Юрий БАРАНОВ. Семена

Семенами я назвал собрание коротких и очень коротких текстов, каждый из которых обладает, как мне представляется, определённым потенциалом и может стать зародышем текста большого или даже очень большого. Буду очень рад, если кто-то из более молодых займётся этим делом. А у меня уже по возрасту нет времени проращивать эти семена.

Кто на закуску

Уж коли крен в этом собрании пойдёт в сторону литературы, спрошу – где, когда, в какой стране поэты больше всего были преданы своему ремеслу? Нет, не в античной Греции, не в Германии или Франции XIX столетия и не в наш Серебряный век, а на островах Полинезии перед приходом туда европейцев. Там регулярно устраивались поэтические турниры, важнейшими из условий которых были такие: победителя возводят в ранг вождя (что при-мерно соответствовало европейскому возведению во дворянство), а занявшего последнее место жарили и съедали на финальном пиру.

 В нашей стране поэтические турниры тоже устраивались и устраиваются. В 1918 году победителем стал Игорь Северянин (очень огорчился его главный соперник Владимир Маяковский). Кто стал последним – не знаю. Говорят, подобный турнир неофициально проводился в 1930-х годах и первое место присудили якобы Илье Сельвинскому (что с моей точки зрения чудовищно – надеюсь, что этот слух неверный). А в нынешнем разливанном море демократии таких мероприятий проводится множество, а потому и веса они никакого не имеют.

 Но если представить себе всесоюзный официальный турнир советского периода на полинезийских условиях, то, думаю, Вознесенский поостерёгся бы в нём участвовать (не говоря уж о каком-нибудь Кушнере) – вдруг в аудитории будут преобладать русские и они выберут Рубцова, а меня съедят?! Понимаю фантастичность этого предположения – кому быть триумфатором, наверняка обговаривалось бы в ЦК КПСС, а раз так – шансов у великого Рубцова не было бы никаких. Правда, и Кушнеру, не говоря уж о Вознесенском, съедение не грозило бы (были, были у них заступники в верхах, вспомним хотя бы престарелую супругу Андрей Андреича – секретеря Комитета по Госпремиям). Но, как говорится, бережёного Бог бережёт. Да и предпоследним оказаться тоже страшило.

 Тот самый квартирный вопрос

 И здесь нельзя не упомянуть великого русского поэта Николая Рубцова. Он ведь практически всю свою жизнь был бомжем. Скромненькую квартирку на окраине Вологды получил незадолго до смерти. И предыдущий великий русский поэт Сергей Есенин тоже всю жизнь был бездомным. А его современник бездарь из бездарей Демьян Бедный жил в Кремле, рядом с вождями. Разве это не чудовищно? Ну, конечно, конечно, Демьян слагал свои куплеты (стихами назвать их язык не поворачивается) в точном соответствии с политическим курсом. Но разве это главное в поэзии? Кстати, Демьяна очень и очень понизил в 1936-м И.В. Сталин, когда тот, не уловив, что времена открытой ленинско-троцкистско-свердловской русофобии проходят, нахамил в адрес русских богатырей – героев нашего фольклора. Вождь велел высечь дурака в «Правде».

 Великого Александра Блока морили голодом, возможно, травили, не разрешали выехать для необходимого лечения в Финляндию (два часа езды от Петрограда). По официальной версии, какая-то канцелярская крыса из аппарата «товарища Зиновьева» (Апфельбаума, коммунистического наместника Северо-Запада страны) куда-то засунула пришедшую из Москвы бумагу – разрешение поэту выехать на заграничное лечение. Неизвестна фамилия этой крысы. Её не искали, не судили. А кто не давал жилья Есенину и Рубцову? Это тоже история нашей великой литературы.

 Памятник смердякову-классику

Когда началась Первая мировая война, Максим Горький в беседе с французским журналистом выразил опасение, что Россия навалится «серым стомиллионным крестьянским брюхом на Европу и задавит культуру». В 1921 году, в разгар жуткого голода, когда вымирали целые деревни, писатель заявил тому же иностранному гостю, что это не так страшно: в России много крестьян и мало рабочих, голод улучшает соотношение этих классов. В эмиграции наш классик написал хамскую брошюру о русском крестьянстве, что вызвало протестные демонстрации беженцев от «нашей» революции. Теряя популярность на Западе, Ляксей Максимыч стал подумывать о возвращении на ненавистную Родину. И не думайте, что слово «ненавистную» написано мною необдуманно. Увы, нет. Написал же как-то Горький, что русская история – это тараканьи блуждания в темноте. Похлеще Геббельса с Розенбергом.

Тут я должен рассказать о малоизвестном факте. Был у меня родственник, брат деда по матери, старый большевик в чинах Алексей Иванович Свидерский (ныне покоится в Кремлёвской стене). И ему И.В. Сталин дал поручение – поехать в Италию к Горькому и уговорить его реэмигрировать в СССР. Тот съездил и доложил вождю, что писатель – не тот человек, что «нам нужен»: вокруг него роятся бывшие белогвардейцы, а что касается возвращения… Он согласен, но ставит неприемлемые условия – предоставить ему особняк в Москве, дачу в Крыму и платить десятикратную ставку самых высоких в Советской стране гонораров. Семейная легенда гласит, что Иосиф Виссарионович разгневался, обозвал Алексея Ивановича дураком и выгнал вон.

 Как известно, Горький вернулся, получил всё, что требовал и активно поддерживал политику партии того периода. В частности, съездил на строительство Беломорско-Балтийского канала. Много было публикаций, что писатель якобы был потрясён страданиями заключённых, строивших канал, чуть ли не рыдал. Думаю, всё это враньё. Он воспевал работу чекистов по «перековке преступников». А потом, на строительстве канала Москва-Волга родил формулу «Если враг не сдаётся, его уничтожают». Нет, не к «белогвардейцам» относилось слово враг, как многие до сих пор думают, а к раскулачиваемым крестьянам (это они строили канал). А приведённое выше изречение в те годы стало украшением многих следовательских кабинетов НКВД.

Думаю, есть все основания присвоить Горькому звание «Смердяков русской литературы». Не оспаривая при этом его таланта.

