Дмитрий ЕРМАКОВ. Лес Божий
Поэма
I
В начале было Слово.
И стал быть человек по образу Слова.
И были даны человеку вода и земля, древа и травы, звери и птицы – Лес Божий.
И человек давал имена каждому древу, всякой траве, ягоде и грибу, зверю и птице.
И каждое имя стало словом. Словом всё стало быть. Стало жить-поживать.
И видел человек, что это хорошо.
И видел это Бог и благословил.
II
И ведали русские люди, что это ладно.
И жили в ладу с Лесом Божьим.
И пришли из лесов и болот к людям мифы, легенды и сказки… И медведь на липовой ноге, и Баба Яга, и Леший – все из русского леса. Там, в Божьем Лесу, и ныне «на неведомых дорожках следы невиданных зверей…»
И одарил лес русского человека зверем и птицей, песнями и ремёслами, грибами и ягодами, деревнями и городами…
III
И жили звери в Божьем Лесу: медведь, лиса, заяц, рысь, лось, кабан, барсук, белка, куница, норка, ласка, бобр, выдра, ондатра, енот, ёж, крот…
И водились птицы: глухарь, тетерев, сорока, сойка, рябчик, дрозд, синица, снегирь…
И не всякий человек упомнит всех зверей и птиц из Божьего Леса.
И были: жуки, бабочки, стрекозы, шмели, муравьи, осы, пчёлы…
Все они были даны человеку Богом, все были дарованы человеку лесом.
И без всякого из них лес не полон.
IV
***
Всё живое
Дано человеку
Для счастья…
***
Животные
Учат нас
Быть
Людьми.
***
«И цветы, и шмели
И трава…» –
Письма Бога.
***
Всё живое –
Слава
Создателя.
V
Тихое утро. Над бочагом лесной речки свесили ветви ивы. Капли росы сверкают на траве и на листьях. Гладь бочага недвижна, только меряют её водомерки да плывут по ней облака… Но вот дрогнула на круглом листе кувшинки стрекоза – колыхнула радужным крылом воздух, и тут же ударил в кустовых зарослях соловей, хлопнула хвостом по воде рыба…
И наступил новый день…
Но если не будет стрекозы на листе кувшинки – не будет ничего… День не наступит!
Мир невозможен без стрекозы, пчелы, муравья…
Да и нужен ли он без них?
VI
И был муравей…
И стал муравейник…
И человек-ребёнок завороженно смотрел на бесконечную мурашиную работу…
Как понять, что это – муравьи и муравейник? Единое существо? Единый разум? Знает ли, понимает ли каждый муравей, для чего он несёт на себе хвоину?..
Человек вырастает и удивляется пирамидам Египта.
И забывает удивляться пирамиде под елью в родном лесу…
VII
И были пчёлы в Божьем Лесу.
И стал рой.
И нашёл рой в стволе огромной сосны дупло, и там стал жить…
И золотые пчёлы летали над цветками иван-чая, над мягкими коврами кашки, над лопухами и расторопшей… Над всяким цветком лесным и луговым.
И несли в соты солнечный нектар.
И созревал Божий мёд.
И ведали мёд звери и люди…
И рассказывал один человек:
– Мёд у нас дома всегда был. Всегда уж стояла полная миска в кути… В наших местах жили лесные пчёлы. На угорах росли огромные сосны, в три обхвата, их называли «бороушины». Вот в дуплах этих бороушин обычно пчёлы и селились. А находили их по ободранной коре на стволе – это медведь лакомиться в дупло лазал и свою метку оставил… Помню, как меня, маленького, отец с дядей брали в лес, за мёдом. Посадили в сторонке от бороушины – жди. Я видел и слышал, как рухнуло дерево, как «выколачивали» они дупло. А потом – идёт отец и несёт кусок вощины, запечатанный мёд, на, мол, ешь. И я сижу на валежинке и ем этот мёд… А постарше стал – и самому уже доводилось лесной мёд добывать. Делалось это так… У отца была специальная пила – двухметровая, двуручная, её и брали, она всегда была готова – хорошо наточена. Находили дерево с пчёлами, спиливали, при этом смотрели, чтобы оно легло летком кверху. Леток сразу затыкали тряпкой, чтобы пчёлы сильно не разлетались. Затем, по длине всего дупла делали надпилы и куски ствола выкалывали топором. И всё – ножом вырезаешь пластины с мёдом… Пчёлы, конечно, за время работы накусают, но от этого никуда не деться. Больно пчела жалит, да сладок мёд… С едой в те годы было тяжело в наших краях, пушнину и лосиное мясо за муку сдавали. Ну, вот и мёд тоже выручал. Спасал нас лес-батюшка…
VIII
И был в Божьем Лесу главный зверь, старший среди зверей, страшный в гневе, смешной в страхе, лохматый и косолапый. С человеком схожий. Столь почитаемый и великий, что истинное имя его, если и зналось, то забылось. «Бер», по тому как логово его называется «бер-лога»; «медведь» – потому как мёд любит и где его взять ведает. Михайло Потапыч, Дядя Миша наших сказок…
Боялись, но охотились на великого зверя. Добывали и просили прощения. Погибали от удара страшной когтистой лапы, но снова шли поднимать зверя из берлоги… И лишь тот считался настоящим мужчиной и охотником, кто с рожном и рогатиной, топором и ножом одолел великого зверя. Но не в зверя верил человек, а в незнаемого (или позабытого) единого творца и повелителя земли и неба. Зверь же был лишь лесным отражением его…
Зверь жил как зверь... Добывал пищу – рыбу и других зверей, смахивал муравейники и слизывал кисло-сладких мурашей, взламывал соты диких пчёл, ведал мёд… Находил по себе медведицу и дрался за неё с соперником. И готовил логово. И был Бером, ибо брал в своём лесу всё, что мог взять по праву силы и жизни.
И лишь человек был сильнее бера-медведя. Человек и манил зверя к себе духом жилым: скотским, пчелиным, хлебным… Но и пугал образом вышним…
IX
Раз пошли две сестры в лес по ягоды и увидали на лесной дороге следы…
– Смотри-ка, Дуня, мужик босой прошёл.
– И верно, Маша… А почто босой-то? У нас уж, ровно, никто босым-то не ходит…
– И большой, лапища-то как у медведя.
