Анатолий СТАТЕЙНОВ. Сын ветра и королева

Рассказ

 Хорошее в том году на севере было лето. Середина августа, а серьезного снега еще не случалось. По утрам и ночью пробрасывало крупу. И тогда всё, кроме воды в Хатанге, делалось белым. Но крупа долго не держится. Незаходящее солнышко, полярный день только кончается, быстро съедает и снег, и тонкий ледок по заливчикам большой реки. Примерно в два ночи солнышко чиркает горизонт каемочкой диска и снова вверх. Так будет еще дня три. Потом быстро, очень быстро примется наступать ночь. Но закроет она все небо только в ноябре. Отступит ночь в феврале.

 Сейчас, к обеду, оживают царствующие в эту пору ромашки, покачивается зелень осоки, ветки карликовой березы, пушица. Август в Хатанге – осень. Десятого сентября река уже покрыта льдом, несмотря на все разговоры о потеплении.

 Для чаек любое утро – нормальная погода. Они важно расхаживают возле нас, растаскивают выброшенную Сергеем Яроцким из лодки снулую рыбу. Щука не первой свежести, да еще хозяин наступил на нее в лодке, раздавил в лепешку. Вгорячах Сергей Иванович блин этот рыбный высвистнул из лодки на гальку берега. Чайки поднимают щуку в воздух, рвут на кусочки, теряют. Снова остатки рыбы валятся вниз, птицы орут как скаженные. Ловят рыбу на лету, дерутся в воздухе.

С чайками не соскучишься. Те ещё выжиги. Но по-другому им нельзя. Чуть застеснялся, упустил мгновенье, и твою добычу съест подруга. Голодному же на Севере всегда смерть.

 Мы сидим с Сергеем Ивановичем на борту его лодочки. По бокам алюминиевых бортов заплаток как листьев на березе. Царапины какие-то, вмятины. По фактическому возрасту борту лет девяносто. Если на человека перевести. Видывала «казанка» много чего и перевидывала. И обречена теперь на скорую смерть. Я так думаю. Хозяин ведь не поменяется. Старый для перемен. Выпил, закусил удила и – вперед. Мотор ревет, как сирена в пожар. Я тут уже всяких лихачей насмотрелся.

 Смотрим на чаек. От нечего делать подживляем ногами холоднющую воду. Лед ее слышен даже сквозь болотные сапоги и шерстяные носки. У собеседника эти самые болотники на босую ногу. Он раз за разом вытаскивает грязные ноги из сапога, мнет ступни, растирает.

– Ревматизм не схватишь? – удивляюсь я.

 Яроцкий с улыбкой смотрит мне прямо в глаза, дескать, шутить изволите.

 – Серега – саха, долганин мороза не боится.

 Сергею Ивановичу еще нет шестидесяти, скорее всего, чуть за пятьдесят, но по северному стажу и за работу на шахте он на заслуженном отдыхе. Это с рассказов его, по внешнему виду ничего не определишь. Вконец заношено личико. Нос в доску раздолбан, между плоскими щеками остатки носа, как средняя бородавка. Верхняя губа густо усеяна вертикальными шрамами. Каждый шрам – зарубка былой драки. Иногда пьяного били, за что – не помнит. И кто – тоже не сохранилось в беззаботной головушке. Но – били. Вместе сели посидеть, и, на тебе, как коршуны кинулись. Был бы трезвым, весло в руки и всех в Хатангу.

 По местным ценам на пенсию по старости особо не разгонишься. Подрабатывает ветеран. Говорит, что сети ставит. Если сети у него, конечно, есть. Ягоду рвет. Зимой капканы на песца по путику развезет на снегоходе. За сезон, может, раза два-три проверит. Городит дорожки для куропаток по ивнякам, – из-под сугробов торчат макушки ив, на них много почек. Куропатки такие места любят. Ловит птицу Сергей Иванович на петли. Продает тушки в поселке Каяк.

