Игумен ВАРЛААМ (БОРИН). Новые сказки

О, ежевика!

…Старый Садовник помнил, что давно, в первые дни создания сада, ежевика была легко ранимым, неуверенным в себе кустиком. Она оглядывалась по сторонам, с завистью смотрела на крепкие, убедительно росшие деревья авокадо, грецкого ореха, нектарина и печально думала о том, что ей никогда не вырасти до такой величины и значительности. На ежевику наваливалась непреодолимая тоска, и она не знала, как с ней жить. Ей хотелось плакать, и порой приходило желание вовсе не жить. Но Садовник, ведая мысли и переживания всех растений, которые он насадил, вдохнул в неё часть своей силы, и она начала расти.

Садовник не спеша обходил всю территорию сада, террасами спускающуюся от вершины плоского холма к просторному лугу. У низкого берега горного ручья его приветствовали ярко-красные маки, жёлтые ромашки, сине-фиолетовые люпины и усыпанный нежными цветами куст чайной розы. Проходя сквозь густой аромат дикорастущего укропа, мяты, кедровой сосны, он разговаривал со своими растениями или слушал, о чём они перешёптываются.

– Как у нас поживает красавица-малина? – приветливо улыбнулся он небольшому кустику, который только-только собирался принести первые плоды.

А малина, не слыша заботливого голоса, восхищалась ежевикой:

– Ты просто чудо, как хороша! Высокая, сильная, раскидистая! Мне никогда не быть такой... Но с тобой рядом я чувствую себя уверенней и даже сильней.

– Расти рядом, малинка, – благосклонно предложила ежевика, сама когда-то остро переживавшая свою неустроенность. – Видишь, сколько здесь места. Нам с тобой будет и просторно и весело. Вдвоём веселее!

– Конечно! – согласилась малина. – Давай расти вместе. И поговорить всегда будет с кем, и поддержать в трудностях, когда зной или ураганный ветер.

Малина хотела побыстрее перебраться к ежевике, но что-то у неё никак не получалось. Обратиться бы за помощью к Садовнику – и вообще посоветоваться с ним, нужно ли это делать, – да где там думать о нём, когда всё сознание занято одной ежевикой!

– А твои ягоды!.. – мечтательно продолжала она лепетать. – Не случайно их называют ягодами любви.

От одного взгляда на чёрные блестящие ягоды у малины начинала кружиться голова, и она была готова идти за ежевикой хоть на край света. Но идти уже не было необходимости. Выдающаяся подруга сама быстрёхонько дотянулась до малины и начала окружать её своими заботливыми цепкими ветвями.

Ежевика знала о своих достоинствах и воспринимала восторги как должное. Не одна малина ценила ежевикины совершенства. Всякий, кто с ней соприкасался, воочию видел её выдающиеся способности и ощущал богатый, неповторимый вкус. Однако никому из желающих вкусить ягод любви, не удавалось избежать встреч с коварными шипами. Они обильно утыкали ветви взлохмаченного куста с гроздьями чёрных зернистых ягод.

Малина всё так же, с первоначальным восторгом, взирала на обворожительные ягоды, мощные ветви, украшенные изящными короткими шипами, сочно-зелёными, с фиолетовым обрамлением, листьями, внимала всем её словам и разделяла все ежевикины мнения. Так веско и уверенно вещала старшая подруга, носившая в себе ягоды любви! А кого же слушать? Укроп долговязый, что ли? Или облепиху шипастую? Ягода она, конечно, неплохая, янтарная, вдоль ручья растёт бойко. Но попробуй помести её на вершину скалы с тонким слоем земли! Посмотрим, что от неё останется. А ежевика… О, ежевика! Она хоть с мизерным слоем, хоть совсем без земли, выживет за милую душу. Найдёт подходящее место, где пустить корни, и разрастётся так, будто это самые благоприятные условия. Сила! Ловкость! Умение!

Так думала малина, наслаждаясь счастьем пребывания рядом с великолепной сестрой.

Восхитительная ежевика разрасталась не по дням, а по часам. Она протягивала ветви на верхние террасы, опутывала нижние и заполоняла тонкими побегами все тропинки и даже луг. Многие растения стали задыхаться от вездесущих цепких ветвей, роптали, а некоторые пытались доказать своё превосходство или как-то уязвить её.