Шли девушки и опасались босого мужика, но нигде его не встретили.
Вернулись домой с малинника лесного, на старой вырубке растущего, с полными лукошками, деду и говорят:
– Дедко, мы в лесу-ти на дороге следы босого мужика видели!
– Да большого! Как у медведя лапа-то!
Усмехнулся дед и сказал:
– Девки, так ведь это медведь и был.
Испугались девушки, да что уж теперь-то было пугаться…
А дед ещё спрашивает их:
– А не было там и следа от деревянной лапы?
– Что ты, дедко, откуда у медведя деревянная лапа? Смеёшься над нами…
– А вот слушайте…
X
И приходил медведь из мифа в сказку…
… Жили-были старик со старухой на краю деревни, у самого леса.
И захотелось старухе мяска, медвежатинки.
– Сходи, дедко, в лес, принеси мне медвежатинки.
Вот старик в лес пошёл, склепь-капкан поставил.
На другой день пошёл склепь проверять, а там только лапа медвежья. Взвалил старик лапу на плечо и пошёл домой.
– Бабка, я тебе медвежатинки принёс.
Старуха шерсть-от с ноги сняла, стала пряжу прясть, а мясо на углях жарить.
Вдруг слышат, что-то скрипит за окном.
А это медведь на липовой ноге с берёзовой клюкой ходит. Услыхал, что мясо они жарят, и пришёл.
Вкруг избы-ти похаживает, ногой скрипит да приговаривает:
– Скрипи, нога, скрипи липовая, стучи, клюка, стучи берёзовая, по сёлам спят, по деревням спят, одни старик со старухой не спят, мой волос прядут, моё мясо жрут. Съем, съем старуху! Съем, съем старика!
Старуха и заревела:
– Дедко, съест ведь медведь-от нас.
– Не бойся, бабка, не съест!
Жалко было, а всё ж бросили медведю петуха. Медведь петуха взял и в лес ушёл. А вскоре опять скрип за окном, опять та же песня:
– Скрипи, нога, скрипи липовая, стучи, клюка, стучи берёзовая, по сёлам спят, по деревням спят, одни старик со старуха не спят, мой волос прядут, моё мясо жрут. Съем, съем старуху! Съем, съем старика!
Выбросили ему овечку. Он овечку на плечо и в лес.
Да вскоре опять скрип за окном, опять та же песня…
Уж и корову ему отдали, а только снова скрип за окном, опять клюка на крыльце стучит…
Старик и говорит:
– Бабка, полезай в печь, я тебя заслонкой закрою, а сам на печь залезу.
Затушил старик лучину, открыл подпольницу, бабку в печи спрятал, сам на печь залез. А медведь-то уж и дверь вынес, в избу идёт, приговаривает: «Скрипи, нога, скрипи липовая…»
В избу-ти вошёл, чует бабку в печи: «Съем старуху, съем!» – говорит, ногой к печи скрипит. Да в подполье и свалился.
Старик тут вскочил с печи, закрыл подпольницу и помелом в потолок припёр – не выскочит.
– Бабка, беги по деревне, зови мужиков, – кричит.
Кто с вилами, кто с топором, пришли мужики и убили медведя.
Шкуру сняли и мяса нажарили. А старуха-то на радостях и пива уж наварила. Ели-пили да медведя нахваливали.
Вот и вся сказочка – пестерь да кадочка…
XI
И говорил старый охотник:
– Нет, не охочусь больше. Жалко мне их. Сам не охочусь и других не вожу. Ведь это и не охота, когда его с вышки через оптику убивают. Нет, не охота… Дядя Миша не такого отношения заслужил… Ему, бедному, уж и берлогу-то в наших местах делать негде – лес-то подчистую выбрали. Далеко спать уходит. А летом-то всё на старые ягодники, на овсы идёт. А получается – на убой. Нет, не могу больше…
XII
И другой охотник рассказывал…
… Бывают и чудеса в лесу…
Вот в прошлую зиму было: поставил я капкан на лисовина (он по старому кабаньему следу прошёл).
Прихожу через день – свежие кабаньи следы, капкан затоптан. Что ж, такое бывает. Снял капкан.
Через несколько дней проверил то место, вижу – кабан больше не приходил, а лисовин опять прошёл и вроде бы недавно. Я поставил капкан.
На следующий день прихожу – и что же? – кабан по лисьим следам подошёл к капкану и выкинул его в сторону, а лисовин при этом шёл рядом, по моей лыжне.
Ладно, думаю, не глупее я вас. Поставил капкан на лыжне, со всеми предосторожностями, да и морозец мне на руку – отбивает запах.
Снег был рыхлый, и лисовин снова шёл по лыжне. Кабан рядом. Это я всё по следам на следующее утро вижу. Совсем рядом они, впереди меня. Я остановился, в ружьё оба патрона с пулями зарядил, кабан – это не шутка. Дальше иду. Там уж поле. За кустом встал, вижу – лисовин идёт прямо к капкану, не сворачивает. Кабан чуть позади, сбоку. Бегут, будто друзья на прогулке. Лисовин к самому капкану подошёл и вдруг встал. Неужели учуял? Кабан тоже остановился.
И тут лисовин шагнул вперёд. Всё! Но что такое? Лисовин успел отдёрнуть лапу, отпрыгнул в сторону – капкан был поставлен с очень чутким сторожком, это и спасло лисовина.
Кабан от радости аж запрыгал, снег во все стороны летит. А лисовин деловито вернулся на лыжню, обошёл капкан. И побежали они дальше, рядом. И точно – весело им, радостно. Да и мне-то уже не обидно…
Вот такие в нашем лесу чудеса случаются.
XIII
И была в Божьем Лесу птица тетерев…
Птица Божья, изначальная…
Один сказочник рассказывал, говорил, что не сказка это, а быль…
… В нашем лесу не только звери, но и птицы живут. Разные: совы, глухари, дятлы, сойки… Я про одну тетёру расскажу… Отцы-то из тетеревов плохие. Они и гнёзд не делают, и за детьми не присматривают. Только красуются: сами большие, брови на голове густые, красные, перья зелёным да фиолетовым отливают. Как «зачуфыкает» тетерев – ничего, кроме своего голоса не слышит, никого не видит… А матери тетеревиные – скромные, пёстренькие, в рыжую да коричневую крапину, похожи они на курочек и кудахчут как куры, только живут в лесу. Им-то, тетёрам, и достаются все тяготы: и гнездо строить, и яички высиживать, и птенцов охранять.