Всем занимается помаленьку. Если просят друзья, в Хатангу за спиртом гоняет.

 – У меня мать долганка, а отец – саха, якут, значит. Все на реке родились и умерли, – хвалится он родословной, – а я шахтером был, в Каяке уголь добывал. Мы там всегда хорошо получали. Скажи мне, кто в районе богаче шахтера?

 Губы его скашиваются в усмешку: поставил писателя в тупик.

 – Только самый умный рыбак!.. Остальным – не допрыгнуть. Я и в шахте деньги брал, и теперь зарабатываю. Как пошла летом рыба, сразу сто тысяч в кармане. Потом осенью подледный лов – опять сто тысяч. А повалила корюшка, я деньгами балок обклеиваю. Серега не жадный. Приезжай в гости, стопку спирта всегда налью. Вон, – кивает он на женщину в носу лодки, – эгоистка, таких глушить надо. Спрятали с другом чекушку в подтоварнике лодки, она спирт нашла, и одна вылакала. Я ей сегодня хрюкальник выглажу. Воров учить надо.

 – А что же тогда лодка убитая и сапоги на ногах без носок, если вместо обоев деньгами балок ремонтируешь?

 Сергей Иванович опять смотрит мне прямо в глаза, как самому близкому человеку, улыбается. Прячет растертую ногу в сапог. Дует на скрючившие от холода руки. Наконец, хлопает меня по плечу.

 – Глотка больно широкая. Столько она мне черных дней родила. Но нет другой наживки, к которой бы еще так сильно тянуло. Водка меня к себе манит. У ней маут (аркан – авт.), топором не перерубить. Никто ещё от нее не убежал.

 Собственно говоря, по очередному «черному» случаю в его жизни мы и познакомились. Сергей Иванович вез родственника и его подругу из Каяка в поселок Кресты. Выехали вечером. Заодно хотели продать два ведра морошки. По пути решили, дескать, удобней загнать ягоду в Хатанге. Она хоть и ниже Крестов на двенадцать километров по течению, зато в Хатанге водка дешевле, да и спирту проще достать.

 Но ниже Крестов сломался такой же убитый, как и лодка, мотор. Вот и плавились всю ночь к районному центру на веслах, мерзли на холодном ветру. Это на моторе быстро, а без него река, оказывается, течет медленно.

 Теперь напарник, несмотря на раннее утро и усталость, побежал с морошкой, а Сергей Иванович ремонтировал двигатель, миловал его всякими дерзкими словами. Хотя причем тут мотор, он давно отработал все свои мыслимые сроки и сейчас тянет лодку только на собственной совести. (Если она есть у железяки.) Судя по всему, хозяин эту «казанку» не баловал. Чуть притронешься, весь двигатель скрипит и вздрагивает. Упаси бог, рассыплется в одночасье. И заплатки на бортах плачут. Видно, заклепки ставили абы как, потому в лодке серьезная вода, вычерпывают ее небольшим пластмассовым ведерком. Оно тут же, в лодке, покоится пока без дела.

 Громче чаек хрипит на собственную дурь и на мотор-металлолом Яроцкий. И ключей нужных нет в подтоварнике лодки. И картон на прокладку потерялся. В такую горячую минуту мы с ним и столкнулись на реке. Меня каждое утро несет на берег Хатанги. Всякий раз встречаю много интересного. Беседую в основном с людьми широкой души. В Татьяновке таких зовут оческами.

 Увидев фотоаппарат и диктофон, Сергей Иванович почему-то решил, что его будут показывать по телевизору. Обнимал меня в охапочку и хрипло расспрашивал, когда увидит передачу про Хатангу.