 Мой вклад в булгаковедение

 Много споров об истории романа «Мастер и Маргарита». Есть и у меня своя версия, возникшая при чтении книги об оперном певце Марке Рейзене. В 1930-е годы он жил в Ленинграде, работал солистом Кировского (ныне Мариинского) театра. Регулярно выезжал в Москву, часто выступал в роли Мефистофеля в опере Гуно «Фауст». Его исполнение очень нравилось И.В. Сталину, который, как известно, был заядлым меломаном и обычно два раза в неделю посещал Большой театр (к слову – последующие за ним высшие руководители ходили в оперу только если надо было по протоколу сопровождать какую-нибудь иностранную делегацию; в самом деле, нельзя же представить себе там пьяницу-плебея Ельцина, и слава Богу – он ведь мог напиться, упасть в оркестровую яму и начать дирижировать деревянными ложками). И однажды Иосиф Виссарионович в антракте пригласил Рейзена зайти к нему в правительственную ложу.

 В ходе доброжелательного разговора Иосиф Виссарионович спросил артиста: «А почему бы вам, товарищ Рейзен, не переехать в Москву и не перейти сюда, в Большой театр – мы могли бы чаще наслаждаться вашим искусством?» Марк Осипович немного растерялся, ответил смущённо, что прежде всего ему здесь негде жить – после спектакля он уезжает домой на поезде «Красная стрела». На это И.В. Сталин сказал, что эту проблему легко решить.

 Естественно, Рейзен не разгримировывался и не переодевался – антракт длится недолго… Много лет спустя, прогуливаясь однажды в антракте по коридору Большого театра и вспоминая прочитанное, я подумал – а что если Михаил Афанасьевич Булгаков когда-то оказался на моём месте и на мгновение в открытую кем-то дверь увидел «Мефистофеля», беседующего с Иосифом Виссарионовичем? Не в тот ли момент пришла ему в голову мысль о визите Воланда в красную столицу?

 Случилось мне быть в Булгаковском Доме на собрании булгаковедов. Выступали скучные учёные люди. В порядке прений я коротко рассказал о своей теории. Встретили мои слова ледяным, презрительным молчанием. Я всё же думаю – зря.

И никакого тебе Мандельштама

В начале 1956 года, вскоре после ХХ съезда КПСС, на котором впервые громко заговорили о массовых репрессиях в СССР (называя их «сталинскими» – о гораздо более масштабных и зверских ленинско-троцкистско-свердловских ни слова не говорилось) мы с женой пошли «на Лубянку» узнавать о судьбе её отца, осуждённого в 1937 году «на десять лет без права переписки». Простые люди тогда не знали, что этот эвфемизм означает смертную казнь, и семья все двадцать лет жила надеждой – а вдруг он жив…

 В большой комнате, где просители вроде нас дожидались своей очереди, стоял большой деревянный стол, весь изрезанный ножами. Я сразу заметил строфу из хорошо мне известного стихотворения Сергея Есенина:

 Много в России троп,

 Что ни тропа – то гроб.

 Что ни верста – то крест.

 До Енисейских мест –

 Шесть тысяч один сугроб.

Не могу не добавить, что жена моя родилась в семье ссыльного на берегу Енисея, в его среднем течении…

Впоследствии неоднократно мне приходилось читать, что самые знаменитые стихи о репрессиях в советской стране написал Мандельштам и что народ их знал и тайно повторял про себя. Много мне приходилось общаться с людьми, пострадавшими в ходе этих репрессий или оплакивающих погибших. Что-то не помню, чтобы кто-то из них вспоминал или тем более цитировал Мандельштама, популярного, по моим наблюдениям, лишь среди некоторых слоёв интеллигенции, как правило, космополитически настроенных. А вот всенародно любимого Есенина вспоминали и читали многие. И это враньё, что Есенин был запрещён в советское время и потому неизвестен «широкому читателю». И надпись на «лубянском» столе 1956 года (эх, надо было бы сохранить его как музейный экспонат, на нём много чего интересного было вырезано) – одно из множества доказательств моей правоты.

 Паскудные анонимы

 Интернет – не газета, где под каждой статьёй стоит подпись автора. И не знаешь, кого мысленно благодарить, а кому бить морду. Вот недавно была заметка под заголовком «Забытый поэт». О ком это, вы думаете? О Михаиле Исаковском! Какая же антирусская сволочь могла назвать его «забытым»! Сидит, небось, в своей провонявшей солженицынским духом норке и радуется – нагадил, и никто не знает, кто я. А другая сволочь тут же выдала перл под заголовком «Писатель, отрезвивший русскую литературу». Эта крупноформатная и обильно иллюстрированная мерзкая глупость – о Владимире Сорокине. Ну, а об антишолоховской кампании, длящейся уже больше полувека, с тех пор, как её начал Исай Лежнёв, он же Исаак Альтшулер, не писал только ленивый.

 На эту уголовную братию ничего не действует – ни мнения авторитетов, как русских, так и иностранных, ни компьютерный анализ, ни народное и международное читательское мнение. Дундят своё, отравляя неокрепшие молодёжные мозги. Именно так – зрелых людей, искушённых читателей они не пошатнут, а тех, кто делает лишь первые шаги в литературе могут и совратить или по крайней мере посеять сомнения в их души.

 Думаю, надо ввести обязательность подписей под материалами в Сети. Конечно, я не покушаюсь на институт псевдонимов. Пусть Альтшулер называет себя Лежнёвым, Аронов – Рыбаковым, Чхартишвили – Акуниным, Лифшиц – Лосевым и т.д., но хорошо бы сопровождать их тексты в Сети фотографиями. Ну хотя бы для того, чтобы, встретив кого-то из них в ЦДЛ, поклониться или дать пощёчину.

И ещё об Исаковском. Когда двадцатый век перетекал в двадцать первый, газеты запестрели рейтингами – лучшие поэты столетия, лучшие певцы и пр. Иные отличались паскудством (игнорировали таких гигантов, как Шаляпин, Рахманинов, Есенин), но не об этом сейчас речь. Я тогда был ответсекретарём одного литературного журнала, мы дали список «Лучшие русские поэты ХХ века». Естественно, не всем он понравился. Много было споров, в одном из них мой оппонент визгливо критиковал нас за то, что не включили в число лучших его любимца Лосева. Я сказал – ну тогда кого-то надо было исключить, ведь был задан формат – пятьдесят имён. «Ну вот хотя бы Исаковского, – сказал он, – подумаешь, поэт-песенник!» Я сразу понял, что за тип передо мной, и, признаюсь, не скрывая насмешки, спросил – может, и Фатьянова убрать? Оказалось, этот поклонник омерзительного русофоба, эмигранта колбасно-джинсовой волны, выпускник то ли Университета, то ли Литинститута (точно не помню) об этом замечательном русском поэте вообще не знает.

 Сейчас подобные типы разгулялись в Интернете. Пора, пора их укоротить, на каждую их публикацию давать язвительный ответ, желательно с карикатурой.