Вот одна тетёрка сделала гнездо в густой траве, отложила семь яичек и стала их высиживать. Вскоре и птенчики вылупились – совсем махонькие, хрупкие, пушистые. Один, самый бойкий, который первым вылупился, хотел, было, из гнезда вылезти да на него бабочка села, так он бедный и привстать на лапках не может, хорошо – мать-то рядом была, прогнала бабочку.
Но есть у тетёрок и их птенцов враги куда страшнее бабочек…
Вот раскинул в небе над лесом крылья ястреб, будто плывёт, а не летит и зорко добычу высматривает: берегись и мышь, и мелкая пичуга – камнем ястреб упадёт, острые у него когти, крепкий клюв…
Тетёра наша села прямо на гнездо, накрыла крыльями птенцов. Пёстрое оперение её с землёй и сухой травой сливаются – не видит её ястреб, а увидел бы – несдобровать бы тетёре, но не за себя она боится за птенцов… Самый шустрый птенчик, из под неё вынырнул, из гнёздышка выкатился, но мать его сразу крылом накрыла, в гнездо утянула, под себя спрятала…
Через несколько часов настало время птенцам из гнезда выходить. Для людей – это очень быстро, для леса – миг, а для тетеревов несколько часов – срок немалый, растут они быстро…
И вот тетёра впереди идёт, а её выводок, все семь, за ней семенят лапками, как мохнатые шарики катятся. Отойдёт от них мать, остановится, оглянется – полюбуется своими детьми, кудахчет им что-то, а они в ответ попискивают.
Вдруг видит тетёра: что-то рыжее между кустов мелькнуло. Тут же она детям кудахчет: мол, прячьтесь в траву. Цыплята, послушно в высокую траву забились, притаились. А тетёрк\а припала к земле, крыло выставила – будто подбита она и еле ковыляет. А лиса уже тут как тут – кинулась на неё, думала сразу поймает раненую птицу, а не вышло – отлетела чуть в сторону тетёра, опять к земле припала, лиса за ней, тетёрка опять от неё и всё в сторону, в сторону, от птенцов подальше…
Но лиса тоже хитрая – сделала вид, что не хочет её догонять, отвернулась, хвостом махнула, в другую сторону побежала. Но только тетёра к своим птенцам рванулась, тут же лисица развернулась и на неё кинулась, лапой птицу к земле прижала, морду низко к ней наклонила, хотела уж зубами в шею вцепиться.
Но, что такое – кто-то на нос лисице вспрыгнул и вот поклёвывает – не больно ей, а неприятно и понять не может, что же это такое. Одной лапой махнула, сама себя стукнула по морде, другую лапу подняла да тетёру-то и отпустила, та сразу вскочила и не убегать пустилась, а смело на лисицу кинулась, сама ей клювом и в нос и в глаз норовит… Тут уже лисица решила, что лучше убираться по добру, по здорову… Махнула хвостом и была такова…
А тетёра сынка своего, который на её защиту поспешил и на нос лисице запрыгнул, крылом гладит, кудахчет ласково. Тут из травы и остальные птенцы к маме бегут…
… Через месяц птенцы-тетеревята уже летать начали, а к осени и совсем выросли. Шесть из них тетёрками стали, на свою мать похожими, а седьмой стал красивым молодым тетеревом – с красными бровями и со сверкающими на солнце, переливчатыми перьями. Ходит по поляне, хвост распустит и «чуфыр» да «чуфыр»… Мать-тетёра смотрит на него и любуется.
Вот такая быль лесная…
XIV
И токовали тетерева в Божьем Лесу, пели любовную песню…
И приходил на ток человек с ружьём – страшнее ястреба он, но не знал о том тетерев…
И умирал тетерев. Не от выстрела умирал – от любви…
И был человек опустивший ружьё, пожалевший Божью птицу…
И страшней человека с ружьём был человек с бензопилой.
И вот что один охотник говорил:
– Раньше, не так и давно, тока были почти у самой деревни. Потом лес вблизи подчистую вырубили. Приходилось уже за десять километров на ток ходить. Прихожу туда прошлой весной, а вместо сосен одни пни, свежие ещё, навалы веток, тракторные колеи. А на каждом пне – тетерев. И: «чуфыр-чуфыр»… Не до ружья уж… И не хожу больше на тока… Не знаю… Не могу…
XV
И было: давал Лес Божий свои деревья людям – для обогрева, для ремесла…
И был главным инструментом русского человека – топор.
И должны были владеть топором все мужчины, хотя бы потому, что прежде чем вспахать поле, надо был вырубить лес (да из этого же леса и избу поставить)…
Топор да нож: самые древние и надёжные орудия (и оружие) с тех пор, как человек перестал использовать для труда «палку-копалку», а для охоты и войны – дубину…
И шёл русский человек с топором и ножом по жизни.
И с ними же уходил в мир иной: в могилу обязательно клали нож и топор.
На Русском Севере с деревом обязан был уметь работать каждый мужчина ещё и совсем недавно – хотя бы пилить и колоть дрова, потому что жили почти все в деревянных домах с печным отоплением. Но в работе с деревом выявлялись и истинные художники, делавшие из бытовых вещей – произведения искусства. Правда, ни сами мастера, ни те, кто пользовался их изделиями, не знали и слов-то таких: «произведение», «искусство». Но понимание красоты, лада – было. И стремление к красоте было.
И будто поэму писал Иван Евдокимов: «Северная Россия естественно должна была принимать самое усиленное участие в развитии деревянного прикладного искусства. Создавшая лучшую славу всего русского искусства – деревянное зодчество – Северная Россия до сего дня продолжает большую часть своих сооружений и вещей быта производить из деревянного материала.
