Юрий САВЧЕНКО. Блаженна минута, в которой не вру

Взойду на холм и разложу костёр.

Начну с хвои, отложенной на память

О словесах, что, брошены на спор,

Кололи ближних острыми шипами.

Подброшу горсть соринок и сучков,

Что извлекал из глаз былых знакомых

И собирал в карманы, как улов,

Как штамп в несуществующих дипломах.

И если часом пламя хворост мой

Не примет без надёжного запала,

Плесну я гнева с огненной слюной, –

Ведь в жизни было их не так уж мало.

Разжечь костёр – не речку перейти.

Чтобы огонь был радостен и ровен,

Не обойдёшься без пяти-шести

Из глаза собственного выловленных брёвен.

Гори, костёр, обозначай во тьме,

Как памятный маяк, с холма дорогу,

И, может, твой огонь не только мне

Поможет к свету выйти понемногу.

Летнее

По́ лесу дорога с колеями-яминами.

Успевай, попробуй, за шагами мамиными.

Только что же делать — притяженье мимо нести

Княженики спелой, запоздалой жимолости?

Вечен зной над нами с золотыми оводами.

Кто там есть за пнями, сплошь зеленобо́родыми?

Тишь потрескивает суетой стрекозиною.

Мама лес вдыхает под кедро́ю с корзиною...

***

Как угадаешь с полуслуха, о чём молчат карандаши,

Когда рыдают ритмы глухо тоской по родине души?

Когда язык, немее ночи, словарь отточенный закрыв,

Забыл себя, и слов не хочет, лишь только чувствует, что жив...

***

Мама, мама, там, у перевоза, ты молчишь – не разобрать, о чём.

Мама, мама, рухнула берёза, что, смирясь, чернела под окном.

Мама, мир обрушится едва ли, – лишь для нас трудна его печаль.

Слышишь, в небе гуси прокричали, дождь весенний умывает даль.

Оглянись: дорога к перевозу вся видна, как близкая ладонь!

Только жаль сражённую берёзу, что легла в неведомую тонь.

Жаль, её молчанья не оспоришь, как не спросишь брода у воды.

Жаль, что мы печальны оттого лишь, что не принимаем темноты...

***

Река, меняющая путь, свободна в рукаве долины,

Где рок и право двуедины, и не восстать, и не уснуть.

Но что свободней может быть свободы течь, не выбирая?

Доверие – вода живая: ей гору смыть – что сотворить.

Сочтёшь ли, прояснив чело в простых заботах о немногом,

Куда с души крутым порогом водою камень унесло? –

Чтоб стали равны, как в раю, зачатья тьма и тьма ухода.

Так воля Вышняя – свобода её принявшим как свою.

***

Блаженна минута, в которой не вру, –

Как тополь, текущий листвой на ветру,

Как звёзды, что ясны в молчанье своём,

Как дом, что из тьмы выступает углом.

Насколько же проще себя обмануть! –

Что звёздами высвечен прожитый путь,

Что тополь приветливо машет тебе,

Где дом на Донце, на Москве ли, Ульбе...

Какая во всём этом тонкая блажь:

Я с вами – и всё же я сам, но не ваш.

И звёзды, и ветви, и дом, и земля

Лишь тем и близки, что текут сквозь меня.

И этот привычный дурной перекос

Уже не избыть насажденьем берёз,

Уже не спрямить ни упавшей звездой,

Ни домом, что сросся корнями с тобой.

Единство – не собственность, в плюс не зачтёшь,

Сума обретений – суммарная ложь.

И разум бессилен, пока не постиг

Ничейного чуда исполненный миг.

***

Мне мнится нечаянно-светлой приметой, –

Как новым началом объятый конец, –

На темя холма будто кем-то воздетый

Цветущего терпкого тёрна венец.

Сжимаются чувства в безмолвии строгом:

Распятие, тернии, скопище воль...

Но свято-светло, что прославлено Богом,

И радостью преображается боль.

