Татьяна ГРИБАНОВА. Аннабелла

Лет пять кряду раз в месяц, уж это точно, мы созванивались. Виделись реже – обычно в Сан-Марино, когда я в июле прилаживалась не пропустить её День рождения, а заодно и по-итальянски беззаботный, весёлый и шумный фестиваль Средневековья. И лишь однажды, в прошлом году, Аннабелла уговорила меня погостить у неё в конце апреля…

Последнее время я тщетно пытаюсь докричаться до неё по телефону, настойчиво пробую выйти на неё по скайпу, заваливаю бесчисленными посланиями мессенджер… И с содроганием слушаю новости. Вот опять: за сегодняшние сутки в Италии умерло от коронавируса 727 человек…

Не знаю: кто и за какие пригрешения наслал на человечество этот проклятущий коронавирус, и сколько миллионов ещё сгинет от этой новоявленной чумы? И каков будет выживший после этой эмидемии мир? Наверняка прежним ему уже никогда не быть.

 Что нас ждёт впереди? Неужели всё лучшее, что приобреталось и наробатывалось веками и народами пожрёт выпестованное человеческим разумом бактериологическое детище? Неужели и впрямь ради наживы сильные мира сего готовы будут поддерживать и впредь научные эксперименты, порождающие новые эболы и коронавирусы бессчётных номеров?

 И всё же я не теряю надежды увидеть от Аннабеллы письмо или услышать из далёкого далека её родной голос. По-девичьи звонкий, если не знать, что его обладательнице далеко за 60, можно подумать: со мной без устали щебечет, пытаясь без утайки пересказать все объявившиеся за последний месяц события совсем молодая, фонтанирующая энергией самого Везувия, женщина.

 ***

Мы познакомились с Аннабеллой в Венеции, во время моей второй поездки в Италию. Несмотря на близость моря, в городе плавился июль. В притенённой лавчонке, недалеко от площади Сан-Марко мне приглянулась нитка бус из муранского стекла.

В итальянском я слаба, и продавец, глаза прям-таки сочнющие карие вишни! – видать, ученик, только-только осваиваивающий торговое ремесло, ещё не успевший вызубрить для своих нужд необходимый набор разноязыких фраз, лихо жестикулируя и то и дело вспыхивая потрясающе жемчужной улыбкой, тщетно пытался открыть русской туристке различие между подделкой и гордостью традиционного итальянского ремесла – подлинным великолепным мурано. Оставив родной, пробовала с парнем и на немецком, и на английском, он же в ответ – потоком итальянского! Дело дальше улыбок не продвигалось.

Женщине, с явным любопытством наблюдавшей за нашими языковыми ухищрениями, наконец, надоели эти непонятки, и она, перебросившись парой слов с продавцом, заговорила со мной на довольно сносном русском.

– Не сомневайтесь, – заверила она тоже с улыбкой, – здесь все изделия из подлинного мурано. Сколько помню себя, столько, а я полагаю и задолго до моего появления на свет, в этой лавочке торговали качественными изделиями. Возможно, дороговато, но покупка того стоит.

– Дело даже не в цене, – улыбнулась в ответ и я, – такая уж у меня привычка – привозить из поездок в качестве сувенира не магнитик на холодильник, а что-то более интересное, рассказывающее об особенностях, об уникальных традициях того или другого места, к примеру, о ремёслах. И, конечно, не хотелось бы пополнить свою коллекцию подделкой.

Итальянка помогла мне с выбором бус, я, воспользовавшись её советами, прикупила у улыбчивого парня ещё парочку сувениров, и мы вышли на затопленную солцем набережную.

 Мягкий акцент моей новой знакомой вовсе не раздражал и не мешал нашему разговору. Если не придираться, то можно было подумать, что она выросла в одной из бывших наших союзных республик. Было видно, что женщине не хотелось на этом расставаться, ей явно доставляло удовольствие вести беседу на русском, как потом выяснилось, языке её предков.

До самого позднего вечера мы гуляли по Венеции. Для начала завернули тут же, на площади Сан-Марко, в кафе «Флориан». Как не выпить (пусть и за 3 евро!) чашечку кофе в этом старом уютном местечке, куда не приминывали заглянуть и Гёте, и Руссо, и Стравинский, и Хемингуэй? Подивились великолепию интерьеров собора Сан-Джорджио-Маджоре.

А когда уже не чуяли под собой ног, без умолку болтая, отправились кататься на гандоле сначала вдоль Гранд Канала, а потом и вдоль многочисленных его ответвлений. Передохнув, скормили не одну пьядина[1] настырным чайкам, перепробывали на вкус всё мороженое Венеции.

И поздним вечером, когда расходились по своим номерам, благо, как оказалось, отели наши друг от дружки – рукой подать. Она обустроилась в Continental, а я, по своим возможностям, в Antico Panada, уже в конце первого совместно проведённого дня для обеих стало понятно: случайно завязавшееся знакомство не сможет оборваться даже с моим отъездом в Россию.

