Людмила ВЛАДИМИРОВА. «Прощеное воскресение» и другие рассказы
Прощеное воскресение
Татьяне С.
– Напрасно ты отказываешься! В Свято-Успенском ведь сам Митрополит служить будет! Ну что тебе этот Свято-Ильинский? Маленький, тесный, все его святыни, привезенные еще преподобным Гавриилом Афонским, переданы в Свято-Успенский. А служба с Митрополитом, знаешь, какая красивая, величественная, трогательная? Особенно, когда он становится на колени перед паствой, кланяясь просит прощения! А хор какой! Эх ты...
Ну что я могу тебе ответить, дружочек? Что и сама не знаю, почему по сердцу маленькие храмы, лучше бы вообще – сельские, деревянные, намоленные? Что совсем не прельщает меня возможность увидеть Митрополита на коленях? Что, может быть, мои прабабушка с прадедушкой останавливались на подворье Свято-Ильинского монастыря? Они чуть не ежегодно по весне шли паломниками в святые места, и у Гроба Господня в Иерусалиме были…
А Свято-Ильинский как подворье русского афонского Ильинского скита был основан в 1884-м. Для помощи паломничествующим через Одессу на Афон и в Палестину. Снова ведь рискую выслушать упреки в гордыне, неверии, прочих грехах… Молчу. И – вспоминаю.
Вспоминаю наше детство, юность. Твои альбомы с такими очаровательными «принцессами» и «феями» – собственноручными красочными рисунками! И – текстами: проза, стихи… Заимствованные и свои, но всегда – чистые, светлые, хотя и грустные порою. Росла-то ты без мамы, убитой осколком немецкой бомбы. При бомбежке Одессы. Царапнул он и твою ножонку…
Вспоминаю наши «шалости на воде», Южный Буг, чуть было не поглотивший десятилетнюю «фулиганку», затеявшую прыжки «не в ту сторону» с «нашего островка». То благословенное лето 51-го в Первомайске. И – как пароль звучавшее многие годы: «Наше общество очень обижается…» Только нам двоим – десяти- и двенадцатилетней – были внятны они! Слова юнцов чуть постарше, москвичей, обескураженных нашей неподатливостью на их заигрывания, ухаживания.
Конечно, я – «дикарка, оторва» – их не интересовала. Но – ты!
Казавшаяся старше своего возраста, но – тоненькая, стройная, с лукавыми, смеющимися серо-голубыми глазами, с толстенной каштановой косою ниже пояса – о-о-о! Шармант! И, надо ж, – «неподдающаяся»!
Рассматриваю фотографии нашей юности: ах, грешница, ох, какая же греховодница! – с обнаженными плечами! – знала ведь, как прелестны они, женственны! А – шея, «длинношеее мое»?! Помнишь, как «заводили» этим единственным в русском языке словом с тремя одинаковыми, подряд, гласными? Проверяли «на интеллект»…
А твое мягкое «лирическое сопрано» помнишь? Как пели мы романсы, как соревновались, собирая коллекции грампластинок? Ты, в основном, – вокальные: романсы, арии, оперетты, оперы, я же – инструментальные, чаще – фортепианные, оркестровые: этюды и ноктюрны, вальсы, мазурки, полонезы, сонаты и прелюдии, рапсодии, концерты, симфонии… Обменивались, сообща радуясь новым приобретениям. Надеялись вдосталь наслаждаться «на пенсии». Увы, проигрыватели «не подлежат ремонту», «с иголками, бабоньки, – напряжёнка»…
Какие добрые письма в разлуке писали друг другу, полные стихами, мечтами! О любви – целомудренной, глубокой!
Тебе повезло больше. А сыновьям своим как радовались, берегли, лелеяли их! Правда, ты о своей беременности «молчала, как партизан», пока не свершилось. Даже родственники не знали. Может, и – права была?..
Что же за грехи такие, родная, ты так истово отмаливаешь сейчас? Девочка, выросшая у суровой мачехи и отца – верующего, исправно следующего всем церковным канонам. Не была ни пионеркой, ни комсомолкой. В отличие от меня…
Но училась, работала не щадя себя! Помню: не жалея своего времени, сил, снова и снова – по «активным вызовам», самой собою себе назначенным! И это – после приема в поликлинике десятков непростых больных, посещения больных на дому по их вызову! Невропатолог! – по домам немало глубоких стариков: радикулиты, кризы, инсульты… А потом, у себя дома, – заполнение десятков «карточек» – историй болезни. Мы, право, опасались за тебя, твое здоровье...