– Какой смысл влачиться по земле и заполнять собой весь сад? – громогласно возгласило дерево с классической красоты удлинёнными листьями, плоды которого назывались грецким орехом. – Надо тянуться вверх! Это интересно, значительно и вообще… возвышенно!

– Уж если говорить про орехи, – парировала ежевика, – то кешью куда вкуснее грецкого! Фисташки хороши, в особенности подсоленные. Фундук, миндаль, бразильский орех – все вкуснее.

– Ещё арахис назови, – огрызнулся грецкий орех, совсем не собиравшийся спорить, но втянувшийся в перебранку. – Земля землёй и земляным орехом останется. И фисташки твои только из-за соли вкус имеют… Ты на нашу внутреннюю форму посмотри! Кто ещё такую сложную, красивую и мудрую форму имеет?

– Уссурийский орех, – прошептала мимоза, потому что всегда говорила шёпотом, и её, конечно, никто не услышал.

– По нашему подобию, – продолжил грецкий орех, – даже мозг сотворён. Имеет точно такую же конфигурацию и извилины!.. Если они, конечно, вообще имеются.

Ежевика слушала снисходительно. Кто бы что ни доказывал, она оставалась при своём мнении. Если даже оно противоречило очевидному.

– А я-а-а… – протянула она, собираясь с мыслями.

– А ты – самая чёрная, – хоть и съязвила, но весьма добродушно, смородина, поскольку сама была не белой и не красной.

– А какой из мяты чайный напиток! – вдруг ни с того, ни с сего прошелестела мята, тут и там растущая по всему лугу. – Душистый, освежающий, да просто вкусный.

– Нет, я мяту не люблю, – моментально отреагировала ежевика, – ни вкуса, ни запаха. Трава травой, пустая и ни на что не годная.

Садовник ласково глядел на обитателей сада и мирно вздыхал:

– Дети!..

– Не расстраивайся, – успокаивала малина ежевику, думая, что та обиделась. – Ты всё равно самая, самая… любимая.

Ежевику это слабо утешало. Она чувствовала в себе огромные, нерастраченные силы, и не могла удовлетвориться общением с одной малиной. Раньше ей не хватало внимания авокадо или нектарина, а сейчас её перестали устраивать малинкины восторги. Хотя она тоже была ягодой по-своему выдающейся (молодец, с шипами, умеет за себя постоять!), но широтой особой не обладала.

И ежевика разрасталась пуще прежнего!

Её ветви тянулись выше и выше, простирались даже вдоль вертикальной скалы в северо-восточном конце сада, забирались на верхние террасы и опутывали древние оливы, стоявшие на краю и склонившиеся над обрывом. Прорастали сквозь кроны фигового дерева, оплетали виноградную лозу и чайную розу. Со временем весь сад оказался в плотных зарослях ежевики, и Садовник, обходя свои насаждения, часто зацеплялся за её шипы, которые рвали одежду, царапали руки и так искусно впивались слегка загнутыми остриями, что освободиться от них можно было с большим трудом и осторожностью.

«Ну что поделать! – вздыхал он. – Растение в самом деле замечательное. Мощное, с полезными плодами и, что говорить, любвеобильное. Столько ягод приносит! Радо было бы делиться ими, но по привычке защищаться от напастей, выставляет шипы против всех».

Садовник надеялся, что ежевика вспомнит о нём, о его силе, переданной ей, и захочет узнать, как правильно использовать её на общую пользу. Но пока этого не происходило.

«Пусть уж так, – соглашался он с таким поведением ежевики, – лишь бы она не унывала, и не приходило к ней желание не жить». Он знал, что временами ежевика, несмотря на свою мощь, чувствовала одиночество среди экзотических растений сада. Её рост во все стороны был, по сути, борьбой с одиночеством. Только борьба эта направлена не на приобретение друзей, а на их захват. Если отношения с каким-либо растением начинались с дружбы, рано или поздно это перерастало со стороны ежевики в доминирование.

С малиной ежевика общалась теперь свысока, постоянно поучая её. На просьбы красноягодной подруги в чём-то помочь, ежевика отвечала всегда уклончиво: не сейчас, я пока занята, потом. А поскольку занята она была чаще всего другими растениями, то малине становилось обидно и грустно. Она разочаровалась в ежевике, и ни о каких её достоинствах или талантах больше не вела речей. Больше того, малина стала бороться за самостоятельность и независимость. Она всё чаще старалась отстаивать своё мнение.