 А на следующий день, полюбовавшись рассветными водами с Моста вздохов, – отбиться от уговоров Аннабеллы не достало моих сил, – к полудню мы укатили в её родное Сан-Марино на Дни Средневековья.

* **

Не сомневаюсь: жизнь моя была бы куда скуднее, не выбирайся я время от времени в такие потрясающие уголки. А тогда, на празднике, казалось, мой трудяга Canon вот-вот задымится от перенапряжения. Ещё бы! Как упустить редчайшие моменты этнического фестиваля в городе, сохранившем поныне средневековый колорит и всё ещё живущем по Конституции 1600 года!

Пересматриваю снимки из поездок, и те удивительные дни в конце июля оживают снова… Крепости, базилики, города-замки среди живописных холмов, в них узенькие, не разъехаться, только пройтись пешком, старинные улочки и площади. Если где и замерло время, то это, конечно, здесь, в Сан-Марино.

Вот, расположенные на высоченных точках Башни Гуаита и Честа, а вот ещё одна, третья их сестра – башня Мантале с церковкой Святого Павла в Фаэтано.

На этом снимке – университетский городок Монтеджардино. А на следующем – незабываемый, по-итальянски щедрый, уличный рынок в Борго-Маджоре.

А вот и любимый мой городишко Серравалле, даже не городок, а как называют его местные «Деревня вязов». Снимала от церкви Святого Андре. Отсюда Серравалле, как на ладони.

А это… помню, как Аннабелла настаивала прогуляться до Паллаццо Пергами-Беллуци, до Национального музея Сан-Марино. Наверняка знала: уж меня-то точно не может оставить равнодушной его потрясающая коллекция артефактов.

Уже больше десятка лет кряду Анабелла, как и все без исключения жители этого крохотного города-государства, задолго до июльского праздника принималась хлопотать над традиционным костюмом. С началом фестиваля Сан-Марино, пропитываясь театральным духом, погружается в атмосферу исторического карнавала. Обычно перед началом гулянья, ещё с утра, Аннабелла облачалась в изготовленный собственноручно старинный наряд, в платье цвета выдержанного вина или глубоко синего оттенка с воздушными белыми кисейными рукавами, на мой взгляд, времён основателя этого лилипутского государства, каменотёса Мартина. Увидев её впервые в этой непередаваемой красотище, я не смогла сдержать свой восторг, прям-таки ахнула: подруга словно объявилась из читанных-перечитанных мною когда-то рыцарских романов или сошла с полотен Рубенса.

И вот мы отправляемся поглазеть на инсценировки старинных сюжетов, на состязания знаменосцев, на всё то, что шумит, поёт и галдит за окнами. Выйдя из дома, мы в ту же минуту тонем в живом потоке карнавального шествия.

Облачённые в дивные старинные костюмы, выплёскиваясь из переулков, под звуки фанфар и барабанную дробь, горланя и привлекая внимание к своему мастерству, по направлению к историческому центру на высоченных ходулях продвигались акробаты, за ними – жонглёры, музыканты и арбалетчики, лучники и знаменосцы, рыцари в доспехах, сеньоры под руку со своими разряженными в пух и прах дамами. Казалось, обратившись в грандиозный театр, играла множество представлений вся высоченная гора Монте Титано, устремлявшая жителей Сан-Марино к её вершине, к центральной площади, на которой ожидался кульминационный момент фестиваля.

Ни один горожанин не смог устоять, чтобы не похвастаться в этот день старинным национальным нарядом. И только лишь туристы, шныряя с фотоаппаратами меж шествующих, мелькали повсюду своими одномастными футболками и шортами.

Умеют же итальянцы, заряжая своей радостью, вовлекая в действо и туристов, предаваться веселью! Какое-то удивительное чувство, неведомое ранее, охватило меня, когда мы оказались бок о бок с разодетыми в средневековые костюмы сан-маринцев, словно часы на древней городской башне отмотали время на много веков назад, и я непонарошку соприкоснулась здесь и сейчас с давным-давно минувшим, словно и сама нежданно-негаданно стала частью тех, размытых в апеннинском сфумато веков.

На главной площади, по её периметру, не мешая представлению, расположились ремесленники. Горшечник под монотонное вращение гончарного круга приманивал к себе покупателей; ему наперебой выкрикивал какие-то куплеты искусно владеющий старинной каллиграфией писарь, предлагая туристам свои услуги – прямо из Сан-Марино отправить в любой край земли выведенное древними витиеватостями письмо; тут же золотошвейки, сохранив в своих изделиях всю древность итальянской вышивки, протягивали дивные, изукрашенные орнаментами, может быть даже времён самого Папы Юлия III, кошельки. Всё продаётся, подходи, налетай, всё покупается! Мало того, любой добродушный ремесленник готов тут же, без утайки, выложить за символическую плату скрупулёзно собираемые веками секреты его мастерства.

А надумаешь сфотографироваться с каким-нибудь, облачённым в рыцарские доспехи сан-маринцем, только обратись – с превеликим удовольствием и извечной улыбкой согласится попозировать.

