Леонид ТАТАРИН. Вернулись домой
Документальный рассказ
В детстве во всех ссорах и драках почему-то чаще всего обвиняли меня. Мне казалось, что глупо доказывать очевидное, если я не начинал ссору или драку. Но мама, видя, что я молчу, когда на меня показывают – молчит, значит, виноват – брала прут и стегала меня. Иногда отец. Я молча сносил наказание и никогда не просил прощения. Терпел. Мама ругала меня:
– Почему ты не просишь прощения, почему все дети, когда их наказывают, плачут, кричат, что больше никогда не будут плохими, а ты молчишь?
Чтобы доказать мою виновность, старшая сестра, которая всегда затевала все ссоры, приводила убийственный аргумент:
– Он плохой! Его даже волки в Сибири есть не стали!
Сначала я думал, что это обычные детские выдумки, ведь в Сибири была вся наша семья. Но однажды моя мама рассказала соседке эпизод из нашей жизни в ссылке. Сестра – любительница подслушивать разговоры старших, услышала…
*
Мне было два года. Летом 1944-го я неожиданно пропал. Искали меня два дня – бескрайние степи в районе реки Убаган, озера Кушмурун.
Старый охотник-казах вдали от посёлка убил матёрую волчицу. Отыскал её логово и вытащил двух волчат и мальчика, на котором вместо одежды был наброшен грубый мешок с прорезями для головы и для рук….
Когда соседка удивлялась, что волчица не съела ребёнка, все решили, что он был очень не вкусный, плохой.
– Наверное, забрался в яму к волчатам, когда волчицы не было – волчата попробовали, но, поскольку зубов у них ещё не было, то откусить ничего не смогли, зато обслюнявили – запах волчат перебил запах человека и волчица, вернувшись с охоты, начала кормить своим молоком всех троих.
Два дня не был дома, но голодным, как говорили, не выглядел. Старый казах сказал, что никогда не будет болеть человек, который в детстве немного пососал волчье молоко.
В декабре 1945-го нашей семье разрешили выехать из ссылки – отец после тяжёлого ранения на фронте вернулся к семье и увёз нас сначала на Украину, где почти год работал в колхозе в селе Пугачивка Жашковского района Киевской области, потом в Белоруссию.
Приехали!
Возвращаясь в родную деревню, отец и все наши родственники, выселенные в 39-м с конфискацией всего имущества – три дома, шесть гектаров земли, домашний скот и прочий крестьянский скарб – были уверены, что всё имущество снова принадлежит нам, что можно вселяться в свои дома. Ведь отец воевал за Родину, был тяжело ранен, а его родной брат, который был в ссылке со всей семьёй, погиб на фронте под Белостоком.
Теперь мы вернулись!
Верните нам наше имущество!
Но…
*
После изгнания фашистов в 1944-м, в нашем районе восстановили советскую власть.
Председателем райисполкома в райцентре стал бывший командир партизанской бригады.
Ещё раньше, когда наша область была захвачена Польшей – с 1920-го по 1939-й годы, Булак вступил в подпольную организацию КПЗБ (Коммунистическая партия Западной Белоруссии), которая агитировала крестьян за выход Западной Белоруссии из состава Польши и присоединение к СССР. Однажды, когда Булак расклеивал листовки, его схватили польские полицаи. Отвели в постэрунок и там сильно избили.
Вскоре всех коммунистов, которые были знакомы с Булаком, полиция арестовала – всем тюрьма. Среди подпольщиков прошёл слух, что, не выдержав пыток, Булак выдал всех коммунистов….
*
17 сентября 1939 года наши земли вошли в состав СССР. Все польские органы местной власти были распущены. Начали создаваться новые, советские. В соседней деревне Деречин собрался народный сход. Булак был уверен, что председателем сельсовета изберут его. Но избрали моего отца. Булак стал секретарём у председателя соседнего сельсовета в деревне Голынка. Моего отца избрали в состав райкома партии в Слониме. Но через два месяца его неожиданно арестовывает НКВД по анонимному доносу – подозрение в шпионаже в пользу Польши. Присудили без суда и следствия – тройка – восемь лет исправительно-трудового лагеря в Сибири.
За Уралом – ИТЛ Ивдельлаг.
Весной 1940 года новое решение НКВД – в ссылку всю семью. С конфискацией всего имущества.
*
Теперь мы все вернулись. Кроме деда Лукьяна и дяди Бориса.
Дед Лукьян умер 1 июня 1942, похоронен в Кушмуруне. Вместо него 3 июня родился внук.
Дядя погиб на фронте под Белостоком. У него осталось две дочери и сын.
Но в нашей деревне нас не ждали. В наших домах уже поселились другие люди. Наш скарб растащили...
Пока власти решали вопрос возвращения нам имущества, нас пустила к себе сестра отца Ольга, у которой был большой дом на соседней улице. Её муж погиб на фронте и жила она одна с маленькой дочкой, которая родилась в 1945-м.
Тётка Ольга имела швейную машинку, подрабатывала шитьём одежды для всей деревни. Не бедствовала. Но любила весёлые компании – всё местное начальство пьянствовало у неё. Мой отец частенько ругал сестру, пытался прекратить пьяные застолья.
В 1946 моя мама родила мне брата. Рожала в больнице в Деречине. Забирать её с новорожденным отец поехал на телеге, которую одолжил у соседа.
Когда вернулся с новорожденным сыном, на двери дома тётки Ольги висел большой амбарный замок. Все наши вещи были выставлены на улицу.