Нет, не соглашаюсь я с тобою, со многими твоими оценками твоего прошлого не соглашаюсь. И все прошу: постарайся не судить так строго ни себя, ни ближних. Ведь даже и священнослужители как-то подразделяются, требования Церкви не ко всем одинаковы. Не всем же постриг принимать, а? В миру живем...
…На службу я все же пошла в Свято-Успенский храм. Дабы не огорчать тебя.
Очень много людей. Резвящиеся дети: забавляются обрядом Прощения. Темное убранство богатого иконами, росписями, золотом храма – входим в Великий Пост. Обилие горящих свечей… С трудом найдя место, ставлю свои, молюсь как умею. О здравии сына, брата, племянников. Об упокоении мамы, папы, многих. Как же, Господи, многих!..
Отвлекаюсь: а сколько здесь, сейчас, по-настоящему верующих? Но тут же обрываю себя: грех, не суди! Сама-то – чем лучше?..
И все же – вот эта пара, например? Она – в натуральном норковом манто, он – в сногсшибательном кожаном длинном пальто. Перед ними – какие-то суетливые хлопцы бесцеремонно раздвигают толпу, прокладывая дорогу. Митрополит со сдержанным поклоном принимает большой букет длиннющих белых роз, о чем-то беседуют. Стараюсь не смотреть, отвожу глаза…
Служба постепенно отвлекает от ненужных мыслей. Да, красивая, завораживающая. Многое, несмотря на «предварительную подготовку», непонятно. Но надо ли понимать?
Проходы, переходы, каждение, смены одежд священнослужителями… Чтения, молитвы, песнопения… «Воздержанием тело смирити вси потщимся … и не гнушайся мене Благодетелю всех, и Преблагий»; «Свете тихий святыя славы…», и – еще, еще…
Нелегко и опускаться, и, главное, подниматься с колен с моею-то ногою, но рядом стоящие помогают: «Спаси, Господи, люди твоя…» В допущенных правилами моментах службы старушки присаживаются на немногие скамьи, стулья у стен. Попыталась и я, но согнала «хозяйка». А другая, потянув за подол пальтишка, уступила…
Подкатили слезы. Обменялись обрядом. Жарко. Вынуждена снять пальто. Совсем расшалились дети: бегают, прячась за колоннами: «Да-а-а, он лезет с поцелуями!» Нашли место в прятки играть! Прям, как дома!
Но тут же, остро: а они ведь – Дома! – «Пустите детей приходить ко Мне и не препятствуйте им...» Наверняка, эти дети – из воскресной школы при храме, и, может быть, получше тебя знают, что и когда можно делать. А ты – брюзга старая! Слезы уже не удерживаются, расплываясь на подкладке пальто…
Вовлеченная, ищу глазами: нет ли знакомых? Дабы попросить прощения, услышать ответное, осениться крестным знамением, ощутить начисто забытую ласковость поцелуя…
И снова – остро! – да ведь так сегодня, сейчас, – везде! Везде, где есть Православные люди, где стоят наши Храмы!
И – Боже ж ты мой, Милосердный! – градом – слезы! Обильные, вымывающие все наносное, ненужное, горькое!
– Везде! – и в Киеве, и в Минске, и в Москве, и в Екатеринбурге, и… в Сан-Франциско! В самом дальнем уголке Земли, в самом огромном городе, в самом малом селе! Везде, где есть мои родные, страдающие и радующиеся, – миллионы моих родных! Не сирота я!..
Как же я плакала! Может, всё, положенное мне, выплакала в эти минуты.
Митрополита на коленях перед паствой не видела. Опустив лицо в промокшую насквозь подкладку пальто, стоя на коленях, я плакала.
…Может быть, дружочек мой, и тут – согрешила? Ведь по канону «торжественно и радостно» надо встречать «весну постную, весну духовную». Но если и так, Господь – милостив! Верую! И как бы нам – хоть чуточку! – приблизиться к Нему? Особенно сейчас...