 – Жену у меня Полиной Васильевной зовут, мы соседей позовем, директора шахты, пусть все смотрят – какой Серега молодец. Только не скажи, что я чуточку выпивши. Вон она, – снова тычет он в сторону попутчицы. – Буркалы выставила. А спирт вылакала. Ой, отхожу я ее сегодня. Ой, воспитаю, если мама хорошему не научила. По законам нашим, ее бы сразу в кукуль (спальный мешок – авт.) и в Хатангу, с концами. Это Серега добрый. Терплю. Но мои нервы не железные. Она все знает, прикинется олененком и ластится. А спирт ухрюкала.

 Попутчица считает будущее наказание несправедливым. Вытащила голову из-под фуфайки, ревет, как бензопила на полном газу. На Северном полюсе, наверное, слышно.

 – Ты не мужик, ты баба мелочная. Стрекочешь че попало доброму человеку. Отдай штаны, надевай мою юбку. Мужик так говорить не будет.

 – Шалава! – бесится Сергей Иванович. В сторону носа лодки летит приличных размеров галька.

 – Сам сука, – женщина выпросталась из-под ветоши тряпья и фуфайки, встала.

 Мама милая!.. В свои шестьдесят семь я не видел такой ослепительной женщины. Молодая, гибкая, звонкая. Никакой спирт ещё на лице не сказывается. Кажется, дунет ветер и унесет ее. Такую стройную, воздушную, сразу желанную.

 Бродяжка эта стоит в зеленой кофте на берегу реки, вздымает руками волосы. Они у неё до пояса. Густые, черные. Блестят на разжигающем солнце.

 В её лице что-то манящее. Когда она закрывалась от холода и комаров в лодке, ничего не было видно. Кофта на ней дорогая, плотно охватывает спину и девичью грудь. Брюки светло-розовые, в обтяжку, подчеркивают волшебство ее женской силы.

 Талия в ладонь, не шире. Тело гибкое, с непривычки глазам страшно. Стрела точно, стрела. Забыл я обо всем. Рот так и остался открытым,

 Какая-то мужская обреченность давит меня обидой. Зачем с Серегой катается по реке обворожительная красавица, почему и её голова переполнена водкой? Она рождена быть женой царя и рожать царей, а мыкается с бичами. Такую бы взять на руки, утащить к себе в гостиницу. Хранить возле себя, как что-то самое дорогое.

 Здесь у меня трехместный номер, места на две недели хватит. Днем пороть как сидорову козу за все прежние грехи, учить жизни и правильному женскому поведению, прятать от чужих глаз, а ночь любоваться и ластиться.

Молодуха перехватила мой разгоревшийся взгляд, глубоким бабьим чутьем сразу все поняла. Скосила глаза на меня в усмешке превосходства.

 – Че, девку не видел? Давай пятьсот рублей, кофту сниму и брюки. Серега у меня добрый, он отвернется. А зашипит, пусть к своей Полине дергает, она у него Бабы Яги страшней. Хитрый, у нас с Витьком кантуется, ещё и командует. Да кто ты такой, гусь залетный?! Метись к своей страхотье. Я себе всегда человека найду. Будешь гавкать, последний день тебя терплю. При этом старике тебе говорю, – показывает на меня.

– Тут немцы приезжали, возили меня на вертолете к оленеводам. Там я зыбку с ребенком голая качала. Долларами заплатили, думаешь, с чего Серега с Витьком все лето коньяк пили? Я заработала. Сейчас французы здесь, музей вечной мерзлоты делают. Натащили костей мамонта, шкуру даже нашли, вроде как от мамонта. Они меня тоже фотографировали. Книгу уже сделали, она в нашем музее есть. Приходи, посмотришь…

 Так времечко съеживалось для меня. Жизнь короткая, не успеваешь набраться мудрости, одна печаль вечна – она никого не бросит и ни от кого не отстанет. Как иголка под сердцем, колет и колет. И встреча с красавицей – некстати. Зачем мне Господь ее подарил? Забываю уже и про Серегу, открыл рот, смотрю на королеву тундры. Она повернулась на ветер, волосы разлетаются, моет их солнышко. Подпрыгнуть бы к красотке, окунуть лицо в ее волосы…

 Мало-помалу успокаиваюсь, старый человек в любви фантазиями богат. Говорим с Серегой. Нет-нет, да оглядываясь на королеву.