Новорожденный ревёт. Мама плачет, сестра орёт. Папа злой, как чёрт. Я молча сижу на стареньком фанерном чемодане, сделанном ЗЭКами в Ивделе для отца, когда его отправляли из лагеря. Чемоданчик сделан из фанеры. Уголки аккуратно обиты тоненькой жестью – думали, что на фронт. Но на фронт сразу отправлять не стали – враг народа и партии – нельзя доверять! В то время в этот лагерь поступила разнарядка – прислать рабочих на строительство шахты и железной дороги в Кустанайскую область. Так отец оказался в конце августа сорок первого в казахском ауле Кушмурун, где отбывали ссылку вся его семья и семья его брата.
***
Теперь, после тяжелейших моральных и физических мучений – больше семи лет в тюрьмах, почти полтора года в концлагере фашисткой Польши под Брестом, около пяти лет в лагере в Сибири и в ссылке в Кушмуруне, тяжёлое ранение на фронте, спасение семьи из ссылки – а жить негде – родная сестра выбросила из дома.
Но тут к нам подошла Саша Кирцун, которая жила недалеко на этой же улице с сыном и племянником в большом доме. Её брат давно построил этот дом на две семьи. Он работал в подполье с моим отцом, но во время войны его убили фашисты.
– Хватит плакать и ругаться. Пойдёте жить ко мне – половина дома пустая.
Так мы стали жить у тёти Саши.
*
До войны отец работал учителем в нашей деревне – ещё до революции 1917 он 3 года учился в гимназии.
Дед Лукьян был очень набожным – если в церковном календаре стоял крестик, то обязательно шёл в церковь, молился, исправно платил церковную десятину, не курил, не пил ничего спиртного, по бабам не шастал. В шестнадцать лет женился на соседке Марьяне, которая бала старше его на четыре года и оказалась очень хозяйственной и домовитой – шесть гектаров земли (два гектара пашни, два – леса, два – сенокоса) они обрабатывали вдвоём. В деревне у него была кличка «святой». Всех детей водил в церковно-приходскую школу – хотел, чтобы сын Серафим выучился на священника.
Перед войной 1914 года вышел указ царя, всему населению бежать от немцев на восток, Лукьян запряг лошадку и с детьми и женой поехали на восток – туда, куда указала власть. Так они оказались в Нижегородской губернии. Для места жительства им определили деревню Большая Пуза Лукояновского уезда. Там Л. сразу попросил местного священника определить детей в церковно-приходскую школу, высказав надежду, что 11-летний Серафим со временем станет служителем церкви. Но священник, побеседовав с ребёнком, посоветовал отдать его не в церковную школу, а в местную гимназию. Лукьян ответил, что не сможет оплачивать учёбу в гимназии. Тогда священник, заметив, что мальчик довольно сообразительный и развитый, добился у местного начальства принять его в гимназию «на казённый кошт». Так мой отец три года учился в гимназии, а после революции гимназия была преобразована в «Советскую школу 2-й ступени», но преподаватели и программы, изучаемые предметы остались прежними. Там он учился ещё два года.
Весной 1919-го дед с женой и детьми на телеге вернулись в свою деревню в Белоруссии – там у них оставался дом и хозяйство, земля. Снова начали работать – теперь уже трое взрослых сыновей. Но в 1920-м наши земли захватила панская Польша.
Старший сын Андрей с группой молодёжи уехал в Америку, где они сначала пять лет работали лесорубами в северных районах, потом, получив гражданство, нашли работу в Чикаго. Андрей постоянно помогал отцу, присылал часть денег.
В деревне не было школы, но соседи, узнав, что младший сын Лукьянаучился в гимназии, пришли к нему с просьбой, чтобы Серафим учил их детей грамоте. Договорились, что за каждого ребёнка будут платить по пуду пшеницы. Деревня была большая, детей много и дед решил, что так зарабатывать выгодно. Так школа работала первый год. Но кто-то написал донос польским властям, что новый учитель учит детей на русском и белорусском языке, а польские власти требовали, чтобы дети изучали только польский язык – здесь теперь нет никаких других национальностей – только поляки! Для первого раза предупредили, чтобы учитель говорил и учил детей только на польском языке. Через год снова донос – на этот раз Серафима судили и посадили – год в тюрьме в Слониме….
*
Этого образования хватало для того, чтобы учить грамоте детей в белорусской деревне. Сейчас (1946-й) он начал добиваться, чтобы снова открыли школу, так как деревня была большая. Надеялся, что снова будет учить детей. Но в районном отделе народного образования ему отказали – нет диплома. Школу открыли. Но специального здания для неё в деревне не было. Местное начальство приняло решение занять под школу два наших дома.
У нас было три собственных дома в деревне, но все они были конфискованы – два дома были заняты школой, а в третьем поселилась семья наших дальних родственников. Никто не собирался освобождать наши дома. Все власти успокаивали отца. Обещали разобраться, помочь. Но шли дни, недели, месяцы….
Работы у отца не было. Земли не было. Нищета жуткая.
С большим трудом удалось получить работу заведующего библиотекой. Экстерном сдал экзамены и получил диплом учителя начальных классов в педучилище в городке Волковыск.
Больше двух лет отец добивался справедливости, но довольно часто слышал от начальников: «Возвращайтесь в Сибирь!»
Наконец, друзья отца в Минске добились возвращения нам одного из наших домов. Отцу разрешили работать учителем начальных классов деревенской школы.
Из армии вернулся брат моей мамы, дядя Коля. Он первый научил меня драться, когда увидел, что я даже девчонкам-задирам не мог дать сдачи.
На фото: Серафим Лукьянович Татарин, гимназист в 1915-1921 гг.