* * *

Коренные горожане – народ благоговейно относящийся к своим предкам и традициям. Зайди в эти праздничные дни в первое попавшееся кафе, и тебе, можешь не сомневаться, предложат с размахом «средневековое» меню, а заказанные блюда принесут пренепременно, как подали бы несколько веков назад, в глиняной посуде.

Подозреваю, что и дома у любой уважающей себя хозяйки наверняка сыщется тетрадь или коробка из-под пирожных, под завязку набиваемая из столетия в столетие собранными рецептами, порой такими старинными, что можно не сомневаться: переписан этот совет разве что с архивных манускриптов какого-нибудь предревнего монастыря.

 Аннабелла не была в этом обычном для сан-маринцев деле исключением. И она хранила в кухонном шкафу пожелтевшие, порой и вовсе не разобрать, что там нацарапано, листочки любимых, откопанных ещё бабушкой и мамой рецептов. Подруга в них давно уже и не заглядывала, вызубрила все кухонные тайны наизусть, а бумажки хранила, как память, как частицу бытия ушедших в мир иной дорогих её родичей.

Вот уже три года, как в её жизни многое изменилось: Марио, обожаемый ею муж Марио, потрясающий искусствовед и знаток, кажется, всех до единой развалин этой древней земли, упокоился на старом городском кладбище Монтальбо. Вилла в пригороде Сан-Марино без Марио стала для Аннабеллы в тягость и, выгодно продав старинный родовой дом мужа, подруга, прикупив совсем крошечный магазинчик антикварной всячины, обустроилась не худшим образом – считай, в самом центре этого крошечного средиземноморского государства – в нескольких минутах ходьбы от Площади Свободы, в не очень большом, но довольно уютном, с завидным вкусом обставленном жилище.

  Когда-то она старалась у плиты для мужа и детей. Но не стало Марио, дети, получив образование в Риме, домой уже не вернулись. Дочь Лючия – археолог, уехала после университета в Помпеи, теперь уже оттуда её никаким калачом не выманить. Сын Андреа где-то в Риме, на виа Салариа, держит небольшой ресторанчик морепродуктов. Обижаться на них у Аннабеллы нет причин – наезжают с внуками, когда появляется возможность. По таким случаям на кухне у подруги дни напролёт начинает шкворчать, кипеть и заманчиво пахнуть несчётными приправами.

Для себя же Аннабелла готовить ленится. С моим приездом у неё появляется возможность воскресить свой недюжинный поварской талант, и она вдосталь отыгрывается на мне за «дни простоя». Настряпает из муки и яиц пассателли, каппелетти и тортеллини, приготовит потрясающий – попробуй откажись! – бульон и давай испытывать мой организм на прочность, а талию на склонность к полноте.

 А то затеет, бывало, цыплёнка «по-дьявольски». Само название так интригует, что мочи не сыскать отклонить горячее итальянское гостеприимство хозяйки. К слову сказать, Аннабелле не нравится, когда её называют итальянкой. И хотя, по сути дела, Сан-Марино – одна из итальянских республик, подруга, как и все её граждане, безумно гордится независимостью своего карликового государства. А ещё тем, что его миролюбивое население сумело за время своего существования не присоединиться ни к каким мировым скандалам.

Так я о кухне. А уж какого моя подруга кролика тушит! Что она только за специи в соус к нему кладёт, одной Деве Марии известно! Вино же Аннабелла никогда не покупает.

– Истинная правда, – подтвердила бы подруга, – а зачем? Андреа, приезжая погостить, привозит каждый раз с запасом из своего ресторана и «Ронкале» и «Брюнето», а «Золото Готи» – это уж само собой разумеется.

 * * *

На протяжении нескольких лет, по крупицам: из долгих разговоров во время пеших прогулок по Сан-Марино, из бесед во время поездки к Лючии в Помпеи, из задушевных разговоров под высоченным платаном в её патио за бокалом Амароне, наконец, из телефонных и скайп-разговоров у меня сложилась, а может быть, я ошибаюсь, может, лишь прозрачными штрихами нарисовалась история семьи моей итальянской подруги Аннабеллы, прадеды которой по русской линии, покоятся в нашей земле. Если не перепутались дошедшие до подруги сведения, лежат они в фамильном склепе где-то под Петербургом и на кладбище одного из старинных городков на реке Волге, название которого, к великой досаде Аннабеллы, напрочь выскользнуло из её, уже начинающей истончаться, памяти.

О древних русских корнях Аннабелла почти ничего не ведает. А родословную семейства ведёт, стараясь отбросить все легенды с нею связанные, от деда своего Андрея Львовича Лазарева, штабс-капитана Русской армии генерала Колчака и бабушки своей, урождённой Анны Акимовны Ланской, дочери Акима Федотовича Ланского, достаточно известного в своё время в России хирурга.