И, в Преображении ясный и пряный,

Пронзающий мир за парсеком парсек,

Вокруг головы Его – нимб осиянный

Тех терниев грубых, процветших навек.

***

Если ты просишь у Бога смирения

и не принимаешь человека,

посланного тебе для смирения,

то ты не знаешь, чего просишь

св. Паисий Святогорец

Виновна не плоть – ведь грехи не присущи зверью.

Прощает – Господь, обижающих – благодарю.

Они тот прибор, что являет мне язвы мои.

Я зверь до сих пор, затаившийся между людьми.

Я знаю, что зверь, и от этого знания грех.

Что делать теперь, я как все и отделен от всех.

Приходит пора, и приходит из тьмы человек, –

И в сердце дыра, и пылает от ярости снег.

Я знаю, что зверь, и от этого горше стократ.

Качается дверь, и в ушах её петли скрипят.

Я с горем своим среди всех, как зверёныш, один.

Я гневен, как Рим под напором своих Палестин.

Я важен, как гусь, и сгораю ответить теперь.

Но всё же сдаюсь: я ничтожен, я низок, я зверь.

И нет никого, кто бы эту беду разрешил.

Дороже всего утешенье, которым я жил,

Которым отсек и возвысил над зверем себя.

Но вот – человек, и опять я мерзее червя.

Я знаю, что червь, и от этого знания свет.

Я узник потерь, припоздавший на званый Обед.

Виновна не плоть, ведь грехи не пристали зверью.

Прощает Господь. Научающих – благодарю...

***

...И в камне дремлет жизнь, как плод сокрыт в побеге,

Побег в зерне, а смерть –- на острие

Слепого разума, вцепившегося в жизнь,

Бессмертную лишь в чистоте Сознанья,

Освобождённого от смертных уз –-

Привычек и привязанностей тела,

Проекций неизменных мыслей, извлечённых

По поводу и без из крапленой колоды,

Суждений, тяжб, трусливых притязаний

И смелости на уровне «понтов»,

Надежд на ожидаемое чудо во избежание нежданных бед...

И это всё мы именуем жизнью...

А жизнь меж тем проходит незаметно – и будто мимо,

И не уловить её движенья, скрытого под маской

Любого представления о ней...

Донбасс

Разрывы то реже, то чаще. У линии жарко сейчас.

Смятение музы молчащей в предутренний сумрачный час.

Участие вытянет слово, бессилье утянет назад.

Война –- это страшно и ново. "Обычно..." –- как здесь говорят.

Но скулы Донецкого кряжа, глаза фронтовых городов

Ту твёрдую правду расскажут, что видеть не всякий готов,

Что дети разбитого дома разносят без слёз по сердцам,

Что стрежень живого разлома уже не затянется сам.

***

Так обживай же подполье своё...

Е. Курдаков

С этою правдой на русской равнине

Из небезгласных – кто не был знаком?

Мне же иным представляется ныне

В тайный затвор уводящий закон.

Не из отчаянья скроюсь в подполье, –

От осознания сердцем тщеты

Всех полумер человеческой воли,

Способов овеществленья мечты, –

Древней мечты о достоинствах рая,

Сахарной башни под небом земли,

Где о тщете и трудах забывая,

Люди бы сладкую долю нашли;

Где, как упрямых путей завершенье,

Как оправданье загибших судеб,

Ждёт непременное преображенье

Смертных рабов, добывающих хлеб;

Где, словно материальное чудо,

Ставший бессмертным посредством пилюль,

Грешник, спеша в никуда ниоткуда,

Вдруг ухватил бы средь глума и блуда

Праведным курсом уставленный руль.

Но усвоенье волшебных горошин

Выест ли грех его хоть на вершок?

Мёд без Пчелы – неужели возможен,

Как без Сапожника – новый сапог?

Как ни силён человек-недотрога,

Даже и распространённый вовне,

Преображенье – объятия Бога,

А не прогулки пешком по Луне.

