Виталий ПЛОТНИКОВ. И доверюсь таёжному верному слогу

Возрождение

Засверкали, как снег, облака

На небесной и тающей сини.

Жадно лижет волною река

Отражение солнечных линий.

Зреют почки у новой весны,

Выпревают живыми листами,

Примеряя восторг новизны,

Пробегают травой и кустами.

Молодеет колючий пустырь,

Задирает угор подбородок,

И речушка, раскинувшись в сырь,

Обрастает приплавами лодок.

Свежий ветер, пугая реку,

И меня – «Эй, ау!» – окликая,

Шевелит на крутом берегу

Неокрепшие прутики мая.

Разгулялись небесные звоны

1. Ястреб

Разгулялись небесные звоны,

Распушились пером облака;

То теснятся, вздымая заслоны,

То ломает их ветра рука.

Загустели небесною синью,

А под ними окрест деревень

На лугах разнотравья Подвинья

Меткой страха крылатая тень.

Это ястреб стремительной точкой, –

Пулей смерти всегда роковой, -

Мчится к жертве-пичуге под кочкой,

Рассекая и мир, и покой.

2. Воин

Был не ястреб он, не голубь,

И не серый воробей, -

Правду сбросил в душу-прорубь,

Совесть спрятал от людей.

И – шагнул за ветром в поле.

Дальше стылый путь-настил –

Невеликий путь на воле

До свершенья грешных сил…

А потомок? Дай Бог, годен

Крепкой жилистой рукой

Осветить наш Крест Господень

Огоньком за упокой.

О жаре на севере

(и не только об этом)

Жар стоит этим летом.
Жутко птице и стеблю
Под пылающим светом
Прилетевшим на Землю.

Сохнут бедные пчёлки,
Мрут козявки и слизни,
Города и посёлки
Человеческой жизни.

Как мифический Тартар[1]
Небо жаркое ночью:

Уж не звёздная карта,
А глаза стаи волчьей.
 

Неужели греховен
Человече смышленый:

– Нам не нужен Бетховен
И Есенина клёны!?

От грехов избавленья
Не избыть через крики,
А мозоль на коленях
Испытаньем великим.

Есть без смысла работа,
Где обидны и скрытны
Язва Искариота[2],
Ядовитость Ехидны[3].
 

Жар стоит этим летом.
Жутко птице и стеблю
Под пылающим светом
Прилетевшим на Землю.

Обезвожены, скудны,
Чахнут поросль и семя.

Поцелуем Иуды
Испоганено время.

Воскресение[4] 

Упёрся глазами в пустырь-окоём –
В синь неба бездонного с просьбой-мольбой –
О, Боже! Ты снова в обличье своём 
Славянское братство ведешь за собой!?.. 
Смиряешь болезни и жуткую боль, 
Свое отдаешь, коль нужнее другим, 
Ссыпаешь нам в душу и сахар и соль, 
Москву называешь: Москва – третий Рим[5]. 

Но зреет вражда на трескучей Земле, 
Но пламя пожаров сжигает людей, 
Но алчность крутая спелей и смелей. 
И делай – не делай, жалей – не жалей… 
Живое – живому! Я верю – потом 
Итоги созреют сработанных дней, 
А я прорасту православным крестом 
Среди бугорков молодых зеленей. 
 

Сегодня смыкают людей и века 
Извивы речушки, озерная грусть. 
Крестом освящает Господня рука 
Великую, Белую, Малую Русь. 
 

Пока неподкупно небо

1.
Всё глуше, реже правды всплески,
И совесть глохнет под замком.
Душа, как рваный стяг советский,
Кровит, избитая враньём.

Опора духу, где ты, совесть?
В какие дебри уползла? -
Ещё не омертвела повесть
Борьбы людской – добра и зла.
 

В ней лишь погнули стержень воли
Размазав правду по нутру,
И отпустили в чисто поле
Дрожать былинкой на ветру.

Бредет скиталец. Хлябь-дорога
В безхлебье прямиком ведет.
В душе ни жалости, ни Бога -
А душу жжёт соленый пот.

2.
 

Пока неподкупно небо,
Реки голубая строка.
Пока мы с водою и хлебом,
Пока горяча рука,
Бери, молодой хозяин,
Просторы живых земель:
Бурьяны её и изьяны -
Владения тысяч емель,
Стряхни рукавами камни
С полей и дальних дорог,
Чтобы летели сани,
И правил санями Бог…

3.
 

Но рваный «бесик» на ветру

Прилип у фраерка к бедру,

А взгляд упал на кобуру…

Так всё же «Но!»,

иль всё же «Тпрру!»,

Коль там, в кобуре, сверкает,

Ворует у взгляда даль,

В пустой наготе без края

Нагана холодная сталь.

Проталины

Снова зернышко ржи покатилось из скирды,
Затерялось на ржавых боках перелога.
Я гляжу на обратную сторону кривды,
Нет ли в образе дьявола отсвета Бога?
 

Я тащу свой плужок по бескровному краю,
Бороною скребусь по корням словоблудья.
Семенами словинок его застилаю
Строю мостик над миром ненастья-распутья.
 

Пусть бежит он, бежит в неизвестные дали…
Все мы в бездну вселенной когда-нибудь канем.
Брезжит счастье мое в виде куцых проталин,
Серой тенью маячит за праведным камнем.
 

Пусть взрастет из ржаного зерна стойкий колос,
Пробиваясь на свет в сорняках перелога!

Так бессмертным рождается вещее слово

Из исконного зернышка русского слога.

На котласском высоком берегу

Взор стремится упрямо за пойму речную -

Там Бабая увалы, развилки дорог.

Я уйду неприметной тропой, заночую

На далёкой заимке, зажгу костерок.

И доверюсь таёжному верному слогу,

С ним родились, мудрели мои старики.

Они путь указали к бессмертному Богу.

Ставя белые церковки, как маяки.

Славя веру святую и ныне и присно,

Обряжались в душе православных селян.

Снова вижу родную смолистую пристань,

И приветные ставенки русских славян.

На пароходе в День Победы

(9 мая 1945 года)

Олёкса!?

Тот самый!?

Из Котласа?

Летят удивлённые шёпоты:

«Герой!?..» – до свистящего возгласа…

Сквозь мерные бульканья-лопоты

Шумов парохода неспешного

Басок на ветру да с коленцами -

Червлённого молодца здешнего

С гармошкой, звенящей бубе́нцами,

С руками – широкими плахами –

Безудержными и кричащими,

И в разные стороны взмахами –

Короткими, в сердце разящими:

– Конец войне!

– Конец войне!

– От-во-е-ва-ли!

…Запели бабы с визгом – плачем, заплясали.

На верхней палубе «Ура!» кричал народ -

Работный люд, и весь, как есть,

Двинской речфлот.

Гармоньку в сторону – вскочить пришла пора,

Да ноги сгнили

в польской Бжеще[6]

под завалом…

И грозно выдавил солдат, хрипя,

 «У-у-у-р-р-р-а-а-а!

И в радость выкрикнул уже с двойным запалом.

Такой же с берега река несла ответ

Большой водой от уходящего причала.

…Святым признанием Олёксиных побед

Звезда на кителе слезинкою сверкала.