Чтобы каким-то образом проследить тот путь, который проделал штабс-капитан Лазарев до Парижа, где и свели его эмигрантские пути-дороги с Анной Акимовной, будущей бабушкой Аннабеллы, я обратилась к истории, к последним годам колчаковской армии, потому как судьба деда Аннабеллы неразрывно с нею связана.

Карточки Андрея Львовича у подруги нет. Да и не могло быть по причине непростой, перемётной его жизни. Но Аннабелла почему-то твёрдо уверена, что дед Андрей Львович имел косую сажень в плечах и обладал недюжинной силой. Помнится, однажды показала она мне невесть откуда попавшую к ней в руки вырезку из журнала: на фото во всей своей могучести красовался Иван Поддубный.

– Вот таким был и мой дед! – с восторгом и совершенно искренне, без малейшего сомнения, указывая на знаменитого борца, объявила тогда Аннабелла. И я не стала её разубеждать. Всё может быть… Почему бы и нет? Разве мало у нас на Руси было и есть богатырей? Пусть гордится моя подруга итальянка статью своих русских родичей.

Не ведаю, как выглядел штабс-капитан. Да это и не столь важно. Знаю только наверняка, что доля ему, как и множеству офицеров Белой армии, выпала не из лёгких. В этом можно даже не сомневаться.

 * * *

Вот что мне удалась о нём узнать. Весной 1919 года началось успешное контрнаступление Восточного фронта красных. Отступая с жесточайшими боями, следующей зимой остатки второй и третьей, в которой находился штабс-капитан Лазарев, армий, численностью всего лишь 15 тысяч человек, перейдя Байкал, выбрались к Чите.

С середины февраля 1920 года в составе Дальневосточной армии под командованием генерала Семёнова, Андрей Львович, хоть уже и совершенно разуверившийся в возможность свержения Советской власти, до глубокой осени 1922 года всё же продолжал рубиться с красными. А 2 ноября вместе с 14 тысячами опрокинутых в океан бойцов и офицеров Белой армии, из Владивостока, ели устроившись на последнем транспорте, штабс-капитан двинулся от крайних берегов Отечества в свой скитальческий путь.

Поначалу, как и многие тысячи беженцев, он пытался найти, не то чтобы счастье -хотя бы обретение себя в пристанище русской эмиграции Харбине. Какие работы он только не взваливал на свои плечи, кем только не был: и грузчиком, и продавцом в овощной лавке, даже бродяжничал с труппой уличного цирка.

 По словам Аннабеллы, а ей об этом рассказывала бабушка Анна Акимовна, дед её был заядлым авиатором. Вполне объяснимо тогда и его зачисление в войска Чжан Цзолина, в авиционный отряд, образованный из русских офицеров. Поспособствовал в этом, вероятно, Андрею Львовичу его сослуживец, с которым у него ещё в Приморье завязались добрые отношения, бывший полковник колчаковской армии Кудлаенко, служивший советником у Чжан Цзолина и организовавший в манчжурских войсках этот русский авиоотряд.

 Но в 1924 году Харбин перешёл под управление советских и китайских властей, и штабс-капитану ничего не оставалось делать, как снова отправиться в своё неприкаянное мытарство. Сначала в Шанхай, а потом, в предчувствии неизбежного прихода китайских коммунистов и туда, когда русская община кинулась спасаться от красных по всему свету, совершенно обнищавший, едва достало денег на дорогу, Андрей Львович отправился в Европу, во Францию.

Столько о положении эмигрантов в Париже 30-х прочитано и услышано, что легко представить все напасти, свалившиеся на будущего деда Аннабеллы на чужбине.

Париж – мечта миллионов на все времена. Париж манил, Париж бурлил и кипел. В 30-е годы он превратился в людское столпотворение, новый Вавилон. На улицах и бульварах его ни днём, ни ночью не стихала жизнь. Тысяч сто русских, бежавших от большевиков, постепенно стекалось и растворялось в Париже. На Монмартре не смолкала русская речь.

Обустраивались, кто как мог. Кому-то кое-как удавалось приспособиться к чужбинным реалиям, поступив на заводы Пежо, Ситроена и Рено или «осев на земле»; многие «крутились» вокруг кафе и ресторанов – служили посудомойками, полотёрами. Для десятков тясяч русских эмигрантов нищета и тяжелейшая работа стали уделом до конца их дней. За редким исключением, может, эмигранты самой ранней волны, относящиеся к богеме, более-менее удерживались на плаву. Штабс-капитану же Белой армии ничего не оставалось в этом, одном из самых дорогих городов мира, как стать в очередь и дожидаться, когда, наконец-таки, судьба сжалится над ним, и он получит хоть какую-то работу.

Лишь на сороковом пороге жизни, в 1929 году, в самом густонаселённом городе мира он обрёл мало-мальское постоянство, устроившись развозить клиентов в допотопном такси, и по своему заработку снимая недалеко от православного собора на улице Дарю крохотную дешёвую мансарду. Ему не пришлось даже идти на шофёрские курсы – авто бывший штабс-капитан водил отменно. Правда, получилась маленькая загвоздка: право заниматься извозом предоставлялось иностранцам лишь по истечении пяти лет их жизни во Франции. Но подвернулся случай, и дело устроил полковник Кулагин, с которым они бок о бок мёрзли в окопах ещё в четырнадцатом, успевший заиметь хорошие связи в понадобившейся Андрею Львовичу конторе.

