Людмила ВЛАДИМИРОВА. «…Особое место в его сердце занимала Одесса…»
Исполнилось 150 лет со дня рождения Александра Ивановича Куприна (7 сентября 1870 - 25 августа 1938)
В Одессе А.И. Куприн бывал неоднократно. Впервые он посетил Одессу в 1898 году, жил на даче местного писателя А.М. Федорова в немецкой колонии Люстдорф под Одессой, где познакомился с И.А. Буниным. Бунин помог опубликовать в местной газете один из рассказов Куприна.
Автор статьи «Куприн в Одессе» писал: «Куприн обладал необыкновенной способностью сближаться с разными людьми. В Одессе он познакомился с Андреем Белым, Степаном Гавриловичем Скитальцем (псевдоним Петрова), журналистом Василием Ивановичем Немировичем-Данченко (братом одного из основателей МХАТа), Семеном Юшкевичем, журналистом Лазарем Карменом (отцом выдающегося кинодокументалиста Романа Кармена), Корнеем Чуковским, юристом Антоном Антоновичем Богомольцем, врачом Л.Я. Майзельсом и талантливой артисткой Верой Леонидовной Юреневой, выступавшей в Одессе в 1909 году.
О Чехове, с которым он познакомился в 1899 году и с которым установились теплые, дружеские отношения, он писал: "… сохранился в памяти тот Чехов, каким я его видел впервые в общей зале лондонской гостиницы в Одессе… Я увидел самое прекрасное и тонкое, самое одухотворенное человеческое лицо…"
Будучи неутомимым пешеходом, он бродил по улицам южного города, по берегу моря, заходил в трактиры, бывал на Скаковом поле (так назывался тогда ипподром), любовался прекрасными архитектурными ансамблями, гениально построенной лестницей со ступенями из триестского камня, известной, пожалуй, во всем мире. Он восхищался мастерством кузнецов, создававших кружева металлических оград, и литьем чугунных уличных фонарей.
Куприн гулял по популярнейшей и любимейшей среди одесситов и, пожалуй, также известной во всем мире улице Дерибасовской, по которой ходили Пушкин и Гоголь, Мицкевич, Менделеев, Бунин. Здесь, в самом центре города, на бойком месте, в подвале дома на углу Дерибасовской и Преображенской, находился увековеченный писателем пивной бар "Гамбринус", где вместо столов стояли дубовые бочки, а вместо стульев — маленькие бочонки. Сюда каждый вечер уже много лет подряд приходили пропитанные соленым запахом моря матросы и рыбаки, портовые грузчики и кочегары, водолазы, биндюжники и юнги, чтобы утолить боль души не только пивом, но и рыданиями скрипки Сашки-музыканта, которого знали и вспоминали не только в портах Черного моря, но и во Владивостоке, в Сиднее, Нью-Йорке, Константинополе и Бомбее.
Дом в Одессе, где в 1910-1911 гг. жил А.И. Куприн
Писатель стремился узнать и понять, как живут и работают люди разных профессий. Он посещал металлургические заводы, спускался в угольные шахты, поднимался в воздух, в водолазном костюме шагал по морскому дну, а в сорок три года вдруг начал всерьез учиться "стильному" плаванию. Его друзьями были знаменитый дрессировщик Анатолий Дуров и клоун Жакомино, рыбак Николай Констанди. Он сдружился с некоторыми балаклавскими рыбацкими атаманами, ходил с рыбаками в море на баркасах, греб веслом наравне с другими, а на берегу охотно сидел с ними в кофейне» [1].
О 1909-1911 годах вспоминала дочь писателя Ксения Александровна Куприна в книге «Куприн – мой отец»: «В конце августа 1909 года мы переезжаем в Одессу, где вскоре снимаем квартиру с видом на море. Для Куприна начинается довольно бурный одесский период.
Там завязалась его многолетняя дружба с художником Нилусом, с борцами Иваном Заикиным, Иваном Поддубным и известным летчиком и спортсменом С.И. Уточкиным.
Мой отец объездил почти всю Среднюю Россию, любил многие её города, уезды, пейзажи, но особое место в его сердце занимала Одесса. События многих повестей, рассказов, очерков, таких, как "Гранатовый браслет", "Белая акация" и других, происходят в этом своеобразном, колоритном порту.
