Павел ЛАВРЁНОВ. «Здесь начинается Россия…»
ДЕНЬ ПОБЕДЫ
Уютное, тихое местечко и от Петропавловск-Камчатского не вдали. Нежное, беззащитное название — Паратунка. В нём и детскость, и неожиданность звучания, и приятное выговаривание. А вокруг лесистые сопки и высокая купольно-небесная мань.
Жилой посёлок безлюден. Редко проедет машина, даже рейсовый автобус не всегда завернёт. Никлые домики, привычные огороды и непутёвые, в извечной завали изгороди, — картинка от материковой деревни не отличишь. И только воздух — тонкий, свежий, бодрит особым холодком и напоминает, это — Камчатка. Избушка с высохшим православным крестом, маковка молельни цельновырублена из комля дерева — тоже примета, железо на Дальнем Востоке в цене.
Май, а снег лежит полутораметрово, плотный, синий, крупнозернистый и совсем не холодный. Можно ходить разоблачась и не зябко, до поры, конечно, потом замечаешь, настыл, но одеваться всё равно не хочется.
Сегодня в Паратунке, как и по всей стране, отмечают день Великой Победы.
При дороге стоит фанерный вагончик — шашлычная, машин понаехало к ней с дюжину. На пятачке толкутся парни, курят, на их плечах преданно виснут девчата. Из чьей-то машины прёт во всю мощь японских динамиков музыка.
Тёмное нутро шашлычной набито празднующими. Музыка лупит и здесь. За крохотными столиками насело сверх всякой меры человек по шесть-семь. Тесно и бутылкам на столах, закусок за стаканами не разглядеть. Между пьющими прохаживается хозяин шашлычной — азербайджанец, трезвый. Оборачивается к одной группе, другой, картинно покрикивает: «Оборзели!» «Эй, заглохни!» Плечистые, коротко стриженые парни его замечания не относят к себе, но всё же пытаются блюсти меру в голосе, густой матерщине. Под потолком работает телевизор, немо крутит праздничный кремлёвский концерт.
В слащавом притворстве меню предлагает «салатик из помидорчиков», «салатик из огурчиков», «из помидорчиков и огурчиков». Овощи без вкуса, китайские. Почётно прописаны «свиные рёбрышки» и кавказский «шашлык». Самое безопасное — покупные пельмени, их, слава богу, не лепят здесь, а так накормить могут и собачатиной. За стойкой служит молоденькая, откровенно красивая девушка. Перекрикивая музыку, честно советует: «Возьмите курицу, хорошая, американская! мы сами едим!»
Вдруг, в дальнем углу вспыхивает ссора. Молодой парень схватился с крепким седым мужиком. Мужчина тянется поймать парня за горло, но молодой вывернулся и с маху ударил противника. Дерущихся особо не разнимали, отнеслись к потасовке обыденно. Мужчина отстал от парня, лицо залито кровью. Кое-как дошёл до жестяного умывальника, постучал соском, сколько смог смыл кровь. Под глазом глубокое рассечение.
Парень победным махом опрокинул полстакана водки, понюхал хлеб.
За окном две девушки открыли под авторадио танцы. Повторяя подсмотренные в фильмах движения стриптизёрш, играют пьяную страсть. Барабанная музыка тщится протолкать тишину Паратунки и бессильная справиться, оседает на затоптанном дворике. На крыльце проявился убравшийся от греха подальше хозяин. Поигрывает, перекидывает брелок чётками, подзуживает девушек гортанными криками.
Компания с драчливым парнем поднялась. На улице один из друзей приобнял драчуна, подхвалил: «Ну, ты герой!» На задке пятачка у дощатой уборной стоял побитый мужчина, прикладывал к глазу снег.
Более достойная дань памятной дате воздаётся в месте ином.
Малоприметный поворот с поселковой дороги, крутой взбег, и на пригорке светится мёдом новенький бревенчатый храм. Ещё выше, за воротами глухого забора, горбится закованная в панцирь железных пластин гостиница. Под берёзами-каменушками притаились добротные дома местной знати. Зазаборная земля — частная собственность, отписана у посёлка. Чудачество архитектора — островерхая башня гостиницы с «президентским» номером в ней, маячит надзирательской вышкой, и случайным смыслом окна апартаментов стерегут владенья вельмож.
На помосте у голубенького бассейна с природной горячей водой сидят за длинным столом двое сочных мужчин. Снуют вокруг слуги, подносят кастрюли, меняют простывшие блюда. Один из знати — камчатец, второй — с материка, летает поесть свежую рыбу, оздоровиться в термальных источниках.
Здесь тишина ещё глубже и даже слуги двигаются бесшумно, как прибитые холодом мухи.
Материковый хозяин выкусывает мясистый бок рыбины, хвалит продукт и жалуется: «Миллион долларов за дом финнам отдал, а переправить сюда и поставить, ещё столько же заплатил!» Сосед расстёгивает куртку, задирает свитер, подставляет солнцу большой живот и совестит: «Ну что же ты раньше мне не сказал?! Я бы местных рабочих пригнал, бесплатно собрали бы!» И долго судят европейские цены, ругают русских строителей-неумех. Потом переходят к правительству, по кличкам называют министров, решают, кого зазывать на Камчатку и чем развлекать. Номера в гостинице распределяют по рангу: «президентский» оставляют чину промышленности, похваливают, смеясь: «славно в приватизацию воевал, заслужил боец отдых». Хозяин финского дома небрежно делится: «Работал его пацан у меня, так, оболтус обыкновенный, для формы числился. По Швейцарии на машине гонял, да на курортных озёрах купался». «А полпред Дальневосточного округа — бездельник, протрясти поселковую власть, — отремонтировать дорогу, боится. Катится в Паратунку, движение закрывают, вездеход спецвязи на частную землю вопрёт, взрывчатку с собаками ищут». — Так мирно час за часом и говорят, делятся новостями, состраивают планы на будущее.
Из финского дома, похожего на пещеру, высыпала семья, шумная, весёлая, быстрая. Мамаша садиться к столу, дети лезут в бассейн с целебной термальной водой, визжат, плещутся. Слуги поспешают обновить тарелки. Отец привлекает старшенького: «Поешь помидоры — камчатские, настоящие, экологически чистые, такие и в Швейцарии ни за какие деньги не купишь». Сын куксит лицо, отворачивается. «Ну тогда сходи посмотри, что в нашей гостинице делается». Парень ковыряет ботинком плотный снег, кутается в куртку, нудит: «А что интересного там?» Отец спохватывается: «Мы за победу не пили!» Сосед гладит живот, осматривает владенья: «С кровью досталась земля, тяжёлые бои за курортную зону выдержали». Наезжий хозяин что-то вспоминает, отвлекает жену от кушаний: «Ты отдала икону попу?» Женщина растолкала языком по за щёки куски, мотнула головой лошадино: «Отдала». Вспоминает и сосед: «Этот поп доски на иконостас забраковал, новые просит». Товарищ стискивает бутылку в руке, убийственно смотрит соседу в глаза: «Он, что — совсем обнаглел?! Мы ему церковь бесплатно построили!» Женщина торопится поддержать мужа: «Я икону через всю страну сюда волокла. — И в полной нечулости произносимых слов возмущается. — Икона старая, дорогая, задаром её получил!»
Накупались до розовости, навизжались до всхлипов дети, стуча по настилу пятками, побежали в дом. Потоптался у стола старшенький и потащился скучно к гостинице.
Со стороны океана всплыли жидким дымком белые облачка, а следом, срезая купол синего неба, насунулась армада тёмных тяжёлых туч. Посуровели сопки, ощутимо потянуло морозцем. Завечерело.
Мужчины нетрезво обнялись, дружелюбно обхлопали друг другу толстые спины. Владелец финского домика вцепился в руку товарища: «Угодий бы ещё прикупить, в гектарах Швейцарию переплюнуть. Нигде лучше рыбалки нет и охоты». Местный хозяин шутливо отрапортовал: «Направление удара понял, разработаем в штабе стратегию! силы повоевать за Камчатку есть! на будущий год к юбилею Победы поспеем!» — «И вот что, за гостиницей спуск лыжный устроить, ну ты понимаешь, Кто может прилететь! Там развалюхи, выселить бы... И на въезде халупы вид портят». — «Халупы щитами закроем, а за гостиницей — их талыми водами ежегод заливает, скоро сами уйдут, денег нет с паводками бороться». И ещё раз обнялись крепко, расцеловались.
Компании парней в придорожной шашлычной выволакивали девок наружу, хлопали дверцами подержанных японских машин. Победоносно сигналили, разъезжались. На крыльце стоял тёмный хозяин, сплёвывая вослед, гостеприимно кричал: «Завтра жду похмеляться!» Неожиданно из приоткрытого окна последней машины пролилась случайная песня: «а Камчатка, а Камчатка от Москвы далековата…» И совсем уже от дороги «японец» донёс: «…здесь начинается Россия».
И стихло, как вымерло.
Вжилось в душу скудное поселение. На вопросы о его названии камчатцы пожимали плечами: «от речки Паратунка, наверно», и, чуя родной русский язык, уверенно отрицали: «но не от ‘пара’ горячих источников».
Из справочных книг, списывании с работниками областной библиотеки Петропавловск-Камчатского, наскреблись малые крохи: в начале 18 века в верстах 20-30 от нынешней Паратунки стоял острожек Паратун — одно из крупнейших поселений Камчатки. Был назван казаками так по имени тайона (старейшины) ительменского рода Паратуна. Это имя вошло и в название ближней речки, хотя сами ительмены и коряки не называли своими личными именами озёра, реки, горы, населённые пункты. В году 1740 его сменяет острожек Карымчин, а острог Паратун исчезает. Вскоре и Карымчин перестаёт существовать. Тоже вымирает — оспа (?), проказа (?). И теперь уже на новом месте зарождается (1828г.) последнее русское поселение, переняв имя реки Паратунка.
Не богато сохранилось истории, а слова одного — п р о к а з а — достанет прочнуться.
Чистый воздух, живая вода, благодатные земли. «Несмотря на пасмурную погоду, постоянную сырость и сильные испарения Камчатка всё же является одной из наиболее здоровых стран в мире»1. Прибывать бы народом здесь, набираться нации силы… «Вымираем…» — подтвердила сотрудница библиотеки. И с такой интонацией это сказала, будто полонянка в чужбине. И в отодвинутом времени крышегорбая гостиница та предстала хищной железной птицей, закогтила селение, островерхая башня-головка ещё и в небе выцеливает что клювом схватить. И те два победителя на помосте — пируют, как все захватчики во все времена. А неустроенному народу — халабуда пьяной шашлычной, да костью брошен небольшой деревянный храм…
ЗЛАТО-СЕРЕБРО
И снег на сопках истаял, и потеплело вроде, а Небо медлит чего-то, заслоняется тучами наглухо. Сырой полумрак, вязкость туманов. От земли ни единого запаха — и она изнывает по солнцу, серая, в бурых космах старой травы. Мрачнеют вулканы, — обнажились лавовые чёрные струпья. И ветер швыряется чем ни попадя. Даже вороны каркают жалобно. А солнца всё нет, май уже на излёте. И когда смиряешься, приведён камчатской природой в покорность, вмиг деваются куда облака, и в крутой синеве неба является солнце — маленькое, аккуратное. Золотая заклёпочка. Крохотка эта ничего, кажется, не сможет согреть. И тем удивительней его полная власть. Сильные до нажёга лучи свободно пронзают сырой воздух, просушают в мгновение камни. От неожиданной перемены всё вокруг замирает, блаженно жмурится горячему свету. И разбойный ветер унялся, не шевельнёт единой былинки сухой. Ну, наконец-то! Думалось холоду несть, а тут из зимы сразу в лето! Сбросить быстрей волглую куртку, тяжёлую обувь и вбирать под чистейшей синью золотое тепло. Снизошедшая тишина по-прежнему ясная, воистину природы молчаливый восторг. А тайный Закон продолжает вершиться: не навредить жаром неготовой земле, солнце накрылось тучами вновь. Упали редкие капли, напомнил о себе ветерок тонкой пронзительной свежести. — Подтянутость, собранность возвращаются, но нет разочарования в том. В минутные отвлечения однотонность посветлила, вкруговую прочерчен несмываемой линией горизонт. И сопки другие — не в хворостинках голых деревьев, — завиваются цветной пеленой. Этот разноцветный обвой принимаешь сперва за обман. Цвета на Камчатке чёткие, с определёнными границами красок. Помнились и запахи, тоже тонкие, едва уловимые. Опускаешь глаза и не веришь: сквозь укатанную половодьем сухую траву схватились подняться зелёненькие побеги! Почки каменок поспели распариться, приоткрылись, а до солнца были крепким зерном! Стремительность всхода невероятна. И весёлое сожаление — тайну главную проглядел! Но не раз ещё сожмутся от холода желторотики-почки, и пеленчатая окутка сопок будет приопадать. А вера теперь уже твёрдая — днями полностью отворится Небо.
В назначенный день или утро прекращает вовсе буйствовать ветер, полуостров охватывает устойчивое тепло. Начинается всеобщий разгул цветения. И серчавшие вулканы будто добреют, а какой-то не сдержится, удоволенно пыхнет солнцу дымком. Вороны — огромные, чёрные, не перебрёхиваются верными стражами, — мурлычут, осовели в ветвях свежей зелени. За всех отдуваются воробьи — стрекочут, гомонят, свиристят! Их не было на Камчатке до 70-х годов 20 века; очевидцы утверждают: с материка попали на барже с зерном; выжили при человеке. Всё такого же простенького серого оперения, а голос набрали — на тебе, перепоют курского соловья.
Упоительно летнее светоношение. Оно изливается, нисходит и не ослепляет, до края даёт смотреть.
Вселенски развернулся и Океан — утишенный. Всю зиму пестовал побережье, прочь морозы сдувал. К весне потемнел тяжело, сейчас у неба перенимает цвет. Зато не на шутку разбушевалась на суше растительность. Разлапились еле выпростанные недавно листочки, поднялась до колен трава. И каждый день начинается с окропления: поостывший за ночь каменный берёзняк быстро нагревается в лучах взошедшего солнца и брызжет, сеет влаги пыльцу. — Благословляется земля за долготерпение. А зелень уже штурмует вулканы, берёт подножия приступом, пластается, круто бурлит, не боится набегать и на холодные океанские воды. Ничто, кажется, не остановит её, сопки давно покорены. Наливается медвежья дудка, ей махануть в два метра — пустяк. Невиданно сочный папоротник — невольно поверишь, здесь он не может не зацвести. Все цвета по-прежнему чёткие, так же ясно границы красок проведены, никогда не смешаются, не примут бледных полутонов. А запахов нет, лишь едва их можно услышать в лесу. И веет, непрестанно веет с холодинкой воздух — от океана и не сошедших с вулканов снегов.
