Юрий СЕРБ. Человѣкъ, не разлюбившiй русскiй языкъ

Памяти Ю.М. Реутова

Сегодня восьмое июля.

Съ утра я зажигаю свѣчу въ одинокомъ латунномъ подсвѣчникѣ, ставлю её на крышку принтера Brother, крошу себѣ салатъ изъ сельдерея, зелёныхъ огурцовъ, бордовой свёклы – на яблочномъ уксусѣ и оливковомъ маслѣ, открываю бутылку водки и погружаюсь въ безсвязныя мысли-воспоминанiя.

На самомъ же дѣлѣ, они очень-таки связныя.

Сегодня день рожденiя Юры, хотя онъ давно уже Юрiй Михайловичъ – и давно уже пропалъ. Бéзъ вѣсти. Кстати, Юра водки не пилъ: онъ всегда прiѣзжалъ съ рюкзакомъ рѣдкихъ книгъ и парой бутылокъ бѣлаго вина, уже въ лёгкомъ подпитiи.

Онъ мой однокурсникъ, только Юра учился на русскомъ отдѣленiи «филфака», а меня угораздило на англiйское.

Я сказалъ – однокурсникъ? Нѣтъ, я былъ курсомъ старше. Однокурсникомъ Юры былъ знаменитый впослѣдствiи Миша Веллеръ изъ Эстонiи, хотя родомъ изъ Каменецъ-Подольска, нашъ общiй шапочный знакомый. Но популярность Юры среди дѣвушекъ-русистокъ превосходила тогдашнюю извѣстность Миши, я даже нѣсколькихъ дѣвчонокъ ревновалъ къ своему другу.

Сердце было большое, безкорыстная душа. И былъ талантъ, несомнѣнный. Бываютъ такiя люди, въ которыхъ всегда подозреваешь талантъ, не понимая въ чёмъ даже именно.

Почти каждый студентъ русскаго отдѣленiя пописывалъ прозу или писалъ стихи. Но Юра мечталъ дѣлать фильмы. Онъ на протяженiи пяти лѣтъ университета носилъ въ головѣ нѣкiй сценарiй, нѣкiй замыселъ, да только, по русскому обычаю, тѣмъ и довольствовался. У него не было въ знаменитыхъ режиссёрахъ ни отца, ни дяди.

Я скрывалъ свои прозаическiе опыты, но Юра всякiй разъ, когда мы, вдоволь набесѣдовавшись, разставались, посылалъ мнѣ жестами сквозь окно автобуса: «пиши, пиши!» – не письма имѣя въ виду, а, какъ тогда полушутя твердили на факультетѣ, – «нетлѣнку». Откуда въ нёмъ была эта увѣренность? Не знаю. Онъ угадалъ мои потаённые планы.

Мы боготворили тогда Андрея Платонова, я восхищался разсказами Казакова и Лихоносова... Словомъ, разгадать мои грёзы было несложно.

Уѣзжая на каникулы въ свою Авдѣевку, фактическiй пригородъ Донецка, Юра никогда ничего не обѣщалъ, но къ сентябрю возвращался съ рюкзакомъ книгъ, купленныхъ или вымѣнянныхъ мнѣ въ подарокъ: входившiй въ моду Борхесъ или Бунинъ, Гамсунъ, Есенин, тома «Мастеровъ современной прозы отъ Мигеля Унамуно до Ивлина Во. Въ тогдашнемъ Ленинградѣ было практически невозможно прiобрѣсти русскихъ авторовъ, если не считать неплохого Илью Эренбурга, переводныхъ Гранта Матевосяна, Кайсына Кулiева и множественныхъ али шогенцуковыхъ. Но если вы ухаживали за продавщицей изъ «Дома книги», то она могла вамъ шёпотомъ предложить недавно вышедшiй романъ Юрiя Бондарева.

На Донбассѣ положенiе было получше: разнарядка книготорговли тупо относила Донбассъ къ украинской территорiи и отправляла туда востребованныхъ авторовъ съ той же щедростью, что и въ Кара-Калпакiю.

