Павел АКИНИН. Антропология Николая Ефимыча
Рассказ
И сотворил Бог человека (Быт. 1:27).
И создал Бог человека из праха земного, и вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душою живою. Николай Ефимыч перевел дыхание, снял очки, перекрестился и прищурив глаза непроизвольно зевнул
– Вот та-ак! – Подумал вслух Николай Ефимыч, – взял и сотворил, из праха, из земли, из ничего. И все слажено так, быстро и, главное, по уму. А тут строгаешь топорище целый день, точишь-точишь его окаянное, меришь по сту разов и все ровно не так выйдет. А тут раз и сотворил! И ноги, и руки, и голову, и ум, и душу.
Все это разом представилось в уме Николая Ефимыча, и он еще раз неспешно и с чувством перекрестился.
Николай Ефимыч был старостой церкви святого пророка Илии, которая находилась в деревне Дальние Просторы. Был он человеком совсем пожилым, семидесяти девяти лет, с редкими седыми волосами, украшавшими голову лишь с боков, тем самым, делая похожим причёску на католическую тонзуру. И была у него длинная, до самого пояса, борода, такая же, как и волосы, совершенно белая.
Имел Николай Ефимыч обычай великим Постом читать Ветхий Завет. Правда, его духовных и телесных сил хватало на первые четыре главы, ими он проникался, читал их и душой, и сердцем, а вот остальные главы вызывали в уме Николая Ефимыча большое смущение. И начиналось это смущение с пятой главы, там, где говорилось о родословии Адама.
– Почему родил Адам, а не Ева? – Сам себя спрашивал Николай Ефимыч. – И почему только Сифа? А где об Авеле и Каине? Может, упустили чего? Откуда взялся Енос?
Всё эти неточности путали Николая Ефимыча, сильно смущали, а порой и крайне раздражали своей непонятностью. А уж когда дело доходило до Каинана, которого родил непонятно откуда взявшийся Енос, мысль Николая Ефимыча сморщивалась как гусиная кожа и пряталась куда-то далеко внутрь, под самую душу. Тогда он откладывал Библию, снимал очки и подолгу сидел, смотря почему-то в одно и то же место, край половика, который за многие годы был им дотошно изучен. Потом внутри отлегало, и он начинал с самого начала:
– И сотворил Бог небо и землю, – тут было все очень понятно и просто. – Бог Творец, творит, чего пожелает и все сотворенное весьма хорошим получается. Вон как Великие Просторы сотворил, гуда не глянь – красотень великая. Каждым листочком часами любоваться можно. А какие светила над Просторами повесил!.. Зимой в темень выйдешь, посмотришь на небо и глаз оторвать не можешь от этой красоты, так и простоишь за полночь.
С большим удовольствием читал Николай Ефимыч и про рыб, и про скотов, и про гадов, и про зверей земных. Но по-особенному сжималось сердце, когда доходил Николай Ефимыч до самых любимых строчек Священного Писания, которые приводили его в особое, восторженное состояние и он с большим благоговением, словно молитву, произносил:
– И сотворил Бог человека…
Дальние Просторы оттого, наверное, и звались Дальними, что находились, как говорят в народе, у черта на куличках. Если летом добраться до Простор был еще как-то возможно, то зимой такая возможность сводилась к нулю. Ни указателей, ни какой-то общей дороги, ведущей к Просторам, не было, а, главное, что никакой особой значимости они не представляли, по этой причине и желание посещать Просторы у людей отсутствовало.
Жители деревни обходились тем, что сами производили и выращивали. Летом ловили рыбу, а зимой промышляли охотой. Изредка выезжали в соседнюю деревню, до которой было верст так семьдесят с лишком, за солью и порохом, да и так, новостей узнать. Уклад в Просторах был самый простой и ничем особым не отличался от прочих деревень. Разве что в силу своей удаленности был народец Просторский маленько чудаковат. Но это, как известно, не порок.