Быстро матереет листва, входят в ядрёную спелость травы. Наступает очередное преображение. Разом, как всегда в один день прекратился всеобщий разгул, словно застыло. В благодетельной тихости развернулась из края в край круто заведённых тонов картина: берег океана, там где он неприступно скалист, строго делится на две части по цвету: верхняя, отданная солнцу, — серая; нижняя, обливаемая волнами, — чёрная до монашеских риз. И пологие берега черны, в старательно просеянном вулканическом, шелковистом песке. И с внятной береговой границы без отступов и проплешин господствуют по всей земле роскошные зеленя. На сопках, потеснив деревья, разбросались куртины кедрового, ольхового стланика, вздулись шарами кусты рябины. Издали плотный покров смотрится рытым бархатом. В низинах и поймах рек он ещё гуще, темней, там — осина, тополя, можжевельник. В увалистой недоступной серёдке пушится реликтовая грациозная лиственница, в любом возрасте девичьей красоты! И настолько покров ворсист, что в нём и вулканы вот-вот утопнут, а были куда как велики! — в облачении чёрно-белом, работают кадилами празднично. Кое-где снежники в жаре уцелели, лежат на бархате нерпичьими шкурками. Чьим-то сметливым глазом и отзывом сердца точно определено: Камчатка — наш Северный Крым.
Разграничены краски. Цвета полны. Невозможной свежести воздух. В мерном дыхании Океан. Благодетельной высоты Небо. С ладошку землицы от России всей, а как нигде понимаешь, именно здесь хранится чистозвонное её сокровище — м о г у т н о с т ь. Нет, не за право ясачить стояли насмерть в 19веке камчатцы на гребне Никольской горы. И не по долгу одному и присяге. Бились неподневольно вдыхать могутную девственность первородного края. В том — русский народ, корень всей нации. И благодарно толкаешься сердцем к пращурам. Не иссыхают смыслы доблестных внешних Побед. Поднимается, крепится дух.
А усилия солнца зазря не пропали. И в одно из утр находишь на каменушках обворожительную подмену: там и сям развешаны листочки из самородного крушца. Не увядшие, не зачахлые, не в болезненных пятнах — тонкокатаные, полупрозрачные, сработаны мастерски, ювелирно. И вновь посыпались на землю подарки. Горстями подбавляется золота, а то брызнет кропилом или капнет крупно, или куском выложится. Поразительно как жёлтая листва светится в сумерках! Это убывающему солнцу взамен. Покров держится темно-зелёный, и грядки берёз на нём — шикарные золотины.
В такой же свой час ветер сдёрнет разом с деревьев листву, сопки натянут на себя бурую шкуру. И на их макушки опрокинется по ковшику свежего серебреца. А прежде того — на Корякский вулкан, Коряк шапку надел, — верная примета скорого снега. И пометёт длинно, без передыху. Всю зиму белейшие сугробья будет накручивать.
Над каким ещё краем трудится с такой любовью Творец?!
Счастье.
БЕЗДНА
Бесприютен поздней осенью Петропавловск-Камчатский — грязноват, обшарпан, гол. Ни дать, ни взять промышленный городишко при каком-нибудь заводе, хозяин которого бессовестно обкрадывает рабочих, и нисколько не заботится о быте рабов, полученных в придачу к бесплатно доставшейся фабрике. Всё повторяет Россию — разбитые донельзя дороги, чадящие смрадом автобусы, дикая дороговизна электроэнергии, топлива и всех жизненно необходимых товаров. В реках — стадища рыбы, но благородные лососёвые, икра, славного урожая креветки с океанских полей, — и те малодоступны на рынке, а уж о крабе, морских ежах, гребешках и прочих чудесностях и не помыслится — деликатесы, ими кормятся японцы, корейцы, многолюдный Китай. И ещё налетают полакомиться полезнейшими гадами материковые олигархи. Оленина — дефицит. И грибы, ягоды крайне дороги, а их на Камчатке божественное изобилие. Папоротник — лучшая на свете еда; пожаренный на постном масле — изысканнейшее мясо по вкусу забьёт. Его косят корейцы, солят столитровыми бочками, отправляют к себе. Нашим поехать собрать — нечем уплатить за бензин. Где-нибудь в пригороде чуток пощиплют. Крупнющую, неправдоподобно сладкую бруснику, голубику, жимолость, шикшу, белые грибы, ароматнейшую черемшу — сельчане по той же причине на городской рынок не привезут. Им себе бы управиться на зиму заготовить. Сама жизнь в её естестве становится недоступной. Впрочем, выйдет ещё дороже прежде времени помирать.
А поздняя осень гнетёт, давит безжалостно. Солнце исчезло. Резкий порывистый ветер переплетён ледяными струями. Не смягчает морозного его придыхания и туман. В горах и в центре полуострова давно выпал снег, там лето быстро перевернулось в зиму, жарят морозы вовсю. Окрестные чёрно-бурые сопки — копия стада лосей, опустили морды понуро. Вороны конечно же злые, каркают недружелюбно. Давно скукожилась и облетела с деревьев листва, пригнулись одеревеневшие буздылки травы. Тягости добавляет разлетевшийся по городу мусор, горы опавшей листвы, чёрные намётины вулканического песка. У бетонных кубиков пятиэтажных домов, ещё как-то приукрашенных летом, оголились обитые заржавленным железом торцы. Эта ржа на домах выглядит особенно безутешно — как останки кораблей немалой флотилии — в одночасье потерпели крушение, выброшены на берег волнами Авачинской бухты. Люди чудом спаслись, пытаются на каменистой суше выжить. Дома плохо для этого приспособлены, в их скромных квартирах уют даётся с трудом. Расстарывалась советская власть, бетона на коробки не пожалела, землетрясение и свыше десяти баллов, кажется, выдержат. Но как холодно, сыро в них, особенно осенью, пока не включат тепло. И весной, и летом. В летние дни, правда, иное, — солнечная сторона накаляется, комнаты превращаются в душегубки, а куда лучи не дотянут — по-прежнему погреба не теплей. В 90-е было — не отапливали вообще; зимой ставили в квартирах буржуйки. Как люди выжили?! И край не бросили свой! Не в пример столичным отступникам — не предали землю! И продолжают устаивать изо всех сил. Выдумывают оберечь жилища, сочинили обить железом торцы — спасительная самоделка. Секущие то с запада, то с востока снега и дожди разрывают межблочные швы, крошат, высекают бетон. И никакая краска против сырости на железе не держится. Поёживаешься от внешнего вида коробок. На архитектурную мысль и намёка в них нет. Таким ли домам стоять в Господнем краю?! Сюда просятся деревянные, не большие, индивидуального отопления, с придомным участком земли. Северные канадцы, финны смогли под холодный климат выдумать технологии, не упустили позаботиться и о красоте. Да и наши помнят как правильно ставить, русский колорит сохранить. Пара таких исторических домиков стоят в центре, до сих пор справны, краеведческим музеем, престижным рестораном служат. И людей-то живёт на Камчатке — пятисот тысяч не наскребёшь! Но на удобную красоту для простого человека не бывает денег у земных властей.
Сеет, бесконечно капает дождь. Рванёт снежный ветер — накрап на минуту затихнет, унесётся порыв — опять принимается поливать. Пасмурность дни напролёт. Есть ли солнце вообще во Вселенной?! Кажется, всякая жизнь за стенами остановилась. Из-под крыши не хочется вылезать. Ан, нет! Охи напрасны, улицы народу полны, и на дождь никто не обращает внимания, без зонтиков ходят. Странно, — сверху покапывает непрерывно, а вроде не мокро, и холод не злой. Неиспорченная чистота природы. Душевная дурнота в ней — грех! И не встречаются унылые лица! Что-то не видать и сбитой в кучи листвы, — ветер распихал куда надо. И чёрный песок дождевыми водами смыло. Но мусор — глаза колет! клочки бумаги весь город засеяли. «Да что ж так замусорено?» — «Ветер, вороны». Отвечено со спокойным признанием слабосильности человека против природных стихий. А слышится юмором — вороны беспорядок наводят. Хотя с ними и вправду не сладить — вездесущие, хозяева здешней земли. Знают: их легендарный предок Кутх по камешку сотворил в пустынном океане Камчатку.
Всё-таки плохо без солнца, от пасмури подустаёшь. Но если смотреть не в небо, а в даль, увидишь необычное осенней поры явление. Низко идущие тёмные тучи, обложившие землю даже с боков, на горизонте обрываются. И между ними и океаном сияет пасолнцевый свет. Временами посвёркивает, будто поворачивается гранями прозрачный хрусталь — то ли утренняя заря задержалась, то ли вечерняя вступила до времени, а может, сошлись на краю? Завораживающе красиво. Горизонт виден так далеко, что сомневаешься — не обманка ли зрения.
В один из таких дней в 2003 году разлетелся по Петропавловску слух: «Абрамович приехал. На яхте в порту встал». Появление этой особы у берегов полуострова было загадочным. Никто его сюда не звал и не ждал. Вскоре таинственность разъяснилась: «Яхта олигарха с неопознанным предметом в океане столкнулась!» Ходившие на рыбалку и знавшие океан камчатцы, насмехались: «Топляк тронул борт, а он в штаны наложил». Сожалели: почему наша подлодка не протаранила? Заволновались чиновники, сам губернатор встречи искал, но олигарх не заинтересовался, сослался на частный визит.
Не проявляли интереса к нему и жители города. Без намёка на зависть пересказывали описание корабля. Редко-редко кто приостанавливался на самой высокой точке холма прибрежной Аллеи Флота и пытался развидеть за портовыми постройками стомиллионное стометровое чудо.
Яхта и впрямь прекрасна. Чёрное тело, точенное резать океанские волны, напоминает стремительными бокастыми линиями касатку. Белоснежные, сглаженных форм надстройки, торчащий спинным плавником радар, усиливают сравнение с хищницей. К хребту прикреплены вертолёт, глиссер и ещё яхта — парусная. Всё — налаченное, чистоты безупречной. Подобные вещицы в мире наперечёт, а с учётом прихотей покупателя, то и вообще одна. В перекличку с бездонными водами, яхта названа «LE GRAND BLEU» — «ГОЛУБАЯ БЕЗДНА».
Вдоль причала протянута красно-белая дорожная лента, а там, где не хватило её, наставлены мятые железные бочки из-под мазута. По эту сторону ленты отаптывается женщина в форме пограничницы. По ту — сидит за раскладным столиком обряженный в новый костюм круглощёкий детина. Следит за передвижениями портовых рабочих, записывает в амбарной книге загружаемые продукты. — Служба личной безопасности олигарха. У пограничницы нет ни будочки, ни навеса над головой, пост обозначен её туловищем.
— К яхте подойти можно?
— Нельзя. Государственная граница.
— Так причал же — наш!
— Корабль — иностранный.
Пониже «Голубой бездны» означено — Hamilton, порт приписки.
— Это что же, Абрамович внутри страны уже границы проводит?
— Проводит…
Женщина подняла воротник, ссунула в рукава наподобие муфты озябшие руки, устало привалилась к бочкам; обвисшая старенькая шинель, стоптанные гражданские сапоги. Ветер потрепливает светлые волосы непокрытой головы. На лице полное безразличие к «Бездне», «границе», «посту». И вправду, зачем мёрзнуть ей здесь? Всё равно камчатцы не прибегут с дрыном наперевес возвращать украденное у народа имущество. У них из-под носа и порт этот увели, и корабли. Полоска щербатого причала у государства осталась.
Неожиданно сверху спланировал ворон, перемахнул «госграницу» и встал против детины. Ух ты, здоровущий! чернющий! породистый! Ветер с Авачинской бухты взъерошил на вороновой спине перья, отчего он стал ещё больше, грозно-горбатым. Какое-то время птица целила длинный нос в детину, разглядывала, изучала. Уяснив ничтожное значение человечка, ворон повернулся задом, церемонными перепрыгами прошёлся вдоль «Бездны» и вернулся назад. При приближении докеров, таскавших на горбу бутыли с питьевой водой, он и с места не двинулся. Мужики уважительно обошли пернатого. А тот стоял и смотрел, резко вертя головой, на яхту, ручную работу докеров. Красив, красив и могуч! Недаром ительмены назначили его своим божеством. Такое же во взгляде лукавство, и в форме носа читается весёлое озорство.
Ворон расставил прямые крепкие ноги, дёрнул плечами, как бы примеряясь к той тяжести, что носили на себе грузчики, и сильно ударил носом в бетонный причал. Отвага, однако — постройка нехай древняя, а всё же каменная. Но дело своё он знал видать хорошо. В несколько приёмов выломал из бетона увесистый голыш и, оживляя на глазах сказку о Кутхе, подбросил камень вверх. Звук упавшего на причал голыша достиг борта яхты, отразился эхом, со стороны послышалось, кто-то колет в чреве кита орехи. Ворон заинтересовался звуком, с ловким вывертом шеи бросил камень ещё пару раз. Пограничница, радая пустячному развлечению, с улыбкой следила за работой птицы. А он вдруг подхватил орудие и перелетел с ним на борт судна. Пограничница засмеялась. Ворон приземлился у китового плавника и вновь подбросил океанский голыш. Камень с грохотом ударился о наблещенные части корабля. Охранник подбежал к яхте, замахал руками, но высоченный борт безопасил птицу. Кутх упорно долбил камнем хищницу. Позабыв караульный устав, заливисто хохотала пограничница. Насупленный охранник включил рацию, вызвал подмогу. Над головами мелькнул чёрный взъерошенный ком, раздалось рычащее карканье: «Вон, вор! Вон, вор! Позор!» И унеслось вместе с ветром в сторону города. Детина привязано вернулся на место. Обрела скучающий вид пограничница. Трепетала, надставленная пустыми бочками, куцая ленточка государственной границы. Стыла «Бездна», наглухо застив горизонт.