Собственно, жизнь его, хотел он этого или не хотел, постепенно свелась бы к двум вещам: работе, да выпивке в выходные в скромных кабачках на берегах Сены или в простеньких русских ресторанчиках, где можно было не только забыться, изрядно «набравшись», но и выплеснуть душу в пьяной беседе со своими братьями, «белыми русскими». Так в Париже в ту пору называли остатки полков Колчака, Деникина и Врангеля.

 * * *

Скорее всего так всё бы и случилось, но однажды хмурым октябрьским вечером, того самого, 29-ого, в начале рабочего времени – Андрей Львович работал только по ночам, с ним произошла история, которая напрочь, счастливейшим образом, перевернула его беспросветную судьбу. Столько раз рассказывала бабушка Аннанабелле о своей первой встрече с Андреем Львовичем, а подруга, в свою очередь, тоже не один раз возвращалась к тому судьбоносному для её семейства вечеру, что я с лёгкостью могу воспроизвести то событие.

С утра занакрапывало, а к ночи обрушился настоящий ливень. Андрей Львович только–только выехал из гаража своей компании «G7» на авеню Ваграм, как из-за угла ближайшего здания прямо под колёса его такси кинулся человек. Из-за непогоды Андрей Львович не успел даже рассмотреть: женщина ли, мужчина? Яростно поперхнувшись тормозами, машина остановилась, и он, не переведя дух от потрясения, выскочил под нескончаемый дождь.

На дороге лежала женщина, точнее молодая девушка. Штабс-капитан попытался привести её в чувство, но несчастная только слегка, отстраняя его, пошевелила рукой.

– Оставьте, – промолвила она чуть слышно по-русски.

 – Ну, не бросать же Вас, ей Богу, посреди дороги? – несмотря на протест, благо, на первый взгляд открытых переломов не наблюдалось, Андрей Львович подхватил девушку на руки и понёс к машине.

Он снимал мансарду всего в нескольких минутах езды от авеню Ваграм. Не раздумывая и не спрашивая разрешения у пострадавшей, штабс-капитан, решительно повернул к своему жилью.

– Легко отделалась, – осмотрев под разорванными чулками ушибленные до синяков колени девушки, вздохнул облегчённо Андрей Львович.

Утром нежданная гостья пришла в себя. Настолько, чтобы, сварив кофе и спустившись в булочную за парой круассанов, Андрей Львович мог, не надеясь особо на откровенность, хотя бы узнать имя девушки, которая, чёрт побери, сначала выбрала его машину, чтобы свести под её колёсами счёты с жизнью, а потом, правда, не по своей воле, расположившись на его постели, вынудила штабс-капитана устроиться на всю ночь в противоположном углу комнаты в допотопном, просиженном до пружин кресле.

– Анна! – оправив платье и безумно смущаяясь, ответила очнувшаяся девушка на вопрос штабс-капитана, – Анна Акимовна Ланская.

– Андрей Львович Лазарев, – представился штабс-капитан, – и что же Вас, Анна Акимовна, позвольте полюбопытствовать, принудило расстаться с жизнью под колёсами моего авто? Конечно, воля Ваша, можете оставить причину столь возмутительного поступка в тайне, но поверьте, во избежание рецидива этой, прямо скажу, легкомысленности, было бы лучше с кем-нибудь, а видать, сам Бог послал Вам именно меня, значит, придётся Вам, хотите или нет, со мной своей бедой и поделиться. – Наконец, Андрей Львович завершил заготовленную ещё ночью речь и протянул чашку только что сваренного кофе своей гостье. Видя нерешительность Анны, настойчиво повторил: – можете довериться, так будет лучше.

– Ну, что же... – начала, было, и тут же замялась Анна, – собственно, и рассказывать-то особо не о чем… Всё до банальности просто – какой смысл жить?.. Да и не на что, если честно.

– Да… Есть о чём потолковать, – Андрей Львович потянулся к полке за пачкой Gitanes, вынул сигарету, – позволите? Ну, допустим, с первым – это Вы точно не правы. В этом я с Вами, Анна Акимовна, смею ни за какие радости на свете не согласиться. Мало того, в самое ближайшее время попытаюсь Вас в опромётчивом заявлении разубедить... А что до второго… Тут посложнее…

– Да Вы не подумайте… я ведь работы не боюсь… Только…

– Что же Вы замолчали? – Андрей Львович снова попытался разговорить и отвлечь Анну от непокидавших её тяжёлых мыслей, – Вы можете располагать моим вниманием до самого вечера, я работаю ночами... Время у нас довольно много… Поговорим, может, вместе и отыщем какой-нибудь выход из Вашего затруднительного положения.