Все эти предметы домашнего хозяйственного и церковного обихода из дерева: пяла, прялки (копылы), набилки (батаны), донца, светцы, столы, столешницы, скамьи, лавки, коники, поставцы, кровати, швейки, люльки (зыбки, колыбели), стульчики, полки, киоты, шкафики, запоры, ковши, ложки, рамки, вальки, трепала, гребни, скобкари (скопкари), солонки, божницы, блюда, ларцы, ендовы, братины, игрушки – кони, фигуры птиц, коров, медведей, лошадей, ступки, кружки, сундуки, крышки от сундуков, сани с их спинками, дуги, клещи, салазки, телеги, пристеж, пряничные доски, оконные наличники, дверные косяки, столбы, трапезные, клейма, крыльца, ворота, решетки, тябло с резными образами, рубанки, фуганки, церковные подсвечники, свечные ящики, складные аналои, клиросы, аналои, могильные кресты, дарохранительницы, церковные двери, венцы, синодики, указки, потиры, дискосы и прочее – положительно завораживают живым исполнением, неисчерпаемой выдумкой, бесконечным разнообразием форм, линий, цветов, красок. Несомненно – это огромное искусство, созданное изумительно одаренным и влюбленным в красоту народом».
И ещё изделия из бересты: – плетение (вся Русь в лаптях ходила), тиснение и резьба по бересте…
И ещё «корзинное дело» – всё от леса, от дерева…
И ещё из дерева делались и прялки, и веретёна, и кросна (ткацкие станки)…
А сколько же было радости для ребятишек в движущихся деревянных фигурках медведей-кузнецов, дёрнешь одну реечку – один медведь с размаху бьёт молотом по наковальне, дёрнешь другую – другой.
Да любой мальчишка мог сделать с помощью ножа простейшую игрушку – кораблик, что пускал весной в весёлый ручей, саблю, которой отважно рубил крапиву…
Резьбой прорезной или выемчатой украшались наличники окон, прялки, мебель, посуда…
Взять только, например, солонку: сделана она из цельного куска дерева в виде утки – сакральной птицы древнейшей мифологии (помните – в «утке яйцо, в яйце игла, на конце иглы смерть Кощеева»). Обязательно украшена она солярными (солнечными) знаками – многолепестковыми кругами. И это не случайно, ведь соль – частицы солнца на земле, соль – даёт вкус любой пище, соль помогает запасти пищу, выполняет солнечную живительную функцию…
А ещё из дерева делали лодки: долблёнки, шитики, плоскодонки; ладили мельницы водяные и ветряные; ставили часовни и церкви, амбары и дома-хоромы…
И музыкальные инструменты, от простой барабанки (доски на верёвке и двух палочек), и рожка скрученного из бересты, до гуслей, балалаек, а позже и гармошек – всё умели делать деревенские мастера…
Всё умели и делали, потому что жили в ладу с Божьим Лесом.
XVI
И было – рос в Божьем Лесу всякий гриб: белый-боровик, подосиновик, подберёзовик, рыжик, груздь, лисичка, опёнок, сыроежка, волнушка, маслёнок, моховик…
И был счастлив тот, кому ведома грибная удача!..
Идёшь в «свой лес» первый раз в году – на разведку… Находишь знакомую тропку – вот она, не пропала. Идёшь, сбивая и собирая на себя росу, к лесу, к лесной, неведомо как здесь и появившейся, дорожке. Входишь в лес, в зелёную его сень, а дорога под пробивающимся сквозь листве солнцем – фиолетовая, лиловая… И вот же он, у самой дороги, первый в этом году гриб – сыроежка, тёмно-бордовая, крепкая, с мышиным покусом на шляпке. Самый простой гриб, а рад ему, как самому лучшему белому… Свернул с дорожки, и вот на замшелом стволе павшей берёзы – опята, светятся в лесных сумерках, как первые цветки мать-и-мачехи на весенней земле… И какой же от опят запах!.. А потом и подосиновик попадётся, и серый… А вот же и белый – главный лесной гриб, «всем грибам полковник», стоит, ждёт… Самая это чистая, невинная радость – найти в родном лесу белый гриб…
XVII
***
Радость лесная вольным потоком
Вливается в грудь,
Едва коснётся нога
Хвойной подстилки...
***
Смиренная охота –
Брать грибы,
Тихое счастье...
***
Золотом лес опадает,
Последние сроки уходят,
На пне замерзают опята...
***
Вспомнился лес, до которого
В этом году не дошёл...
Уже остывает тропинка...
***
Я и отец
С корзинами для грибов –
Старая фотография...
Было ли?.. Было...
XVIII
И было: шёл человек-поэт в Божий Лес, и было ему хорошо, и рождались стихи:
«Сапоги мои – скрип да скрип
Под берёзою,
Сапоги мои – скрип да скрип
Под осиною,
И под каждой берёзой – гриб,
Подберёзовик,
И под каждой осиной – гриб,
Подосиновик!..»
И говорил другой человек:
– А ведь точно поэт сказал: по своим местам идёшь – и уже знаешь, где тебя подосиновик ждёт, где белый… Я в детстве каждое лето в деревню ездил, к бабушке. И были у меня свои грибные места… Местные-то далеко ходили, но уж пойдут так сразу бельевую корзину белых несут или пестерь рыжиков. А раньше-то на телегах по грибы ездили. Да сразу и с бочками на засолку. Им ведь гулять-то по лесу некогда – косить да жать надо, вот и выбирали один день, чаще дождливый и ехали. Места уже известные были. Да до этого уже старик какой-нибудь сходит, проверит, есть ли грибы… Это мне всё бабушка и рассказывала. «За рыжиком за Чёрную речку ездили, там в ельниках рыжик хорошо рос. Это вёрст за десять… Лошадь с телегой на дороге оставим и пошли по лесу, корзинку наберёшь, к телеге вернёшься, сразу в бочку вываливаешь. И солью сразу пересыпали. А пока обратно ехали, гриб уже сок пускал, утрясался…» Я-то не так за грибами ходил… Утром встанешь, молочка выпьешь, возьмёшь корзинку, и пошёл. Тоже бабушка по началу-то подсказывала: сходи, мол, вон в те ёлочки, по тому окрайку пройдись… А потом уж я сам… В еловый островок среди поля заглянешь, там уж обязательно белый да и не один будет; в ближнем болотистом березняке – серые, а по осиновой опушке пошаришь – с десяток подосиновиков найдёшь. В наших местах подосиновики боровиками называют; а белый гриб называли «коровушкой»… Больше нигде я такого названия не слышал. Вот ведь – и каждому грибу своё слово… И пока идёшь по полевой да лесной тропке чего только не увидишь, не узнаешь, не попробуешь: капли земляники приникли к земле, возьмёшь ягоду на язык и будто глоток лета сделал, никогда у садовой клубники такого запаха не будет; а то потянешься за грибком под куст, а в траве гнёздышко – голубые в крапинку яички в нём, постоишь не дыша, посмотришь и побежишь дальше… Уже ждёшь – вот, вот за этой осинкой стоит боровик. Заглянул, а нет боровика… Не спеши, остановись… И вот же он, чуть подальше за кочку спрятался, листом накрылся… Потом в сосняк за маслятами побежишь… А солнце пятнает сквозь ветви усыпанную хвоей тропку… Пахнет смолой, грибной прелью… Постоишь ещё у муравейника… Невольно потянешься и обрусишь брусничный кустик, хотя ягоды ещё белобокие, кислые… И дав большой круг по лесным окрайкам, возвращаешься к деревне. И уже у самого дома заглянешь под берёзы у пруда, и там обязательно – серый гриб и сыроежки (в наших местах их ещё «солодягами» зовут)…
Вот говорил же другой поэт: «Никогда не возвращайся в бывшие места», а я вернулся. Ну, захотелось посмотреть-то, тридцать лет почти не бывал. От деревни два жилых дома ещё остались. Бабушкин уж давно рухнул. Посреди бывшей улицы штабель круглого леса… Не стал я в дома заходить, пошёл через зарастающее кустами бывшее поле к своим местам… Да какие уж там места – давно всё вырублено…
XIX
И были великие болота на Руси.