Малина искала общения с другими кустарниками, и жаловалась им:

– Рядом с ежевикой трудно жить. Она, кроме себя, никого не замечает. Учитывает только свои интересы. Чего ни попросишь, никогда не сделает. Ей постоянно нужно с кем-то спорить, куда-то простираться, кого-нибудь опутывать или беседовать с виноградом.

– С виноградом побеседовать интересно, – согласилась мидрония, хотя это не было поддержкой малине. – Он – молодец!

– Чем же молодец? – ревниво возразила малина. – Столько сил тратит на ежевику, а в результате… Вся виноградная лоза – под мощным слоем её ветвей.

– Слой-то и впрямь плотный, а посмотри поверх. Над зарослями твоей безудержной ежевики возвышается стрелой в небо виноградная ветвь.

– Вот именно! – воскликнул Садовник, но его, как всегда, никто не слышал. – И ведь что интересно! – продолжал размышлять. – Чем тоньше слой земли, тем глубже виноградной лозе приходится пускать корни, чтобы напитаться влагой, земными соками. И оттого она становится сильнее и сильнее. Даже вкус у такого винограда совсем иной.

– …Много ты понимаешь! – фыркнула малина мидронии. – Побыла бы ты на моём месте!..

В саду, как бы далеко друг от друга ни росли деревья или кустарники, невозможно быть независимым. Все жили, в сущности, одной жизнью. Все были порождением талантов и трудов Садовника, все зависели от солнца и дождей. Правда, о Садовнике они почти не вспоминали, а погоду ругали, если долго тянулся летний зной, приводящий к пожарам, когда из-за гари нечем дышать, или шли затяжные зимние дожди. Снега-то в этих краях не случалось… Думали растения и о соседях. А вот ежевика была настолько энергичной, что часто не замечала никого. И разрасталась дальше – и вширь, по земле, и вверх, по террасам.

– С ней тяжело, – обсуждали ежевику все обитатели сада вплоть до плодоносящих (несмотря ни на что) олив, – она занимает всё пространство. Мушмула даже заболела от этого.

– Да, если все силы уходят на неприятие ежевики, то, конечно, заболеешь, – говорила стройная роскошная сосна, до ветвей которой не могла дотянуться никакая ежевика.

– Что и сделала малина, – заметила чёрная смородина. – Совсем зачахла…

Ежевика жалела о засохшей малине, но даже не думала о том, что это она  причина трагической судьбы своей подруги.

Когда в саду не осталось ни одного клочка земли, где не было бы  колючих ветвей ежевики, приехал сын Садовника навестить старого отца. Они пошли прогуляться по саду, но на всех террасах только и встречали заросли веток с шипами и чёрными засохшими ягодами.

– Вот, сынок, – сказал Садовник, – такая вкусная и полезная ягода, а ни любви дать никому не может, ни свободы другим растениям. Захватила всю территорию.

– Придётся мне заняться? – вздохнул сын. – Поубавить её?

– Да, придётся.

– Хорошо, отец. Где садовые ножницы? Пойду, почикаю маленько. Освобожу оливы, смоквы, виноград… Я ведь люблю заниматься у тебя в саду. В это время мне частенько хорошие мысли приходят.

– Вот и славно!.. Для начала тропинки расчисти.

– Обязательно! Иначе и не пройти. С обнаглевшими ветвями придётся действовать по поговорке, – улыбнулся он, – семь раз отрежь, один – проверь.

– Так-то оно так. Но всё же… оставь кусты там, где они никому не мешают. Жалко её. Ведь ягода-то просто чудо, как хороша!

Надёжная опора

«Жить надо для себя», – думала длинная дюралюминиевая трубка, которая лежала в груде таких же, как и она, заготовок, тесно зажатая соседками. Она не знала, кем будет в дальнейшем, но хотела быть... да, собственно, просто-напросто была уверена, что станет лёгкой стремительной стрелой. «Потому как, – считала она, – жить надо ярко»!