Отец всегда вспоминал об Одессе с особой нежностью. Родители часто мне потом рассказывали о маленьких происшествиях 1909-1910 годов, которые были полны острых ощущений – радостей и горечи» [2].
Да, были и маленькие происшествия, но и весьма существенные. И, наверное, не только подъем, полет на воздушном шаре с кумиром Одессы Сергеем Уточкиным 13 сентября 1909 года. О полете Куприн напишет очерк «Над землей».
Павел Цаудер замечает: «Александр Иванович с теплотой и любовью вспоминал об Уточкине: "Из многих виденных мною людей он – самая яркая по оригинальности и душевному размаху фигура". И далее: "... если есть в Одессе два популярных имени, то это имена Бронзового Дюка, стоящего над бульварной лестницей, и С.И. Уточкина"» [1].
Не только полёт через год «двух тяжеловесов на аэроплане над одесским ипподромом» – писателя и его близкого друга, легендарного борца Ивана Заикина, закончившийся «авиакатастрофой» и – чудом! – без особых травм, но многими огорчениями, обвинениями и объяснениями.
«Конечно, в крушении аэроплана господ Пташниковых и в том, что мой бедный друг Заикин должен был опять возвратиться к борьбе, виноват только я», – «признавался» Куприн в очерке «Мой полет».
Он свидетельствовал: «Только впоследствии я узнал, что Заикин в эту критическую секунду сохранил полное хладнокровие. Он успел рассчитать, что лучше пожертвовать аэропланом и двумя людьми, чем произвести панику и, может быть, стать виновником нескольких человеческих жизней. Он очень круто повернул налево... И затем я услышал только треск и увидел, как мой пилот упал на землю.
Я очень крепко держался за вертикальные деревянные столбы, но и меня быстро вышибло с сиденья, и я лег рядом с Заикиным.
Я скорее его поднялся на ноги и спросил:
– Что ты, старик? жив?!
Вероятно, он был без сознания секунды три-четыре, потому что не сразу ответил на мой вопрос, но первые его слова были:
– Мотор цел?.. . <…>
Сидя потом в буфете за чаем, Заикин плакал. Я старался его утешить, как мог, потому что все-таки я был виноват в этом несчастии. В тот же вечер решилась его судьба. Братья Пташниковы, миллионеры, хотевшие эксплуатировать удивительную дерзость этого безграмотного, но отважного, умного и горячего человека, перевели исковерканный "фарман" в гараж и запечатали его казенными печатями, и Заикин не мог войти в этот сарай, хотя бы для того, чтобы поглядеть хоть издали на свое детище. Все это дело прошлое. Заикин опять борется в Симферополе и часто пишет мне совершенно безграмотные, но необыкновенно нежные письма и подписывается: "Твой серенький Иван".
Несмотря на то что я своим нечаянным первым жестом перевернул его карьеру, он совсем не питает ко мне злобы, но зато и я твердо уверен в том, что через год, через два он непременно полетит на собственном аппарате. И не в угоду зевающей публике, а на серьезных авиационных конкурсах, и я уверен, что он сделает себе, несмотря на его отчаянность, бессмертное имя»[3].
Ксения Куприна вспоминала о «многолетней дружбе между добродушным неграмотным великаном и Куприным»: «Многих иногда удивляла и даже возмущала эта дружба и вообще любовь Куприна к циркачам, рыбакам и всякому живописному люду. Но никогда бы не были написаны многие и многие рассказы, повести и очерки, если бы мой отец не испробовал все возможные ремесла, не общался бы с самыми разнообразными людьми, не выслушивал бы часами их иногда яркие, иногда нудные профессиональные разговоры» [2].
И Куприн признавался: «...везде искал жизнь, чем она пахнет. Среди грузчиков в одесском порту, воров, фокусников и уличных музыкантов встречались люди с самыми неожиданными биографиями – фантазёры и мечтатели с широкой и нежной душой» [4].
А было и участие… в тушении пожара «в доме на Екатерининской», «пользуясь знакомством с начальником пожарной охраны»! Да, использовал знакомство с 1902 года с начальником, «и в медной каске помчался туда вместе с отрядом пожарников и трудился наравне с ними в пламени и дыму до утра, пока не был потушен огонь» [1].
