ее сразу. Девушка стояла у прилавка магазина и выбирала духи. Молодая, красивая, в дорогом модном пальто, поверх которого разбросаны пушистые, медного цвета волосы. Тоненькими ухоженными пальчиками она один за другим открывала блестящие флакончики, подносила их к лицу, сравнивала запахи...

Алевтина Михайловна смотрела на ее грациозные движения, а перед глазами стояла дочь. Измученная, настрадавшаяся, вот уже два месяца повторяющая, что не хочет жить... Инна не хотела жить именно из-за этой... этой... Алевтина Михайловна даже в мыслях не могла подобрать для нее подходящего слова. Любое, даже самое обидное, казалось ей слишком мягким...

Меж тем девушка наконец-то выбрала духи и направилась к выходу, в сторону Алевтины Михайловны. На какую-то секунду их взгляды встретились. Девушка сверху вниз взглянула на незнакомую пожилую женщину и отвернулась. И Алевтина Михайловна... опешила. Что-то до ужаса знакомое промелькнуло в этом высокомерном, полном осознания своего превосходства лице. Где и когда она видела этот взгляд?

«Нет, не может быть!» – Алевтине Михайловне стало душно. Ослабив шарф, она поспешила выйти на воздух. Она вспомнила!.. Эта девушка была поразительно похожа на... нее саму. Этот взгляд был ее собственным взглядом, которым она смотрела на мир много лет тому назад...

...«Ах, какая ты красивая, Алечка! Словно королева... Вряд ли найдется кто-нибудь прелестней тебя!» – глаза мамы так и сияли гордостью, провожая ее на школьный выпускной бал. Нарядное розовое платье кокетливо облегало ее точеную фигурку. Высокая прическа подчеркивала нежный овал лица. Аля всегда знала, что красива. У нее были черные глаза и белокурые волосы. Окружающие говорили, что это редкость...

После окончания школы Аля легко поступила в институт и так же легко завоевала сердце Бориса. Он был старше ее на 11 лет, без пяти минут кандидат наук, женат. Со временем их роман стал известен всему институту, и нужно было его как-то завершать. «Как я решу, так и будет, – улыбалась Аля подругам. – Захочу – совсем моим станет, захочу – назад отдам». Жена Бориса никаких скандалов ей не устраивала. Она просто предоставила мужу право выбора. И Борис выбрал Алю. Она ликовала, чувствуя себя победительницей! Уже после, когда они с Борисом расписались, Аля случайно встретила на улице его бывшую жену. Женщина торопливо перешла на другую сторону...

После жизнь шла так же легко. Карьера мужа складывалась успешно: он блестяще защитил докторскую, стал профессором. Борис Васильевич очень любил жену и многое ей прощал. Ему было сорок, когда Аля родила дочь. Инна росла послушной, ласковой девочкой. Она не унаследовала броской материнской красоты, зато была на редкость кроткой и отзывчивой.

Алевтина Михайловна обожала дочь. Инна окончила институт, нашла хорошую работу, по большой любви вышла замуж. Они прожили с Сергеем почти пятнадцать лет, когда внезапно от кровоизлияния в мозг умер Борис Васильевич. Алевтина Михайловна осталась одна в пустой профессорской квартире... Два месяца назад в этой квартире раздался ночной звонок. Это была Инна. Чужим срывающимся голосом она сообщила, что Сергей ушел к другой.. Что она не хочет жить... Что уже приняла таблетки...

Врачи вытащили Инну буквально с того света. Алевтина Михайловна забрала ее к себе, выхаживала как маленького ребенка, приглашала лучших докторов. Хоть и медленно, но Инна постепенно пробуждалась для жизни.

...Алевтина Михайловна открыла квартиру, прошла в комнату. Дочь, лежавшая в темноте на диване, даже не шелохнулась. Она подошла к ней и тихонечко присела рядом.

– Мама, мамочка, я вот все думаю. Почему со мной это случилось? В чем я виновата?.. – голос Инны был слабым, выболевшим.

Алевтина Михайловна крепко, порывисто, как в детстве обняла дочь и заплакала. Сквозь слезы можно было расслышать слова:

– Прости, доченька, прости...

 

Забытая история

 

Эта забытая история случилась в те далекие времена, когда конфеты и мороженое были сладкими-сладкими, а все темные комнаты – страшными-страшными.

Эта история произошла тогда, когда плывущие по небу облака были живыми и умели превращаться в чудесных птиц и зверей, а все живущие в лесу зайчики, лисички и белочки обязательно передавали вам гостинцы.

 Эту историю помнят ваши друзья и подружки, с которыми день-деньской, разбивая в кровь локти и коленки, вы носились как угорелые, играя в прятки и «салочки», или «понарошку» пекли из песка торты и пирожные, украшенные только что сорванными ромашками и одуванчиками.

Эта история отразилась в луже, в которую вы упали в только что купленной куртке. Помните, вам очень захотелось измерить ее глубину, вы не утерпели и... Мама сердилась весь вечер, но когда вы уже засыпали, то сквозь полудрему почувствовали ее теплое прикосновение и нежный шепот: «Спи, мой сладкий...».

 Эта история, скорее всего, произошла той весной, когда вы пускали по реке кораблики, и ваше бумажное суденышко уплыло так далеко, что потерялось из виду и, наверняка, доплыло до Африки или Америки.

 А может, история случилась летом, когда однажды вечером вы шли вместе с мамой навстречу опускающемуся красному солнцу и, казалось, что так будет всегда: и эта стрекочущая кузнечиками тишина, и медовый закат, и мама – еще такая молодая и красивая...