14 - 15 февраля 2014, Одесса.
Поделом!
– В двадцатых годах, чай, приключилось это? Был в Буинске главным врачом Михал Андреич Труновский, иску-у-сный хирург! А жена-от, первая его, была из богатых: Лидия Иванна Корсакова.
У нас уж тогда и очаг пионерский был, и комсомольская ячейка. Журнал печатали. «Безбожник», 5-10 копеек за номер – дешевле грибов! Ан, никто брать-то и не хотел! По избам носили. Молодые-то, ясно дело, тянулись...
Спектакли ставили. В клубе Карла Маркса, потом там Дом пионеров был. И вот, в канун Рождества (аль Пасхи? – запамятовала я...) принесли журнал, и с ним – приглашение на спектакль. Бесплатный! Мать, ведомо, не пускала, да я уж исхитрилась, с подружками-от...
Ахти, батюшки мои, что представляли-то! Лидия Иванна, жена Труновского, изображаючи Матерь Божию, кормила грудью... щенка! Уж и сказать не умею, что в зале творилось! Кто ахал да плакал, кто смеялся-изгалялся, ну, чисто, – жеребцы! А нам, дурищам, и весело: хиханьки да хаханьки: «Бога, мол, нет!» И страшно – жуть: «Ан, как есть?» – волосья вздыбки...
А летом слух прошел: захворала Лидия Иванна, шибко захворала! В Казань возили, грудь отняли, ту саму. Да понапрасну, все одно померла вскорости. От рака.
Дом их угловой: на Космовского, угол Красноармейской. Вот ребятишки и повадились в окошко горницы заглядывать, с завалинки. Меня как-тось сманили. Ух, кака худюща, черна, стра-а-ашна, и не спознать! А така красавица была! Старухи баяли: «Поделом ей! Где ж это видано, щенка – грудью, в Богородицы-то образе? Грех-то какой, Господи!..»
– И что же, так и не пожалел никто?
– Да и то сказать, – жалели... Народ-то нашенский отходчивый, а тут – таки муки! Но все одно: поделом. Не девчонка ить неграмотна кака, с образованием... Да уж времячко тако было, што и говорить! А сейчас – вона как обернулось!.. Терпел-терпел Господь, да не утерпел: не впрок научение по одина...
– Церковь в Буинске действовала?
– Куды там! Закрыта была Троицкая, под склад приспособили. Во Фролово крестили-отпевали...
– Лидия Алексеевна, мне говорили, что на углу Космовского и Красноармейской роддом был в 41-м, я в нем родилась, а мама врачом работала...
– Дак не только в 41-м... Почитай, весь Буинск оттудова! А Труновских дом – напротив. Ох, красень, богатый! Да вот така бяда...
…Беда, иначе не скажешь. И другие буинцы, не только 86-летняя Лидия Алексеевна Торговенкова, мой дорогой певучий собеседник, рассказывали об этом случае. Да и мама, помнится, вспоминала: уж так запало в память народную! Спорили: кто говорил, под Пасху дело было.
Может, об этом спектакле – в подаренной мне книге о Буинске: «Активно работал драмкружок при уездном отделе народного образования, участники которого 3 марта 1920 года поставили на сцене городского театра комедию "У дверей рая". Обязанности режиссера исполнял Г. Голодяевский».
Пришлый, по всему, для укрепления партячейки, видать, был послан. А может, бери повыше! В той же книге и о том, что в 1921-м он возглавлял Чрезвычайную комиссию по борьбе с холерой, а в помощники ему «был назначен врач Труновский». На все руки мастер Г. Голодяевский, для борьбы с холерой ведущий врач – только его помощник!..
Тиф, холера, чума – в довесок к страшному голоду 1921-1922 годов, когда в Буинском кантоне (районе) от голода пострадало 90% населения, и – «он свирепствовал здесь гораздо острее, чем в других местах страны». «Наблюдаются частые случаи людоедства», – говорилось в докладе на V кантонной конференции РКП(б).
Тогда-то, наверное, и сманивал влюбившийся в бабушку Грушу – Агриппину Петровну Иванову – красавицей была! – волонтер американской Армии Спасения. Она в больничке санитарствовала, маму-четырехлетку под койками пряча. Подкармливала по возможности, спасала. А дед как поехал в «Ташкент – город хлебный» менять одежонку да какие-никакие изделия свои на хлеб, так и пропал...