Из тех болот вытекали ручьи, сливались они в речки, которые впадали в реки и озёра… Так начались и великая Волга, и святая Шексна, и волшебная Кубена, и чудесная Сухона, и родимая Вологда…
И жили на болотах звери и птицы, и твари болотные – ужи и змеи, лягушки и жабы…
И росла на болотах Божья ягода: брусника, морошка, клюква…
И кормилась ягодой вся Русь…
И одаривали болота Русь не только ягодами, но и страшными легендами, волшебными сказками, дивными стихами…
И писал поэт:
«… И вот среди осеннего безлюдья
Раздался бодрый голос человека:
– Как много нынче клюквы на болоте!
– Как много нынче клюквы на болоте!
Во всех домах тотчас отозвалось…
От всех чудес всемирного потопа
Досталось нам безбрежное болото,
На сотни вёрст усыпанное клюквой,
Овеянное сказками и былью
Прошедших здесь крестьянских поколений…
Зовёшь, зовёшь… Никто не отзовётся…
И вдруг уснёт могучее сознанье,
И вдруг уснут мучительные страсти,
Исчезнет даже память о тебе.
И в этом сне картины нашей жизни,
Одна другой туманнее, толпятся,
Покрытые миражной поволокой
Безбрежной тишины и забытья.
Лишь глухо стонет дерево сухое…
«Как хорошо! – я думал. – Как прекрасно!
И вздрогнул вдруг, как будто пробудился,
Услышав странный посторонний звук.
Змея! Да, да! Болотная гадюка
За мной всё это время наблюдала
И всё ждала, шипя и извиваясь…
Мираж пропал. Я весь похолодел.
И прочь пошёл, дрожа от омерзенья,
Но в этот миг, как туча над болотом
Взлетели с криком яростные птицы,
Они так низко начали кружиться
Над головой моею одинокой,
Что стало мне опять не по себе…
«С чего бы это птицы взбеленились? –
Подумал я, все больше беспокоясь. –
С чего бы змеи начали шипеть?»
И понял я, что это не случайно,
Что весь на свете ужас и отрава
Тебя тот час открыто окружают,
Когда увидят вдруг, что ты один.
Я понял это как предупрежденье:
Мол, хватит, хватит шляться по болоту!
Да, да, я понял их предупрежденье, -
Один за клюквой больше не пойду…»
XX
И было: пошли люди на болото за клюквой, как ходили до них тысячи лет… И… будут ли ходить через годы?
«Я так люблю осенний лес, над ним – сияние небес…» – шептал человек, ступавший литым резиновым сапогом на мягкую лесную тропу, ведущую к заветному клюквенному болоту.
Утро серое, но вот завыглядывало из-за облаков солнышко, обещая погожий день. И всем кто шёл на болото, хотелось, чтобы это обещание сбылось…
Шагалось легко, глаза сами будто ныряли под ёлочки и кустики в поисках грибов…
Лесная тишина, наполненная шорохом ветвей, травы, голосами птиц, подсвеченная прорвавшимися через все этажи леса лучами, благодатная, пахнущая смолой и хвоей накрывала людей…
Вскоре тропа замерла на тихой поляне.
Болото – вот оно, рядом, только шагни за ёлки, берёзы и кустики.
И люди шагнули…
…Мох мягко промялся под ногой человека, пузырьки закипели вокруг чёрного голенища… Он шёл по промятой во мху дорожке к тому месту, где казалось посуше, где торчали, будто придавленные небом корявые полусухие сосенки, да дрожали тонкие, уже растерявшие почти всю листву берёзки…
Кажется, кто-то раскинул над топкой бездной многокилометровое полотнище, насадил сверху бледно-зелёный, до белизны, мох, повтыкал в него коряги да чахлые сосны и берёзы…
…Идёшь, и колеблется под тобой это полотнище. И стоит где-то задержаться, чувствуешь, как всё ниже продавливается мох и холодеет в проступившей воде нога.
Мы далеко и не ходили – метров на пятьдесят-семьдесят от сухого берега, так, что всё время был виден белый платок, навешенный на сук берёзы, обозначавший выход с болота к тропе.
Я сначала не видел клюкву, а она уже была везде, я уже шёл по ней…
Склонился над кочкой, и вся она усыпана твёрдыми, буро-красными бусинами, нанизанными на бесконечные нити.