Великий Стеллер — немец с русской душой, в 18-ом веке записал поразмыслить: «по их [ительменов] мнению, вовсе не нужно, чтобы Бог карал людей за грехи: и без того большое несчастье для человека, если он от природы плох, и тем самым он уже в достаточной мере наказан самими людьми: ведь если кто-либо при жизни был вором .., то его за это в своё время жестоко избивали, а порою даже убивали, никто с ним не дружил, а, следовательно, сам он был всегда беден и во всём нуждался»2.
О, мудрые ительмены! У нашего племени законы иные.
НАШИ
Камчатцев можно определить уже в самолёте: собранные, серьёзные, без размашистых жестов, громкого разговора. Устраивают детей, хозяйственно раскладывают вещи. И в полёте ведут себя без претензий, довольствуются отмерянными авиакомпанией услугами, не теребят стюардессу вопросами. Высчитав время, пробуют заснуть — там, на полуострове, дома, уже глубокая ночь. Лица простые — обычные русские, но что-то роднит их между собой, какая-то внутренняя собранность, словно они привыкли постоянно выдерживать некие физические и нравственные испытания.
Выйдя из самолёта, мгновенно осознаёшь: серьёзный край. Солнце светит, лето в разгаре, а вулкан, возвышающийся вдали, заснежен от макушки до пят. Об обманчивости тепла предупреждает и воздух, леденящие струнки всегда присутствуют в нём. И какой бы ни была распрекрасной погода, курточка в руке местного жителя — атрибут непременный. Но бывало и они, опытные, погибали в лесу переменчивым летом от переохлаждения. Столпившиеся за воротами поля встречающие, искренне рады благополучно вернувшимся домой родственникам, друзьям. Подносят цветы, обнимают, целуют, а то и заплачут. Так не встречают уже своих ни в Москве, ни в других городах. Отдельной группкой стоят таксисты, крепкие, рослые мужики. Солнце недавно начало шпарить, а лица и руки у них загорелые, и не золотистым пляжным загаром, — рабочим, тёмно-коричневым. Стоят спокойно, без надменности или угодливой суеты, тем и располагают. Надёжность в них чувствуешь с первого взгляда. Похожи на вальщиков леса. Они и были до шквала приватизации рыбаками, строителями. Маршрут проезда и сколько взять денег обдумывают так же спокойно. Понимают приезжего по одежде, но не хитрят, не жадничают. Ну а почему так дорого всё же — уясняешь в дороге. И за три цены не возьмёшься везти, и вообще бы не взялся, на остатках асфальта машину убьёшь, на ремонт больше истратишь. И стоимость бензина как нигде высока. Водитель за рулём молчалив, не поторопится удовлетворять любопытство, на некоторые вопросы не ответит и вовсе. Чего язык обивать: «люди чем занимаются?» — ответы известны: «тем же…». Ни о морских портах с кораблями, ни о вертолётном отряде с полной авиационной инфраструктурой, гостиницах, земельных угодьях не говорит: «перешли в частную собственность», а — «разокрали, присвоили». Самое вежливое: «прибрали к рукам». И нет-нет-нет работы! Задетый за живое, таксист всё же разговорился: «В селе Пахачи консервный завод — был. В Средних Пахачах оленеводческий совхоз, тоже — был, и в Вывенке рыболовецкий колхоз — был... Уехали русские из посёлков после 91-го. Если вы здесь не праздным туристом, побывайте в Ключах, городишко у подножия Ключевской сопки — увидите людей жалкое существование. Не будь военной части при полигоне Кура, и там бы все вымерли. Военные и государевы служащие живут более-менее, остальные — как выкрутятся». Прочно отстоялось у мужика убеждение: «Им мало было власть захватить, ещё и структуры жизнеобеспечения порушили. Варвары, настоящие захватчики-варвары! И народу мстят как захватчики! Специально топят в помойной приватизации нас!» С тем выводом и подбадривает себя: «Ничего, зиму пережили извозом, лето тем более переживём, а там сезон начинается, подадимся в бракуши икру шкерить».
Проехали невзрачный городок, поименник большевика Елизова — утыкан знакомыми серыми домами в пять этажей. Вышли на главную дорогу к Петропавловску, и простор раскрылся такой, что в малые размеры полуострова и не верится. Это слегка разреженный воздух играет. В нём горизонты удвигаются за край земли, предметы насыщаются ярким глубоким цветом. Природа вокруг богатырски огромна. И как по волшебству выписалась панорама: белоснежные, чуть подсинённые тенями облачков горы, густозелёный лесок, солнечный луг близ дороги, и женщины на покосе! Жнут серпами траву. Одеты в крестьянские сарафаны, длинные юбки, головы повязаны беленькими косынками. И столь неожиданно видеть на фоне заснеженных гор этот труд — простой и исконный, подходящий скорее средней полосе России, что вначале подумалось, уж не фильм ли какой лубочный снимают или забаву туристам придумали? Нет, это монашки режут молодую зелень для живности. Пожилые, руки морщинистые, и серпами орудуют не так уж и складно, и сарафаны, юбки, платочки изношенные. Прервутся в работе, поправят серпы оселком и вновь секут зелень согнувшись.
Монастырь беден до крайности, ютится в бывшей военной части. В коридоре одноэтажной казармы — иконная лавка, здесь же скудный иконостас. Старенькая увечная женщина до копеечки выбирает из жестяной банки сдачу. Благодарит за пожертвование, советует какую иконку купить. О трудностях быта монастыря — ни слова. «Живём с Божьей помощью». Поразительна черта русских людей — не жаловаться! И добавила только: «Тепла зимой мало». Господи! В полуразрушенной казарме — какое тепло?! Щелястый пол, рассохшиеся оконные рамы, скрипучие двери не закрываются плотно. А снега зимой поднаваливает — крыш не видать! Норма — три метра, а то набросает все шесть! В Петропавловске по сугробам в окно чуть не второго этажа заходи! Пробивать дороги в городе помогают военные, а здесь, в закутке, в стороне от города и шоссе?!.. И сила камчатского холода вовсе не добрая. Промерзаешь насквозь и так быстро, что когда спохватываешься, уже и воля подавлена двигаться, и окоченевший мозг отказывается соображать. «Благослови, матушка». — «Езжай с Богом, сынок».
И благословение это, и иконка бумажная, и затепленная в монастыре свеча спасут нам потом жизнь. По гравийной дороге на Мутновский вулкан лопнет у служебной машины заднее колесо и потянет не влево — в скальную пропасть, а в правую сторону. Тут же лопнет шина и переднего колеса, завалимся в неглубокой ложбине. Камчатский хирург порадуется: «Повезло вам». «Повезло», — скажут многие. Изумится автоинспектор: «Как это ездили вы? Посмотрите на шины: резина внутри пожелтела, сгнила, расслоилась!» Главбух компании о старье не поверит, покажет мне документы: «Вот — счета, месяца не прошло — новую покупали». А хозяин компании, на кого подрядился работать, закрывая пути серьёзному разговору, заголосит из Швейцарии по телефону трусливо: «Сам виноват! Сам виноват! Я узнавал, узнавал, нельзя по этой дороге на легковой ехать!» Безропотно соглашусь: виноват, вобрал в голову блажь, что с нуворишей какие-то дела делать можно. Повезло, повезло, Богу благодаря, дурь из головы вышибло. Какова приватизация, таковы результаты: на воровские деньги олигарх и собственный бизнес по-воровски сляпал. Доходы в несуществующие расходы списывает, даже если это касается жизни людей. Повезло. Спаси Господи.
Не у всех оканчиваются малыми жертвами автоаварии здесь. Безденежье толкает камчатцев искать резину самую недорогую. Какими путями приплывает этот товар, где хранился и как? — кажется, не знает никто. «Из Японии! Фирменные!» Поди-ка проверь. Сказать о лабораториях качества — не поймут, о чём вообще разговор? Документы в порядке! Ну точно, как и в России всей — заслониться бумажками. И у местного продавца, — долгие холода, влажность от океана, а тёплые сухие склады в городе наперечёт. Машины круглый год во дворах, если завалит снегом, с этих горок потом дети катаются. По весне завели, одобрительно удивились: «Во, какие автомобили японцы делают!» По-о-ехали! Искушает и горизонт — это камчатский морок как бы: свободная природа, прозрачный воздух, горы вдали, пустынная трасса. И с какой скоростью ни езжай, а всё, кажется, медленно. В азарте ощутить движение забывается опасность ухабов, а когда возникает перед глазами участок развороченного шоссе или взрывается колесо, тормозить поздно…Молодых и выпивка губит, наркотики.
И другая подстерегает беда, о какой в благополучной жизни не думаешь — м а р о д ё р ы. В нашей аварии нам повезло больше, чем виделось изначально. Скальпированная рана на голове жены, сотрясение. А по удалённости от жилья, отсутствию связи, безлюдью, могло развернуться и хуже, не проезжай в ту минуту местные жители. Это, быть может, самое дорогое, чего не забыть, когда на помощь тебе, оглушённому и не вполне соображающему, бегут люди — наши. Женщины дали воду, платки, взялись опекать мальчишку. И такая боль сострадания была в лицах тех женщин, будто это не мы, а они угодили в беду. Мужчина-водитель повёз нас в ближайший, километров за десять, посёлок, в расчёте найти там медпункт. И гонял ещё раз за нашим парнем. И денег не принял. Так и сказал: «Грех наживаться». А ведь они по ягоды ехали объединясь семьями, чтобы расход на бензин уменьшить. Не спросил я его имени или спросил да позабыл сразу, но всегда, заходя в храм, ставлю за его здоровье и его спутниц свечи. …Небольшой в болезненной бедности посёлок Геологи. В заполошенной голове запомнилась площадка у магазина, безуспешные поиски медицинского пункта; испугавшаяся вида открытой раны местная жительница, но всё же пересилила себя, села в машину — показать дом престарелых, в нём медик и спасительный телефон. Дежурные няни, звонки в Елизово, мучительное ожидание, безразличные, вялые старики в коридоре — не совсем в себе вроде, тяжёлые запахи человеческих тел, казённой кухни, сырого белья. А машина «скорой помощи» заплутала, поворачивала уже обратно, неизвестны водителю ни дом престарелых, ни деревушка та. Но нам повезло, нашли, и в дальнейшей помощи не отказали, не трясли цинично страховой полис, как это теперь часто делается на материке. Молодой хирург — твёрдый, спокойный, сказал в поддержку нужное слово и лоб чисто заштопал. Перебирая потом по звёнышку наше спасение, убедился, — сказочно повезло, нигде и ни разу не упнулись в корысть, равнодушие, никем оттолкнуты не были. А злосчастный тот медицинский полис всё же был спрошен, но с каким тактом и как аккуратно состроился разговор! «Вы не помните номер? Нет-нет, это не к спеху! Ничего страшного, если узнать не получится. И без полиса лечение проведём; отчитаться по бумагам сложнее будет, но вы не волнуйтесь, не хуже сделаем всё!» — Та самая, до мертва затоптанная в центре России, а здесь сохранённая отзывчивость наших, теплота сердец — природная культура нации. Шведский учёный Стен Бергман, накрутивши по полуострову на собаках в 20-х годах ХХ века 2 700км, («почти в два раза больше, чем длина Швеции» — Бергман), с дутым академизмом вывел: «Я считаю, что человек, проживший на Камчатке в течение десяти лет, потерян для цивилизации и не пригоден для упорядоченной работы»3. Не тронутый в междоусобице гражданской войны «красными», «белыми», и получавший всюду от жителей помощь, Бергман так и не развидел вполне русских и камчадалов. Той же осталась с тех пор несудержная природа, и всё так же шквальными ветрами, морозами, силищей Тихого океана задаёт она образ и движение здешней жизни. Не «вуаль ничегонеделанья, лени и медлительности»4, а вдумчивая несуетность, душевная ровность, ясное естество камчатцев. Всем бы такими быть…
…Разделаться с аварией не так просто. Недоверчивый, как и повсеместно у нас, несочувственный милицейский допрос, протоколы, долгий поиск по разрушенным елизовским задворкам эвакуатора. Необходимое возвращение к роковому месту. — Плавный откос, низинка, отстранённо журчащий ручей, переломанные ветки кустарника. Глядя на перевёрнутый кем-то кузов, не сразу понял, что ещё произошло с машиной за то время, как мы из неё выбрались? Сухой, жилистый, до черна загорелый эвакуаторщик, возясь с крюками подъёмника, без сомнения опознал: «Мародёры». Сказал это обыденно, как должное, не тратясь на возмущение. Сняты уцелевшие два колеса, выдрано радио. Мародёры шарили по забрызганному свежей кровью салону, и собирали, что могли унести. Для удобства грабежа понатужились в несколько пар неслабых рук перевернуть кузов.
Хаживая ежедневно в слепенькую елизовскую больницу, часто был свидетелем привоза изуродованных в автоавариях мужчин, женщин. В воскресные дни и по несколько. Всегда в рабочем настрое хирург как-то сказал в перекуре: «Когда не привозят — в отделении праздник». И во всех случаях, если беда настигала людей подальше от города, обязательно хищничали мародёры. Не банда, не сбитая шайка, не уголовники — обычные жители полуострова, те, кто проезжал случайно той же дорогой. Не брезгуя, потрошили окровавленные внутренности машин, ставшие кому-то и гробом. И все ограбленные воспринимали мародёрство как нечто незначащее. Житейская норма!
Нищий быт, безработица, разъединённость.
«Не были люди такими здесь! — Это мне житель Петропавловска в ответ на мои размышления говорит. — До приватизации случая не припомню, чтобы человека на дороге оставили. Узнают, что ты в пургу мимо проехал — заклюют, сживут со свету! А недавно подобрали мы двоих школьниц, по морозу в коротеньких юбочках шли. Домой с супругой приехали, разобрали сумку с продуктами, пары бутылок пива нет! Сидели, засранки, на заднем сиденье, носами шмыгали, и на глазах обокрали! Ни молодых, ни старых больше не пожалею! Подыхают пусть на обочине!»