Сея Писанья рассеянным ситом,

Семя одно лишь успей уловить:

Если не хочешь быть Богом забытым,

Наперво сам его бойся забыть.

Сдревле подполье кончается смутой,

Но и спасенье растёт из него:

Выбей тропинку стопой необутой,

Истину Божию в сердце распутай, –

Слаще Её не найдёшь ничего.

Молитва

Сочтёшь ли, что предан как есть? Возьми, чтоб хозяйничать здесь.

Срази мой устав наповал, чтоб я Тебя не забывал.

Удушливой болью в груди, огнём моё сердце пройди

И всё, чему должно сгореть, сожги, да не явится впредь.

И плоть мою удостой составом единым с Тобой.

И правом таким надели, чтоб смел я на скорби земли,

На всё, что пришло умереть, глазами Твоими глядеть.

А впрочем, – что я, что не я: на всё будет воля Твоя.

***

Цветы в стакане на столе, бесхитростный обед.

Ты телом царствуешь в селе, но Царство Духа – Свет.

Сосновый лес и свод небес, – они лишь для того,

Чтоб в этом Царстве мир воскрес от сердца твоего.

***

Объятьям света у реки пока что безответны

На все на почки-пуговки застёгнутые ветви.

Но сила тайная ствола, отзывчивая к свету,

Уже присягу принесла грядущему расцвету.

И ты там был, и Свет не пил, и был застёгнут миром:

Бумагу перьями чернил и щеголял мундиром.

Но Жизнь, свободная, как стих, как чистота колодца,

Вот-вот из пуговиц твоих листочками прорвётся.

***

Лелея в мыслях Благодать, твердить молитвы слов

Бессмысленно, как ожидать немыслимых стихов.

Их может обещать Эол, когда рискнёшь понять,

Что ничего не приобрёл и нечего терять.

Когда не ищешь для души безлюдную скамью.

Когда слетаются стрижи на нищету твою.

Когда, неслышим и незрим, исчезнешь пред собой,

И всё окажется иным, не знаемым тобой.

Захочешь взять, –- не удержать, и не отыщешь слов,

Чтобы запомнить Благодать чернилами стихов...

***

Убежать из плена слов...

Е. Курдаков

Нет вещи сильнее, но нет и капризней,

Чем самость, что ты из ничто собирал.

Какую же ношу несут твои мысли? –

Не жизнь самою́̕̕̕̕, но лишь символы жизни:

Цветок ли, перо – или слова овал.

Таланта богатство, как копь золотая,

И тянет, и губит, и пищу даёт,

Но страх потеряться уводит из мая

И в смерть, словно в девичью косу, вплетает

Всё то, что растерянный взгляд соберёт.

И надо понять бы, что сила – бессильна,

Что стены твои – лишь песок и вода,

Что самость молвою жива нестабильно,

Что жить ею скучно, и пусто, и пыльно, –

Но что без неё, без судьбы – никуда!

И только потом различаешь устало

Всё ту же корысть в называньи судьбой

Алчбы роковой, для которой так мало

Быть просто прохожим, идущим с вокзала,

Цветком ли, пером – или жизнью самой.

***

Добро и зло хоть смешивай, хоть разделяй, –

Неведенья и тьмы в обоих не убудет.

С мечом, что брошен в мир, управятся ли люди?

Скорее, он их всех разделит невзначай.

Мать сына оттолкнёт, и дом оставит сын,

Когда из глубины Христос на сына глянет

И позовёт, – и жизнь, что мучает и ранит,

Вдруг то приобретёт, что даст лишь Он один.

И станет то добром, что явит правду зла,

И что вчера добром казалось – ложью станет,

И прелесть жизни той, что празднует и манит,

Запахнет Тьмою, где обманам нет числа, –

Но где из всех щелей сочится Вечный Свет,

Где без обмана бы и не было прозренья,

Где нет добра без зла, без Смерти Воскресенья, –

Где тайно Жизнь течёт, в которой Смерти нет.