 Хоть и сбивчиво, но сложили судьбу героя. Все от той же тяги к горячительным не раз терял семью. Увольнялся и устраивался на шахту тоже много раз.

 – Был молодой, сильным хотел стать. Спортом занимался, – машет он рукой, – Потом водка из мозгов все выкинула. Водка мне теперь и мать, и друзья. Она греет. Эх, жизнь, – по щеке нового знакомого катится по-детски крупная слеза, – застрелюсь, вот посмотрите, застрелюсь. Поплачете!

 – Пусть собаки по тебе воют, – ревет царица. – Сельсовет похоронит, что нам плакать. Зубы кто тебе повысвистал? За что? Потому что дурак пьяный, драться лезешь. И мне жизнь загубил. Возьму когда-нибудь нож, решу гада.

 – Продашь сегодня морошку, купи хотя бы носки, – я стараюсь отвлечь его от попутчицы. Сам в её сторону больше открыто не смотрю. С утайкой надежней.

 Удивительные люди северяне. Улыбаются даже на обидные слова. Сергей Иванович опять прячет в сапог ногу, которую разминал, морщится от холода, обнимает меня за доброе предложение в охапочку, долго хлопает по спине.

 – Мы, долгане, особый народ. Такими как вы, никогда не станем. И не надо нас подстругивать под себя. Ты сможешь за сентябрь пять тонн рыбы взять? Дай мне сети, я десять возьму. Потому что я – Серега, меня все знают, – хвалится он, как трехлетний ребенок. – Мужики саха – люди слова. Говорю тебе, приезжай в Каяк, всегда встречу и угощу. У меня дома почти целая бутылка спирта спрятана под мхом. Ради гостя – вытащу.

 Почувствовав серьезность в словах собеседника, жду продолжения разговора.

 – Нам в тундре проще, в балке, на природе, где водки меньше. Там все работают, друг другу помогают. Северяне всегда добрые, никогда никого в беде не бросят. Зайди хоть ночью в чум, хоть днем, всегда лепешку получишь и кусок рыбы. Чаем тебя напоят. Ты меня в Москве встретишь, позовешь к себе домой? Вы там, в городе, куска хлеба из окна не выбросите голодному.

 – Я сегодня в рыболовецкую бригаду поеду на Таймыр, там их шесть человек. Разве смогу всех знакомых к себе в дом пригласить?.. Добрый ты, понятно. Но пьешь-то зачем. Пьяный упадешь с лодки и – нет тебя?

 – Точно не будет. Сколько уже моих родных с дури попадало.

 Начинаем считать, кто из его ровесников не утонул и не спился. Оказывается, таких нет. Уже с шумом сокрушается: вот это да, большинство ушло на тот свет рано. Кто замерз, кто утонул. Кто по пьянке сгорел вместе с балком. А которые в тундре живут, с оленями, те все целы. Потому что занимаются делом. Им некогда морошку по Хатангам возить, на спирт менять.

 – Зачем мне нужна была шахта, не знаешь? – машет он мазутной рукой. – И я не знаю. Бабы мне жизнь калечили. Вон, – он опять запустил гальку в сторону красавицы. – Сначала со мной жила, потом к другу ушла. Теперь говорит: давай снова сойдемся. У тебя лодка есть, снегоход. Нарожаем детей. Они нас любить будут. Со справкой дурака нужно родиться, чтобы такую мать любить. Я спирт на свои покупал. Оленя на переправе подстрелил и половину бабкам продал. Остальное они жрут, – показал он в сторону девушки.

 – Ни одному слову её не верю, – вспыхивает он. – Если любишь, почему спирт воруешь? Доведет она меня, напишу заявление в милицию, пусть сидит за воровство. Кто она без меня, скажи? Вчера уху варили, это рыбаки с тони дали мне два чира и трех щук. За спирт. Не принес бы я чиров, чтобы они ели?

