Александр ДАВЫДОВ. Мой родной двадцатилетний дед

Старая фотография  

Моему дедушке – Полякову Александру Стефановичу, геройски погибшему за Родину, награждённому орденом Отечественной войны посмертно            

Сделав кадр, фотограф постарался

В памяти моей оставить след –

До войны когда-то улыбался

Мой родной двадцатилетний дед.

Был он мирным счастьем не обласкан,

С юности вдыхал военный дым.

Вражескими танками распластан

Окровавленный восточный Крым.

Полз, из жерла пламя изрыгая,

На бойца скрежещущий металл,

Всё живое в землю зарывая,

Выстрелом сражая наповал.

Он поднялся и за всё, что свято,

Ринулся к смертельному огню,

Сжав в руке последнюю гранату,

Бросился на грозную броню...

Разве для того его рожала

Мать, о благоденствии моля,

Чтоб от залпов пушечных дрожала

Чёрная от пламени земля?!

А над ней, где нивы колосились,

Что теперь бесплодна и горька,

Ветром безвозвратно уносились

Белые от смерти облака...

И под голубыми небесами

Мир казался вечным и простым.

Он лежал с открытыми глазами,

Навсегда оставшись молодым.

Июль 2013 г.

Братская солдатская могила

п. Осовины, Крым

Последний день зимы

Полгода в ожидании тепла…

Когда рассеется налёт рутины,

когда пройдётся по углам метла,

смахнув обрывки пыльной паутины,

не говоря ни слова никому,

захочется отчётливее мне

быть снова одиноким одному.

Вдвоём и одиночество вдвойне.

Полгода в ожидании тепла…

Полгода в ожидании надежды…

Когда, вновь поглядевшись в зеркала,

с себя я сброшу старые одежды.

Осколки с глаз упавшей пелены –

как бритвенная высохшая пена.

Последний день растаявшей зимы,

прозрачного обманчивого плена…

Море

Отражает свет зеркалом синим,

ослепляет взгляд блеском дельфиньим.               

В каждом отсвете неповторимо,

лишь с твоими глазами сравнимо.

Своенравно, порою смиренно,

разливается влагою пенной,

набегая на берег волною.

Море манит своей синевою…

Необъятно и непостижимо.

И скрывает пучина незримо,

что от взоров навек потаённо.

Как глаза твои, море бездонно.

И, наверно, совсем не случайно,

что сокровищ сокрытые тайны

охраняются бездной морскою.

Море манит своей глубиною…

Тает в дымке морского простора

с небесами граница, что впору

полететь над волнами беспечно,

ощущая его бесконечность.

И в тумане казалось порою:

белый парус парит над водою,

наполняясь в полёте свободном.

Море манит своим горизонтом…

* * *

В улетающих образах лета,

в робких криках непуганых птиц

десять дней моей памяти где-то

затерялись в листаньи страниц.

В одиночестве, в вечных желаньях

мимолетны виденья мои.

И в иллюзиях, в воспоминаньях,

может, снова вернусь в эти дни.

Десять капель прозрачного света

на ладонях очутятся вдруг.

Десять дней уходящего лета –

Десять пальчиков любящих рук…

Бабье лето

Загорелся сентябрь, как от света

через линзу сухая солома…

Это – бабьего лета примета

повторяется осенью снова.

Воздух, словно подкрашенный синькой,

невесомей, но гуще наощупь.

Повязавшись небесной косынкой,

на ветру ветви ива полощет.

В ряби луж очертанья теряя,

отражаются туфель подошвы,

мимолётный узор заслоняя

накрахмаленной облачной прошвы.

И опавшие мокрые листья,

будто резаны по трафарету, –

к Оноре пожелтевшие письма,

непрочитанные, без ответа.

Чуть слышны звуки старой пластинки,

что давно уже всеми забыта.

И летают вокруг паутинки –

поседевшие волосы чьи-то...

Когда…

Когда я перестану ждать,

твой взгляд искать

среди чужих горящих глаз

и каждый вечер погибать

однообразно всякий раз,

ты позвонишь ко мне игриво,

чуть-чуть фальшиво,

и будешь мило щебетать,

перебивать нетерпеливо,

по фразам бабочкой порхать…

И будет разговор воздушным,

немного скучным

и лёгким, как с водой вино.

Когда я стану равнодушным,

когда мне будет всё равно.

Падают листья  

Воздух пряный и дышится тоньше

На высоких ступеньках Монмартра.

Горизонт крыш и башен всё больше

Растворён акварелями марта.

В ароматах духов и кофéен –

Многоцветье граффити и масел.

По-мальчишески самонадеян,

Дождь зелёным палитру раскрасил.

Остановит прохожий случайный,

Прочитает восторженно строчки

И, в глаза заглянув, скажет с тайной:

«Мадемуазель, распускаются почки!»

А потом будут дикие ветры.

А потом будут вечные страсти.

Над полями из шляпного фетра.

Над полями блаженного счастья…

Мягкой шали, от мóроси влажной,

По плечам рассыпаются кисти.

И хоть кто-то шепнул бы однажды:

«Да, мадам, уже падают листья…»

* * *

Не от мира сего была...

Было ей мира мало.

Всё единственного ждала,

всё по свету искала.

Наконец, дождалась она.

Видно, чудо случилось.

«Да прилепится…» – сказано.

И она прилепилась.

И, на всех не похожая,

позабыв про печали,

приросла своей кожею.

А её отрывали.

Не пророчили счастья им,

испытанья сулили,

возводили напраслину

и за верность хулили.

А она сердцу верила,

не страшилась напастей.

Из высокого терема

убежала в ненастье…

На фото: Братская солдатская могила. с. Осовины, Крым