 «Бедняга» Шостакович

Встречалось мне много людей, в том числе из пишущей братии, даже с дипломами Литинститута, которые знали о Дмитрии Шостаковиче, что он был гоним советской властью, что Сталин (этакое безобразие!) ушёл из театра, не дослушав его оперу «Леди Макбет Мценского уезда», что его чуть-чуть не сгноили в ГУЛАГе.

 Всё было совершенно иначе. Действительно, в 1936 году композитор подвергся резкой критике, в частности, в одной статье о нём было написано «Сумбур вместо музыки». Но полезно вспомнить, что незадолго до этого Шостакович в печати громил Скрябина, давая покойному классику негативные политические оценки. Да, Сталину не понравилась опера «Леди Макбет…» Вождь, большой любитель оперы, был воспитан на музыке XIX века. И многие отнюдь не безграмотные люди критически отзывались об этом сочинении. Вот отзыв великого русского композитора Георгия Свиридова: «Когда слушаешь «Катерину Измайлову» (так переименовал оперу сам Шостакович – Ю.Б.), приходит в голову мысль о какой-то удивительной неправде этого произведения. Слушая эту музыку, совершенно нельзя представить себе тихую жизнь этого городишки – маленького, полусонного, с колокольным звоном по вечерам… Поистине ужасающее впечатление производит язык оперы, совершенно невозможно представить себе русских людей прошлого (XIX) века, говорящих на столь чудовищном волапюке». И ещё Свиридова возмущало, что Шостакович карикатурно изобразил священников в те годы, когда их «уничтожали как класс» коммунистические палачи. Итожа свои оценки, Свиридов написал: «Мы должны знать не только о «преследовании» Шостаковича, которое все помнят, но и о его положении государственного Фаворита, увешанного наградами и пропагандируемого государством более, чем какой-либо иной композитор за всю историю музыки».

Да, резко критиковали музыку Шостаковича в 1936 и 1948 году, но – пять Сталинских премий ещё при жизни Сталина, в том числе две – после 1948-го. В тридцать один год (т.е. в «том самом»1937-м) – Шостакович стал преподавателем, в тридцать три – профессором Ленинградской консерватории. В 1937-м с особой торжественностью провели премьеру его Пятой симфонии, из Москвы был организован специальный выезд большой группы знатоков музыки. В довоенном Ленинграде имел квартиру площадью 205 квадратных метров. С 1943 года жил в Москве. Получил пятикомнатную квартиру и дачу в Кратово плюс 60 тысяч рублей (по тем временам огромные деньги) «на обзаведение». Из благодарственного письма И.В. Сталину: «Дорогой Иосиф Виссарионович! Сегодня я говорил по телефону с тов. Л.П. Берия… Лаврентий Павлович сказал мне, что Вы отнеслись к моему положению очень сочувственно». Из другого письма: «Дорогой Иосиф Виссарионович! На днях я со своей семьёй переехал на новую квартиру. Квартира получилась очень хорошая и жить в ней очень приятно…» Это было в первые послевоенные годы, в полуразрушенной стране. Всем бы так «страдать».

Звучит, конечно, не по-музыковедчески, но, право же, язык не поворачивается называть бесспорно великого композитора Шостаковича композитором русским. Он советский, чисто советский.

Что тесть, что зять

В далёком 1978 году, когда ещё Хамство не обрело, как ныне, наглую власть над Культурой, в газете «Правда» (тогда самой влиятельной в нашей стране) появилась статья дирижёра Альгиса Жюрайтиса «В защиту «Пиковой дамы». Музыкант резко протестовал против готовящегося провокационного кощунства – планов постановки гениальной оперы гениального Чайковского в искалеченном виде. «Вся опера перекорёжена, – негодовал Жюрайтис. – Целые номера, десятки страниц выкинуты. Текст перетасован. Там, где у Чайковского пели, не поют, а где играл только оркестр – поют. В оркестр введён новый инструмент – чембало, отсутствующий в партитуре Чайковского. Для него написана новая музыка. (Как отважился композитор поправлять Чайковского?) В изумительной сарабанде будет петь мужской хор на текст «тра-ля-ля лам, нам, нам, нам, нам!»… Характерно, что выброшено всё, связанное с русским фольклором и поэзией народного быта…».

 Далее Жюрайтис пророчески писал: «Вопрос с «Пиковой дамой – серьёзный и тревожный. Он выходит за пределы невинного экспериментирования, как пытаются это преподнести. Это преднамеренная акция разрушения памятника русской культуры. Кроме того, создаётся опасный прецедент… Не проявили ли соответствующие органы попустительство этому издевательству над русской классикой?»

Статью Жюрайтиса (данную здесь в отрывках) «Правда» сопроводила справкой: «Пиковая дама», «осовремененная» композитором А.Шнитке, готовится к постановке в Париже режиссёром Ю. Любимовым. Дирижёр Г. Рождественский. Напомним, что Г. Рождественский в своё время заявил: «Вот в «Пиковой даме» я не изменил и никогда не изменю ни одной ноты».

Это было время относительного затишья в холодной войне, поэтому директор Парижской оперы Либерман отказался от затеи. Но в целом, увы, Жюрайтис оказался прозорливцем. Изувеченную оперу поставили в 1990 году в Германии, в 1993-м – в США и в 1997-м – в ельцинской Москве. В наши дни на русскую классику гадят безнаказанно, и не только за рубежом, но и у нас. Помню телепередачу о «новаторской» подаче «Ивана Сусанина» в Мариинском театре. Помню, паскудную ухмылку постановщика Чернякова: «В этой опере слишком много патриотизма» и блудливые слова «художественного» руководителя театра Гергиева: «Мы не издеваемся над Глинкой, мы просто иначе его прочитываем». И, конечно, помню глумление Большого театра над «Евгением Онегиным»…

 Застрельщик всех этих мерзостей Альфред Шнитке, полуеврей-полунемец (себя он называл евреем и немецким композитором из России), в 1990 году эмигрировал в Германию, где и помер в 1998-м. А на следующий год в Москве, в разгар ельцинского хулиганства, на Государственном институте музыки имени Октябрьской революции сменили вывеску – назвали именем Шнитке. К слову, в те же ельцинские годы появилось ещё одно высшее музыкальное учебное заведение – как часть «Государственной (!) классической академии имени Маймонида», которая в свою очередь считается структурным подразделением Российского государственного университета имени А.Н. Косыгина. (Для тех, кто не знает: Маймонид – это еврейский богослов и философ, ненавистник христианства, живший в Испании в XII– XIII веке, к нашей стране не имел никакого отношения; комментарии, полагаю, излишни.)