Приговор этот смертный, вынесенный нами в большой России друг другу давно, здесь не приемлет ни сердце, ни ум. В Божественной чистоте камчатского воздуха как будто очищается и душа. И хотелось бы думать, что случайный тот собеседник — зрелый, интеллигентного вида, сгоряча отрёкся скопом от всех наших, своих. Подвёз же меня вот, правда, за деньги. «И за деньги порой не помогут! — Егерь Александр Иванович, ширококостный, с огромными кулаками, бывший милиционер. К новым нравам отказывается привыкать. — Осенью, на федеральной трассе — ехал из посёлка Мильково (300 км от Петропавловска), стоит семья, машина сломалась, запасное колесо жгут — греются. Ни один большегруз не остановился! Отец семейства и деньгами ‘голосовал’. Пропылят по грунтовке и не притормозят, а видят — с маленьким ребёнком бедуют. Так бы втроём и погибли от холода». И всё равно противишься стороннему мнению, потягивает смягчающие резоны нашей самоубийственной разъединённости подыскать, но признать её понуждает и личный опыт. Проезжали и мимо меня. Всеохватный кинжальный ветер, колючий снег, метучее небо. Одет был тепло, а всё равно одеревенел от мороза. Не дождавшись автобуса, махал попутным машинам, жестами показывал: замерзаю! «Дворниками» обмахнут стёкла и дальше катят. Слава Богу, не слишком далеко от жилья ушёл, сил хватило вернуться.
…С милицией этой не развожжаешься. Непонятная перекидка бумаг от одного чина к другому, и ходишь, ищешь кабинеты по разным углам, ещё и в приемные часы попади, а то нельзя в коридоре стоять, на улице вызова ожидай. Мёртвые лица, чужие. Что в России такими делает их?! Даже камчатская благодать не врачует. Последний в длинной верёвке, молоденький лейтенант, ужас как тобой недоволен! И хмуростью детского лба, бурчливостью ломкого голоса, чрезсильной нехотью жестов даёт это понять. Вот-вот осталось ему последнюю точку поставить, и — дружески вдруг улыбнулся: «Продайте документы мне на машину. Три тысячи рублей дам». — Тоже вид мародёрства. И расчёт его верный — угряз ты в своей беде, не здесь ты сейчас и мысли твои. За так бы документы отдал, да машина служебная. Русский — по внешности лейтенант, а нашим, язык не поворачивается его назвать, как и грабителей на дороге.
«Наша милиция была образцовой, — вспоминают камчатцы, — пока и её ядом наживы не отравили».
* * *
Просторы, просторы — на все концы света. Воля! Но вот на пути к Петропавловску приподнялись вдалеке разрушенные строения. — Бывшая ферма. Кормила помянутые города свежайшим, и очень вкусным, наверное, молоком. И ещё одна, четыре стены остались. Животноводческие хозяйства — были. Невыгодно стало молочные продукты на месте производить, а выгодней болтушку из порошка, соевый творог, водянистый кефир из Москвы гнать. И невольно отвлекаешься от окрестных красот, мысли жечь начинают. Невыгодно на Камчатке и свиней держать — мороженое мясо с колбасами тоже сюда из Москвы тащат. А в Москву — из Европы, Латинской Америки! Бизнес: «нефть в обмен на продовольствие». Хозяйственная гнусь, бесхозяйственное безумие, со всего мира соскребаем себя подкормить. Не за это ли приватизаторы советскую власть прокляли? А мясо здесь определённо — лучшее в мире, скотина чистыми травами кормится. Свидетельствую: волшебные травы — мясо волшебного вкуса от них. И, значит, какое должно быть камчатское масло?! Такого масла сливочного я не нашёл... На рынке, в Петропавловске ведро картошки парень молодой продаёт, вырастил на шести сотках. И продаёт интересно: возьмёт картофелину из ведра, повертит и нехотя обратно кладёт, как будто ему расставаться с ней жаль. «Рассыпчатая?» — «Картошкой без масла мы её называем». Купил, проверил и — отроду нежнее картошки не пробовал, а просто сварил. Лакомство. Ни молока, ни масла, ничего добавлять не надо, разве крупной соли чуть-чуть. Да, такая сказочная земля. Или вот мнение противной стороны, если мои радости преувеличенными покажутся: наезжий олигарх свёклу с прилавка хватает, в сидор сует, сопровождающему камчатцу восторг выражает: «Сладкая, без запаха дуста! Ни разу в жизни подобной не ел!» Это он-то, огруженный миллионами долларов, половину времени в европах живущий! Натолкал овощей в чемодан — в логово своё вправду потащит, с женой и приплодом потчеваться. Мешками, ящиками, вёдрами еду на Камчатке хапает — десяти видов рыбу, икру, ягоды, огурцы, помидоры, морковь! До прилавка с салом добрался, попробовал и, не отходя, без хлеба есть начал! Да-да, умопомрачительного вкуса и сало здешнее. Украинцы, приезжающие на работу под видом туристов, драгоценными гостинцами камчатское сало домой везут, в холстину бережно уворачивают.
Удержу нет, о камчатском сале ещё рассказать: идя навестить жену в елизовскую больничку, ничего не придумал лучше, как купить полкило сала, дух завлёк, и внешне заманчиво выглядит: белоснежное, облеплено лавровыми листиками, чесноком. Принёс, отдал — не знал, будет ли есть. На следующий день встретила меня вопросом: «Сало принёс?» — Впервые после аварии повеселела. — «Тот кусочек мы сразу съели!» Так и носил на всю палату несколько дней. Это в Елизово, сухой засолки я покупал, а в Петропавловске и в рассоле делают — в руках тает! Без перекупщиков, сами готовят, и сами перед покупателем за свой продукт отвечают, не таясь рецепты расскажут.
Не был я прежде большим поклонником этой старорусской еды, на Камчатке открылась её подлинность. Сравнивал потом с тем что на материке предлагают, привозили и с Украины нагула «в пять пальцев» — близко до камчатского не дотягивает. Камчатское — эталон. Камчатский воздух, вода, земля — эталонные. А в Москве за рыбные квоты до смерти убиваются! Роман Абрамович проговорился однажды: рыба затрат на воспроизводство не требует (!!!) — Ума и труда, то есть, как они привыкли в России хозяйничать. Что — продукты?! Три метра ростом бурый медведь вырастает, рысь до полутора метров, лось до восьмисот килограммов веса нагуливает! Непомерной силы земля Камчатки. Пощадил нас Господь, слабоумных захватчиков на Россию наслал, иначе б они эту землю горстями ели, до камней бы когтями выскребли.
Но как ни расхваливай качество местных продуктов, а мало их, ничтожные крохи. Там женщина ведёрко помидоров торгует, в тепличке вырастила — крупные, налитые, цвет кожицы овощей повторяет её рук кирпичный загар, у другой — огурцов небольшая горка, крепенькие, тоже тепличные. Не много и картошки по осени, сала того же — по пятку пластин человека три продают. Нерентабельно скотину растить, землю возделывать нерентабельно, хотя горячая вода на обогрев теплиц и коровников дуром из земли бьёт. В городских и сельских магазинах еда привозная — от рыбы и до куриных окорочков, а рыбёшка-то — истощённые тушки хека, перемороженные! И — водка, водка, водка всех видов. Со всех концов России натащена. Книг в сельских библиотеках столько не наберётся. Батареи бутылок, от пола до потолка прилавки уставлены. Чипсы ещё к пиву есть, стружка из кальмара, рыбные брюшки вяленые, ну и всякие консервы — с материка тоже закинуты. Камчатские овощи, мясомолочное и не ищи. — Землю обрабатывать н е р е н т а б е л ь н о, и много ли, согнувшись в три погибели, корма коровам серпом нажнёшь.
Всё-таки колотятся камчатцы с землёй. Записываются «индивидуальными частными предпринимателями», арендуют участки. Обихаживают сады в шесть соток, пышно называемые дачами, так же как и на материке, поспешают в выходные дни рассаду высадить, грядки вскопать. И земля отзывается. Такого буйства цветения, роста, плодоношения не встретить в России нигде, даже в благодатном Крыму. В посёлках держат мелкую живность, ту, что могут прокормить, обеспечить теплом. И не высчитывают мелкоторгашески трату собственных сил, а риски потери урожая большие. Вот один парень из Петропавловска взял надел, посеял рожь, но повалил прежде времени снег. По расчёту, покинуть бы урожай, а не бросил на погибель колосья, в одиночку поднимал из-под снега и спас, собрал зерно, высушил. Или всё в той же, елизовской больнице: женщина с переломанным в аварии тазом, мать двоих детей, муж в океане на рыбалке пропал — переживает, да не о здоровье своём, с картошкой что будет теперь, выкопать некому. Ей урожай жалко. И не ругает, не клянёт никого, обдумывает — с чем в зиму семья останется; ещё и за аренду земли платить и ссуду на семена брала, с процентами отдавать.
По логике — за рыбу здесь цепляться должны, так нет же, землю хотят обрабатывать! Руки к земле лежат! Дайте землю! Не на кабальных условиях землю отдайте! — Выжившая, не сломленная тяга к исконному труду. Отдайте русскую землю русским!
… В министерских кабинетах за рыбу давятся…
Эту многострадальную камчатскую рыбу я ни в одном здешнем магазинчике не нашёл, ни сельском, ни городском. В Петропавловске единый закуток выведал, так рыба в нём дорогая, и заваль какая-то. И на заброшенном причале разок видел, выгружали с небольшого кораблика мороженую горбушу — сплющенная, кривая, грязная, стиснутая в брикеты. А живая рыба под боком! — Небольшая речушка Авача на окраине Елизово, прозрачной чистой воды. Упругое ровное течение мягко окатывает прибрежные камни. Здесь бы тебе и рыбалка домашняя, и семейный отдых на берегу. Горожане и отдыхают — стоят на мосту, смотрят в воду, как рыба идёт. Нескончаемы косяки. В иных местах в два слоя валит. Рыбины с боками пока ещё толстыми, только что из океана в реку вошли. Длинные широкие спины, тёмно-серые, темнее осенней воды. Идут и идут по течению вверх на нерест. Иногда всплёскивают в глубине. Увидав сверкание чешуи, мужики переговариваются: «Серебро». — Это высшая похвала зрелой нагулянной рыбы. Эх, сейчас бы одну такую красавицу на руки взять, гибкое сильное тело ладонями ощутить! Она свежестью, чистотой пахнет! Нельзя, рыбнадзор на берегу караулит, специально приехали, за людьми следят. Правильно вроде, пусть роженицы вглубь Камчатки подальше уйдут. Было бы правильно, если не знать о тысячах, десятках, сотнях тысяч тонн нашей рыбы, отдаваемой в соседние страны! Камчатцы знают об этом, у кого родня, у кого знакомые на рыбалку в океан ходят, вдоволь порассказывали о кощунстве. Дети сызмала о преступном промысле знают. В новостях позорные скандалы настряли!
Такой бы рыбы каждому жителю России хотя бы грамм по пятьсот в неделю съедать, и продолжительность жизни многократно умножится! Во всех видах камчатская рыба полезна, и чем проще готовишь её, тем лучше. Вот так, например: в кипящую воду опускаешь небольшие куски, — провариваются моментально, вынул, посолил и никаких специй, приправ! Насыщенный, естественный вкус, тонкий, живой аромат. А детям рыбные ёжики нравятся, вот бы их на материке все наши тоже попробовали. Простейшее приготовление: красная рыба (свежая) режется вместе с кожей и чешуёй на небольшие кусочки, смешивается с сырым яйцом, посолить и ложкой выкладывать на сковородку, навроде оладьев. Ёжики мгновенно изжариваются. Вкус! за уши не оттащишь, язык проглотишь и ум отъешь. Любая красная рыба подходит. Голова, хвост плавники, хребет — уха минутного приготовления. И тоже просто: загрузил рыбные остатки в кастрюлю, положил очищенную картошку, морковку, луковицу, лавровый листик, соль, чёрный перец. Картошка сварилась — готова уха. Жаль, нигде больше в России рыбы такой найдёшь. О чешуе я специально сказал, по материковой необразованности пытался счищать её, не знал что и она съедобная. Спрашивал местных, понять не могли, зачем красную рыбу чистить? В ухе, жарке, парке серебро полностью растворяется, в пищу входит. А европейцы и американцы, приезжающие попутешествовать, вовсе безграмотны. Придя впервые на рынок, рыбу в руки боятся брать: «Вредная для здоровья — крашеная!» По их знаниям не бывает природная рыба ярко красного цвета. И никакими доводами не убедить, пока на рыбалке не побывают. С иностранцами, к слову сказать, приключается и такое: в обморок едва не падают, когда проводник воду для ухи в реке черпает. А расчувствуют речную воду, потом и с обуви землю не стряхивают, встают по течению в сапогах — пьют, умываются. Сказочный край, слово в слово можно Стеллера через четверть тысячелетия повторить: «лёгкая и чистая вода», Бергмана через век: «наивкуснейшая вода» — это в ручьях, реках. Но и водопровод её не испортил, из-под крана по сей день с удовольствием пьёшь, хотя, в водопроводной железа избыток, посуда краснеет.
Стоят камчатские мужики, в реку смотрят, мимо и их рта серебро плывёт. Они тоже теперь за рыбалку платить обязаны — покупать лицензию. И забирать домой всего один хвост, остальную рыбу назад в реку выпусти. Рыбалка к спорту причислена. И тоже вроде бы правильно — разумное сбереженье, если б не знать, как там, в глубине полуострова давно уже бракуши по берегам сидят, икру шкерят. Не сами по себе браконьерят, у всех покровители от милиции, ФСБ, военных — «крыши». Бракуши серебро не берут, вспарывают самочкам животы, вынимают икру, туши выбрасывают. Рыба и им нерентабельна. Не за это ли сменщики советской власти кляли её, рассказывая о злодеях-колхозниках, бросавших пустую рыбу по берегам гнить?! Социалистические экономисты отбрёхивались: реки на Дальнем Востоке в труднодоступных местах, нерентабельно улов вывозить. Уничтожили зловредные рыболовецкие колхозы, как тот, в древнем посёлке Вывенка, и — была нерентабельность преступлением государственным, стала преступлением частных предпринимателей под «крышами» государственных служб, ещё и с участием бандитов, конечно. А единственный на полуострове вертолётный отряд присвоен двумя дельцами, по закону приватизации присвоен, и цена у них за один час полёта аховая! Никаким серебром не окупишь. Впрочем, придумал же грамотей Абрамович — рыба вложений не требует, то есть, с такого конца теперь понимай: незачем доставкой голову заморачивать и руки на переработке пачкать.