 – Жалко, за ночь протухла рыба, – неожиданно вспоминает Серей Иванович потери.

 Опять он сбивчиво обижается на прошлое. Друзья-шахтеры копили деньги на путевки на юг, на какие-то поездки, мебель везли в Каяк за тысячу верст. Одна перевозка обходилась дороже, чем сама мебель. А он, Яроцкий, никуда из Хатангского района и не уезжал. Некуда было ехать, да и незачем. Зато пил вместе с русскими, как русский и больше русских.

 – Говоришь, купи носки, – улыбается он, – не куплю. Не получится. Надо уехать в тундру, к оленям. Там я не буду пить. Но что я могу в тундре? И в балке один на озере не проживу. Не привык я один.

 Все сложное в простом, а простое – в сложном. Сергей Иванович чертыхается на двигатель, спешит вырезать прокладку на карбюратор. С минуты на минуту подскочит напарник, и они направят лодку в Кресты. Выпьют спирт вместе с родственниками, передерутся.

 Всю его завтрашнюю жизнь я знаю. А на красавицу посмотреть тянет. Чуть Серега отвернулся, кошу в её сторону глаза. Она улучила момент, подмигнула. Чертовы дети, эти бабы. Передеремся ещё с Серегой, лучше отчалить в гостиницу.

 Останавливает меня Сергей Иванович: посиди, друг, не торопись! Я пока двигатель заведу. Что-то хрипит про неудачу: целую ночь на воде. Попутчица уже на берегу кутается в фуфайку, ругает Сергея Ивановича на долганском. Он ей отвечает на русском, матом. Грозит подмолодить личико, сейчас же, при серьезном человеке.

 Не выдерживаю оскорблений царевны, машу Сергею Ивановичу и иду по берегу наверх, к гостинице. Думаю про себя, что все можно оправдать и осудить. Но никогда не поставить точку справедливости ни в своей, ни в чужой жизни. Трагедии периодически вырастают в фарс, а фарс – в трагедию. Вырванный из тундры Сергей Иванович так и не стал шахтером. И зря бахвалится, не было и не будет из него хорошего рыбака. На тоню надо готовить лодку, мотор, сети. Чтобы заработать сто тысяч, нужно много сетей, ловить тонны рыбы. День с сетями мокнуть, вечером таскать рыбу в ледник. Придется бросить пить хотя бы на две недели, пока идет рыба. А на его лодке можно доехать только за спиртом. И то не всегда получается.

 У каждой семьи в Крестах, Каяке ли, выдолблен в мерзлоте свой погреб для хранения пойманной рыбы и оленины. Но в большинстве поселков эти мерзлотники коллективные. Кто ухаживает за ними, тот и хранит там рыбу. В погребах этих постоянная температура. Минус двенадцать. У Сергея Ивановича такой мерзлотник может и был, но все пропито. А в коллективный его не пустят, некогда ему за коллективным ухаживать.

 Врет все Серега. Если он даже и на одну сеть ловил рыбу: где ее хранить? Без хранилища можно и не ломать спину возле сетей. Чиры и муксуны, да и щуки, за ночь одрябнут, никто их не купит.

 – Скажи, когда кино пойдет? – кричит от воды новый знакомый.

 Но крикнул просто так. Я уже потерялся, ушел из его жизни. Зато подруга снова в лодке, встала, скинула фуфайку, стоит в прекрасной зеленой кофте. Совсем ещё молодая. Опять зазвенела.

 – Я морошку рвала, мой спирт. Лучше в Хатангу вылью, чем вам дам.

Оборачиваюсь вниз, к берегу. Сергей Иванович подскакивает к красавице, старается слету врезать ей пинка. Но промахивается, и одубевшая нога с гулом влетает в исшарканный борт лодки. Собеседник мой ревет – больно!