 И ещё несколько слов о Шнитке. Тогда, в 1978 году, статью о его пакостях прочитал один московский подросток, ученик музыкальной школы, внук известного советского учёного. Эта семья проживала этажом выше композитора в хорошем доме на Ленинском проспекте (где я часто бывал – у меня там жили друзья). Мальчик сказал – ну, я покажу этому гаду! Он садился со своими книжками на пол как раз над той комнатой, где у Шнитке стоял рояль, и колотил молотком по паркету, мешая «новатору» творить. Тот перетащил рояль в другую комнату (слышимость в доме легко давала возможность это определить), а юный поклонник Чайковского тоже переместился и продолжал стучать. Говорят, композитор-русофоб вынужден был переехать на дачу. И ещё говорят, что в эмиграции Шнитке жаловался на «преследования советских властей».

Прошла пара десятилетий, и второразрядный актёр Андрей Смирнов (сыгравший главную роль в паскудном фильме второразрядного режиссёра А. Учителя о Бунине) оскорбил покойного к тому времени Жюрайтиса, заявив печатно, что тот «написал донос на Шнитке». А дочь этого Смирнова вышла замуж за Чубайса. Ничего себе семейка – что тесть, что зять. Да и дочка… Чего стоит только её долгое сотрудничество с одиозной Татьяной Толстой.

 Франция. Три советских песни

В программу Всемирной парижской выставки 1937 года был включён концерт Краснознамённого ансамбля Красной Армии. Вряд ли в Москве были осведомлены о жарких дискуссиях, которые вели между собой русские эмигранты из белогвардейцев, многие из которых работали в Париже на автомобильном заводе Рено или крутили баранку такси. Спорили о том – идти или не идти слушать песни и смотреть пляски врагов – красных. Конечно, скульптуру Мухиной «Рабочий и колхозница», вознёсшуюся над выставочным городком, недавние деникинцы, врангелевцы и колчаковцы повалить не смогли бы, но игнорировать выступление ненавистных победителей в Гражданской войне было вполне в их силах. И в большинстве случаев решали – не ходить. Пусть красные поют и пляшут перед пустым залом – ведь коренные парижане вряд ли туда пойдут, хотя кто-то, конечно, пойдёт, как ходят смотреть на танцы африканских дикарей.

 В литературе можно прочесть о многих случаях, когда бывшие белые офицеры, высказавшиеся в компании своих товарищей «за бойкот», решали про себя всё же пойти и посмотреть «на этих красных». Шли, стараясь замаскироваться, чуть ли не загримировавшись. И вот на сцене появились вчерашние враги – во вражеской форме, конечно, с магеншломо на фуражках. (Магеншломо, пятиконечная звезда Соломона – масонский знак, взятый Троцким как символ Красной армии, понятно, какие чувства вызывал у бывших белых.)

И вдруг как-то незаметно, как бы издалека зазвучала странная песня – «Полюшко-поле, полюшко широко поле, эх, да едут по полю герои, эх, да Красной армии герои…» И несмотря на слова о героях Красной армии, с которой они недавно сражались, русская мелодия песни и характер её исполнения проникли в русские души деникинцев, врангелевцев и колчаковцев. И зал зааплодировал. На коренных французов искусство Ансамбля тоже подействовало. И коренные, читая программки, пытались выговорить имена авторов песни – композитора Льва Книппера и поэта Виктора Гусева. Концерт прошёл с огромным успехом, и все выступления Краснознамённого ансамбля под управлением А.В. Александрова – тоже. При подведении итогов всемирной выставки он получил гран-при.

…Через три года гитлеровская Германия напала на Францию. Та, как известно, практически сдалась. Но какое-то сопротивление всё же имело место. К месту одного из боёв подходил французский полк, в значительной мере набранный из русских эмигрантов. И полк запел советскую песню, написанную композитором Исааком Дунаевским на слова Василия Лебедева-Кумача: «Легко на сердце от песни весёлой, Она скучать не даёт никогда, И любят песню деревни и сёла, И любят песню большие города…»

Ситуация поразительная. Ведь эти люди уже двадцать лет как были разлучены с Родиной. Но, как видим, внутренне с ней не расставались. Он была в их сердцах в их, может быть предсмертный час – ведь они шли сражаться с гитлеровским воинством, самым сильным, самым опытным в Европе тех лет. При этом – наверняка многие из самых молодых русских французов говорили с акцентом. И последнее: я убеждён, что советская песня – одна из вершин мирового искусства. Не то что нынешние шлягеры.

…Великая русская певица Людмила Георгиевна Зыкина не раз выступала за границей. Во французской столице она давала концерт «Людмила Зыкина для Русского Парижа». Приходили и советские дипломаты, и потомки беженцев от революции и гражданской войны, и другие русские парижане, разве что колбасно-джинсовые «эмигранты третьей волны» с израильскими визами в карманах не особенно жаловали эти концерты.

Опытные менеджеры подгоняли к финалу концертов машины скорой помощи. Они знали, что последней будет исполнена песня Марка Фрадкина на слова Льва Ошанина «Издалека долго течёт река Волга». Они знали, что на русских стариков ошеломляющее действие произведут последние слова этой изумительной с русской точки зрения песни – «Когда придёшь домой в конце пути, Свои ладони в Волгу опусти». Обязательно будут слёзы, рыдания, обмороки, сердечные приступы, порой тяжёлые… Русские – эмоциональный народ, – говорил мне знакомый француз, – конечно, настоящие русские, а не перелётные птицы, делающие пересадку в нашей Прекрасной Франции по пути куда-нибудь на Брайтон-Бич.

Кто хотел стрелять в великую артистку

Не знаю, какого пола личность, выступающая в Интернете под ником Вика Резерв и тем более, кто пропихнул его/её статейку «История Всеволода Мейерхольда» на видное место в Яндексе. Не знаю, то ли невежеством блещет Вика Резерв, то ли злым умыслом, но статейка – хуже некуда. Прочтёт её свежий человек (особенно молодой) и самых элементарных вещей о «герое» не узнает. В статейке только хвала Мейерхольду, только хвала и – сожаления о том, что его истязали перед расстрелом. Вика Резерв врёт – главным образом умолчанием о неприглядных деяниях «гениального» режиссёра. Постараюсь хоть коротко сказать о том, что не сказано, а надо бы сказать.