…Стоят мужики, в воду своей Авачи смотрят, не разуверить их, что не насильники над камчатской природой во власти сидят, и уничтожение структур жизнеобеспечения не специально содеяно. Три грузопассажирских порта в Петропавловске — на ладан дышат, рыболовецкий флот разворован ещё в 90-х, приписка кораблям сменена, под иностранными флагами ходят, рыба на сторону продаётся, доходы на зарубежных счетах оседают. Весь Дальний Восток этим разором охвачен. И браконьеры, — да не те, кто по найму икру «шкерит», эти за копейки батрачат, в шалашах во все погоды на холодных речках живут, комарьё, мошку собой кормят, — а кто под «крышами» икру тоннами на материк гонит.
…А мужики стоят — денег на лицензию нет, и заработать негде. Можно бригаду сбить, уйти в глубь полуострова и тоже браконьерством заняться. Но если поймают, никто без «крыши» за них не заступится, штрафом обложат или посадят, как сажают на материке за полмешка окуньков, выловленных самодельной нитяной мордой. Лицемерное, отталкивающее жизнеустройство. Стоят мужики, нет работы, земли нет, и рыбалка домашняя отнята. Впереди северная зима, непомерные коммунальные платежи (вдвое выше московских!), налоги. До подобного способа очищения дальневосточных земель от русских людей ни одна власть за всю историю России не додумывалась. И с иным пониманием вспомнишь «вуаль ничегонеделанья», «лень и медлительность» Бергмана — как же сытно и обеспеченно, даже в гражданскую войну, жили здесь, если могли позволить себе неспешность, размеренность быта?!
Дети ловчее всех к двуличию приспособились. Вот и сейчас, пока родители в тёмную воду смотрят, они пропитание добывают. Вверх по течению, немного повыше моста река изгибается, уходит в сторону от домов. Здесь и берега поположе, и света больше, вода на каменистых отмелях в лучах солнца блестит. Рыбнадзор не приходит сюда, слишком мелко, чтобы браконьеры сети поставили. А детям раздолье. С того берега, если увидят, они в лесок убегут. Но всё равно опасаются, по сторонам глядят. У них браконьерство простецкое: длинный горбыль, к нему привязана верёвка, алюминиевая ложка вместо блесны, крючок. Забрасывают уду и на себя тащат. Жаль с низкого берега не видать, когда косяки идут. И горбыль слишком тяжёлый, двумя руками приходится изо всех сил волочить. Но не такая это долгая маята, раз на пятый обязательно какая-нибудь рыбина ложку схватит. Золотая пора для рыбалки, — безветрие, реки не засорены опавшей листвой, рыба разноцветные листья с наживкой не путает, да и сила в ней играет пока ещё, это потом она начнёт усыхать, серебро пойдёт пятнами, потускнеет, отмечет, наконец, икру и умрёт на Камчатке. У мальчишек с рыбалкой всё же не очень ладится, умаялись верёвку забрасывать, бегать по берегу, несручное удило тянуть. А вот и поймали! Ого, да чуть ли не кит! Бурунит рыба воду, похрюкивает, еле вытащили из реки. Отцепили крючок, смотали верёвку, палку бросили. Подхватили под жабры с двух сторон и бегом понесли. Здоровая рыба, килограммов шесть-семь, чистое серебро, мальчишек по ногам хвостом хлещет, словно подгоняет бежать быстрей. Домой понесли или на улице продадут, рублей пятьдесят выручат, еду себе купят.
В году 2005, летя на Камчатку бессчётный раз, разговорился с женщиной в самолёте. Оказалось, живёт и работает там, служит в системе исполнения наказаний. О преступности сказала бесстрастно, словно патологоанатом, определивший заболевание, повлекшее смерть: «Осужденных у нас не вывозят, оставляют отбывать срока на полуострове. Много осужденных за воровство, есть малолетки. Воруют в своих же посёлках от простого желания поесть. Мотавшие срока — в каждом посёлке, и постепенно число мотавших увеличивается. Количество больных туберкулёзом растёт. Посёлки превращаются в спецпоселения, естественным, так сказать, путём».
Покачнёшься от мысли: не чиновники, помогшие присвоить рыболовецкие корабли и вытолкнувшие флот в оффшоры, не министры и депутаты, создавшие условия невозможности сдавать в Россию обильнейшие морепродукты, не «собственники» портов с их заоблачными тарифами, а вогнанные в нищету камчатцы — преступники! оголодавшие дети — государству враги! В который раз смыслы в русской истории подло вывернуты и опаскужена жизнь. Я видел тех — отмотавших, вдали от Петропавловска, в глуби Камчатки видел, брались работу сделать, траншею киркой и ломами копать — парни лет двадцати пяти. У них сил нет! Они мускулами, телами худые! До среднего роста едва доросли! А походка, жесты, выражение лиц — блатные. Так и не смогли осилить работу, выпросили аванс и сбежали. И нищих детей видел — в посёлке Атласово, пугливые, боялись к вертолёту подойти. Поздняя осень была, заморозки начались, одеты в китайское, самое дешёвенькое синтетическое трико, такие же тонкие курточки, в летних тапочках. Щуплые, руки в цыпках, личики грязненькие. Рассказал об увиденном в Петропавловске, местные утешили, ободрили: «В Атласово жизнь сносной считается. Есть посёлки, где много хужей: село Майское — страшнее всего; посёлки Октябрьский, Озерновский — в рыбный сезон чуть оживают; посёлок Лазо, Ключи…».
Эти Ключи, что рядом с полигоном Кура — безжалостной бомбардировки картина, словно не на полигон, а на дома швыряли с материка боезаряд. Таких декораций о конце света ни один режиссёр не сочинит, здесь сама История человечества завершилась: разрушенные здания, обломки станков, разграбленные конторы, остовы механизмов, старая древесина разбросана по речным берегам. А был, совсем недавно был леспромхоз. И в 20-е годы 20 века: «важнейший торговый центр внутри полуострова. Здесь базируется торговля пушниной всей долины реки Камчатки».5 «Ключи очень красиво расположены у подножия вулкана. За деревней река Камчатка течёт без ледяного покрова круглый год. Так что можно рыбачить всю зиму».6 И если бы, если бы только камчатские поселения, — Магаданский край, Северо-Эвенск, — бедствие, быть может, и худшее. Хотя, некуда хуже... А мы гуманитарную помощь по всему миру тоннами гоним! Сокрушаемся о тех, кто за границами нашего государства на доллар с небольшим в день живёт! Далёким от нас народам миллиардные прощаем долги! В новостях победно о том рассказываем! Вот же они — наши — крайне, уже и за край в одежде, еде, жилищах нуждаются! Нечеловечески нищее, жалкое существование. Никогда, ни при какой власти, за всю истории России так плохо не жили здесь.
О жизни полуострова в тяжкие годы братоубийственной гражданской войны Стен Бергман и такое знание (как специально сравнить) оставил на память: «Если ламуты живут вблизи от какого-нибудь богатого коряка, у которого может быть от 4000 до 5000 животных, то ламуты обычно предпочитают ездить к нему, чтобы выклянчить несколько оленей. И вежливые коряки, которые, конечно, немного гордятся своим богатством, выходят и ловят столько, сколько ламуты желают. Всё это происходит в дружеской форме, и ламуты, вероятно, совершают ответные услуги корякам… Но коряки часто говорили мне после таких визитов за мясом: ‘Да эти ламуты — негодники, всю зиму беспрерывно ездят к нам за олениной. Они не хотят резать ни одного из собственных оленей только потому, что мы даём им то, в чём они нуждаются. Следовало бы не давать им ни одного оленя. Ведь они могли бы получше заботиться о своих собственных, вместо того, чтобы бегать вокруг, охотясь на соболей’. Но в следующий раз, когда появляются ламуты, их гостеприимно принимают, угощают чаем и мясом, и обратно ламуты едут с нартами, загруженными олениной. Ламуты объяснили мне ситуацию так: ‘У этих грязных коряк столько оленей, что надо быть дураком, чтобы зарезать какого-нибудь из собственных’».7 В этой записи с привкусом зубоскальства не «нечистые» или «чистые» занимательны — изобилие камчатских продуктов, свободная жизнь, открытая щедрость наших важны! Физическим, душевным здоровьем край избывал. И в 18-ом веке: «Как русские, так и ительмены достигают довольно значительного, а многие из них даже весьма преклонного возраста; при этом они вполне сохраняют свои силы и постоянно делают свою работу и сберегают зубы свои такими же здоровыми и целыми, какими они были у них в среднем возрасте».8 — И туберкулёза в отсталом веке не знали! — «Чахотки и лёгочных гемофитических заболеваний я там никогда не встречал. … Об эпидемических и о заразных болезнях там никто не имеет ни малейшего понятия, хотя летом по всей стране разносится отвратительное зловоние от бесчисленного количества дохлой рыбы, повсюду покрывающей берега рек. Несомненно, сильные и постоянные ветры, равно как прохладный воздух, препятствуют заражению его плохими элементами брожения, которые не могут в нём держаться».9 А народу на полуострове, что тогда, то и сейчас — щепоть живёт!
Люди порты построили, заводы, города, военные базы, инфраструктуру жизнеобеспечения создали. В 91-ом открыли Камчатку — раскрепостили? Обокрали приватизацией! И деньги, что камчатцы всю жизнь копили, зазванцы в свободу рынка до грошей обесценили. Многие жители свои сбережения держали на сберкнижках в Москве. Планировали на материк в старости перебраться, совсем не то нынче здоровье у стариков. Заперты, в домах престарелых теперь заперты, как в том, малоизвестном посёлке Геологи. И толики имущества, что они создавали здесь, у них нет! Ограбили и рассовали по медвежьим углам. Господи, дай старикам нашим сил.
Всем сердцем жаждешь с Камчатки добрых известий, а напарываешься на статью «Камчатский ГУЛАГ»: «С начала года в местной ИК-6 скончались семь осужденных. В зоне, изначально рассчитанной на 300 заключённых, сидят более полутора тысяч… …. В ИК-6 полно ранее не судимых работящих молодых людей… … в одном помещении с больными туберкулёзом. … не исправление, а уничтожение «контингента». … Неадекватно жестокая расправа над собственным населением…».10
* * *
На подступах к Петропавловску грудятся старосоветские технические сооружения, протянутые поверху трубы. А вот и жилые дома, такие же что на Урале, в Сибири, словно с материка не уезжал. Безликость коробок, на фасадах наляпы вывесок магазинчиков, переделанных из квартир первых этажей. Газоны без травы, грязца, помойные баки с горами мусора.
Комсомольская площадь с боевым танком на пьедестале, съезд с холма и вот он — берег Великого океана! Далеко-далеко вдали вошли глубоко в Океан горы. Гигантская бухта — Авачинская, а без единого корабля. Тёмная прозрачная вода, живой берег, необидный природный мусорок на вулканическом чёрном песке. Набрать в ладони тихоокеанской водички, поднести к лицу и — отпрянуть! Вода соляркой воняет, масляная плёнка руки покрыла, кожу зудом дерёт. И воздух на берегу нечист, автомобильные выхлопы со всего города сползают сюда, стелятся по побережью.
Вправо уйти, за сопками что находится, посмотреть — и душой опадёшь: облезлые дома, разбитый асфальт, по всей земле мусор. Трущобы! Испарилась краса Камчатки. Ржавые железные двери домов выворочены, словно танками кто штурмовал (в закрытых городах, слава Богу, получше. О том военгородке, что рядом с полигоном Кура, камчатцы с завистью говорят: там чистенько, дорожки, девушки в туфельках ходят).
И влево, вдоль побережья — скромненький памятник защитникам полуострова, несколько стволиков старинных пушек, два деревянных домика с крошечным музеем в одном из них — вот и все радости знаменитого города на краю нашей земли.
Гаже всего морские ворота выглядят — порты, частная собственность, а ими будто иноземные вороги овладели, взяли камчатские врата приступом и разрушили мстительно. Труды поколений, крайние силы русских людей, от всей страны огромные деньги — в бездну ухнуты! Морской вокзал: часть имущества в металлолом продано, остальное, за ненадобностью, брошено. Ветра, плетевые со снегом дожди доразрушили здания, инфраструктуру, в конце концов, полностью вокзал снесли. Пустырь. Чуть лучше соседний — торговый порт, но и в нём со дня присвоения ни одного кирпича не положено, ни один механизм на причале не обновлён. Сокращается год от году оборот грузов, и рабочие места сокращаются. Собственнику печали в том нет! Он с местных бизнесменов деньги качает, что подержанные японские автомобили сюда на продажу везут. Они и рады объехать его, да других приспособленных мест для выгрузки нет. Собственник этим пользуется, как паук из своих жертв соки сосёт. Не эмоциональный захлёст, холодная ясность: какими же скудоумцами там, в Москве, надо быть, чтобы стратегические объекты на рубежах России в кривые руки впихнуть?!
Неприглядна картина русского побережья, и мужественная природа не окупает её. Но больше всего ударило, так что сперва глазам не поверил — вылезшие из теплотрассы бездомные мужики. Захолонёшь, воздухом свежим подавишься — как они выживают здесь?! Лето в разгаре, но с океана холодным ветром несёт, и зимой, кроме как в доме, от пурги и морозов не спрячешься. Славнейший город России, в красивейшем месте земли, никем никогда в нашей истории не завоёванный! Не было тунеядцев на полуострове, невозможно здесь бездеятельным прожить, и в советское время специалистов исключительно вербовали. А в 21-ом веке русские на своей земле без дома остались! Ах вы, приватизаторы преступные со всеми вашими криминальными законами об имуществе, о жилье! По всей России, из края в край злую память о себе вбили. А мы гуманитарную помощь по всему миру гоним, миллиардные прощаем долги!
Мужики, эти двое, что из подземелья вылезли, по деревянной лестнице на холм к магазину пошли. В зимних пальто, рваные, грязные, ботинки на голых ногах без шнурков. Лица в синяках, язвенных ранах — жутко смотреть. Кем были они? — моряками? на судоремонтном заводе рабочими? докерами в порту? И чьими махинациями жилья порешились? Не пустили в магазин бездомных, чтобы покупателей не отпугивали. И с крыльца гонят, не дают в дверях побираться. Некуда деться, вокруг холодное море, погибельные леса. И в дом престарелых по возрасту не возьмут, лет сорок пять нищим. Сгиньте русские на прибрежных валунах своего Великого океана! Это район Завойко — имя командира порта, героя обороны города в 1854году. Непрестижным район считается, здесь самые простые люди живут. И дома неприглядные, в некоторых подъездах двери выломаны, ветер по этажам гуляет, дожди со снегом вовнутрь льют. Отстояли предки землю от англо-французских колонизаторов, не дали себя в кандалы заковать (буквально). В клятое советское время строились, а в нынешнее, сладко-свободное — в рабских хижинах доживают. Привыкли или смирились? В любом случае местным властям — стыд и позор. Безразличие к бездомным — преступно! В съёженном, убывающем нашем народе каждый человек обязан быть у властей на драгоценном счету!