Чайки заполошно кинулись в стороны. Серега стоит на одной ноге, вторую задрал выше колена, пытается нянчить, не удержался, упал. Почем попало материт попутчицу, а, может, и меня вдогонку.

 И только безразличное ко всему солнце приободрилось, начинает пригревать и реку, и поселок, и нас. Красавица в зеленой кофте стоит на берегу реки, развивает руками волосы. Руки у неё, как две лилии. Целовать и целовать.

 – Эй, – кричит она мне, – займи тысячу. На следующей неделю приеду, рыбой отдам. Серега наловит, у него сеть есть. Займи, Серега, если сказал, обязательно сделает. Меня Настей зовут, в Каяке все меня знают. Спросишь любого, покажут наш балок. Мы там с Серегой и Витьком живем. Витек сейчас придет. У Витька ничего нет, но он тоже добрый. Зато Серега – хозяин, с ним жить буду. Кто ещё возит долган в Кресты и Хатангу за водкой – только Серега. У него всегда выпить есть.

 Когда Настя еще болталась в носу лодки, ворочалась там с одной стороны на другую от холода, уже тогда была видна выпивоха, только не разглядел я, что необычная она женщина. Черные её глазищи захватывают душу.

 Но теперь я отошел далековато, ничего не рассмотреть, кроме копны пышных волос да тонкого стан. Встреча эта, утренняя, давит душу. Больше не оборачиваюсь. Зачем так быстро летит жизнь? Почему всегда не в ту сторону я смотрел в молодости?

 Не дают покоя вопросы. С какого перепугу с Серегой катается по реке такая красавица, почему их головы думают только о спирте и водке?!

 Солнце не делит нас по уму, пьянству, другим признакам. И грабителя, и ограбленного одинаково греет. И долго еще будет нежить. Уйдет с берега реки Серега, на его месте Саша какой-нибудь закипит черной пьянкой. Он будет хоть на тот свет гонять за спиртом. И так из года в год, из века в век. Все повторяется в смене поколений.

Нет, и не будет конца нашим порокам. Рождались и будут рождаться неземной красоты девушки. Кто-то из них обязательно станет королевой. Настя из этого списка сама себя вычеркнула. Лет в четырнадцать, наверное. А создана была для мощного умом и телом мужика. Увы, не получилось стать счастливой. Сереге – тоже. В принципе, большинство живущих не могут похвастаться счастьем. Не только на Севере.

Солнце в стороне от этих пустых думок. Оно создало Землю своим жаром и до сих пор всех нас греет. Счастливых и несчастливых. К кому из них должен отнести себя я? А Настя, Сергей Иванович и ещё незнакомый мне Витек?..

 Счастливые, несчастливые. Сажусь на скамеечку у гостиницы, греюсь на солнышке. Жду, когда позовут в вертолет. Сегодня мне лететь на озеро Таймыр. Вот там все трезвые. Бригадиром у них казах Тленчиев. Он знает, увидит хозяин в бригаде кого-то выпивши, его и бригадира увезет в Хатангу. Бригада должна работать. По двенадцать часов в день. Потом баня, ужин и сон. А завтра снова в шесть подъем, чай, уха, в семь все возле сетей.

В бригаде все бывшие алкоголики, здесь, без водки, они уже сами для себя люди. В январе, феврале у них отпуск, для всей бригады сразу. Денег получают много. Но дальше Хатанги они никуда не уезжают, не успевают. Где они счастливые, на озере или в поселке – не знаю.

 Кто самый счастливый на свете не знает даже Небо. Насте не нужна королевская семья, ей и в лодке Сергея Ивановича хорошо. Мне уже шестьдесят семь, а все болтаюсь и болтаюсь по командировкам. Что хочу увидеть, что написать? Все это уже кто-то видел до меня и рассказал всему миру.

Илл.: Художники Юлия и Евгений Поротовы. Цикл "Земляки". "Скоро починим".