Поистине: «Куприн самозабвенно жил одесской жизнью. С рыбаками выходил в море ловить скумбрию и камбалу, одевшись в водолазный костюм опускался под воду в районе Хлебной гавани, поддавшись магии цирка, участвовал во французской борьбе» [4].
Многие произведения Куприна связаны с Одессой, отражают ее жизнь. Это, конечно же, и «Гамбринус», и цикл очерков «Листригоны», и «Леночка», «По-семейному», «Цирк» и др. В Одессе он начал и вторую часть повести «Яма». Здесь же и пережил отравленную злобой критику.
Получая «массу писем после выхода "Ямы"», где «преобладали анонимные», Куприн «говорил сотрудникам газет:
"Ругают меня за первую часть "Ямы", называют порнографом, губителем юношества и, главное, автором грязных пасквилей на мужчин. Пишут, что я изображаю все в неверном виде и с целью сеяния разврата. Это бы ничего! Письма от анонимов, изрыгающих хулу, меня не удивляют. Уязвленные обыватели, отстаивающие публично целомудрие и мораль, а втихомолку предающие всем грехам Содома и Гоморры, вправе сердиться. По вот критика меня удивляет. Как можно так поспешно делать окончательные выводы о произведении, которое еще не окончено? Одни критики меня расхвалили, другие разругали, а в общем, они меня сильно пугают своими советами.
Между прочим сильно тормозит работу опасение цензуры. Право, раньше жилось лучше. Знать: напишешь, пошлешь в цензуру, а потом исправляй. Теперь же боишься, как бы вся книга не была задержана из-за одной-двух глав"» [2].
Да, горестей было немало. Ксения Куприна: «…отец, как и любой человек, конечно, не мог совсем спокойно переносить всяческую травлю, нападки и бесконечные мелкие житейские неприятности.
Зная гостеприимный нрав Александра Ивановича, к нему без конца приходили за советами и мешали работать. В "Одесских новостях" 8 октября Куприн говорит интервьюеру:
"Опасно мне иметь квартиру где-нибудь в центре города. Сильно одолевает начинающий писатель. Носит, носит рукописи без конца. Ну, хорошо, принес – оставит. Я не имею решимости отказать в просмотре, принимаю, обещаю дать ответ. Но беда-то в том, что юные собратья часто остаются недовольны моим отзывом и слишком резко выражают мне лично свое неудовольствие. Да не так уж просто, а почти с бранью и с упреками в нежелании поддержать начинающего писателя"» [2].
Так что, «во избежание», да и по скромности достатка, приходилось жить «под Одессой». К примеру, в 1909-м, после полета на воздушном шаре «уже осенью, один одессит, большой почитатель таланта Куприна, предоставил ему свою роскошную дачу на берегу моря. Отец пишет Батюшкову, что надеется уже не сдвинуться оттуда, что стоят чудесные ясные дни, что в море 19°. "С рыбаками еще не подружился. Их здесь много, и все народ суровый".
Но опять все оказалось не столь привлекательным, как выглядело вначале.
Отец пишет Батюшкову 21 сентября 1909 года:
"Дорогой Федор Дмитриевич и кум!
Живем на даче на Б. Фонтане. Огромный дом, со светелкой для меня наверху, много комнат, и все это навязал мне – представь, бесплатно! – какой-то еврей, мой пылкий поклонник. <…> Но кругом уже разъехались все дачники, мы одни. Лиза пугается, нет припасов, по ночам воют на луну брошенные собаки, а в окрестностных дачах жулики обдирают оставшиеся балконные занавески» [2].
Увы, – «Шаткое материальное положение, неустроенность, вечные денежные затруднения, ядовитые уколы всевозможных газет, – хотя отец принимал многое с большим юмором, – не могли, конечно, не отразиться на его настроении, на его творчестве, для которого ему необходимы были тишина и покой» [2].
Забавна ситуация с одним из «интервьюеров»:
«Корней Иванович Чуковский описал случай, произошедший в Одессе. Однажды пришел к Куприну репортер и спросил, где и когда он мог бы проинтервьюировать писателя.
– Приходите сегодня же в Центральные бани... не позже половины седьмого.
И в тот же вечер, стоя нагишом перед голым газетным сотрудником, Куприн изложил ему свои литературные взгляды, после чего они оба, и репортер, и Куприн, лихо отхлестали друг друга намыленным банным веником.