 Начиная с того, что родился «гений» не в немецкой семье, а в семье евреев – выходцев из Германии. Похоронив родителей на еврейском кладбище родной Пензы, будущий режиссёр перешёл из иудаизма в лютеранство, «исправил» фамилию (из Мейергольда стал Мейерхольдом) и отправился в столичные города. Вступил в труппу МХАТа, но вскоре вынужден был уйти из-за несовместимости своих взглядов с идеями Станиславского. «Он стал врагом Станиславского, врагом Москвы, исконных соков русской земли», – объяснял причины конфликта писатель Борис Зайцев. Затем «враг Москвы» недолго проработал в знаменитом петербургском театре В.Ф. Комиссаржевской. Ушёл со страшным скандалом – вызвав Веру Фёдоровну… на дуэль. Что это – невиданное хамство или психическая болезнь? Затем – Александринский театр. Именно тогда пресса впервые заговорила о русофобии Мейерхольда (увы, либерально-космополитическая интеллигенция начала загнивать ещё до революции, и у «новатора» нашлись поклонники-защитники). Тем временем «искатель новых путей» ещё раз сменил конфессиональную принадлежность – из лютеранства перешёл в православие и назвался Всеволодом.

 Тут весьма кстати для мейерхольдов грянула революция, и новоиспечённый Всеволод перебежал к большевикам. В который уж раз переменил «веру» – отрёкся от православия и объявил себя атеистом. Его принял под крыло нарком просвещения Луначарский и назначил руководителем ТЕО – театрального отдела. Иначе говоря – диктатором всех российских театров. И здесь «новатор» вовсю разгулялся. Выдвинул лозунг «Ударим Октябрём по театрам». И ударял, то есть – бил. Выносил приговоры: этот театр реакционный, а этот вообще белогвардейский. На основе его речей и статеек товарищи в кожанках тащили в застенки людей из театральной среды… А Мейерхольда полюбил Троцкий. И как же не полюбить: «гениальный режиссёр» призвал «отречься от России». В своих постановках он изображал и историческую Россию как скопище уродов и извращенцев: цари давили вшей, персонажи на сцене справляли нужду «по-маленькому» и «по-большому», творили всякие мерзости. Редко кто осмеливался поднять голос против любимца Троцкого. Но – осмеливались. Е.К. Малиновская, управляющая академическими театрами, писала Луначарскому, что Мейерхольд психически болен. (Могу похвастаться – мои дедушка и бабушка, побывав на спектаклях Мейерхольда, пришли к тому же вы-воду.) Артист Игорь Ильинский ушёл из его театра, отказавшись глумиться над православными иконами.

Закат начался в 1927-м, когда с политического Олимпа был низвергнут Троцкий. Но Мейерхольд не осознал происходящего. Не осознал он хода событий и в 1929-м, когда с поста наркома был снят Луначарский. Как говорится, не почуял он угрозы для себя и в 1936-м, когда по велению И.В. Сталина газета «Правда» высекла ранее неприкасаемого любимца Ленина и Луначарского – Демьяна Бедного за его хамские выпады против богатырей, героев русского фольклора. А чего было беспокоиться «новатору»? Начинал строиться Театр Мейерхольда, монументальное здание на Триумфальной площади, театр, по прихоти «гениального режиссёра» без занавеса.

И, наконец, в 1939 году Мейерхольд изведал на собственной шкуре, что такое чекистская тюрьма изнутри. Не знаю, вспоминал ли он, как по его наводке туда отправляли многих людей, но ему самому там очень не понравилось. В письме председателю Совнаркома В.М. Молотову он слёзно жаловался, как его избивают резиновыми палками… Не помогло, «гения» расстреляли.

 …Театр Мейерхольда достроили, но, конечно, уже не как Театр Мейерхольда, а как Концертный зал имени П.И. Чайковского. И слава Богу! Но, увы, закончить на столь оптимистической ноте не могу – построили-таки в Москве Театральный центр имени Мейерхольда, на Новослободской улице. Либерально-космополитическая интеллигенция ещё существует. Вика Резерв, по всей видимости, из этого племени.

 Константин Сергеевич и Анатолий Анатольевич

Когда Константин Сергеевич Станиславский и Владимир Иванович Немирович-Данченко основали в Москве Художественный театр, телевидения ещё не было, да и кино делало первые шаги. Поэтому театралы-немосквичи как правило получали информацию о новом театре из газет. Но были и такие, кто мог позволить себе поездку в Златоглавую и увидеть новый театр «в реале». Среди таких оказался и Анатолий Анатольевич Ассинг, происходивший из давно обрусевших немцев, говоря современным языком – представитель малого бизнеса, владелец фотографии и нескольких домов. Жил он в старинном русском городе Новгороде-Северском. Это оттуда когда-то князь Игорь пошёл походом на половцев, что стало основой для бессмертного «Слова о полку Игореве». (Ленин и его последователь Ельцин отнесли этот город к «Украине». Я особо им интересуюсь, потому что оттуда мои бабушка и дедушка и самого меня дважды возили туда в моём раннем детстве.)

 Из Москвы Ассинг (близкие звали его Толь Толич) вернулся буквально влюблённым в новый театр. И страстно желая, чтобы и другие разделили его чувства. Но как это сделать? А очень просто – он пригласил всю труппу МХТ летом в Новгород-Северский. Расходы он брал на себя. И артисты приехали – отдыхали, купались в Десне, которая тогда была чистой, как слеза, гуляли по лесам, беседовали с любителями сценического искусства. Приехала не вся труппа, но достаточно для того, чтобы играть спектакли. И культурная публика города, а она была многочисленной, просмотрела самые главные постановки молодого театра. Мои дедушка и бабушка, тогда гимназисты-старшеклассники, тоже там были и на всю жизнь «заболели» школой Станиславского. (И неудивительно, что десятилетия спустя, живя в Москве, они не пропускали ни одной мхатовской премьеры и резко отрицательно относились к «мейерхольдовщине».)

 Вот что такое благотворительность. Об Ассинге можно найти сведения в мемуарной литературе. Но, кажется, нет упоминаний о том, что он сам, актёр-любитель, пытался вступить в труппу Художественного театра, однако Станиславский его не взял. И при этом их добрые отношения ничуть не пошатнулись. Дружба дружбой, а талант талантом. Вот что значит настоящая интеллигентность, которой неведомо слово блат. Вы можете себе представить нечто подобное в наше время?