Вскоре сноп трубок водрузили на электрокар и увезли на другой участок цеха. Полноватая работница в синем комбинезоне брала по одной заготовке и превращала её в инвентарь для спортивных занятий.

Наша трубка, ожидая своей очереди, представляла, как берут её в руки, приставляют к упругому луку, натягивают поющую, как струна арфы, тетиву, прицеливаются и... Она летит, выписывая изящную дугу, приводя в восторг зрителей, и с абсолютной точностью попадает в центр мишени. Восхищение болельщиков достигает предела, они кричат и рукоплещут. И аплодируют, понятно, не ловкому лучнику, не красавцу луку, а ей, непревзойденной стреле!

Но вот и за неё взялась работница, но вместо острия и воздушного оперения (в самом деле, кто из полутораметровой дюралюминиевой трубки делает стрелы для лука?) на один конец насадила пробковую ручку, а на другой – не очень заострённый наконечник и дюралюминиевое кольцо, прикреплённое кожаными ремешками. Так в один миг превратилась трубка-мечтательница в обыкновенную лыжную палку.

«Как грустно в этом холодном мире! – думала лыжная палка при наступлении короткого зимнего дня. – Как сиротливо!..» Всё утро эти мысли настойчиво, как февральская вьюга, крутились у неё, и лишь к полудню она отвлекалась. Тяжёлым грузом думы ложились на её тонкую душу, и палка беспокоилась, что она вот-вот согнётся под их тяжестью.

«Ещё эта соседка!» – переключилось её внимание с внутреннего состояния вовне. Они вместе служат одному делу – бегу лыжника, но насколько же они разные, несмотря на внешнее, почти неразличимое, сходство. «Поговорить с ней невозможно ни о чём, только о погоде или лыжне – скользят лыжи по ней или прилипают из-за оттепели. Ну скользят, ну прилипают… Какая для нас, лыжных палок, разница! Пусть об этом лыжи рассуждают, да соответствующей мази требуют. А заговоришь с ней о природе, о красоте предзакатного, в персиковых тонах неба или похожих на ёлочные украшения красногрудых снегирях… Да и заговаривать не имеет смысла. Всё равно никакого мало-мальски содержательного ответа не последует».

Зато когда семиклассник Платон надевал шерстяные носки, лыжные ботинки, брал лыжи и палки и выходил за околицу...

– А ну-ка песню нам пропой, весёлый ветер! Весёлый ветер! Весёлый ветер! Моря и горы ты обшарил все на свете. И все на свете песенки слыхал, – пел рыжий Платоша, энергично работая палками и умело скользя по лыжне.

Весёлый ветер свистел у него в ушах, подбадривал и поддерживал спортивные усилия.

Поддерживала их и наша лыжная палка, нисколько не переживая о своей ничем не выдающейся деятельности. Она трудилась, была нужна – это успокаивало и вдыхало в душу новую жизнь.

Раскрасневшийся Платоша отталкивался, катился по лыжне, перебирал палками и ехал то на одной лыже, то на другой, вновь отталкивался обеими палками и снова скользил. Когда лыжня пошла под горку, он, сильно оттолкнувшись сразу обеими палками, присел, подхватив палки под мышки, и помчался вниз. Мимо проплывали заснеженные ели и осины, вышка охотников и кормушка для кабанов, на краю которой по-хозяйски сидели снегири. Завидев бойкого лыжника, они вспорхнули, но почти сразу же вернулись, определив отсутствие к ним интереса со стороны чужака.

Лыжная палка летела вместе с Платоном, и чувство восторга заполняло её душу. «Оказывается, – успевала подумать она, – чтобы летать, не обязательно быть непревзойдённой стрелой».

По окончании спуска палка вновь вонзалась в снег, пружинила, помогала оттолкнуться Платону и мчаться по лыжне. Она ощущала тепло руки, давно освободившейся от варежки, и согревалась сама – не столько своим дюралюминиевым телом, сколько душой. Радостная энергия Платона передавалась лыжной палке, и счастье в эти минуты заполняло её целиком.

Платон бежал дальше и дальше. И не только по лыжне. Заканчивались зимние каникулы, он уезжал в город, увозил с собой лыжи, чтобы бегать на них во время уроков физкультуры или в выходные дни в парке культуры и отдыха. Лыжная палка вместе со своей напарницей участвовала во всех забегах, лыжных походах, старательно помогала ему и абсолютно забывала о своих недовольствах. Понимая, что вторая палка точно так же служит Платону, она прониклась к ней уважением и старалась не превозноситься ни в разговорах с ней, ни в мыслях.