– И как тебе пришла в голову такая дикая мысль? – спросил у Куприна один из его одесских приятелей Антон Богомолец.
– Почему же дикая? – засмеялся Куприн. – Ведь у репортера были такие грязные волосы, ногти и уши, что нужно было воспользоваться редкой возможностью снять с него копоть и пыль» [1].
…Ох, как же боюсь я, что и сценка, о которой пишет А.И. Куприн своему верному другу Ф.Д. Батюшкову 18 марта 1909 года, «поимела место быть» в Одессе. Простите, но «из песни слов не выбросишь»:
«Один парикмахер стриг господина и вдруг, обкорнав ему полголовы, сказал; "Извините", побежал в угол мастерской и стал ссать на обои, и, когда его клиент окоченел от изумления, Фигаро спокойно объяснил; "Hичего-с. Все равно завтра переезжаем-с"» [5].
Скверно? – Да. Но неверно ли? – «Если мы все – люди – хозяева земли, то еврей – всегдашний гость. Он даже, нет, не гость, а король авимелех, попавший чудом в грязный и черный участок кутузки, где нет цветов и что люди, ее наполняющие, глупы, грязны и злы?»
«…Оттого-то, в своем странническом равнодушии к судьбам чужих народов, еврей так часто бывает сводником, торговцем живым товаром, вором; обманщиком, провокатором, шпионом, оставаясь чистым и честным евреем. <…>
Нельзя винить еврея за его презрительную, надменную господскую обособленность и за чуждый нам вкус и запах его души. <…> И если еврей хочет полных гражданских прав, хочет свободы жительства, учения, профессии и исповедания веры, хочет неприкосновения дома и личности, то не давать ему их – величайшая подлость. И всякое насилие над евреем – насилие надо мной, потому, что всем сердцем я велю, чтобы этого насилия не было, велю во имя ко всему живущему, к дереву, собаке, воде, земле, человеку, небу.
Итак, дайте им, ради Бога, все что они просят, и на что они имеют священное право человека. Если им нужна будет помощь – поможем им. Hе будем обижать их королевским презрением и неблагодарностью – наша древнее и неуязвимее. <…>
Hо есть одна – только одна область, в которой простителен самый узкий национализм. Это область родного языка и литературы. А именно к ней еврей – вообще легко ко всему приспосабливающийся – относится с величайшей небрежностью.
Ведь никто, как они, внесли и вносят в прелестный русский язык сотни немецких, французских, польских, торгово-условных, телеграфно-сокращенных, нелепых и противных слов. <…> Они внесли припадочную истеричность и пристрастность в критику и рецензию. Они же <…> полезли в постель, в нужник, в столовую и в ванную к писателям.
Ради Бога, избранный народ! Идите в генералы, инженеры, ученые, доктора, адвокаты – куда хотите! Hо не трогайте нашего языка, который вам чужд, и который даже от нас, вскормленных им, требует теперь самого нежного, самого бережного и любовного отношения» [5].
Как же до отчаяния, до нестерпимой боли актуально!..
Но… Александр Иванович Куприн учит: «Никогда не отчаивайтесь. Иногда все складывается так плохо, хоть вешайся, а – глядь – завтра жизнь круто переменилась» («Яма»). Что же касается языка: «Язык – это история народа. Язык – это путь цивилизации и культуры. Поэтому-то изучение и сбережение русского языка является не праздным занятием от нечего делать, но насущной необходимостью», – А.И. Куприн.
Сегодня – наше право, наш долг любить, беречь и – оборонять его.
7 сентября 2020, Одесса.
Примечания
- Цаудер Павел. Куприн в Одессе. // http://russian-bazaar.com/ru/content/13451.htm
- Куприна К.А. Куприн – мой отец. Глава IV. Странствия. // http://a-i-kuprin.ru/books/item/f00/s00/z0000011/st005.shtml
- Куприн А. Мой полет. // http://liv.piramidin.com/belas/Kuprin/moi_poliot.htm
- Левицкий А. и др. Доходный дом М. Луцкого. // http://archodessa.com/all/marazlievskaya-2/
- Куприн А.И. – Ф.Д. Батюшкову, 18 марта 1909 г. // http://kuprin-lit.ru/kuprin/pisma/letter-4.htm
На фото вверху: Горельеф А.И. Куприна на стене здания по ул. Маразлиевской, 2, Одесса