Ушли бездомные, поковыляли по шаткой лестнице ещё выше на холм, поближе к жилью. А встречно им (не сочинишь нарочно) из грязного подъезда молодые парни выходят, азербайджанцы по внешности, и приехали на Камчатку не очень видать давно, в курточках, обуви — не с того рынка, где местные одежду берут. Сбежали вниз по подгнившим ступеням, к автобусной остановке направились, в центр города ехать. Безразличны им и эти сломленные, опустившиеся мужики, и разбитый дом, где они владеют квартирой, и грязный мусор вокруг. Зачем они на Камчатку приехали? Делать что будут здесь? Не коров же и свиней разводить?! Не землю нашу возделывать?! Не грибы-ягоды в лесах собирать и перерабатывать или рыбу, сало солить? И в море не пойдут на рыбалку. Антисанитарные шашлычки продолжат плодить, торговые точки на местном базарчике контролировать. Не дай Бог, наркотиками ещё заниматься!! Камчатка — край военных, милиции, ФСБ, на выходе из самолёта паспорта проверяют. Широко-щедрая у России душа, да не для своих только.
Всё хорошее, что происходит на материке, медленно сюда достигает, иногда не доходит вообще. Всё плохое — мгновенно. В Москве и других городах занятие продовольствием, торговлю у русских давно отняли, и здесь нашествие этих чужих торгашей началось. В Елизово всплыли чёрные, в восточных одеждах толстые бабы, натащили тюки с низкокачественным тряпьём. Уверенно места себе отвоёвывают. Китайцы в Петропавловск насачиваются, в помещениях тёплых сидят, и тоже бросовый ширпотреб неизвестного происхождения расторговывают. Вдоль дорог нечистые шашлычки цветут. Этих ли сомнительных дельцов у нас привечать?! Им ли предоставлять право на нашей земле разворачиваться? Ни один, похоже, облечённый властью, не задумывается: никто и никогда из тех чужестранцев не будет добросовестно трудиться на русской земле. Никто и никогда из них, свою-то землю покинувших, здесь сердце в работу не вложит. Наши — не за доходы одни работают, в своём доме живут — России. И хотят, очень хотят умеющие свои руки на благо людей приложить.
Вот Игорь Владимирович Пинтусов — сочетает умение «в поле» на костре сделать еду, и так же хорошо за плитой отстоять. Это редкий в кулинарном деле талант, обычно что-нибудь одно получается. От «высокой» кухни и до производственных, «столовских» обедов — качество блюд безупречное. И золотых, серебряных медалей, кубков, наградных листов у него — не всякий чемпион в спорте похвастает, сколько этот мастер в международных и российских кулинарных соревнованиях взял. Грешно умолчать, как он камчатскую уху строит: кладёт в холодную речную воду крупные ломти кижуча, солит, доводит до кипения и снимает всю пену, чтобы бульон прозрачнейшим был. Варит 20 минут на небольшом огне. Затем аккуратно, чтобы рыба не развалилась, достаёт куски из бульона. Загружает в этот же бульон вторую партию свежего кижуча. В другой посудине лежат рыбные головы, брюшки, голец, чтобы кровь в воду вышла. Второй завод рыбы сварился, вынимает куски. В бульон закладывает очищенный картофель, две-три луковицы. Картофель варит до полуготовности и загружает гольца, головы, брюшки. Довёл до кипения и уменьшил огонь. Подбавил молотый чёрный перец. Уха варится до готовности, признак: рыбьи зрачки побелели. Ставит ведро на край огня, вливает в уху 100 грамм качественной водки, всыпает рубленную зелень. Ведро накрывает крышкой. В это время очищенную луковицу насаживает на берёзовую ветку и запекает на углях до черноты, луковица огненными угольками пошла. Тушит, гасит луковицу с берёзовой головёшкой в ухе. Подсыпает перец горошком. Настаивает уху 10-15минут. Перед тем как щедро разлить в тарелки, головёшку и лук убирает. Разливает варево в глубокие большие миски, и ещё зелени в них положил.
Эту пищу внимать надо. От первого глотка душа расправляется. Вкус не хитроумными сдабриваниями создан, а выявлен, раскрыт в камчатских дарах.
Или такой изыск от него: корюшка, жаренная на морозе. Ему самому это блюдо нравится, о способе готовки он так говорит: «Корюшку на морозе готовить одно удовольствие, рыбу потрошить не нужно. Главное, чтобы печь была бензиновая, газ мерзнет и не дает нужной температуры. На хорошо разогретую чугунную сковороду маслица подсолнечного налить, накалить. Рыбку посолить крупной солью и выложить на сковороду, пожарить, перевернуть вовремя, получается замечательная, золотистая корочка. И, обжигаясь, кушать руками это нежное, чуть сладковатое лакомство». Прелесть пиршества в том, что готовится рыбка на воздухе, на снегу. Вокруг заснеженный лес, под ногами замёрзшая речка, вдали свободный всегда океан. Корюшка вынута здесь же, из-под толстого льда, и морозом мгновенно схватывается. Чистенькая, бока с брюшком светлые, спинка в патинированном серебре. Ничем к ней касаться не надо, просто на раскалённую сковородку целенькой класть. Снизу уже изжарилась, а сверху ледок подпекает, изморозь. Переворачивать поспешай.
Неубывающее, живительное чувство русской природы, и свобода, душевная свобода в ней. Ясное небо, снега-снега, коричневый лес, солнце. Часами нагишом по пояс ходим, а мороза не чувствуем, словно в чистейшем воздухе его вовсе нет. Огонёк печурки под открытым небом горит, корюшка на морозе жарится. Быть может потому здесь наши такие внутренне независимые, что напитаны природой своей. Не устаёшь в общении с ними, не обирают душевно, физически.
Каким бы ни был искусным мастером Игорь Владимирович, — кухни, кафе, простой столовой в с о б с т в е н н о с т и н е и м е т (тот самый, лелеемый средний и малый бизнес). А талантами он многими наделён, оформить помещение своими руками не хуже дизайнеров сообразит. И во всякой работе его порядок всегда изумителен, ему качество важно. Из его рук без сомнения еду берёшь. Русский мастер плохо не сделает. Но с о б с т в е н н о г о п р о и з в о д с т в е н н о г о п о м е щ е н и я, чтобы у м е н и я с п о л н а р а с к р ы т ь — нет у него! Идёт в услужение или в аренду квадратные метры берёт, а выкинуть со всем скарбом на улицу могут в любой день, когда собственнику заблагорассудится. На материке такая же кабала. Во всей России рабочие руки кандалами скованы. Заранее, от начала приватизации ярмо на шею навешено.
Александр Владимирович Старовойтов — Родился на материке, в Ярославле. Его родители приехали на Камчатку в 80-х, работали на судоремонтном заводе (приватизация убила завод). Чтобы не распинаться о внешности Александра, надо представить Илью Муромца с картины Васнецова. И чертами лица с нашим былинным богатырём схож. Бог Сашу любит, поэтому часть зрения забрал у него, чтобы он на зверей не охотился, зато острее в его глазах светится его ум. И душой лёгкий, вовсе с унынием не знаком, в разговоре ненатужным юмором блещет. Но без всякого юмора говорит о себе: «Я — батрак». Негде применить на Камчатке его экономическое образование и свободное владение иностранным языком. На свой бизнес денег нет, работает, как большинство наших, по найму. Саша сердцем понимает Камчатку, взял в аренду угодья. Но не для охоты, рыбалки или иную выгоду из земли извлекать, а чтобы в первозданной чистоте её сохранить. Из тех денег, какие батрачеством зарабатывает, платит налог за угодья, на снегоходную технику пытается накопить, чтобы зимой, когда следы живности на снегу видны, учитывать её. А ещё надо: тёплую избушку поставить, егерей нанять для охраны лесов от пожаров, браконьерской порубки, зарплату егерям платить, рацией (спутниковая связь мало кому по карману), снегоходами, топливом обеспечить. На всё это, по найму, не заработаешь, и Александр управляется в одиночку. И как все русские, не жалуется, не просит, ни от кого не ждёт помощи. Наряду с трезвым пониманием жизни сохранил душевную непосредственность. На рыбалке возьмёт в руки гольца и корит его, выговаривает, как будто рыбёшка величайшее преступление в мире творит: «Ух, хищник, икрой благородных лососёвых питаешься!» Нелюбовь к гольцу у него искренняя: «Сколько раз на нерестовой яме наблюдал — гольцы стаей окружают кижуча, как акулы кита, и какой-нибудь самый наглый из них, разгоняется и бьёт в брюхо самки, икра выпадает, и они скопом набрасываются, пожирают будущее потомство».
Устаивает Александр, как Илья Муромец набирается силы от земли своей, у родных властей арендованной. И лишь в одном желании вслух признаётся: «Поработать бы мне с Владимиром Николаевичем Гордиенко, опыта, знаний перенять от него».
Владимир Николаевич Гордиенко действительно специалист редкостный. На серьёзный разговор, работу — отзывчивый, но впусте слова не произнесёт, тщательно мысли обдумывает. Знаний о камчатской фауне у него — на солидную книгу потянет. Он и написал исследование о здешнем буром медведе, жаль, издали тощенько, сколько «Всемирный фонд дикой природы» совместно с ООН финансово потянули. Тиражик-то — 500 штук!11 Камчатцы мало кто читали её, а уж на материке эту книгу и вовсе в глаза не видели. Вот так нам знания о наших богатствах нужны.
Правительственным чиновникам и олигархам нужны, сказочных трёхметровых медведей для напольных ковров отстреливают. Лапы рубят, едят. Сваренные медвежьи лапы на человечьи руки похожи. И залётным армянам русский край интересен, вольных кречетов ловят, арабам зарубеж продают. В 2010 году попались преступники, каждый год попадаются, да, к сожалению, далеко не все.
Рассказчик Владимир Николаевич удивительный, о природе полуострова, птицах, повадках зверей бесконечно рассказывать может. Бесплатно знаниями делится, и книгу свою о медведях бесплатно «Всемирному фонду» отдал. На Камчатку в 1986 году, по окончании Иркутского сельхозинститута приехал и даже в тяжкие 90-е о выборе не пожалел. «Для охотоведческой науки, — как он сам говорит, — здесь рай на земле. Теоретические знания нацело с практикой соединяешь». Михаила Александровича Останина, своего учителя, примером перед собой держит: «Человек природу края обогатил, лосей в 70-е годы на Камчатку завёз. Занимался ими годы и годы и привил и зверя на здешней земле. Материковых сородичей размерами переросли, лопаты рогов — два метра в размахе, розетка (основание рогов) с хорошее блюдце».
Чиновники с олигархами теперь на лосей охотятся. Мясо съедают, губа и язык — отдельный деликатес, рога возят по международным выставкам, золотые медали и денежные премии за них берут.
А камчатским снежным бараном охотовед нескрываемо восхищается: «По отвесным скалам животное способно спуститься. Рогами ударяется в прыжке о скалу, отскакивает и бьёт задними копытцами в противоположную стену. Как мячик от стены к стене скачет. Наш снежный баран — эндемик, и питается исключительно эндемичной травой. Одно из самых здоровых и сильных созданий на нашей земле. В лютые морозы, в многоснежную пургу высоко в горах выживает».
Начальники супчик из снежного барана любят, тёплую печень, истекающую кровью, в сыром виде ритуально едят. Голову с витыми рогами на стену в особняках приколачивают.
Жизни своей не помыслит Владимир Николаевич без Камчатки, как и все наши, вроднён в неё, один из некорыстных оберегателей русского края. Храни Бог и его.
Лилия Анатольевна Коваленкова — тоже обычная жительница полуострова, а залюбуешься человеком. У Лилии Анатольевны есть хозяйство — счастливое исключение.
В 90-е годы, когда московская власть обязала местную срочно приватизировать активы Камчатки, отец Лилии понял, какая грозит краю беда. Какими уж там усилиями, а взял кусок каменистой земли на реке, и на Командорских островах (тоже камни), где лежбище морских котиков. И в годы развала строил базы на Командорах и здешней реке. Литой, цельный русский мужик. Не счесть, сколько сил в инфраструктуру ввалил. Бульдозер в лесную глушь притащить, электрогенератор, топливо, материалы. Укрепил речные берега от размыва, поставил тёплые домики, создал условия работникам, путешественникам. На Командорские острова — грузы морем. Поставил и на острове базу, поддержал работой брошенных там людей. Подобный труд на материке мало кому и сейчас подъёмный, а на Камчатке, в 90-е — невероятный. Лиля работала у отца, зарабатывала на жизнь наравне со всеми — «что потопаешь…». Наладила взаимодействие с Камчатским университетом, придумала ступенчатую систему подбора, студенты в её организации и подрабатывали, и практику проходили, летали проводниками в Долину гейзеров, совершенствовали языки в общении с иностранными путешественниками, получали навыки работы. О планах развития, какие она мне показывала, говорить не буду, не суждено было им состояться. Два олигарха, местный и с материка, затеяли свалить Коваленкова, конкурента убрать. Местный мстил за что-то, материковый — Долиной гейзеров хотел завладеть, мечтал в заповеднике ночь переспать(!) — воздух там для здоровья полезный, в горячих источниках искупаться, и чтобы разрешения у Коваленкова для этого не испрашивать. Долго не давался Коваленков, и ни с какого бока не могли его утопить. Стойкий мужик. Но к 2005 году зашатался, подрубила болезнь и, предчувствуя конец своей жизни, уступил, продал часть компании олигархам. По злому року в этот кусок входила и база на Командорах. Мистика, совпадение или иное что, а только метался на Командоры в те годы Чубайс, якобы на живых котиков посмотреть, и олигархи, будто нанюхивая его след, вцепились в отстроенную базу на острове. Продавая бизнес, отец условился с покупателями: дочь не тронут, и налаженную систему ломать не будут. Обещали. Гроша ломаного не стоят их обещания! Мужиков они обвиняют в пьянстве, некомпетентности и выбрасывают с этим клеймом. К Лилии Анатольевне не придраться, её репутация трудяги и за пределами России известна. Не смогли и с деньгами «подставить», упёрлась «чёрный нал» им носить. И тогда олигарх местный прислал «электриков», поставили в офис прослушку. А Лиля привыкла открыто всё говорить, не скрывала чувств о творимых порядках, на своей земле живёт — в России. Этого не простили хозяева, подслушали и вытурили на улицу. Какие законы? нужда в специалистах? судьбы и жизни людей? Иди, побирайся по своей любимой Камчатке. Вот так они и во всей России хозяйничают. Истребители русского духа, достоинства, национального самосознания. Убийцы народа, нации.