Вот в таком месте, в тысяча девятьсот двадцать третьем году и родился Николай Ефимыч. А так как новости добирались в эти края с большим опозданием, и о революции ровным счетом никто и духом не ведал, в метрической книге дьяком Прохором, в графе «место рождения» было выведено заглавными буквами: ИМПЕРИЯ РОССИЙСКАЯ, ПРИ САМОДЕРЖЦЕ НИКОЛАЕ ВТОРОМ, ДЕРЕВНЯ ДАЛЬНИЕ ПРОСТОРЫ. Крестил маленького Николая все то же дьяк Прохор, которому было без году лет под сто. Священник, служивший здесь вместе со своей матушкой, давно помер, а нового все никак не присылали.
Мать Николая, Екатерина Ивановна, была хоть с виду и простой деревенской женщиной, но по уму от других отличалась. Знала немного грамоту, имела представление о Божественной службе, умела подсчитывать Пасху и знала на память с десяток молитв и псалмов. Всей этой премудрости обучала своего сына.
Потом пришла война. Удаленность деревни оказалась выгодной для артиллерии и за нее сражались. Просторы переходили то к немцам, то к нашим, то опять к немцам. Николая забрали в армию, но в первом же бою его тяжело ранило, он был признан непригодным для дальнейшей службы. Так Николай Ефимыч снова вернулся в свою деревню, где и дожил он до самой старости.
И сотворил Бог человека… И поселил его в саду Эдемском, чтобы возделывать его и хранить его.
– Возделывать и хранить, – несколько раз повторил Николай Ефимыч – возделывать и хранить.
Он ярко представил себе, как Бог объясняет Адаму, как что нужно возделывать и что именно следует хранить. Где лесок сосновый насадить, где рощу березовую, где борозду пустить. В каком месте чучело поставить, чтобы птицы не клевали лишний раз молодняк.
Но как бы не любил Николай Ефимыч это место Священного Писания, мысль о том, что есть место на этой земле лучше и краше его Простор, была ему явно не по нутру. А Дальние Просторы он любил всей душой. Когда лежал в госпитале с ранением, часто рассказывал товарищам о своей деревне. А они, заметив его чудаковатость, нередко подсмеивались над ним.
– Эй, Коль, а Коль! Что ж, после войны позовешь нас в свои Просторы? Девки там, гляди, тоже просторские? – И закатывались заливным смехом.
– Дураки, я вам правду говорю, нет красивше места на земле, не видывал еще.
– А ты, видать, всю землю, Коль, объездил, – и бойцы снова хватались за животы.
– Да ну вас! – И Николай, не то, чтобы с обидой, а с какой-то внутренней печалью от того, что не может показать вот здесь и сейчас бойцам красоты своих Простор, отворачивался к стенке, накрывался шинелью и подолгу молча лежал.
И сказал Господь Бог: нехорошо быть человеку одному.
Николай Ефимыч в очередной раз перекрестился и опять снял очки.
– Как же Бог все правильно и разумно устроил – продолжил свои размышления Николай Ефимыч. – Не захотел Он, чтобы Адам по раю бобылём слонялся. Оно и понятно, так ведь можно и из ума выжить. Сотворить-то сотворил, дело не хитрое, Бог все-таки. А что вот дальше с этим творением делать? Непонятно… Тут уже совсем другая история выходит. А вдруг печаль случиться? А она случится непременно, ведь в раю как одному быть? С кем радостью-то делиться? Да и по хозяйству одному тяжело, тут и спору нету. Целый рай возделывать нужно, да еще и хранить. Тут одному никак не уследить. Вот Господь всей Своей премудростью подумал, как подсобить Адаму и послал ему помощницу…
При мысли о помощнице сердце Николая Ефимыча забилось быстрее. Вспомнил он свою Аннушку, покойную жену. Любил он ее всей душой и заботился, как мог, а она отвечала ему взаимностью. Но счастье их было недолгим. На четвертом году их совместной жизни приключилась с ней хворь. Стала ни с того, ни с сего сохнуть, перестала есть, а после и вовсе слегла. Николай Ефимыч сам ездил по деревням искать доктора, но так и не нашел. А когда вернулся, его Аннушка уже умерла. Нрава она была самого простого, спокойного. Упрямством не отличалась, была смиренна, но и в своем, если чего касалось, не уступала. Была она красива, с огненно-рыжими волосами, волнообразно спускавшимися к земле, с родинкой над верхней губой и бледной рябью веснушек. Роду она была такого же, как и Николай Ефимыч, Просторского. Детей Господь им не дал, поэтому доживал свой век Николай Ефимыч в полном одиночестве.