Однако, не соблазнилась на посулы райской жизни в обетованной Америке единственная дочь странников Божиих, православных...
«Ходили они, – рассказывала 95-летняя тетушка моя, Клавдия Дмитриевна Украинская, в девичестве Иванова, – богомольцами по святым местам. Даже и в Иерусалиме были, Гробу Господню поклонились. Окромя их, никто из Буинска туда не добирался. Дома-то зимовали только, а как пригреет вешнее солнышко, и – в путь-дороженьку, грехи свои замаливать! А каки-таки у их грехи?! – все не боле, чем у всех, мирские... Лапотков-то сколь износили, сердешные...»
Да... Такие вот, значит, были у меня еще прадед и прабабушка... А бабушка (помню ее – уютную, теплую, ласковую!) тогда, в двадцатых, и ответствовала «мериканцу»: «Я – мужняя жена, да и бусурмане вы, куда татарам! Те уж – наши, за века-то... Стелете гладко, аль не знаю? – спать-то гадко... Нет уж, родима земелька не выдаст, а уж коль осерчала, есть за что, терпеть надобно. А приберет Господь, дак в своей-то лежать поспособнее, мягше...»
Не пришлось. В Заполярье лежит, в Мурманске, никак не добраться. Теперь – тем более.
Но схоронила мама по-христиански, невзирая на то, что в партии была, и лукавить-лицемерить не умела. Сама доложила в райком: «С батюшкой хоронить буду, материн наказ выполню, уж как хотите, хоть с работы снимайте!» Это в 47-м-то, возглавляя отдел кадров Мурманского облздравотдела! С мужем, только что из немецкого плена возвратившемся! И никто – ни звука. Лишь попросили: «Вы уж, Татьяна Андреевна, потише как-то, не в церкви, дома!» А вы говорите...
Да – а дедушка-то Андрей тогда, в двадцатых, вернулся. Болел долго и тяжко. Лечился сын бабки-повитухи – пол-Буинска крестников! – народными средствами. И меня дождался, потетёшкал…
Мама и Евангелие, Псалтырь бабусины сохранила, мне беречь наказала. Не словами, жизнью своей. Вот и берегу, и сбираю по крохам утраченное.
Уверяюсь: поделом нам Боль наша несусветная, стыд и срам кромешные.
Детей бы спасти. От чужебесия, в первую очередь. А остальное – приложится.
1998 –2001, Буинск – Одесса.
«Край долини...»
– Не смей! Встань! Встань сейчас же! – голос мой постыдно сорвался на крик.
Взвилась с сиденья, в одной руке «клюка», что непроизвольно, в такт, вонзается в ребристый зашарканный пол салона (надо же, – салона!) Другою тяну с колен вихрастого светлоголового мальчишку лет восьми. Испуганные глазенки, голубые, безгрешные...
– Поднимись, поднимись, сыночек! Не надо! Не смей никогда, слышишь меня, никогда! – становиться на колени! Если уж так случилось – должен просить милостыню – проси. Дадут, спасибо скажи, нет – зла не держи. Господь всем судья. Но ты – человек, человек! А на коленях положено только в Храме, да перед мамой. Пред ней всегда виноваты... Есть мама-то? – уже спокойнее, придерживая его за худенькие плечики.
– Не-е-ет...
Озерца глаз переполнены. Вот-вот хлынет. Негоже...
– Ну, иди! – легонько подтолкнула, – И помни: ты – человек. Не хуже других...
Пошел, растерянно озираясь. Не оборачиваюсь. На душе смутно. Гадко? Больно? И за вспышку свою, и за него, и за тех, в притихшем салоне, где лишь – частый звон монет, шмыганье курносого носишка, да тихое: «Спасибо...»
И... за авторов, исполнителей красочного плаката, всю дорогу до того мозолившего глаза: «Еврейская школа "Ор Самеах", бесплатно! Бесплатная доставка из любого района города на улицу Марины Расковой! Бесплатное питание...» А после школы «Ор Самеах» колледжи, университеты Израиля, США, других стран ждут мальчика с «кейсом», огромным букетом цветов. Ухоженного, упитанного...