По стечению и муж её в тот год без заработка остался, не допустили чиновники его Компанию на рыбалку. Денег нет, работы нет, трое детей в семье (в отцовой организации все штаты заняты, он людьми дорожил). Лиля выстояла, слова жалобы не произнесла и помощи ни у кого не просила. Вместе с мужем и сотрудниками, ушедшими разом за ней, отремонтировали маленькую избу на городских задворках и, не беря кредитов, не получая зарплат, опираясь лишь на свои силы, возродили работу, продолжили путешественников принимать. Материковый олигарх прознал, что она устояла и с голоду не померла, и мстил-мстил, запретил лётчикам заказы на полёты от неё принимать! А без вертолёта не много по Камчатке наездишь. Слава Богу, пилоты — сильные мужики, не испугались.
Не один раз я работал с ней, предметно знаю организацию её труда и, имея опыт свой, в одной из крупнейших, с полувековой историей зарубежных инвестиционных компаний, могу сказать без прикрас: техничность русского стиля, отточенность, слаженность ни в чём не уступят западному. Это в нашей природе, генетической памяти — драгоценное наследие предков. А по доброжелательности в производственных отношениях русские и превосходят. И не деньги важны Лиле, а само дело и результат исполнения, и чтобы сотрудники могли жить от труда своего! Как дитя радуется, когда ей удаётся хорошей оплатой вознаградить коллектив. И быт семьи её незатейливый, живут в скромности, простоте.
Говоря о наших, поминать олигархов-захватчиков здесь вроде не к месту, а — надо. После извода Лилии Коваленковой, была назначена вместо неё другая женщина, эта все прихоти собственников исполняла, ежедневно скачивала наличность хозяевам, да вскоре провинилась, не всё отдала, себе подворовывала. Заменили мужичонкой — многословным, резвым, и он таких финансовых схем понастроил, что Компанию вовсе к банкротству подвёл. Понаделал долгов, обворовал хозяев и в Москву сбежал. У этого наймита воровской опыт от советского времени приобретён, как он сам хвастал: «В камчатской геологоразведке деньги ‘пилил’, квартиру на них в столице купил». Назвать бы имя этого мародёра, если бы исправить положение помогло, а фамилия у него по Словарю Грушко и Медведева произошла от «крикуна», «брюзги», «ведущего нелепые речи», «надоедливого просителя», «прилипалы» — соответствие полное! Тоже наследие предков, зарубка на память.
И всё-таки без чудес на нашей земле не обходится. Исполнил желание материковый олигарх, осквернил девственный заповедник — ночевал там, в целебных водах купался. И взбунтовалась земля, потоками грязи, камнями завалило вскоре Долину. Накрыло и деревянные дорожки, вертолётные площадки, домики, какие Лилия Анатольевна, отец её, сотрудники строили. Свершилась Высшая справедливость, — коли военные, милиция, ФСБ не изгоняют захватчиков из наших земель, земля сама из-под их ног уходит, не даёт им пользоваться собой. Камчатка — слепок России. А варварам невдомёк! В 2010-ом загорелась земля у них под ногами, страшенные пожары полыхнули по всей стране.
Жадность олигархов — патологична. Легенд не надо слагать. Например, так высасывают соки из наших здесь: сделана бизнес-структура Б-1 и Б-2. Хозяин обеих компаний один. На балансе Б-1 — материальные ценности, в Б-2 — записаны люди. И сотрудники принудительно берут в аренду имущество Б-1. От офисного помещения и вплоть до ложек и чашек в аренду берут! Без скидок и преференций. И при этом должны покрывать текущие расходы и зарабатывать на оплату труда себе. Как ни убеждал я собственника с расчётами на руках в этой нелепости, а ничего, кроме площадной ругани, не добился. Тогда мы отказались от аренды части имущества, что-то сами из доходов купили, что-то арендовали на стороне, вышло дешевле. За месяца три заработали деньжат, отладили работу и вроде воспряли. Состроили планы, не суждено было планам тем сбыться. Хозяин за всё своё имущество счета выставил! Требовал до копейки отдать заработанное! Мы заупрямились, отказались платить. И тогда он задним числом удвоил арендную плату за гостиницы, вертолёты. И те крохи, четыреста пятьдесят тысяч рублей, на какие планировалось нескольким нашим сотрудникам долгую зиму здесь себя содержать, оплачивать расходы по офису — полностью мародёр выгреб! Подыхайте с голоду на своей ненаглядной Камчатке. Вот так они к нашим, ко всем нам в России относятся. А он, долларовый мультимиллионер, копеечку в карман подбавил. И мало, мало пузатому пауку, ещё выдуманные долги сверху навесил, чтоб людей в рабство официально взять. Разбирался с его бухгалтером я, да только и смогла бухгалтерша на очевидный бандитский разбой выдавить: «Он всё на два умножает, кроме зарплат. Меня заставляет эти счета вам на оплату давать». …Хозяин — вчерашний посыльный в торговом порту…
И занятно вот ещё что: если суммировать временные, физические, финансовые затраты, какие олигархат кладёт на интриги, грызню, судебные тяжбы, месть, разрушение, воровство — треть от всего на продуктивное созидание требуется! Не объяснить здравым умом, почему им подобный способ хозяйничанья нравится. Убийцы страны, разрушители Государства. И чего стоит их мзда церкви, больницам, сиротским домам, ветеранам, опрометчиво называемая благотворительностью?!
…Обобранные сотрудники уволились из «Б-2». — Добросовестные, крепкого душевного здоровья русские люди. Хорошие специалисты. Молча ушли. Кому жаловаться? На кого? Тот местный олигарх-мародёр втёрся в «партию власти», в областных депутатах числится, с администрацией края, МВД, ФСБ дружен, у военных моряков в благотворителях ходит. И напарник его — мультимиллионер, сидючи в Швейцарии, отнятие последних крох безоговорочно поддержал: «Он же строительством занимается! Средства на стройку нужны!» — Слепок России. Ужасы олигархического правления здесь до мелочей от материка повторены, и так же поверх угнетения бандитизм наслоён. Об уголовниках вот что коренной камчатец рассказывает: «И в советское время здесь были авторитеты. Были ли они «смотрящими» или просто «суперавторитетные» воры — не знаю, но к ним очень прислушивались. Точно был Кореш, был Канарис — в 1984 получил 15лет и что с ним дальше не знаю, поскольку ходка была четвертой, и он был «отрицалово», думаю, просто не вышел, так как в то время издали закон добавлять срок за нарушение режима содержания. Когда приватизация началась, и Камчатку открыли, в авторитет вошёл Малик, имел ресторан и пароходы, но этот скорее из приблатнённых, наехал на русского пацана и тот на разборке взорвал себя и его в машине гранатой. И сейчас «смотрящий» у нас есть, с ним местные бизнесмены иногда «тёрки в бизнесе трут». К этим бизнесменам из Москвы бывшие генералы, сотрудники контролирующих органов — записные борцы с преступностью и коррупцией — погостить приезжают!» Побыв здесь подольше, знаниями об уголовниках, не выспрашивая, обогатишься. Молодой парень искал работу, да истосковался видать по общению, разговор на атмосферу, в какой живёт, завернул: «Завёл я в 90-е свой маленький бизнес, наехали рэкетиры, отдал им всё. Потом кого-то убили из них, кого посадили, а один до сих пор ко мне домой ходит, требует просто так платить. У меня дочка школу заканчивает, хочет на милиционера учиться, говорит: «Защищать тебя буду». Я с поступлением ей обязательно помогу, у меня икра есть, бракушей в сезон шкерил, в земле на зиму закопал, как земля оттает, выкопаю и продам, за дочкино поступление заплачу, кому надо».
Зловонной жижей измазана русская жизнь, не одиножды попомнишь Георга Вильгельма Стеллера: «Если будет решено улучшить положение.., то придётся, прежде всего, обратить сугубое внимание на этих злодеев и насильственными мерами принудить их сменить своё тунеядство на более упорядоченный образ жизни».13 И другая его невесёлая мысль протянулась через 250 лет к нам: «…и всё же не приходится рассчитывать на то, что это поможет улучшению жизни на Камчатке, пока страной не будет управлять законность в лице исполнителя высочайших повелений».14
…Лилия Анатольевна устояла, гоняет с мужем в зиму на соболей, подрабатывают, сдают шкурки, живут по два месяца в заснеженных стылых лесах. И коллектив её сохранён, собственными трудами держится. Но всё же разорение хозяйства оставило след, подрубило. Студенты практику в её новой Компании не проходят, таких возможностей теперь нет, и планов Лиля не строит, и сотрудники стали не так открыты (на материке эта русская черта давно не в чести).
А те два захватчика порассорились, передрались, вцепились в глотки друг другу. Вожделенную коваленковскую организацию развалили, и на Командорских островах базу по брёвнышку, до основания раскатали. И в «Б-1» материальные ценности от сырого камчатского воздуха сгнили, здания обветшали, вертолёты распроданы или в аренду на сторону сданы, часть имущества раскрадена управленцем-наймитом — «прилипалой, брюзгой, крикуном». Самопожралось Зло, а не порадуешься, от крупнейшего холдинга шкурка осталась, людской труд тяжелейших пятнадцати пореформенных лет вновь насмарку пошёл.
В 2010году не в первый раз побывал на Камчатке Премьер, Президент страны был, широкие совещания собирали, чуток попихали местную власть. Развернутся, ожидалось, в дополнение к федеральным Программам, планы камчатской администрации, скрупулёзно по пунктам неотложные дела перечтут, и будет решено создать в городах и посёлках экологически чистые небольшие предприятия по переработке даров земли, рек, океана — раскрепостить людей, собственным делом занять. Сельское хозяйство обсудят — жизнь в полуостров вдохнуть. Исконные промыслы отдадут коренным народам. Зададутся вопросом: жильё в городах и посёлках по современным технологиям реконструировать с внедрением новых видов энергии и подтянуть сюда техническую мысль. Подумают о создании лабораторий — изучать на месте целебные свойства уникальных местных растений, микроорганизмов, морской флоры и фауны. Курортные зоны на термальных водах развить. Библиотеки, музеи всех видов обновить и расширить. Нарастить издания книг о Камчатке, о всём Дальнем Востоке — материк просвещать. А из Москвы, Петербурга и других городов запустить сюда непрерывное движение выставок художественных произведений, качественной литературой насытить. Больше культуры! Храмы в каждом селе! (Утвердили же в образах Петра и Павла памятное имя города на Култучном озере, и новый белоснежный собор Святой Троицы высоко подняли, для военных немало сделали). И встык подумают с депутатами, как самоуправление полнокровное вырастить, без него же ни одного дела не удастся в Государстве решить. Общероссийским законом запретят малые коренные народы спаивать. Срочно начнут наисовременнейший завод по переработке отходов строить. Полностью прекратят какие-либо полезные ископаемые в здешнем краю добывать. Обяжут попавшихся на преступлениях залётных иностранцев отрабатывать грех свой и бежать с российских земель без оглядки. И совсем не откладывая, дадут команду арестовать счета олигархов, чтобы на эти средства порты к жизни вернуть, и безвозмездно изымут из частной собственности стратегические объекты. Все добытые в наших водах морепродукты — в Россию!
О том говорили или нет, но к известности пробились решения: малую авиацию развивать, какую благодетели-собственники здесь уничтожили, комплекс спортивный строить…
Камчатка — русский Север и русский Юг в её природе причудливо соединены. Для чего-то провёл за собой нас Господь в эти неповторимые земли, вот и следы Его в океане — Курильские острова. На Курилах совсем особое мирочувствие. Глыбы неукопной земли, густо поросшие сочной, высокой, ярко-зелёной травой, пышным кедровым стлаником, усыпанным некрупными шишками (вкус орешков нежнее, тоньше сибирских) и бесконечный вокруг Океан. Всего один день побыл я на Парамушире, Онекотане, а всё же успел ухватить, как пронзительно воспринимается отсюда Россия. На Парамушире жизнь тяжче, чем на Камчатке, но о материке думается с надеждой и теплотой. Здесь наши тоже ничего не просят, не жалуются, но крепче всех, пожалуй, преданы русской земле. Самые сильные на островах живут. На Парамушире, пока оформлялись пограничниками документы, подошёл местный житель, одетый в синенькую заношенную олимпийку 70-х годов, глаза быстрые, облик внутренним здоровьем дышит. И как хорошо знакомого, с кем только что говорили на известные темы, я спросил его: «Как?» Мужчина мгновенно понял меня и так же кратко ответил: «Никак!»
И, правда, чего язык обивать: на рейде два больших русских судна стоят, некогда сверхсовременных, корпуса запакощенные, ржавые — наглядный пример талантливой умелости строительной нации и противоумное, унизительное бедствование Родины.
СЕВЕРО-ЭВЕНСК
Местный охотовед, бегая с нами от гостиницы к районной администрации и обратно, попутно знакомил с порядками Северо-Эвенска:
— По посёлку, особенно вечером, по одному не ходите.
Камчатский егерь, привязывая его наставления к предстоящей охоте, пошутил:
— Волки в посёлок заходят?
— Местные подростки — волки! Ничего не боятся. Хоть какой ты здоровый будь, убегать не стесняйся!
На наши повторные просьбы помочь с гостиничными номерами заместитель главы района реагировал чутко. Кабинет подчёркнуто бедный, неряшливый, на подоконнике, письменном столе, канцелярских принадлежностях лежит слой затвердевшей, спёкшейся в грязь пыли, и только в центре стола, где чиновник возит рукавами, столешница чистая и пол сносно помыт. Плюгавенький замглавы смотрит на нас напряжённо. Сальные волосы, мятая рубашка, протёртый узел грязного галстука. Выжидательный взгляд, с готовностью немедля помочь — по-чиновничьи отработаны.