Проходила зима, под солнцем снег превращался в наст. В марте, во время весенних каникул, за околицей деревни, где жила бабушка Платона, можно было выйти на лыжню или, что нравилось ему даже больше, встать на след от снегохода и идти такими маршрутами, которые сам на простых деревянных (да хоть и пластиковых) лыжах, проторить не сможешь. Среди высоченных деревьев, зарослей кустарников, примятых тяжёлым телом снегохода, через замёрзшие болота и открытые всем ветрам поля катился по рубчатой дорожке Платон, сшибая снег с ветвей и напевая песни.

– Позабыто всё на свете! Сердце замерло в груди! Только небо, только ветер, только радость впереди. Только небо, только ветер, только радость впереди. Взмывая выше ели, не ведая преград, крылатые качели летят, летят, летят…

И летел парнишка по жизни дальше, да и сама жизнь неслась, не останавливаясь ни на миг. Восьмой класс, девятый, десятый… Теперь он бегал на пластиковых лыжах, отталкиваясь палками нового образца – лёгкими, с пластмассовым упором вместо кольца – в виде треугольного, немного выгнутого, как на альпийской шляпе, пера.

Старые лыжи и палки юноша навсегда оставил в деревне. Кожаные ремешки, державшие кольца, местами протёрлись или даже порвались, пробковые ручки поизносились, и палки приобрели вид совсем не спортивный.

Наша палка, вместе с другими принадлежностями, включая скукожившиеся ботинки, пылилась в сарае. Век её закончился. Если спортсмен завершает карьеру, то для него начинается другая жизнь, не всегда такая же успешная, но всё же. А что делать лыжной палке, если её не берут в руки во время бега по лыжне? На свалку? В пункт приёма цветных металлов?.. Да-а, и никакая тонкая душевная организация не спасёт.

Палка, возможно, не переживала бы так сильно, если бы имела рядом близкую душу, которая могла бы разделить с ней радости и беды. А чем прикажете заниматься в старом сарае? Она вспоминала работницу в синем комбинезоне и недовольно думала: «Почему она сделала меня лыжной палкой?» Винить работницу цеха было самым простым и, конечно же, самым неправильным. В конце концов, на фабрике работали ещё и начальник участка, и технолог, и директор… Но сколько их не вини, легче от этого не станет…

Палка смотрела по сторонам, разглядывала разные предметы и, увидев опутанный паутиной дорожный велосипед, вздыхала. «Хорошо быть осью в колесе! Это важная деталь, без неё колесо не поедет. И да, на велосипеде ездят по разным дорогам – мимо светлых рощ, вдоль заснеженных озёр, мимо живых, пахнущих сладким дымом селений и холмистых лугов. Э-эх! А мне тут пропадать безвылазно».

Но, как известно, лыжная палка лишь предполагает, а человек располагает. Бабушка Платона Агриппина Антиповна, больше похожая на состарившуюся школьницу, нежели на солидную даму, много лет преподававшую в институте, выйдя на пенсию и вернувшись в деревню, совсем занемогла. По утрам у неё кружилась голова, что приводило к падениям и сильным ушибам. Нездоровье не останавливало её стремления дойти до магазина, сходить на колодец за водой, да и в огороде на грядках покопаться или цветы в палисаднике полить. Всю жизнь сама по себе, двух дочерей поднимала после  развода, в люди выводила. Они приезжают иногда, но ведь своих дел много – работа, квартира, дети. А в угасающей деревне от кого ждать помощи?

Агриппина пошла в сарай, из всего барахла, накопившегося там за долгие годы и бережно хранимого, выбрала лыжную палку без кольца внизу и без лямки у пробковой ручки, чтобы ходить с ней по улице. Наша палка – а это было именно она – сначала удивилась: неужели ожидается снег? А потом, поняв, для чего её извлекли из сарая, несказанно обрадовалась. Свежий воздух, деревенский пейзаж, запахи сирени и резеды, а главное, – о чём палка и не очень думала, но отчётливо чувствовала – она опять нужна!

