Герман ВАЛИКОВ. Стена моя нерушимая

 (1927 –1981)

***

Есть и абрис, и окрас

У бредины вдоль межи,

Но пока – не напоказ.

Для себя лишь, для души…

Ни у цвета силы нет,

Ни у линий – расплылись,

Только небо, только свет…

Обуяла землю высь.

Все за контур, за предел

Норовит, как пух берёз…

Мир ещё не отвердел,

Волчьей шерстью не оброс.

Этот будущий овраг,

Хоть и землю распорол,

Очертаний не напряг,

Хищной силы не обрёл.

Уступает не ему,

Поле надвое деля,

А бессилью своему

Разомлелая земля.

***

Юная, безмятежная, где же твои века?

Влажная моя, нежная, голенькая пока,

Слева – вся разлинована,

В глянцевых прядях вся,

Справа – заборонована,

Радуйся…

Всех мудрых превосходящая разумом, кладезь чуд,

Млеко и мёд творящая, хранящая сирый люд.

Мир на себе несущая,

В весях и градах вся,

Матерь ты наша сущая,

Радуйся.

Вовеки не умирающая, одна на все времена,

Дыханьем своим смиряющая страстей моих пламена,

Низинная и вершинная –

Ты мне наградой вся,

Стена моя нерушимая,

Радуйся.

Длящая, обновляющая дух мой и телеса,

Звёздам сестра сияющая, лестница в небеса,

Прошлая и грядущая,

Вот она – разом вся…

Зла от мня не ждущая…

Радуйся.

***

Будто к празднику, как подарено, –

И не гадано, а дано –

Петушки на виду и Дарьино,

Как и прежде, окно в окно.

Поле сумерками приглушено,

Свет заката ложится вкось.

Засияло вдали Матюшино,

Так и светится всё насквозь.

И сторожка на месте прежняя,

И по-прежнему на суках –

Не Илюши ль бельишко грешное?..

Кто теперь у них в лесниках?..

Чуть заблудимся с ребятишками,

Как по сговору – все сюда.

Промахнёшься, ударишь к Тишкову…

А и Тишково не беда…

Не беда, что завалы, вырубки –

Оборонная полоса

Диктовала без всякой выборки…

Краше прежних шумят леса.

Не беда, не беда, что шествовал,

Как с коробушкою, с мешком…

Над картошкою здешней шефствовал,

Соревнуясь с лихим снежком.

На попутке – в былое еду…

А над вётлами деревень –

Золотое небо победы,

Непривычное в будний день.

***

Что ж, окружали и меня,

Мальца, предметами красивыми…

Красива даже без огня

Горелка лампы керосиновой.

Небось, ценою в пятачок,

Но влёк, чаруя полусонного,

Лазурный нежный светлячок

Лампадки из угла иконного…

А под застрехою – багор,

Зацепом яростно круглящийся.

Суровый, тёмный…  До сих пор

Он для меня пример изящества.

Ямская слобода

Как не в городе, а в деревне –

По наличникам кружева.

Как лесные шумят деревья –

И в плену, а душа жива...

Подворотенки со щенками,

Обок церковки каланча,

Переулки-то – ямщиками

С маху названы да сплеча.

Купидонышки на карнизе

Флигелька, что идёт на слом.

В кверхоногое древо жизни

Ретивое чьё-то вросло.

Сквозь булыжники – подорожник,

Ребятне лафа и репью...

Вот и плохонький я художник,

Да с чертёжниками не пью.

Карачарово

Жизнь пошла как прореха по шву,

Нагишом оказаться недолго, –

Не на почту, так с почты живу,

Остальное попутно, и только, –

И кино, и вино, и дела,

И дождливая эта картина

С погребалищем в центре села,

С буераком седым, как былина...

Обувался единож Илья,

А обулся, опробовал ножку –

Раздалась под пятою земля...

И пошло, и пошло понемножку, –

Расхватило в квартал шириной,

Закатило в поемную слякоть...

Панибратствовать со стариной –

Не с тобой о былом побалакать.

Муравействую возле носка,

До Оки – каблука панорама,

Почта влево – в районе мыска...

Не идёт телеграмма.

Что с тобою?.. Со мной ничего,

Если б странности на ум не лезли.

В кругосветке моей кочевой

Всё путём,

                   а тем более,

                                        если

В легендарное это село,

Где ни дня протянуть не умею,

По случайности лишь занесло,

Задней мысли совсем не имея.

***     

Машина. Пыль столбом. Дорога пухова́я,

Как облако, встаёт... В берёзовой тени –

В сырую землю лбом, от зноя остывая,

Сомкнув глаза, а там, а там опять они –

Пылают васильки синё до воспаленья

Сквозь глупости моей космическую тьму...

Без малу сорок лет в далёком отдаленье

Провёл, а почему?.. Да просто потому...

А тут – за столько лет! – ничто не изменилось,

Перестановка лишь морочит, что ни день,

Перетасовка лишь одна, скажи на милость, –

Холмов, дорог и рек, полей и деревень.

Перекантовка рощ... Да, может, расширенье

Лазурных этих стад, отар, забредших в рожь...

Иль память до сырья дошла, до разоренья,

Подкорка – никуда?.. Не разбери-поймёшь.

Всего полдня пути – полей, покоя, зноя,

А в голове пошло, идёт незнамо что:

В дерюжину мою, в рядно моё сквозное

Сияют васильки, как небо в решето.