У Юры былъ критическiй умъ. И онъ былъ реалистомъ – почему, я думаю, и не сталъ кинорежиссёромъ. Послѣ университета онъ получилъ назначенiе въ домъ-музей Чехова  подъ Москвой и вскорѣ могъ разсказывать подробности о посѣщавшихъ музей московскихъ киноактрисахъ (слóва «звѣзды» мы тогда ещё не знали, да и «звѣзды» въ ту пору такъ ещё не коптили).

Благодаря наблюдательности Юры и нашимъ довѣрительнымъ отношенiямъ я зналъ, что его согруппница Лида Матвѣева, въ которую я былъ влюблёнъ, строитъ глазки брутальному красавцу Геннадiю Бальбѣ изъ азово-черноморскаго бассейна и что самъ Юра не понимаетъ, что я нахожу въ этой бѣломраморной статуэткѣ. Очень критично относился Юра къ какому-то не извѣстному мнѣ Демусяку изъ Западной Украины, который собирался, получивъ дипломъ, уйти служить офицеромъ-спецпропагандистомъ (чему учили на военной кафедрѣ), а въ обезпеченiе продвиженiя по службѣ жениться на еврейской дѣвушкѣ, – не то чтобы былъ у него конкретный предметъ матримонiальныхъ устремленiй, но такую задачу въ теорiи онъ ставилъ.

– Только оне на дерево не кидаются, оне на талантовъ охотятся! – хохоталъ сострадательно Юра.

И мы переходили на что-нибудь другое – напримѣръ, иронизировали  надъ математической лингвистикой или надъ лингвистикой съ приставкой нейро. Хотя газеты уже возвѣщали скорое пришествiе искусственнаго интеллекта. Мятущiйся умъ Юры не удовлетворялся учебной программой, онъ негодовалъ и на морфемы-фонемы, и на «придурковъ серебрянаго вѣка», и на бездарей типа Г. Никифорова, маститаго прозаика 30-хъ годовъ советскаго вѣка.

Волнуясь, Юра заикался:

– Цѣлый романъ назвать «У фонаря»?! Это какъ? Но это, ок-казвацца... цѣлый об-бразъ: правящая партiя какъ фонарный столбъ! Зачѣмъ такое изучать, зачѣмъ к-курсовыя писать? Н-ну, прильнулъ онъ къ фонарному столбу – тамъ и остался!

– Не оттуда ли слово пошло – офонарѣть?

– Теперь покруче говорятъ...

И наше гнѣвное веселье скоро изсякало. Безъ дѣвичьяго присутствiя наши темы были ностальгичны или очень критичны, зато присутствiе дѣвушекъ дѣлало Юру искромётнымъ весельчакомъ. Моя первая жена всегда имъ восхищалась, невзирая на небольшой ростъ моего друга и его не всегда весёлые глаза.

Въ разговорѣ онъ часто возвращался къ своему Донбассу,  къ его людямъ-трудягамъ, къ его красавицамъ... И въ Подмосковьѣ онъ долго не выдержалъ: уѣхалъ на родину – тамъ и женился. Но до женитьбы въ каждый отпускъ прiѣзжалъ и по-прежнему привозилъ въ подарокъ книги...

Прiѣзжая, онъ посѣщалъ друзей поочерёдно: былъ общимъ другомъ для нѣсколькихъ разобщённыхъ анахоретовъ. Дважды или трижды онъ прiѣхалъ уже въ Петербургъ. Въ девяностые годы мы всѣ перебивались съ хлѣба на квасъ, но обмѣнивались письмами и поздравительными телеграммами.

Потомъ переписка прервалась, Юра замолчалъ.

Когда укроармiя стала обстрѣливать Донбассъ – и Авдѣевка, будучи въ «сѣрой зонѣ», прозвучала въ устрашающихъ новостяхъ, я наудачу послалъ ему телеграмму съ оплаченнымъ отвѣтомъ.

Отвѣтъ, на украинской мовѣ, былъ полученъ слѣдующiй:

   «Телеграмма не доставлена. Домъ снесёнъ».

...Сегодня день рожденiя Юры. Юбилей. Семьдесятъ лѣтъ.

Живъ ли ты, Другъ?

На илл.: Художник Александр Чурсин