Мы разбредаемся среди этих кочек. Запостукивали о донца первые пригоршни ягод…
Обобрал одну кочку, повёл глазами – и на соседней красно…
Сперва ещё переговаривались, потом все замолчали. Вроде и заняты только руки, но, как-то не говорится. Наверное, каждый о чём-то своем задумался…
То вытащишь вместе с ягодой прядку мха, то травинка в глаза качнётся. Лягушонок выпрыгнул вдруг из-под самой ладони, скакнул в сторону и ещё, ещё, разжимая лапки-пружинки. Наверное, вечерами, когда прихватывает болото заморозцем, он уже усыпает, как на всю зиму – замирает сердечко, стынут лапки, а на солнышке утром оживает, веря в весну, тянется через боль, выбирается из мха к свету… Долго же ждать ему настоящей зимы. И весны. Но ведь для него нет никого времени, как нет времени для этого болота, для неба…
Я случайно задел какую-то гнилушку, оторвался кусок коры, а под ней муравьиное царство… Жизнь, всюду жизнь, своя, сама в себе ценная жизнь, но и невозможная без этой вот кочки, как кочка невозможна без этого болота, а болото без леса, лес без земли, земля без неба… И вся Вселенная невозможна без этой кочки, без этой травинки, без этого лягушонка, без меня, без любого другого человека… И ничто не исчезает бесследно…
В природе есть всё. Возможность всего. Всё, что изобрело за тысячелетия человечество и что ещё будет изобретено, открыто, измышлено – всё уже есть в природе… Но всё ли нужно брать, во все ли тайники вламываться? Природа сама, только вглядись, раскрывает свои тайны. Щедро делится всеми богатствами…
Вдруг, громко треща, пролетела над болотом сорока. И как будто из-за этого, близкий лес наполнился ветром, загудел… Я поднял глаза к небу – оно, бледно-бледно голубое, мягко сияло… А разогнувшись, почувствовал как устала спина. И в этот же момент разогнулись все и увидели друг друга – мы, все трое, топтались на пятачке метров тридцать в диаметре. И собрались у павшей берёзы для обеда. А перекусив, снова взялись за клюкву.
Теперь думалось только о том, что надо добрать это ведро, добрать через боль в пояснице и ногах…
Всё, у нас полные ведра. Тяжёлый рюкзак плотно лёг на спину. Стали выбираться. Опять зачавкал под ногами мох, качалось, готовое кажется прорваться болотное полотнище…
… Люди вышли на тропу. Болото осталось позади. Всем уже хотелось поскорее вернуться домой, к родным…
Когда вышли из леса к полю, ветерок коснулся их лиц и улетел во Вселенную…
И человек шёл и блаженно шептал свои или чьи-то стихи:
– … Я так люблю осенний лес,
Над ним – сияние небес,
Что я хотел бы превратиться
Или в багряный тихий лист,
Иль в дождевой осенний свист,
Но, превратившись,
Возродиться
И возвратиться в отчий дом,
Чтобы однажды в доме том
Перед дорогою большою
Сказать: – Я был в лесу листом!
Сказать: – Я был в лесу дождем!
Поверь же мне:
Я чист душою…
XXI
И говорил человек:
– Весь лес вокруг верхового болота вырубили. Никакой охранной зоны – вырубили и всё! Не в войну, не сразу после, когда страну из разрухи поднимали – в две тысячи десятом году вырубили. И всё – нет уже болота ягодного, на котором и журавли кормились перед отлётом, на которое вся округа за клюквой ходила – высыхает. Уже и речка, что из него вытекала, гнилой канавой стала… Я не знаю «чёрные» или «белые» лесорубы это сделали… Но леса там больше нет, и болота нет, и ягод нет, и зверя… И люди-то последние из деревень поуезжали. Так и теряем родину без всякой войны…
XXII
***
Из болота клюквенного,
Родного,
Малым ручьём –
Начинается река...
***
Бороды мхов свисают с ветвей старых елей
Над тёмными бочагами...
И вечные водомерки
Меряют вечную воду...
***
Русло в зелёных берегах –
Земная дорога
Облаков...
***
... Рука реки
Оглаживает
Русь...
XXIII
***
«Леса-ти вырубили,
Вот они – ветры буйные –
И разгулялись», -
Говорила старуха
На Пинеге...
***
Из русского дерева
И дом, и крепость,
И дубина, и икона...
А ныне?..
***
Трупы деревьев,
Штабелями,
Вдоль берегов
И дорог...
***
Сколько раз
Русский лес спасал нас...
Спасём ли его мы?...
XXIV
И были корни равны кроне.
И деревья вплетались ветвями в небо, а корнями в почву, и так сохранялось вечное равновесие… И это был Лес Божий…
И приходило время – дерево, как всё живое, умирало – падало от старости, либо, отдавало себя человеку: становилось горячими углями или ложилось в стену дома, обретало иную жизнь под рукой мастера резьбы по дереву…
И на месте ушедшего дерева, подрастало новое – тянулось ветвями в небо, а корнями в землю… Так из века в век жил Лес Божий…
И вот потерял человек разум.
И как взрыв – вырубка сплошная, неряшливая…
И ветви, что вплетались в небо – гниют на земле, под ветвями умирают черничники и травы, умирают в земле корни…
И уходят из рукотворной пустыни звери, улетают птицы, сохнут болота и ручьи…
Так земля теряет связь с небом, а человек с Богом. Ведь лес – отражение рая…
XXV
И ведь было же: беря всё от леса, умели его и беречь. Были заповедные рощи и дубравы, были боры, сосны в которых не рубили в самые тяжёлые годы… Только когда это было?..
Менялась жизнь, образ жизни. Богатые богатели, бедные – беднели… И если уж людей перестали жалеть, что говорить о лесе…
И лес отступал, уступая место пашням и сенокосам, дорогам и городам, фабрикам и заводам.
И уже Астров из чеховского «Дяди Вани» говорил: «Ты можешь топить печи торфом, а сараи строить из камня. Ну, я допускаю, руби леса из нужды, но зачем истреблять их? Русские леса трещат под топором, гибнут миллиарды деревьев, опустошаются жилища зверей и птиц, мелеют и сохнут реки, исчезают безвозвратно чудные пейзажи, и все оттого, что у ленивого человека не хватает смысла нагнуться и поднять с земли топливо».