Напитан синевой досы́та-пересы́та,

Иль впрямь они сдают – сетчатки узелки?

Вразбрызг, как сквозь дуршлаг, навылет, как сквозь сито,

Слепительной струёй хлобыщут васильки.

Столовая, буфет. Полдня пешком отбухал,

Как лодка в камыши, в прохлады полумрак

Вплываю, еле жив, втыкаюсь носом в угол...

А за спиной – они... Они или не так?

Под ящиков стеной не так я что-то вижу.

При чём тут мотыльков зелёно-синий рой?

Пьют пиво мужички – лобастеньки, подвижны,

Улыбчивы подряд, такой уж тут настрой.

Со всех сторон в упор: откуда, мол, прохожий?

Не васильки – глаза, глаза... И нету сил

Навстречу им шагнуть... О боже, до чего же

И сам-то я, небось, когда-то был красив...

 ***

Чудно́ он говорил:  военкомод…

Так говорил, что смейся до упада.

Беззуб и лыс, улыбка во весь рот…

Дрова нам вёз на лошади со склада.

Мать слушала, а я без озорства

Шёл рядом с ними и не смел смеяться.

– Болших-болших людей на свете два, –

Тут вскинул он два, врастопырку, пальца.

– Рука аллаха это Магомед, –

Мёд буду кушать, когда лягу мёртво.

А Ленин – это мне пятнадцать лет

Никто не говорит «татарский морда»…

Диво. После Куликовского похода

– Я ждал тебя сильней, чем все они!

Не утруждайся, тятя, отдохни,

Ты на орду ходил за рубежи,

О том, что видел, тятя, расскажи...

– Что видел я?.. Ордынского царя,

Мамая видел – в злате, в серебре,

Весь самоцветным кАменьем горя,

Он ускользал, а сабля на бедре

Болталась зря – в три города ценой...

Потягновенно за его спиной,

Глаза дразня, крутилась предо мной,

Будто огонь по ветру – борода...

Но это, сын мой, право, ерунда...

– Оставь соху – закат на небесах,

Сам приберу постромки и гужи.

О дальних далях, чудных чудесах,

О дивных дивах, тятя, расскажи...

– Я видел, сын, несметные стада –

За окоём, как тёмные леса,

Как туч косматых тяжкая гряда,

Перед грозою застит небеса,

Теснясь, валили тучные стада,

Шли, выбивая травы до грунта,

Ревя на все скотиньи голоса...

И каждый гурт шёл под охраной пса,

Что ведал смысл пастушьего труда

И разумел людские словеса –

Вот псов каких придумала орда! –

Но это, сын мой, право, ерунда...

– Ах, не понурься, тятя, во грустях –

Я твой шелом отчищу ото ржи!..

О чужедальних странствиях, путях,

О дивных дивах, тятя, расскажи...

– Я видел, сын, сраженье, кровь и смерть.

Я шёл навстречу саблям и мечам

Не по земле – по спинам и плечам, –

Шла подо мною боя коловерть.

А по моим плечам да по спине

Скакал ордынец на степном коне –

В три яруса сражались, в три ряда...

Но это, сын мой, право, ерунда...

– Испей кваску, вот блин, а вот кисель...

Сам расколю и плахи, и кряжи...

Ты о делах, не слыханных досель,

О дивных дивах, тятя, расскажи...

– Я видел Дон – претихая вода

Катилась вдаль неведомо куда...

А по-над ней преясная земля

Лежит, едва травою шевеля, –

Не тронута, не меряна, пуста,

Как шелкова скатёрочка чиста,

И нет на ней ни лишнего куста

И ни болот, ни супеси, ни гор, –

Распахивай и сей во весь простор –

Как ангелиный пух, легка на взъём...

Я, сын мой, видел диво – чернозём!

***           

Он, как Анна Каренина, тих и прекрасен,

В алом бархате так величав,

И красив и угрюм этот клён или ясень

Со сквозным веерком у плеча.

А вокруг тишина пред бедой неминучей,

Завтра всё полетит под откос.

А за Барским-Татаровым голые сучья

Аракчеевских ветхих берёз.

Аракчеевских, нет ли – о, кто это помнит,

Может, так по привычке зовут.

По бездонной земле я хожу, как паломник,

Где он, мой настоящий приют?

А беда на носу, дождь ли, ветер в разгоне

Заведёт круговерть колеса.

Что ни лист – то сердечко, то слепок ладони,

То свинцовая чья-то слеза.

Обольстит ли обман красоты увяданья,

Если сам будто на волоске...

До свиданья, поля! Синь-туман, до свиданья!

Завтра к вечеру буду в Москве...

И опять умилят, как не виделись года,

И асфальт, и модерн, и ампир.

И надёжно обступит другая природа,

Листобоя не знающий мир...

Двадцать два голыша на Суданском посольстве

Улыбнутся, дождей не боясь,

И Арбат поведёт по своим хлебосольствам,

проходными дворами виясь.

И по улице Фрунзе пойду, как паломник,

К Боровицким, и дальше – на скос...

И внезапно замру, эти веточки вспомню –

Стародедовских ветхих берёз.

А с угла вдруг предстанет – возвышенный, ясный,

Хоть в сиянии, хоть под дождём, –

Тот баженовский, па́шковский, вечно прекрасный,

Весь, как Анна Каренина, дом.

На илл.: Художник Олег Молчанов