Эта безродная бизнес-элита

Данные статистики расходятся, но и худшие и «лучшие» цифры ужасают: в ветхих домах живёт от одной десятой до одной трети жителей нашей страны. Миллионы живут в коммунальных квартирах, а кто там не жил, не знает подлинного смысла слова «кошмар» (лично я жил в коммуналках да тридцати восьми лет). А реформа звероподобных баб, «руководивших» нашим здравоохранением, которые ликвидировали по всей стране фельдшерско-акушерские пункты, так что многих, очень многих рожениц приходится везти порой по сто-двести километров. И это по нашим дорогам!..

 Я назвал лишь немногое из наших самых неотложных нужд, а их, сами понимаете, гораздо больше: нищенская оплата труда, безработица, неразвитая инфраструктура и т.д. и т.п. Есть ли деньги для латания этих дыр? Есть, но богачи их вывозят за рубеж и там либо инвестируют их в экономику других стран, либо тратят на собственные нужды. Например, миллиардер Рыболовлев за последнее время купил остров у берегов Греции за 100 миллионов долларов, за такую же сумму футбольный клуб «Монако» и там же, в Монако – пентхауз за 300 миллионов долларов, особняк во Флориде за 95 миллионов долларов, квартиру в Нью-Йорке за 88 миллионов долларов, дом на Гавайях за 30 миллионов долларов. Рыболовлев считается культурным человеком, собирает произведения искусства, на что потратил более двух миллиардов долларов. Только не сравнивайте его с Третьяковым или Щукиным – те везли купленные шедевры домой, в Россию и выставляли на всеобщее обозрение. А коллекции Рыболовлева хранятся за рубежом. Скажите, вот в Нью-Йорке есть знаменитый музей Гугенхайма, а почему бы в Перми не отгрохать шикарный музей Рыболовлева? Ведь навсегда войдёт с благодарностью в историю России.

 Заметим, что сам он родом из Перми, и деньги «сделал» в основном как владелец предприятий по добыче калийных солей в Перми и Березниках. Потом он свой тамошний бизнес продал, но нельзя сказать, что годы его хозяйствования там оставили добрый след; напротив, но не об этом сейчас речь. Я бывал и в том и в другом городе и хорошо знаю, сколько нужд они испытывают. Но плевать на свою малую родину господину Рыболовлеву. Возможно, он решил совсем отречься от России, получив гражданство Кипра, не знаю.

 Нет, я не сторонник левацкой идеи отнять всё у богатеев и разделить между бедняками. Пусть останутся у Рыболовлева его шикарные квартиры, пусть они будут украшены прекрасными картинами, но скажите, что важнее – владеть островом возле Греции и футбольным клубом в Монако или оказать большую помощь Перми и Березникам? Миллиардер не хочет? А почему законы нашего государства позволяют делать такой выбор? Почему так легко можно, нахапав денег в России, тратить их на процветание других стран и окружать себя безумной роскошью? Нет, я не поклонник Гитлера, который просто запретил вывоз капитала из Германии и тем самым покончил с последствиями мирового кризиса. Но ведь можно обложить этот процесс большими налогами и оговаривать предназначение вывозимых средств.

 Есть и другой путь. Есть у тебя много денег – строй себе дворцы, но на родной земле, в России. Краше станет родная земля. Или купи разваливающийся княжеский дворец, отреставрируй его. Плати большие налоги или, как в Англии, столь любимой нашими «жирными котами», а если дворец представляет собой историческую ценность, пользуйся им часть недели, а в другие дни пусть здесь будет общедоступный музей. И пусть там висят для всеобщего обозрения картины, собранные господином Рыболовлевым. Но – не хотят «наши» миллиардеры таких порядков, не хотят.

 Когда-то отцы-основатели США построили такую систему налогообложения (привожу лишь один пример): хочешь поехать в Париж и погулять с тамошними красотками, то есть оставить доллары во французских борделях – плати своему родному государству. И заплатить придётся столько, что ещё подумаешь – ехать ли. Строишь новый цех на своём заводе или пристраиваешь второй этаж к своему фермерскому дому – затраченные на это деньги налогом не облагаются. Будь у нас так – вряд ли миллиардер господин Прохоров, купил бы в США баскетбольный клуб с ареной за 1 миллиард 700 миллионов долларов, господин Усманов не купил бы дом в Лондоне примерно за 100 миллионов долларов, да ещё особняк в Суррее (Англия) да плюс виллу на Сардинии и шикарный дом в Ташкенте (Узбекистан), господин Лисин – имение Парк Плейс в Англии за 500 миллионов долларов да ещё замок в Шотландии с тремя тысячами га земли за 6,8 миллиона фунтов стерлингов.

Список можно продолжить, причём, как видите, я не называю евреев (знаменитая футбольная команда «Челси», которую купил Абрамович, одна чего стоит), и ещё много чего есть, уверяю вас, о чём рассказать. Но промолчу – не хочу прослыть экстремистом.

 Великая провокация Ленина и К^о

 После «нашей» революции раздался поистине дьявольский хор голосов, проклинающих Россию. Уважаемый коммунистами журналист Михаил Ефимович Кольцов (он же Моисей Хаимович Фридлянд) писал, что Россия – это «грязная, вонючая старуха с седыми космами» (в чистку 1930-х его расстреляли). Один из вождей компартии, Николай Бухарин о русской народной массе говорил так: «это широкозадая баба, которая дальше своей околицы ничего не видела». Полусумасшедший режиссёр Мейерхольд призывал «отречься от России». Капая бешеной слюной, надрывались в русофобском лае коммунистические поэты. Много их было – озверевший от ненависти к нашей стране Джек (Яков Моисеевич) Алтаузен, призывавший расплавить памятник Минину и Пожарскому (к слову, это он спровоцировал арест Павла Васильева по обвинению в антисемитизме), придурковатый Иван Молчанов, над которым насмехался Маяковский, всех не перечислишь. Подробней скажу о забытом, не вошедшим даже в Советский энциклопедический словарь, Василии Александровском. В 1925 году в «Правде» напечатали его стихотворение «Некролог»:

Русь! Сгнила? Умерла? Подохла?

Что же! Вечная память тебе.

Не жила ты, а только охала

В полутёмной и тесной избе.

В одном из своих сборников он писал:

Бешено, неуёмно бешено

Колоколом сердце кричит:

Старая Русь повешена,

И мы – её палачи.

Но это всё – один слой ненависти к нам, был и другой. Враги атаковали термин великоросс. Ныне он воспринимается большинством как публицистический или художественный оборот речи, но в дореволюционной России он звучал и воспринимался иначе. Согласно официальной государствообразующей концепции Российской империи, великороссы представляли собой одну из трёх ветвей общерусского народа, наряду с украинцами и белорусами. Пример – в Энциклопедии Брокгауза и Ефрона при описании какого-нибудь города говорилось: столько-то процентов русских (в основном великороссов) или в основном украинцев. И это было правильно и политкорректно.