Наседая на него новостью о приезде в посёлок важных людей, кое-как удалось получить скупое признание: все отдельные номера забронированы для судей магаданского выездного суда.
Местный охотовед выругался за порогом: «Это же его едут судить за финансовые нарушения, а он, как ни в чём ни бывало, в кабинете сидит. Второго по счёту заместителя у нас за финансы судят, но сам глава района словно и не виновен, вот кто настоящий упырь!»
Администратор гостиницы Женя развела на наши уговоры руками:
— Если бы ваши охотники раньше приехали, любые номера могли бы занять, гостиница весь год пустая стоит. А тут ещё оленеводы со своим слётом, никак не разъедутся. Да вы и поселяться после них не захочете.
Женя опустила глаза. Уж очень мы откровенно рассматривали её. Стройная, красивая, женственная. Усердствуя подружиться с Женей, елейно потянули на разговор:
— Очень плохие номера?
— Грязные. Матрацы обмочили, облевали. Идёмте, посмотрите.
Не заходя в номер, мы отступили от порога подальше. Длинный коряк спал в одежде на голом матраце лицом вниз.
Женя смело вошла в номер, схватила постояльца тонкими пальцами за плечо:
— Вставай! Тебя родственники обыскались! Освобождай номер!
Коряк поднял косматую голову, пьяно посмотрел на девушку:
— Ружьё, где ружьё моё?
— В милиции! Как протрезвеешь, его тебе отдадут! — И, бросив жильца, посетовала. — Месяц после них грязь выгребать, помещения проветривать.
Мы упорно разговаривали девушку туманными намёками:
— Женя, а в кафе ходите?
— Хожу иногда, но там спокойно не посидишь. Подростки после первых рюмок с танцами лезут. Два раза откажешь, на третий — тарелки на пол скинут или стол вверх тормашками перевернут.
Стесняясь мужских взглядов, девушка покраснела, стянула на груди кофточку, обмотала шею шарфом. Одолеть смущение помог телефонный звонок. Отрезала в трубку какому-то ухажёру:
— Пошёл, ты! — Пояснила нам свою грубость. — Замотал предложениями, в гости домой набивается.
Чтобы не вызывать к себе таких подозрений, мы перешли на стандартный набор:
— Женя, в посёлке шампанское продают?
Снарядив одного из наших в лавчонку, продолжили подлащиваться к девушке: «А что это за слёт оленеводов? И давно ли она в посёлке живёт? Чем народ занимается? Что можно купить из продуктов?»
Убедившись в нашем уважении к ней, Евгения открыла книгу записей:
— С судьями сами будете объясняться.
И, утверждаясь в своей независимости от начальства, выдала нам ключи. Поблагодарив за шампанское и конфеты, запоздало спросила:
— А вы где остановились?
— Квартиру сняли.
— А с вами чего ваши охотники не поселятся?
— Холодно, в спальных мешках, в шапках спим. В доме разруха полная.
Женя потупилась, будто обвинение в разрухе выдвигалось против неё.
Захватывая последние часы слёта оленеводов, мы поспешили в дом культуры.
Ледяной всепронзающий ветер колет лицо серым морским песком, засоряет глаза. Сощурившись до слепоты, и не разбирая дороги, едва не налетели на самоходную коляску. Здоровый мужик в телогрейке с распахнутой грудью, словно мороз и не жалил его, газовал на трёхколёсной мотоциклетке. Вместо колёс к раме приделаны большие баллоны, перетянутые брезентовой лентой. По телевизору эта придумка подаётся корреспондентами едва не техническим достижением, здесь же, среди кривых домиков, ледяных глыб и камней, самоделка катила страшноватым инопланетным пришельцем.
Сопровождавший нас местный охотовед, сплёвывая песок, объяснил:
— Мужики додумались мотоцикл переделать! По снегу удобно ездить! И колёса легко сдуть, в тепло спрятать. У меня шины на служебном «Урале» полуквадратными от мороза становятся и, пока на ходу разогреешь, как на лошади несколько километров в кабине скачешь!
У дома культуры, где проходили главные торжества, стояли небольшими группками эвены, коряки в расшитых бисером праздничных национальных одеждах. Заслоняя собой от ветра огонь, варили в котлах угощение из оленины. Спиртного видно не было, но слегка выпившие всё же встречались. Мы с любопытством походили между гуртами. Несмотря на наши доброжелательные лица и явное желание пообщаться, оленеводы, как мне показалось, не обращали на нас внимания намеренно. В стороне боролись за программный приз двое молодых, раздетых по пояс эвенов. Три оленьих упряжки готовились к гонкам. Продолжая искать общения, я спросил одного ездока:
— Олени по песку сани потянут?
— И по песку…
В какой-то момент мы почувствовали себя на празднике чужаками. Наш интерес к оленеводам ничего не значил для них. Так и было, наверное. Разбросанные по лесотундре, оторвано живя месяцами малыми семьями, они хотели наговориться с сородичами, показать друг другу свои праздничные одежды.
Над входом типовой, железобетонной коробки прибито кумачовое полотно, казённым языком приветствуется оленеводческий труд. Войдя в коридор, мы уважительно раскланялись с ветеранами, сидевшими на лавках вдоль стен. Пожилые эвены и эвенки первыми принимали почёт от входящих, поверх зимних одежд приколоты трудовые ордена, медали.
В зале сценические торжества завершились, развернулась торговля. Грубо выделанные шкуры волка, собранные из плохонького меха малахаи, традиционные торбаса, свёрнутые кулёчком ложки из бересты, незатейливо вырезанные поделки из дерева стоили дорого, даже по ценам столичным. Молоденькие продавщицы-корячки на попытки что-либо у них спросить застенчиво улыбались, прятались от фотоаппарата за спины друг друга.
На улице вручали приз победителю гонок. Молодой коряк, прикладывая ладонь к красному распухшему уху, сообщил:
— На повороте малахай потерял, ухо отморозил, всё равно первым пришёл.
Мы поздравили его, спросили, можно ли купить оленьего мяса.
— Олени есть. Бензин нужен для снегохода. Бочку дадите?
Цены, однако, дорого сверх всякой меры, и где бензин взять?
— Спросите у других, за водку тушу дадут.
Покупать вообще за спиртное что-либо мы отказались. В живую глядя на оленеводов, явственно осознаёшь хрупкость их жизненного уклада. Всё богатство коренных малых народов — одежда ручной работы, олени, язык.
На обратной дороге встретили полураздетого пьяного коряка, идёт в резиновых калошах на босу ногу, непокрытая голова в проплешинах. Вслед за ним вылезла из деревенского домика пьяная корячка. Полезли в домик соседний.
Охотовед заметил с горечью:
— Лишай, туберкулёз, спиваются. Во хмелю перестают соображать, могут совершить и убийство.
Вечером, нарушив наставление проводника, я отправился на почту один. Ветер стих, мороз к ночи усилился. Вдалеке молотил генератор, густо дымила котельная. Воздух в безветрии пропитался запахом угольной сажи. Холодная гулкость, низкое небо. Избушки с тёмными окнами, на окраине посёлка две мёртвые пятиэтажки, стёкла выбиты, двери заколочены досками. Ни души. Берег Охотского моря дыбится желтоватыми глыбами льда, вода тяжёлая, вязкая. Безжизненность вызывает тревогу. На двери почты приколота записка о техническом перерыве. Коротая время, я взобрался на кучу дырявых чугунных батарей, выброшенных из разбитых панельных домов. Вдалеке помигивала лампочка продуктового магазина. На дороге замаячила фигура. Крепкий мужчина остановился, спросил привычно:
— Наскребём выпить?
Я отозвался по-свойски:
— Да ни одной батареи ещё не продал!
— Ну, приходи потом в магазин.
Через несколько дней прилетели охотники, а вслед за ними прибыли магаданские судьи. Как Женя и упреждала, судьи учинили скандал. Сама она в гостинице после шампанского не появлялась. Сухой маленький судья требовал отдельный номер, бегал жаловаться в районную администрацию, звонил в Магадан. Ругались женщины, тоже не соглашались объединяться. Просительные уговоры, апелляция к нуждам оленеводов смягчили женщин. Постарались и сами охотники, в совместном застолье покончили с женской суровостью окончательно.
Утром похмельные мужики собирались на охоту долго. Припозднились и судьи на выездное своё заседание, женщины пробегали к выходу с какими-то извинительными улыбками, неподкупный мужчина судья прошествовал с гордо поднятой головой. Появилась Женя. Хмуро сидя за перегородкой, старалась дышать в сторону.
К общим впечатлениям о жизни приморского посёлка добавил красок сосед по площадке нашей съёмной квартиры:
— Тяжело без работы. Рыбалки нет, переработку морепродуктов в 90-е загубили. И браконьерить смысла нет, вывозить нечем. Народ опускается. Ягоду, грибы для себя бросили заготавливать. — И попытался смягчить беспросветность. — Но служащие аэропорта держатся, хоть рейсовые самолёты и перестали летать! Милиция стоит, районный охотовед — парень чёткий! А если ехать куда, берите водителем Асланбека Камбулатовича, надёжный ингуш. Есть ещё крепкие люди здесь! Я тоже кручусь!
И предложил купить у него резные рога лося, охотничий нож.
Перед отлётом охотники устроили прощальный ужин. Полная, энергичная женщина, владелица хлипкой избушки, приспособленной под кафе, строго-настрого наказала: «Дверь закройте изнутри, на стуки не откликайтесь, иначе местные просить выпивку будут, не дадут спокойно вам посидеть».
Приглашённые начальники местных служб едва притронулись к выставленным угощениям и всё порывались рассказать «большим людям» с «большой земли» о планах возрождения промыслов, добыче, переработке.
«Важные люди» слушали молча, полистали подаренную книгу о крае, не задержались и на фотографиях кладбищ сталинских лагерей. Заботили добытые трофеи, шкуры волков не протухли бы.
Под конец вечера поднялся с тостом высокий узкоплечий на косолапых ногах охотник. Обведя взглядом покосившиеся стены, заклеенные бумажными заплатками окна, мяклым голосом оценил: «Хорошо у вас тут. — Немного подумал и скорбно признался. — Устаёшь за год от европейских порядков. В Швейцарии скорость на машине превысил, пришлось пять тысяч долларов выложить, чтобы права сохранить. Адвоката лучшего нанимал! — И, делясь благостным настроением, похвалил местных службистов. — А у вас простор, красота! За ваш край! За ваше гостеприимство!»
Вертолёт медленно набирал высоту. Невнятный с земли посёлок, постепенно проступал бывшей полнокровной структурой, читались следы производственных площадок, дорог. В иллюминаторе потянулась бесконечная тундра, ледяное Охотское море и на берегу, не в силах подать сигнала о помощи, дымил крохотным однотрубным корабликом Северо-Эвенск.
ПО СЛЕДУ
Необъяснимо привязывает к себе Дальний Восток. И через пять лет, в марте 2010 года, я попытался разыскать в Северо-Эвенске кого-нибудь, с кем коротко там касался. Все номера телефонов молчали. Ответил один. Жив посёлок! Всё ещё жив! Да, да, всё так же плещут холодные воды Охотского моря, секучий ветер с песком.., а люди? С ними вот что: охотовед убит, застрелили. Сбылось пожелание молоденькой сотрудницы из журнала «Москва»: «Очень мрачно о Северо-Эвенске у вас. Напечатать не можем. Хотя бы одного положительного героя дайте, который пусть погибает, но борется». Пожалуйста, как по заказу: умер охотовед от раны в больнице, из ружья прострелили мошонку. Администратор гостиницы Женя уехала в Магадан, насовсем, сказала. А глава района, заместителей которого судили за воровство и осудили «условно», назначен, якобы, «руководить недрами» всей Магаданской области. Осуждённые два заместителя тоже перебрались на материк. Рыбалки в Северо-Эвенске по-прежнему нет, фундамент завода рыбной переработки уже рассыпался. Зато появилась некая фирма, начала копать в окрестностях землю, хочет добывать полезные ископаемые. От земляных работ будет и дальше съёживаться оленеводство. И вслед за оленями уйдут в небытие коренные народы. Добытые ископаемые повезут, скорее всего, за границу, вряд ли в России им найдут применение.
— Да, есть у меня та книга о Магаданском крае! Адрес скажите, бесплатно пришлю! Фотографии очень красивые, на них не только могилы узников лагерей! Есть и тундра цветёт, стада оленей! Портреты оленеводов в расшитом наряде! Голос Асланбека долетал накатами, слова перебивались эхом, наскакивали друг на друга.
Здоров, слава Богу, шофёр Аслан, по-прежнему тянется прокормить семью. На рыбалку, где можно, просится. Аэропорт работает, рабочие фирмы на вахту в Эвенск летать будут. Гостиницу новым хозяевам продали. А больше никаких изменений с тех пор и нет.
И в Москве, и во всей России нет изменений.
— Куда, кому книгу о нашем крае прислать? Красивая и бесплатно!
__________________________
- Георг Вильгельм Стеллер. Описание земли Камчатки. Петропавловск-Камчатский. Камчатский печатный двор. Книжное издательство, 1999г. с. 55.
- Георг Вильгельм Стеллер. Там же, с. 159
- Стен Бергман. По Дикой Камчатке. Петропавловск-Камчатский. Камчатский печатный двор. Книжное издательство, 2000г., с. 15-16.
- Стен Бергман, там же, с.15.
- Стен Бергман, там же, с. 55.
- Стен Бергман, там же, с. 55.
- Стен Бергман, там же, с. 109.
- Георг Вильгельм Стеллер. Описание земли Камчатки. Петропавловск-Камчатский. Камчатский печатный двор. Книжное издательство, 1999г. с. 56.
- Георг Вильгельм Стеллер, там же, с. 56.
- Д. Терентьев, «Камчатский ГУЛАГ», «Аргументы недели», 20.10.10.
- В.Н. Гордиенко, Т.А. Гордиенко. Бурый медведь Камчатки: краткое практическое пособие по экологии и предотвращению конфликтов. Петропавловск-Камчатский. ООО «Камчатпресс», 2005г.
- Георг Вильгельм Стеллер. Описание земли Камчатки. Петропавловск-Камчатский. Камчатский печатный двор. Книжное издательство, 1999г. с. 139.
- Георг Вильгельм Стеллер, там же, с. 140.
2003 — 2010 гг.
На илл.: Курицин Геннадий. Здесь начинается Россия, Авачинский залив, Камчатка