А тебя что ждет, нищее дитя моего народа? А того, с плаката, уж впрямь ли, гарантированно, – такой шикарный «цимес-нахес»?
И разве я не считала вас равно своими? Зачем, дети, вас так разделили? Куда, к чему ведут?..
...Горькие мои мысли прервала песня. Надтреснутый, простуженный, но, оттого, – еще глубже пронзающий девичий голос:
Край долини – кущ калини,
В річці чистая вода...
Не-е-ет уж, с меня на сегодня – хватит!
...Я за землю зачепилась –
Міцні корені мої,
І навіки поселилась,
Де вода і солов`ї...
Нет-нет, бежать! Что с того, что не доехала до места?.. Подав монетку, выхожу. А песня, щемящая песня, всё звучит...
Не отпускает и доныне:
Край долини – кущ калини...
Октябрь-декабрь 2002, Одесса.
«И ты меня прости…»
– Прости меня…
– Бог простит – и я прощаю. И ты меня прости.
Слова сказаны, а вот обнять, поцеловать трижды, как положено, – сил нет. И знаю, знаю: Господь не примет такой «усеченный» обряд в Прощеное воскресение! А, может, – примет?.. Ведь лицемерие, ложь – немалый грех?
Но что же делать?.. Сил-то – нет, нет больше моих силушек!.. И неоткуда ждать помощи...
Молюсь:
«Спаситель, научи меня простить от всей души всех, кто чем - либо меня обидел. Я знаю, что не имею права на помилование, что не могу предстать пред Тобой с чувствами вражды, которые таятся в моей душе…» О, – «Помоги мне, Господи! Молю Тебя, научи меня простить обидящих меня, как Сам Ты Бог мой, на кресте простил врагов Твоих!»
Ты знаешь, Господи, что с отроческих лет и старец Зосима, среди многих, вёл меня к Тебе. Путь был тяжким, скорбным, очень непростым… И сегодня – ох как нелегко! А так хотелось следовать научению преподобного отца Амвросия Оптинского! Он, пишут, послужил Ф.М. Достоевскому прообразом старца Зосимы. Какие теплые, добрые, задорные слова! –
«Жить – не тужить, никого не осуждать, никому не досаждать и всем мое почтение»!
Но – всем ли надлежит почтение? О, сколько зла, сколько носителей зла, жестокости, насилия, неправедности довелось увидеть, узнать! И как страшно, как невыносимо больно обнаруживать это лютое зло в близких! Или только – в казавшихся такими?..
Принуждать ли, понуждать себя к почтению-почитанию таких?
Читаю у любимого старца, Амвросия Оптинского:
«Ты говоришь, что делаешь все с понуждением; но в Евангелии понуждение не только не отвергается, но и одобряется. Значит, не должно унывать, а должно на Бога уповать, Который силен привести все к полезному концу. Мир тебе!»
«Хотящему спастись должно помнить и не забывать апостольскую заповедь: "друг друга тяготы носите, и тако исполните Закон Христов". Много других заповедей, но ни при одной такого добавления нет, то есть "так исполните Закон Христов". Великое значение имеет заповедь эта, и прежде других должно заботиться об исполнении оной».
«Друг друга тяготы несите…» Давно несу, более пятидесяти лет… И не прошу уже об облегчении моей, не грузили бы свою, пожалели… Увы… Однако молю:
– Простите меня, люди добрые, православные! Простите, если невзначай, невольно кого-либо обидела – недослышала, недопоняла… Вольных-то грехов, вроде, не водится?.. Впрочем, всем нам – один Судия!
И Тебя молю:
«Помилуй, Господи, ненавидящих меня и завидующих мне! Помилуй, Господи, клевещущих на меня и наносящих мне обиды!
Ничего злого не сотвори с ними за недостойную рабу Свою; но, – по изреченному милосердию Своему и по безмерной благости Своей, – ни в этой жизни, ни в будущем веке да не потерпят они зла за меня, грешную! Освяти их милостью Своей и осени благодатью Своей, Всеблагий, потому что пред всеми благословен Ты во веки веков. Аминь». (из Св. Ефрема Сирина).
25 февраля 2020, Одесса.
На илл.: Краня В.К. Успенский собор. 2009.