 Коммунисты начали борьбу со словом великоросс и закончили в середине 1920-х годов. В Большой Советской Энциклопедии 1928 года Бухарин и Покровский (главный ленинский историк того времени) писали: «Великорусы – термин, которым иногда и до сих пор обозначают ту часть восточных славян, которые, подчинив себе целый ряд неславянских народностей, образовали в XVI-XVII веках Московское государство. Термин возник в то же время и имеет, несомненно, великодержавный смысл… В связи с этим почти выходит из употребления». Луначарский: «Великороссы – откровенные и прикровенные рабы (рабы по отношению к царской монархии)». И, наконец, но не в последнюю очередь сам Ленин не жалел яда для ненавистного ему народа. «Истинно русский человек, писал он, великорусс-шовинист, в сущности подлец и насильник, каким является типичный русский бюрократ». В другой статье: «Наше дело – бороться с господствующей, черносотенной и буржуазной культу-рой великороссов».

«Ильич» неоднократно утверждал, что великороссы эксплуатировали и угнетали украинцев и белорусов. Абсурдность и лживость этого утверждения доказывается легко: подавляющее большинство великороссов составляли крестьяне центральных областей и Севера России, Поволжья, Урала и Сибири, а также ремесленники, фабричные рабочие, торговые люди, интеллигенция. Ещё в переписи 1926 года они могли писать в графе «национальность» – великоросс; затем этот термин исчез. Великороссам велено было писать «русский».

И это была дьявольская провокация. В нашей литературе множество раз слово русский употребляется при описании какого-ни-будь города, скажем, Харькова или Одессы. Украинские националисты получили возможность возмущаться: писатель – шовинист, это наш город! Не надо думать, что переименование великороссов в русских было вскоре забыто. Помню, в «перестройку» какой-то шелкопёр кипятился: великоросс – возмутительно, почему не великотуркмен?! О Великобритании он, естественно, помалкивал и обошёл молчанием тот факт, что жители Буркина-Фасо (государство в Западной Африке) называют её на своём языке «Родиной честных людей». Да мало ли каких названий и самоназваний у стран и народов!

 Главным же в коммунистической провокации было, несомненно, стремление сделать шаг к распаду нашей огромной державы. Единый русский народ, состоящий из трёх ветвей, – это одно, а три совершенно разных народа – это совсем другое. Тут и до трёх отдельных государств недалеко. А государства можно стравить друг с другом. Ведь ещё наставник русофобов Карл Маркс (он же Мордехай Соломон Леви) писал: «необходима беспощадная борьба не на жизнь, а на смерть со славянством, борьба на уничтожение и беспощадный терроризм». Что, вам этого не рассказывали в Московском университете? Много чего не рассказывали… Вот, например, о чём.

 Ещё в 1904 году в Англии был зачитан доклад учёного Маккин-дера «Демографическая ось истории». Правящие круги Британской империи, как следовало из доклада, встревожила «демографическая активность великороссов», в которых они справедливо видели основу силы и могущества России. По расчётам Менделеева, вещал докладчик, к 2000 году в России будет 594 миллиона жителей, в том числе 260 миллионов великороссов. Мнение (британского) правительства – такой рост нужно остановить. Надо найти, как это сделать. В докладе (на основе переписи, проведенной в России в 1897 году) приводились тревожащие англичан данные, что велико-россы составляют подавляющее большинство городского населения и в Центральной России и за Уралом, в том числе в Средней Азии. В 1919 году, то есть уже после Октябрьской революции в России, Маккиндер выпустил книгу «Демократические (! – Ю.Б.) идеалы и реальность», в которой развил положения своего доклада. Он писал откровенно и цинично: «Мы используем марксизм для разрушения демографической активности великороссов». И далее: «Смысл жизни народа выражает его наименование. Чтобы у великороссов пропал смысл жизни, надо, чтобы власти Кремля запретили это название».

Вопросы есть? Вопросов, думаю, нет.

 Академик – ученица лакея

В 1929 году конференция историков-марксистов установила «полную неприемлемость термина русская история». Год спустя молодой тогда историк Милица Нечкина (в 1958-м она станет академиком) «упразднила» определение «отечественная» в описании войны 1812 года. Она писала, что никакого нашествия Наполеона на Россию не было – «войну затеяли русские помещики». Поражение Франции по её мнению, было случайным. Нечкина сожалела, что «грандиозность задуманного Наполеоном плана превосходила возможности того времени». Народного патриотизма, считала она, не было, «просто вооружённые чем попало крестьяне защищали от французов своё имущество».

 Специалисты пишут, что Нечкина была представителем школы Покровского – ведущего историка 1920-х годов (он умер в 1932-м), старого большевика, хорошего знакомого Ленина, который его очень уважал, русофоба до мозга костей. Но, думаю, и тот и другая были учениками лакея Смердякова, созданного гением Достоевского. Тот, как вы помните, сожалел, что в 1812-м нация умная и культурная не смогла победить нацию глупую, то есть наших славных предков. Покровский был идейно разгромлен в середине 1930-х, когда И.В. Сталин обрёл твёрдую власть и начал расправляться с космополитической, антирусской ленинской гвардией. А Нечкиной поминали её былой троцкизм ещё в начале 1960-х.

 Казалось бы, всё это ушло в прошлое, но – увы. В наши дни разнузданной «свободы мнений» находятся бумагомараки, списывающие глупости Покровского и Нечкиной и выдающие их за «сенсационные открытия». Причём среди этих бумагомарак можно видеть не только двоечников с исторических факультетов, но и шутовские фигуры малограмотных шоуменов – они ведь тоже «хочут бабла».

 Конечно, не только такие одиозные фигуры, как Покровский и Нечкина, сожалели о победе «глупой нации» в 1812 году. Вполне приличные авторы, повторяя друг друга, писали о том, что русские офицеры, поражённые прелестями жизни нации культурной и ум-ной, затеяли декабристское движение или в какой-то мере измени-ли свою жизнь к лучшему. Завели, например, французских гувернёров, иные из которых и петь могли (месье Трике в опере «Евгений Онегин»). И не очень охотно писали о том, как французы грабили русских. Кстати, и Нечкина невольно об этом упомянула в приведённой выше цитате. Но охотней, грабили, разумеется, не бедные крестьянские, а богатые помещичьи и купеческие дома. И не только грабили, но и глумились над святынями, исписывая стены церквей и кремлёвских соборов похабными надписями. А Наполеон это не пресекал. Лично он, конечно, подобной мерзостью не занимался, он решал более глобальные задачи – велел напечатать в Париже и заб-росить в Россию множество фальшивых русских денег. А что касается Московского Кремля – пытался его взорвать (к счастью, не получилось). Умная и культурная нация, одним словом.