– Я, ей-Богу, Андрей Львович пыталась… Маменьки не стало ещё в Харбине… А папенька… он же врач… хирург… разве можно было с его руками в грузчики? Но поверьте! Я не знала! Нет… по правде сказать, я понимала, что здесь он практики не найдёт… Но чтобы в грузчики! – Анна не скрепилась, кинулась к постели и, уткнувшись в подушку, тихо зарыдала.

Андрей Львович не стал докучать, позволяя ей выплакаться, молча, закурил вторую.

 Спустя какое-то время, Анна оправив причёску, бледная и истерзанная, возвратилась к столу, снова вступила в неоконченный разговор.

– Вчера были сороковины… Я возвращалась из собора, что на улице Дорю… – девушке с трудом давалась каждая фраза, но и молчать уже она не могла. Почувствовав расположение Андрея Львовича, готовность её выслушать и, может быть, хоть чем-то помочь, она превозмогая слабость, продолжала: – Понимаете, тех денег, что у нас с отцом оставались, едва хватило на его похороны… А за комнату задолжали аж за три месяца! Я пряталась от хозяйки, пыталась не открывать… Но она грозила выселением, полицией… И потом… надо было хоть чем-то питаться…

– И Вы решились на отчаянный шаг?

– Нет-нет! Не сразу!.. Я не дурно музицирую. Говорят, у меня довольно приятное сопрано. Потому и решилась устроиться в «Якорь». Думаю, Вы слыхали об этом заведении? Ресторан княгини Варвары Репниной. Но, видать, было не суждено… Её фаворит… этот жалкий жигало, поручик Стрельцов… После первого же моего выступления, едва держась на ногах, он… ворвался ко мне в гримёрную и… и потребовал близости!

– И что же Вы? – не сдержался Андрей Львович.

– Всё случилось до банальности пошло, как в худших романах… Если бы я не подняла шум… если бы согласилась… может, сейчас у меня были бы работа и кров… Но я не могла себе представить, как я! с этим!.. Мир, как известно, не без добрых людей, княгине, конечно, доложили. И она в тот же вечер с диким скандалом выставила меня вон…

Вот, собственно, и вся моя история, Андрей Львович… Теперь Вы сами видите, что положение у меня совершенно безвыходное.

– Ну, это мы ещё посмотрим! Это мы ещё посмотрим, Анна Акимовна! – Сам ещё не представляя, чем сможет помочь несчастной, снова вступил в разговор Андрей Львович: – Я вот что Вам предложу: а поживите-ка пока, Анна Акимовна, пока суд да дело, здесь. А что?.. Мне даже очень понравилось спать в кресле! И потом, мы можем чередоваться: Вы спите на постели ночью, а я – днём. Не торопитесь отказываться, подумайте – мы ведь и видеться-то почти не будем. Со временем найдёте заработок, тогда и съедете. Ну, могу я, в конце концов, помочь попавшей в беду соотечественнице?

– Здесь итак не развернуться. Как же смею, Андрей Львович, стеснять Вас ещё?

– Какое стеснение, Бог с Вами?! За годы скитаний я стал настолько неприхотлив в жилье, что сам себе диву даюсь! – поспешил заверить Анну Акимовну штабс-капитан.

И она осталась.

А спустя чуть больше года, в сочельник тридцатого, у Андрея и Анны родилась дочь. Будущую мать Аннабеллы назвали Ольгой, по бабушке со стороны отца, княгине Ольге Николаевне Лазаревой.

 * * *

Ольге было всего десять, когда 14 июня сорокового французская столица пала под сапогом фашистской Германии. У Аннабеллы скудные сведения о том, как перебедовывала семья штабс-капитана оккупацию – бабушка не любила вспоминать самые страшные годы своей жизни. И у неё, несомненно, были на то серьёзные основания.

Хотя Франция продержалась всего-ничего, каких-то пару месяцев, сопротивление нацизму не стихло. Генерал де Голь, сплотивший вокруг себя непримиримых борцов за свободу, создал достаточно мощную патриотическую организацию «Свободная Франция». Смею предположить, что именно в её состав и вошёл бывший наш соотечественник, на то время белоэмигрант Андрей Львович Лазарев. Можно, конечно, и усомниться: мол, с чего ты взяла? Но, то, как погиб штабс-капитан, без малой доли сомнения подтверждает мои предположения о том, что он, участвовал в подполье.

Вероятнее всего, по той причине, что Лазаревы к лету тридцать восьмого перебрались в Ниццу, Андрей Львович, в отличие от тех, кто примкнул к «Русскому корпусу», сформированному из белоэмигрантов и участвовшему в операциях против сербского сопротивления, вступил в образовавшуюся здесь «Русскую патриотическую группу», со временем влившуюся в «Союз русских патриотов» – многочисленную партизанскую сеть.