Маленькая бабулька, немногим выше лыжной палки, ходила по деревне, опираясь на неё. Палка помогала Агриппине удержаться, когда её начинало потряхивать или кружилась голова. Можно даже отогнать оголтелую собаку, если та вдруг ни с того ни с сего начинала тявкать и нападать.

Свирепые осенние ветра теперь не могли сбить с ног немощную бабушку – она крепко держалась за палку.

Зимняя неустойчивая погода с частыми оттепелями и заморозками делали передвижение по деревне опасным занятием. Ледовые буераки, зеркально-скользкие дорожки – все тяжёлые участки помогала палка преодолевать Агриппине. Сухая бабулькина рука с покорёженными артритом пальцами не была такой горячей, как у бежавшего по лыжне Платоши, но и её тепло тонко ощущалось и вновь согревало душу.

Иногда Агриппину навещали дочери, наводили в доме порядок: к Пасхе мыли стены и потолок, стирали занавески, проветривали зимнюю одежду, подушки и матрасы. Платон приезжал всё реже, поскольку интересы юности мало совпадают с заботами старости.

– Мама, с какой ты палкой ходишь?! Мы тебе хорошую клюшку под твой рост привезём, – как-то решила одна из дочерей.

– Зачем деньги переводить, – возразила Агриппина. – Хорошая палка, надёжно помогает. Не надо клюшку, чай, я не инвалид какой.

– Мы всё решили, мама…

– Платоша что-то давно не приезжает?

– В университет поступает. На химика. Некогда!

– Химика-а!

– Да. Говорит, скоро воды не будет хватать. Решил создать искусственную.

– Пусть сразу искусственный воздух изобретает, – посоветовала Агриппина, – а то скоро и воздуха в городах хватать не будет.

– Воздух? – переспросила дочь, не понимая, в шутку ли говорит мать или всерьёз. – Передам…

Тут и лето не на шутку «раскочегарилось». Огурцы сильно разрослись, распустили плети грядке. Надо было их поднять и укрепить, чтобы завязь не касалась земли. Агриппина, недолго думая, взяла лыжную палку – к осени дочери клюку привезут – и подставила под самую тяжёлую плеть.

Лыжная палка, уже привыкшая к тому, что перемещается со своей хозяйкой по деревне, наблюдает за неспешными изменениями в природе и окружающей жизни, по старой привычке возмутилась. Но, постояв день-другой на огуречной грядке, оглядевшись по сторонам, опять прочувствовала свою нужность. «Как же это здорово! – успокоилась она. – Как увлекательно жить, думая не о себе, а о людях. Помогать им!..»

Огурцы поспевали не все сразу, и по мере созревания палку перемещали то под одну плеть, то под другую.

Но недолог садово-огородный сезон. И вновь для лыжной палки наступила неопределённость. «Опять сарай? – вздыхала она, но вскоре легко успокоилась. – Ну и что! Там тоже есть своя жизнь». А когда она понадобится, её тут же найдут.

Лыжная палка давно не мечтала летать лёгкой стрелой, не жалела, что не стала осью в колесе, не завидовала стильным горнолыжным палкам или и супер-палкам для скандинавской ходьбы – регулируемым по высоте, с пружинкой для мягкости. Она всегда была кому-то нужна, служила… и не просто служила людям, а была им надёжной опорой.

Не успела Агриппина отнести палку в сарай, как приехали школьники из соседнего села – помочь немолодым жителям деревни. Это учитель биологии, привыкший жить по старым обычаям взаимовыручки и помощи, организовал ребят и привёз их на школьном автобусе. Кто-то сгребал старые пожухлые листья, плети картофельной и огуречной ботвы, кто-то уносил мусор, а один семиклассник вытащил палку из грядки, очистил от земли и… запустил её, как самое настоящее боевое копьё. Другой мальчишка побежал за ней, поднял и запустил снова. Один за другим ребята запускали палку в невидимую мишень, бросали её на дальность.

Один парнишка – далеко не самый сильный, а скорее, самый добрый и отзывчивый, а потому надёжный товарищ, – когда до него дошла очередь запускать «копьё», так изловчился, так неожиданно метнул лыжную палку вертикально вверх, что она полетела, полетела, полетела…

И долетела до самых до высоких до Небес.

Илл.: Наталья Досужая