Но уж если не весной и летом – тогда точно осенью. Той ранней осенью, когда в саду созрели румяные яблоки, и вы, выбрав самое крупное из них, выбежали на пригорок возле дома и, откусывая сочную спелую мякоть, поджидали с работы отца, с восторгом думая о том, что назавтра он обещал взять вас с собой на рыбалку. Именно в тот вечер вам было так хорошо, весело и счастливо, как уже никогда не было в жизни. Случались, конечно, радостные моменты и потом, более того – их было немало, но только – без той беззаботной легкости и ничем не омраченного душевного покоя.

Эта забытая история случилась тогда… А впрочем – какая разница, когда? Главное – она была. Интересная, яркая, веселая, счастливая – история вашего детства. И никакая она не забытая – вы, конечно, помните ее. Ну а если в суете взрослых будней вы немного и подзабыли свое детство, то пусть вам напомнит о нем солнечный лучик или созревшая ягодка земляники. И сказка снова станет былью: вы побываете в гостях у самого себя, у такого, каким были много-много лет тому назад...

 

Любовь и дурачок

 

Антон и Анюта, студенты-молодожены, устав от бесконечной летней сессии, решили провести несколько дней вдвоем на природе. Нагруженные рюкзаками с палаткой, котелками, одноразовыми супами и рыбными консервами, счастливые и довольные, они обосновались на берегу веселой речушки, напевающей о том, какая замечательная штука – жизнь!

Два дня пролетели как в сказке. Супруги купались, загорали, любовались закатами, признавались друг другу в вечной любви и просто удили рыбу. Под вечер второго дня Анюта вспомнила, что у нее в рюкзачке есть игральные карты.

– Может, в «дурачка»? – предложила она мужу. – Как раз уха подоспеет...

– Раздавай! – обрадовался новой затее Антон.

– А ты знаешь, – тасуя колоду, рассказывала Анюта, – у меня в деревне бабушка с дедушкой живут, так про то, как они в карты играют, комедию можно снимать. Обхохочешься! Они во время игры – как два врага. Бывает, даже до тумаков доходит...

 – Темнота, – ухмыляясь, перебил жену Антон. – Из-за каких-то карт...

Началась игра. Первый кон супруги сыграли вничью и со скучающим видом уже хотели прекратить игру, но, оказалось, что уха еще не готова.

– Давай еще раз, – лениво махнул рукой Антон.

На этот раз, посмотрев на свои карты, он слегка помрачнел и досадливо бросил жене: «Ну и раздала! Как специально, всю мелочь мне выбрала...».

Антону положительно не везло. «Бить» было нечем, постоянно приходилось принимать, а желанные козыри накапливались, увы, не в его руках.

– Один ноль в мою пользу, – удовлетворенно завершила кон Анюта. – Ну что, давай уху есть.

– Да подожди ты со своей ухой, – Антон торопливо снова раздавал карты.

Партия шла с переменным успехом, но в конце преимущество сложилось на стороне Антона. Имея на руках прекрасную комбинацию карт, он уже не сомневался в успехе. Будучи уверенным, что соперница примет любую карту, он пошел с уже давно мешавшей ему бубновой восьмерки. «Влюстил, влюстил!», – с радостным облегчением захлопала в ладоши Анюта и лихо отбилась такой же масти девяткой.

Антон побледнел. С раздражением бросив оставшиеся карты на траву, он почти с ненавистью посмотрел на жену: «Вечно тебе везет...».

Уха манила аппетитным запахом, но игравшим было не до нее. Напряжение в игре росло. Каждый громко радовался своему выигрышу, при этом поддевая соперника язвительными словечками. За ходами наблюдали ревностно, почти самозабвенно. Так, когда Анюта случайно пошла не той картой и попыталась забрать ее обратно, Антон завопил так, словно его резали по живому: «Карте место, карте место!», на что Анюта огрызнулась и назвала мужа «жилой».

К концу пятого кона Анюта вдруг начала многозначительно и неприятно улыбаться. Ее улыбка стала совсем невыносимой, когда Антон не сумел отбить козырного валета.

– А это тебе на погоны, – торжественно и одновременно насмешливо объявила она и опустила на его плечи две «шестерки». – Ты теперь лейтенант. Еще поиграем, генералом сделаю! – и ехидно рассмеялась...

Ласковые, влюбленные супруги исчезли. Теперь это были жесткие противники, ставящие своих козырей выше всяких нежностей и поцелуев. Антон выигрывал уже несколько раз, но ему никак не удавалось «повесить» сопернице шестерки. Наконец вожделенные карты оказались в его руках. Всего один ход отделял его от собственного триумфа, когда Анюта, отбившись, уничтожила его словами:

 – Две карты – это погоны, одна – звезда. Вот тебе семерочка на лоб!

Антон оторопел и потерял дар речи:

 – Ах так! А это... тебе... на нос! – наконец нашелся он и в отчаянии щелкнул жену по ее курносому носику своими, теперь уже не нужными шестерками.

Анюта задохнулась от возмущения:

– Жила ты, жила и есть! – и, схватив с травы отбитые карты, швырнула их в любимого.

...Остывшую уху супруги ели в мрачном молчании. Помирились они только на другой день. Вволю посмеявшись над собой, ради скуки вновь захотели перекинуться в конок-другой, но, к счастью, ветер за ночь успел разнести брошенные ими накануне карты, и колода оказалась неполной. Брак был спасен...

 

На илл.:

Курзанов Александр Михайлович. Чапаевские женщины

Петр Федорович Еремеев с некоторыми из своих детей (всего их было семеро)

Правнучка Петра Федоровича Еремеева, дочь автора этой истории

Tags: 
Project: 
Год выпуска: 
2020
Выпуск: 
2