Много думал Николай Ефимыч и над другими местами Священного Писания. Особенно ему нравилась история с наречением имен животным Адамом. Представлял он, как покорно склоняются перед ним медведи и волки, лисы и зайцы, как не боясь подлетают к нему разные птицы. А он всех принимает, кого-то гладит, с кем-то заигрывает, а после, наигравшись, дает имена.
Николай Ефимыч и сам любил заниматься имянаречением своему приплоду в хозяйстве.
– Нарекаю тебя Морковией, – гордо произносил он только что появившейся на свет телочке, давая имя за её схожий с морковью цвет шерсти.
– А тебе быть Березкой, – это относилось к молодой кобылке (за «белую в яблочко») масть.
Были в его хозяйстве и Облочка, и Белочки, и даже Вершки с Корешками. Да и других пречудесных имен было немало.
Но на смену радостным образам сотворения мира и человека, возделывания Адамом Эдема и наречения имён, приходили другие образы – печальные и грустные. Они делали Николая Ефимыча угрюмым, заставляли ходить из угла в угол по избе и нередко откладывать чтение Священного Писания на неопределенный срок. И были эти образы связаны с историей грехопадения первых людей и изгнанием их из рая.
Змей был хитрее всех зверей полевых… Дьявол, он и есть дьявол, отец всякой лжи.
О том, что змей скрывал в себе личину врага рода человеческого, Николай Ефимыч знал от матери.
– Помни сынок, что змей, соблазнивший первых людей, и есть самый настоящий дьявол. Поэтому бойся, как огня, змеиной хитрости, бегай от нее, как от чумы, и будь душою своею прост, как облака на небе, и чист, как наша колодезная вода. И Бог всегда будет с тобой.
И сказал Бог женщине… Горько было представлять Николаю Ефимычу эту беседу. Наверняка змей, хоть и тщательно скрывал свою дьявольскую сущность, на вид был мерзок и гадок. И что же она его послушала?! Хоть бы с Адамом посоветовалась или с Богом. В общем, что тут говорить, дала девка маху.
И открылись глаза у них обоих и узнали они, что наги, и сшили смоковные листья, и сделали себе опоясание. Эту историю разумел Николай Ефимыч тоже по-особому, как научила его покойная Екатерина Ивановна.
– Конечно, сынок, они не были наги, как ты это себе представляешь. И одежды у них были. Просто душой они были без греха, чистые, святые. Не было на их душах и пятнышка скверны, которой обычно люди пропитываются в течение жизни. И поэтому не стыдились они своей души, была она у них вся наружи. А как только вкусили от запретного дерева, как только нарушили Божественную заповедь, так и устыдились тут же своей души, которая покрылась грехом словно плесенью. И спрятали они свои души так, что и сейчас толком никто не знает, где эта душа находится. У кого-то она вообще в пятках живет, это у тех, кто неходячими рождаются. А как ходить? На душу-то тяжело ступать.
Сама Екатерина Ивановна греха боялась и хранила себя от него, как могла, всю жизнь. Делала она это с большой долей мужественности. Потому, когда пришли немцы, она не побежала, как другие жители, в лес, не бросила свою скотину на произвол судьбы, а осталась в избе, предавшись целиком на сотворившего её Бога. Немцы стояли в деревне недолго, но к Екатерине Ивановне заходили не раз к ужину. Она не выказывала им никакого отвращения, и кормила, чем Бог послал. Немцев трогала радушность простой русской женщины, они её не трогали, не устраивали обысков, а ведь под полом, в той самой комнате, где они ужинали, прятался сам Николай Ефимыч, недавно комиссованный из рядов Красной Армии по ранению.