И у того же Антона Павловича в записной книжке: «Был прекрасный строевой лес; назначили лесничего – и через два года леса нет, шелкопряд»…
И в двадцатом веке «шелкопряд» не исчез – живуч. А в двадцать первом, кажется, ещё более расплодился…
И отступает лес под напором «шелкопряда», и множатся рукотворные пустыни и мусорные свалки…
XXVI
И был человек – Георгий Фёдорович Морозов, создавший «Учение о лесе». Многие ли знают о нём? Надо помнить и знать…
Он писал: «Лес не есть только общежитие древесных растений, он представляет собою общежитие более широкого порядка; в нём не только растения приспособлены друг к другу, но и животные к растениям и растения к животным, всё взаимно приспособлено друг к другу, и всё находится под влиянием внешней среды».
Слышите? Лес – общежитие деревьев, зверей, почв, трав, болот…
Лес – устойчивая система. И когда из системы начинают что-то убирать (вырубать, осушать) – система рушится.
Вот и видим повсеместно – бессистемное дурнолесье, высыхающие реки; задыхаемся дымом вечно горящих, осушенных мелиорацией торфяных болот…
И не видим в бывших лесах зверей и птиц…
Морозов писал: «Лесоводственная точка зрения на лес неизбежно влечет за собой необходимость изучать его, как некое общежитие живых организмов, по преимуществу древесных растений, находящихся между собой во взаимной связи и тем создающих целое новое явление, новую жизненную обстановку как для самих себя, так и для своего потомства, так и для других живых существ, растений и животных, живущих в лесу».
«...Лес есть явление географическое, разнообразные формы которого и их жизнь не могут быть поняты вне связи этих образований с внешней или географической средой. Настолько тесна и глубока эта связь, что под лесом, в сущности, мы должны разуметь не только одну совокупность древесных растений, объединенных взаимною связью, но и ту среду, ту арену, в которой разыгрываются те социальные процессы, которые мы все собираем, как в фокусе, о понятии лес. Лес есть стихия и, подобно степям, пустыням, тундрам, есть часть ландшафта, часть, стало быть, земной поверхности, занятой в силу ее определенных биологических свойств соответственными лесными сообществами. В них древесные растения соединены друг с другом не в каком-либо хаотическом беспорядке, а в гармонии с внутренними их биологическими особенностями. Не может расти лиственница под пихтой или елью, ей там темно, как породе светолюбивой, но ель и пихта под нею расти могут. Внешняя среда определяет состав древесного населения; сочетания же, в какие фактически вступают древесные породы друг с другом, определяются внешними условиями, с одной стороны, внутренними свойствами древесных растений – с другой и вмешательством человека – с третьей. Одним словом, лес есть социальное и вместе с тем географическое явление».
Морозов не был против рубки леса. Он был за грамотную рубку леса и за восстановление леса.
«Всё в природе течёт и изменяется, рука времени касается всего; что есть в природе живого и неживого. И лес, как ни устойчив он в отдельных своих формах и проявлениях, тоже подвержен тому же закону времени, тоже течёт...»
«… рубки главного пользования, осуществляемые обыкновенно в спелом лесу, имеют целью связать эксплоатацию с возобновительным моментом, то есть преследуют возобновление».
«Если неосторожно вырубить часть леса со стороны господствующих сильных ветров, то внезапно выставленные действию последних насаждения легко могут пострадать от механического влияния ветра, изредиться под влиянием ветровала и бурелома…»
Думают ли нынешние лесорубы о «господствующих ветрах»?.. О своём кармане они думают…
А карман, как известно – могила совести.
XXVII
***
Природа –
Образ
Рая.
***
Имя каждой травинки,
Каждого дерева –
Русское
Слово.
***
Русский лес –
Начало
Родины.
***
Неужели Россия
Станет кладбищем
Русского леса?
XXVIII
И смотрел человек на бесконечные вереницы лесовозов на разбитых ими же дорогах, на многоверстные вырубки вдоль дорог, на штабеля брёвен, брошенные и забытые на делянках…
И спросил человек:
– Так неужто Россия станет кладбищем Божьего Леса?!
И рассказывал человек:
– Вчера ехал из деревни в город – впереди лесовоз, что не удивительно, а удивили комли деревьев – по метру, наверное, в обхвате. «Где они ещё и лес-то такой нашли? – подумал. – Осина, наверное…»
Когда обгонял, удостоверился – осина. Ель или сосну такого диаметра уже трудно найти даже в наших, когда-то бескрайних и бездонных северных лесах…
И подумал: «А куда, кому уходят все эти срубленные деревья? Вы не задавались таким вопросом? Мебель – зайдите в магазины – повсеместно из опилок и стружек, а где сама древесина? Домов деревянных не строят… Так куда же? Кому уходит наш лес?»
Но рубят и рубят, везут и везут куда-то…
И вырубки-кладбища растут и растут…
Так не становимся ли мы, нынешнее поколение, свидетелями окончательного и бесповоротного уничтожения Божьего Леса, а с ним и болот, рек... Всего, из чего и состоит Родина.
XXIX
«Но ведь лес рубили всегда. Он для того и есть. Возможно лесовосстановление», – говорят некоторые люди.
Да, рубили всегда… Да, возможно (а всегда ли возможно?) восстановление…
Но ведь всему есть предел…
Есть предел и лесу… И лесовосстановление не поспевает за скоростью вырубок…
… Да, за века истории практически исчезли огромные лесные массивы, когда-то отделявшие южную Киевскую Русь от Руси Владимирской, носившей ещё и название Залесья. От тех великих лесов остались до нашего времени разве что знаменитый, сурово шумевший для врагов, Брянский лес да Мещёра…
И была индустриализация, и была великая война, и было и послевоенное восстановление страны…
Всё вытащили на себе уже северные леса…
И были загублены молевым сплавом многие реки, дно их устлано затонувшими телами деревьев… Их жизнями, как жизнями погибших на войне было оплачено мирное будущее…
Но и в «мирном будущем-настоящем» бесконечные плоты сплавлялись к городам и железнодорожным станциям. Лес и в те годы шёл не только (а может и не столько) на нужды Советского Союза… Был он живой (и неживой) валютой, недаром же рубль и сегодня называют «деревянным». Да не спасли деревянные рубли великую страну…
И стала «новая Россия»…
И ворвался в Лес Божий «господин частник».
И кажется, что валят всё подряд и кто попало. Ох, многие не прочь поживиться и сегодня «деревянным рублём»…
Уже и тайга Сибири под угрозой – вырубки и страшные пожары (не прикрывающие ли страшные вырубки?) убивают эти «лёгкие планеты».