По словам Анны Акимовны, 23 июня сорок первого, когда из газет Андрей узнал, что гитлеровские войска перешли Буг и бомбят территорию СССР, он не находил себе места и, не сдержавшись, беседовал на таких тонах с заглянувшим к ним поделиться радостью, водившим дружбу с немцами, поручиком Рюминым, что Анна, подхватив Ольгу, выскользнула за дверь. Но даже с порога дома не могла не слышать возмущения мужа.

– Это надо быть каким подлецом, чтобы предлагать мне, русскому офицеру, пойти на службу врагам моего Отечества!

– О каком Отечестве Вы изволите беспокоиться, милостивый государь, – парировал поручик, – о Красных Советах?

– Да нет сейчас ни красных, ни белых, поймите, Вы, наконец! Есть русские! И наше Отечество сейчас в опасности! И отныне фашизм для нас должен стать врагом номер один!

 Андрей Львович Лазарев погиб в июле сорок третьего в застенках транзитного лагеря смерти Дранси, в котором нацисты уничтожили 63 тысячи заключённых. В гестапо он попал за агитационную работу среди многочисленных власовских подразделений, раздислоцированных во Франции ввиду ожидавшейся скорой высадки союзников. Его жену Анну и дочь Ольгу чудом успели спасти подпольщики, переправив через восточную границу в Швейцарию.

 * * *

В Божьем мире ничего не происходит случайно, на всё есть провидение Господне. В это свято верила Ольга, покидая весной пятьдесят первого Швейцарию со своим женихом Марио Росси. А как ещё ей, студентке без особого достатка, в тайне от матери подрабатывающей горничной в отеле Schweizerhof, было поверить в невозможное?

А с Марио всё произошло, как это зачастую бывает, если любовь обрушивается снежной лавиной. И надо же так было случиться, что за месяц пребывания в Швейцарии он позабыл обо всех своих увлечениях. Да что там говорить! Вообще обо всём на свете, кроме этой белокурой голубоглазой девчонки, пьянящего горного воздуха и лыжных прогулок по близлежащим заснеженным склонам.

 Марио, недавно отучившийся в Миланском университете, приехал в Швейцарию по важным делам, связывающим Национальный музей его родного Сан-Марино, куда он поступил на работу сразу же после получения профессии искусствовед, с швейцарским музеем Castello di Montebello.

Через неделю судьба улыбнулась ему улыбкой одной из самых очаровательных девушек на свете с завораживающим именем Ольга и бесспорно русской фамилией – Лазарева.

А спустя два месяца, как раз к этому времени Ольга стала дипломированным врачом, – чему дед-хирург, конечно, был бы несказанно рад, – Анна Акимовна собирала безумно влюблённую в своего молодого мужа и невероятно счастливую дочь в Италию, в крошечное государство Сан-Марино, о котором ей было мало что известно, и из-за этого она находилась в чрезвычайном волнении.

– Да и с гражданством, оказывается, у них всё не так-то просто: строго и получение его затянуто на десятилетия!.. Но Оля искренне счастлива, – успокаивала себя Анна Акимовна, – разве услышит она сейчас мои душевные сомнения? Да и Марио, вроде бы, парень-то хороший! – и она принималась себя щунять, – может, просто Вас, Анна Акимовна, сбивает с панталыку страх остаться в одиночестве?

Молодые уехали и поселились на алеандровой вилле в предместье Сан-Марино. Родители Марио к этому времени отошли в мир иной, порадоваться их счастью было некому, и когда 26 июля пятьдесят второго у них появилась на свет малышка, так уж совпало, в большой праздник, в День Святой Анны, Богородицыной Родительницы, то Анне Акимовне в Базель полетело поздравление и приглашение поселиться вместе с дочерью, зятем и внучкой в Сан-Марино.

 Новоиспечённая бабушка, соскучившись по своим молодым, долго не раздумывала и не заставила себя дожидаться.

 По приезду, откинув кружевной полог колыбели, она прослезилась и ахнула: «Ну, какая же миленькая!». Девчушку, удивительно похожую на мать, но с глазами Марио, с выразительными карими итальянскими очами, нарекли с лёгкой руки Анны Акимовны Аннабеллой – милой, хорошенькой Анной.

 * * *

Моя итальянская подруга Аннабелла, которую действительно выдают лишь глаза, а вся стать её до граммулечки русская, пресекает любые разговоры о возрасте, даже попытки поплакаться «в жилетку» о его проявлениях. И, вероятно, поэтому лицо её, с остатками явной былой красоты, даже на пороге преклонных лет, лучится энергией и жизнерадостностью.

 Рядом с ней и я забываю о своих усталостях и всяческих жизненных нескладухах. Глядя на то, как порхает она в свои годы из кухни в патио и обратно, как бойко спорит с торговцами фруктов на местном рынке, или с какой уверенной лёгкостью по холмистым извивам ведёт свой фиат, и ты начинаешь верить, что впереди и у тебя, как и у этой потрясающей женщины, беспременно много-много радостей.