Советская власть пришла в Дальние Просторы с большим опозданием. Первый сельский совет открылся только после войны, в тысяча девятьсот сорок седьмом году, и состоял из двух человек: Василия Петровича Арбузина и Семена Аркадьевича Туманного, посланных сюда из Ближних Просторов для установления порядка. Оба они в действующей армии не находились, а состояли в партизанских отрядах, занимаясь, по их утверждениям, отдельными поручениями, но какими именно толком никто не знал. Но, как они сами говорили, важными и полезными для победы над фашистами.
Сразу же после войны проявили они большой интерес в делах общественных, прошли специальное обучение в ближайшем райцентре, вступили в партию и были направлены в Дальние Просторы для устройства советского общества и организации колхоза «Светлый Путь».
По приезде в Просторы начальники обустроили себе штаб в одном из пустующих домов, пересчитали дворы, поставили на учет имевшуюся в деревне скотину и на каждого жителя завели специальные карточки.
Как-то из райцентра пришло им указание повнимательней присмотреться к тамошним жителям на предмет их сотрудничества с немцами. Оба партийца отнеслись к поручению со всей серьезностью и вскоре нашли человека, который, по их мнению, имел такую связь. Это была Екатерина Ивановна, не пожелавшая покидать деревню на время оккупации.
– Ну, что, Екатерина Ивановна, говорить-то будем?
– А отчего не поговорить с хорошими людьми?
– Ну, на счет доброты ты перегнула, нет в нас доброты к врагам нашей советской родины, а ты, стало быть, Екатерина Ивановна, и есть самый настоящий враг.
– Отчего же это вы меня во враги записали?
– Так ты ведь немцев привечала у себя, кормила их в то время, как остальные наши граждане голодными по землянкам бегали, да с врагом сражались.
– Кого кормила?
– Немцев.
– Каких немцев?
– Ты тут дурочку не строй из себя, знаем мы таких. Люди говорят, что кормила. Немцы приходили к тебе?
– Может, и приходили, я почем знаю, кто они. Вот вы, поди, может, тоже немцы.
– Ты что, белены объелась? Не видишь, что ли, что мы без крестов!
– Оно и видно, что без крестов, нелюди вы окаянные, а тогда все с крестами были, война же была.
– Да не про те кресты мы тебе говорим.
– Вы, может, и не про те, а я про те.
– Ну, ладно, с крестами, тебя и сам черт не переспорит, а вот, скажи, Екатерина Ивановна, по ненашему они говорили?
– Кто?
– Немцы, кто же еще. Люди к тебе приходили? Приходили. Это мы точно знаем. И кресты на них были, ты сама сказала, а вот на каком языке они говорили?
– Люди ко мне всякие приходили, и с крестами, и без них. А вот на каком языке говорили, духом не ведаю, я глуховата маленько.
– Опять блаженную из себя строишь? Мы же с тобой пока по-хорошему.
– А вы меня не пужайте, пужанная я. Кто на каком языке говорил, не знаю, глуховата. Муж мой покойный, когда напивался, на таких языках говорить начинал, что и апостолы завидовали.
Как не бились партийные товарищи, как не пытались вывести Екатерину Ивановну на «чистую воду», ничего не получалось. Так и отпусти ее, а сами остались ни с чем. Вскоре история с допросом Екатерины Ивановны приобрела форму анекдота и распространилась далеко за пределы Простор. Когда её пытались пересказать Николаю Ефимычу, он старался не слушать, или делал вид, что не слушает, так как относился ко всякого рода юмору серьезно, но для себя не без гордости отмечал:
– Велика была мать!
И изгнал Адама, и поставил на востоке у сада Эдемского херувим и пламенный меч обращающейся, что б охранять путь к дереву жизни.
Эти слова вгоняли Николая Ефимыча в настоящую тоску. Жалко ему становилось Адама до ужаса. Не понимал он в эти минуты и самого Бога.