XXX
И ведь нельзя сказать, что власть не замечает проблемы. Замечает. И принимаются правильные постановления и прочие «меры»…
Но вот говорит человек:
– От лесов, где я живу, остались рожки да ножки. И комар носа не подточит – всё законно. Нам ведь не дадут возможность заглянуть в документы, цифр не предъявят. Да и законы-то приняты как раз под тотальные вырубки. Вот пишут: при Союзе пилили больше. Может и правда. Даже, скорее всего, так и есть. Пишут, что лес даже не успевают выпиливать, согласно утверждённым объёмам. Наверное, и это так и есть. Но ложь заключается в том, что цифры взяты по Союзу в общем. Да и леса в советские времена было ещё намного больше. Если бы объёмы спелого леса были прежними, то к чему было изменять закон – лесной кодекс и снижать возраст спелости аж на двадцать лет?.. А охранные зоны у водоёмов уменьшать в десять раз – с пятисот до пятидесяти метров – это к чему? Да к тому, что настоящего спелого леса уже почти нет…Никогда ведь такого не было, чтобы подчистую выпиливались леса у деревень. Никогда! Не выпиливались болота – из них берут начало наши реки. А в новой редакции водного кодекса, болото как водоём, отсутствует. Нет таких водоёмов! А ведь это преступление! Все реки России берут начало оттуда. Волгу нашу уничтожить хотят до конца? О чем тогда песни петь будем, о наших «достижениях»?.. Болота, это «кладовая солнца», по слову Пришвина…»
Но что им, принимающим законы в пользу своих карманов Пришвин? Что им наши леса, болота, ягоды, тетерева и глухари, наши песни и сказки?..
А человек ещё говорил:
– И пилят теперь круглый год, а не как раньше – только зимой, не дают отдыха природе. Пилить можно только зимой, и по намороженным дорогам вывозить древесину. А сейчас: колеи от лесовозов глубиной в метр! Нет никакой тишины в лесу даже весной, когда появляются детёныши у зверей и птиц… Посмотрите на состояние вырубок – это не работа, это разбой!..
И ещё говорил:
– Да, лесовосстановлением кое-где «занимаются». Саженцы местами высаживают. А где дальнейший уход за посадками? Нет его нигде! Если посадить огород весной, не ухаживать за ним лето – стоит ли ждать урожая осенью? Что скажут о таком огороднике соседи? А у нас саженцы деревьев именно так высаживают – для показухи.
А всё это вместе: преступление перед природой, Родиной, перед последующим поколениями…
И молит Лес Божий: трепетные грибные осинники, светлые березняки, высокие, как храмы, сосновые боры, заветные ельники; молят звери и птицы; молят резвые и тихоструйные речки нашего детства; молят болота-кормильцы… Молят каждого из нас:
– Спаси и сохрани!
XXXI
Мир един, природа едина…
Лес – единый организм, часть единого мира.
И каждый из нас часть мира – ибо из праха сотворён и в прах уйдет.
И поступок, слово, мысль каждого из нас – становятся частью единой истории человечества…
Не велик, казалось бы, и шаг, но человек сделал его – начал борьбу за сохранение леса вблизи родной деревни…
И привела эта борьба человека к человеку-депутату, как раз из тех депутатов, что «законы о лесе» да об охране природы пишут и принимают…
Депутат – человек важный, занятой, не сразу нашлось у него время для встречи…
Но человек из деревни был упорен – не получилось в первый раз встретиться (хотя договорённость была), приехал ещё раз в город…
И говорили они о лесе.
И хоть забыл человек-депутат подать руку человеку из деревни – говорил вежливо…
И рассказал человек из деревни об этой встрече:
– Да, поговорили… Он сразу мне объяснил: «Мы видим проблему. Но на одну и ту же проблему могут быть разные взгляды»… Я ему фотографии с вырубок вдоль дороги показываю: никакой защитной полосы не оставлено, дорога разбита, всё ветками завалено, пни по метру высотой… А он мне: «Это частный случай. К участковому обращайся. А мы вот с законодательной инициативой по защите леса выступили», – и пачку бумаги мне подаёт – почитай, мол, на досуге…
А что там может участковый сделать против местного царька и когда мне их законопроекты читать…
Я ему: леса вырубают варварски, скоро негде будет грибы-ягоды собирать.
Он мне: не вырубается и половина расчетной лесосеки.
Может по их цифрам и не вырубается, но по тому, что вижу я (что мне глазам своим не верить?) и видят другие – вырубается всё подряд, варварски, арендаторами или ворами – имеет ли значение?
Я ему: арендаторы воруют лес.
Он мне: нет, это «чёрные лесорубы» воруют.
Я ему: болота в старом лесном кодексе были водоёмами.
Он мне – уверенно, безапелляционно: никогда не были…
Я подумал, может, я ошибся. Потом проверил себя и вот нашёл же: в старом водном кодексе болота – водоёмы…
В общем: я ему про Фому, он мне – про Ерёму. Сытый голодного, как обычно, не уразумел…
И сказал человек:
– Но мы ещё поборемся за лес. А иначе для чего жить-то? Ну, мы ещё проживём, а дети, внуки?.. Нет, будем бороться!..
XXXII
И было: родной лес, Лес Божий, как всегда милосердно принял человека под зелёные своды. И наполнил Лес Божий грудь человека живым воздухом, успокоил его взволнованную душу птичьим свистом, шорохом крыльев и трав, пряным ароматом цветов на поляне, острым запахом грибницы в еловых сумерках…
И тихо прошелестело в кустах, ветром прогудело в вершинах сосен:
«Человек, тебе даны небо и земля, реки и травы, звери и птицы. В твоей воле сохранить им жизнь и лишить их жизни… Но кем же ты будешь без них?.. Человек, будь человеком…»
XXXIII
***
…И дал Бог человеку
Воду и землю,
Древа и травы,
Зверя и птицу...
***
И давал человек имена каждому древу,
Всякой траве, ягоде и грибу, птице и зверю...
И каждое имя стало
Словом.
***
Всё человеку даёт Божий Лес:
Кров и тепло, пищу и волю...
Сказкой и песней
Жизнь наполняет.
***
… Да и сами-то люди –
Лес Божий...
На илл.: Художник Павел Рыженко