В прошлом году я прилетела в Римини под Пасху, на исходе апреля, когда у нас, в срединной России к Вербному воскресенью только-только окропились сусалью приокские лозняки, в Италии в эту пору уже осыпался миндалевый цвет, и повсюду раскрылись магнолии. Не успели и парой слов перекинуться, как прямиком из аэропорта Аннабелла умчала меня на своём шустрющем фиате к себе в Сан-Марино.

Накануне нашей последней встречи она очень волновалась: всё ли получится так, как задумала, а мечталось ей, чтобы мы вместе отпраздновали Православную Пасху. Дело в том, что с возрастом в этой итальянке всё ясней и настойчивей стали проявляться русские гены. Подругу, словно магнитом, привлекало, тянуло и манило всё, что касалось её прародины.

Наверно, зов земли, в которой упокоились её пращуры по русской ветви, был настолько силён, что Аннабелла, к примеру, с некоторых пор не снимала с плеч подаренную мной ещё в первый приезд в Сан-Марино павлопасадскую шаль; смотрела-пересматривала до бесконечности альбомы с петербургскими усадьбами и видами нашей глубинки; бесценным для неё становился и любой «говорящий», привезённый из России предмет, будь то расписная хохломская ладья или небольшая салфетка из елецких кружев. Наверно, возраст всё же брал своё – как ни крепилась Аннабелла, но, когда ей преподносили подарки из России, на глаза её предательски наворачивались слёзы.

А во время последней нашей встречи удивила, вдруг обронив: мол, сожалеет о том, что во всём Сан-Марино нет ни одного православного храма.

– Это ещё один повод выбраться, наконец-таки, в Россию, – в который раз принялась я сманивать тогда Аннабеллу в гости.

 Да у неё и самой душа давно тянулась, как теперь говорят, на историческую Родину. И решено было, что в этом году на Троицу, – собственно говоря, и осталось-то до этого срока какая-то пара месяцев! – Аннабелла прилетит в Москву. И задумка была такая: прежде чем я покажу ей Спасское, родовое поместье И.С.Тургенева, признанного во всём мире русского писателя, и, по словам Аннабеллы, до конца жизни обожаемого её бабушкой, мы обязательно отправимся на недельку в Санкт-Петербург, чтобы подруга смогла, наконец-таки, на склоне дней, поклониться праху своих предков, поближе познакомиться с шедеврами обожаемой её семейством русской культуры.

 * * *

 Пасха у католиков отмечается за неделю да православной. К этому Великому празднику итальянки пренепременно пекут для своих домочадцев традиционную коломбу – голубку. А в прошлом году в Чистый четверг под православную Пасху, когда мы с Аннабеллой и предположить-то не могли, что возможно видимся в последний раз, в Сан-Марино, на её кухне, мы выпекали куличи по рецепту моей бабушки Анны Григорьевны.

Рецепт этот, надо заметить, шёл в нашей орловской деревушке испоконь на ура. К концу Страстной недели не было избы, где бы ни выкатывали на просух из горницы уставшие дёжки, а на лавках в сенцах под рушниками не «доходили» бы облитые взбитыми белками, обсыпанные изюмом и всякими-разными, не сосчитать какими вкусностями, дышащие ванилью, куличи.

А всего-то и надо для теста: плошку муки, стакана полтора сливочек, маслица опять же сливочного – как же без маслица-то? Возьмёшь хороший ломоть, граммов в 250 – не ошибёшься. Коли нравится сладкое – так песочку не жалей, стакан, а то и полтора – это уж точнёхонько! И яиц, тоже не жадничай – кокни штук восемь – десять, отделяя желтки. Белки-то потом взобьёшь в густую пену, чтоб ложка стояла, да – на кулич, а они, сахарные, ручьями, ручьями, словно воды вешние так с маковки и потекут, так с боков и полывут. Об орехах-изюмах, толковать – на кофейной гуще гадать, потому как тут у каждой хозяйки свои заморочки, тут кому с чем нравится. Что ещё забыла сказать-то? Вроде и всё. Если не догадаешься, сольцы, дрожжей да ванилинчику – это уж обязательно. Без них, само собой разумеется, какое ж тесто?

 Вот и мы, помнится, с Анабеллой развели в тёпленьких сливочках дрожжи, добавили мучицы и поставили тесто в тёплое место подниматься. А потом месили, месили, месили, добавляли чередой всё необходимое для настоящих куличей… И яиц в луковых перьях натомили. Какая ж Пасха без крашенок?

 Рано утром в Пасхальный день, окропив прихваченной мной в маленьком флакончике Святой водицей куличи и крашенки, уселись разговляться. Помню, с каким благоговением пила Аннабелла привезённый ей в подарок из далёкой России берёзовый сок.

– Разве могут сравниться все самые дорогие вина мира, с соками прародины? – сказала тогда раздумчиво Аннабелла.

Пусть во имя Отца и Сына, и Святого Духа хранит тебя, подруга, в эти чёрные дни твоя покровительница Святая Анна, Богородицына Родительница!

[1] Пьдина*(итал.) – лепёшка

Илл.: Сергей Панасенко (Михалкин). Сан-Марино