– Ну как же так, – рассуждал Николай Ефимыч, – что же Он так с ними строго!.. Ну, наказал бы, ну, пожурил и хватило бы им. А тут раз – и выгнал их, да еще и ангела с мечем поставил. Страшно-то как.
Представлял он и себя вместо Адама. Как берут его под руки и выводят вон из любимых Простор. Как ставят на дороге Ангела с мечом, чтобы охранять вход в Дальние Просторы. Как уходит он с поникшей головой, в состоянии полного уныния, как плачет от осознания, что никогда в жизни больше не увидит родных мест.
– Нет, все же тяжело грешнику на земле этой жить, намного тяжелее, чем человеку праведному. Праведный что такого терпит? Чего необычного несет он на плечах своих? Живет себе своей святой жизнью, ходит перед Богом ровнешенько, как струна на балалайке и на душе страданий особых не имеет. А грешнику каково? И этого хочется, и того, и пятого, и десятого.
Вот взять, к примеру, меня. Как пост прииде, так холодца хотца, пост кончится – не хотца. А как пост – хотца. И ходишь, только о холодце и думаешь, тут уж не до Божественных размышлений и молитв.
А праведному чего? Сидит, небось, как тетерев на дереве, и мысли всякой лукавой до себя не пускает. А тут, как тростинка, куда ветер подует, туда и клонишься. – И тут по обыкновению, Николай Ефимович вставал и ходил туда-сюда по избе.
На какое-то время это его успокаивало, но потом волна возмущения вновь охватывала душу. Не могло вместить нежное сердце Николая Ефимыча глубины трагедии, случившейся с первыми людьми. Не мог он понять, как такой мудрый создатель, сотворивший чудесный мир, создавший всех животных, повесивший светила мог допустить такое прямо у Себя под боком!..
Эти мысли позволяли сомнению проникать в каждый участок тела Николая Ефимыча, в самую его душу. И он начинал ходить еще быстрее, метался по избе, но в какой-то момент, как бы опомнившись, бросался к Библии, надевал очки и с жадностью искал строчки, которые всегда освобождали его от сомнений. Они несли столько света, что Николай Ефимыч уже не помнил о своём отчаянном состоянии еще минуту назад, он словно купался в этом свете, снова и снова повторяя коротенькую фразу:
– И сотворил Бог человека…
И жил Николай Ефимыч в Дальних Просторах семьдесят девять лет и не стало его.
Однажды тишину Дальних Простор нарушил гул мощного двигателя японской машины фирмы «тойота». Черный джип пересёк поле по едва заметной дороге и остановился у березовой рощи. Открылись двери, и из машины вышли двое молодых мужчин, одетые в строгие, серые костюмы. Ветер тут же подхватил их темно-синие галстуки и отбросил к плечам.
– Вот, Павел Вениаминович, это и есть Дальние Просторы. Вы сами видите, какая тут красота. Там, чуть дальше, речка. Тут инвестиции в несколько лет окупятся.
– Газ нужно тянуть.
– Это вообще не проблема. С Ближних ветку кинем, к осени уже здесь будет. Главное, чтобы с губернатором проблем не было.
– Ты об этом не думай, это уже моя головная боль.
– Да я и не думаю, это я так. Да, еще Павел Вениаминович, видите вон то строение в конце домов? Это бывшая церковь. Я тут подумал, что надо бы ее восстановить. Сейчас народ в церковь ходит активно, а если церковь будет, землю в пять раз быстрее скупят.
– А что, это правильная мысль. Ты молодец! Начинай заниматься, а я с епископом переговорю, чтобы попа сюда адекватного поставили.
– Ну, вот и порешили.
Современный мир, модный и красивый, со своими правдами и неправдами, с прогрессивностью и высокими технологиями постепенно окутывал Дальние Просторы. Он медленно проникал в Просторскую землю, в каждое дерево, в каждый листок. Этот мир наполнял своей энергией всё, к чему ни прикасался, он менял саму сущность жизни, сам смысл.
И сотворил Бог человека…
На илл.: Художник Владимир Жданов. Покосы