И не любят сравнивать учёные потомки лакея Смердякова, что русские в поверженном Париже вели себя совершенно не так, как французы в Москве. И что император Александр Первый велел отслужить мессу на месте казни революционерами французского короля. Надо ещё добавить, что «смердяковцы» почему-то избегают говорить о национальном составе наполеоновского воинства. Хотя в русской традиции укрепилось выражение «нашествие двунадесяти языков». Но что Покровским и Нечкиным русская традиция! В ре-зультате мимо читателей их книг и слушателей их лекций прошло то, что около половины «великой армии» вторжения составляли нефранцузы, в основном поляки.

 Подобное, кстати, повторилось полтора столетия спустя, когда «наши» идеологи упорно не замечали, что Гитлер повёл на Советский Союз не только немцев, но фактически всю Западную и Центральную Европу. Думаю, делалось это по двум причинам – чтобы «не обижать», то есть не напоминать о недавнем прогитлеровском прошлом «странам народной демократии» – Польше, Чехословакии, Венгрии, Румынии. (В советской печати упоминались венгерские и румынские союзники Германии, а о воевавших в рядах вермахта поляках, словаках и чехах умалчивалось). Что же касается стран Западной Европы, умолчание о том, что они не только корми-ли, вооружали, снаряжали гитлеровские дивизии, но и пополняли их ряды своей живой силой, делалось, я думаю, иезуитски сознательно – чтобы наша Победа не выглядела столь внушительно.

Целуя вражеские задницы

Удивительно неприличной болезнью болеют многие «наши» интеллигенты-либералы. Очень любят они наших врагов, особенно тех, кто вторгался на Русь с огнём и мечом. Находят у них некую культурность. И, как ни странно это звучит, пользу для нашего Отечества. Чингизхановские монголы обучили нас дорожному движению и, главное, подарили нам идеологию евразийства. Из-за одного такого полуграмотного «редактора» мне пришлось прервать отношения с издательством, с которым я был связан много лет. В статье я назвал Чингизхана Гитлером XIII века, а он заявил, что всё было наоборот – «великий монгол» хотел объединить Европу и Азию, создать некий Евроазиатский союз наподобие Европейского союза нашего времени. В ХХ столетии подобные ему думали, что в случае победы Третьего Рейха мы бы пили не «Жигулёвское», а баварское пиво. Знаю не совсем, с моей точки зрения, адекватного писателя, который считает, что Чингизхан пошёл на Русь, чтобы защитить её от западных агрессоров. Доказательство приводит убийственное: ты не был в Монголии, а я был, и мне там рассказывали...

 Много публикаций появилось в последнее время о польско-литовском нашествии на нашу страну в XVII столетии. С придыханием пишут о том, как европейски культурен был Гришка Отрепьев (Лжедмитрий) – любил театр. Ну, а Марину Мнишек хоть сейчас можно было выпускать в телешоу. Словом, несли эти проходимцы к нам свет западной культуры. Какой-то козёл написал, что они бы-ли единственными свободными людьми в варварской Москве.

 И не пишут козлы-либералы о последних месяцах пребывания польских оккупантов в Московском Кремле. Они были уже окружены и не могли рассчитывать на военную победу, русские предложили им выйти из Кремля и пойти домой, сохраняя даже личное оружие, но ставили одно условие: оставить награбленное. Но поля-ки отказались. Они надеялись, что на подмогу к ним подойдёт польское войско и они смогут утащить добро из московских церк-вей и частных домов. Но подмога не могла к ним пробиться. Скоро припасы кончились. Поляки съели всех собак, кошек и крыс, а дальше? А дальше «культурные европейцы» стали убивать людей (русских пленных) и делать солонину. Эти бочки нашли, когда всё кончилось, воины князя Пожарского.

 Спустя несколько лет поляки осадили Троице-Сергиеву Лавру. Осада длилась долго, защитники русской святыни, естественно, испытывали большие трудности. Чтобы их усугубить, поляки подводили к стенам Лавры захваченных русских людей и калечили их. Расчёт был на то, что осаждённые заберут их, станут кормить и лечить, и это приведёт к дополнительным расходам сил и продовольствия. Через триста лет эту изуверскую практику повторяли другие «культурные» европейцы – немцы на Восточном фронте.

Ну, а о прекраснодушном отношении «наших» либералов-западников к французским интервентам-шаромыжникам 1812 года хорошо известно, говорить об этом излишне. Лучше напомним одну менее известную историю. После окончания русско-турецкой войны 1878 года в Петербург везли группу пленных офицеров. И на станциях выходили русские барышни и бросали туркам цветы. С изумлением и возмущением рассказал нам об этом Достоевский в «Дневнике писателя».

 Нет, речь не о благородной традиционной незлобивости нашего народа, о его доброте и человечности. Речь именно об отношении к врагам. Об отношении к ним не народной массы, а более-менее образованного меньшинства, воспитанного в преклонении перед заграничным. Барышни, бросавшие цветы башибузукам – это прапрабабушки нынешних сучек из телевизионных шоу, известных газет и прочих изданий. От оглашения их всем известных названий воздержусь – у них есть деньги на искусных и беспринципных судейских, как говаривали в прежние времена.

И в заключение – о врагах, которые не воевали против нас не с оружием в руках, но – идеологически. Вот, например, знаменитый немецкий учёный Готфрид Вильгельм Лейбниц (1646-1716). В Советском энциклопедическом словаре 1984 года о нём сказано: «фи-лософ-идеалист, математик, физик, языковед». Кроме всего прочего, в хвалебной заметке сообщается, что он «по просьбе Петра Первого разработал проекты развития образования и государственного управления в России». Можно подумать, что этот «идеалист» хоро-шо относился к нашей стране. И ни намёка на то, что Лейбниц полагал, что она неспособна быть самостоятельной и что «граница Швеции должна проходить по Амуру». Об антирусских и – шире – антиславянских взглядах Карла Маркса теперь достаточно хорошо известно, и повторяться нет смысла. Ну, а на какую высоту он был вознесён у нас, и говорить излишне.

Меньше известна русофобия английского лорда-учёного Бертрана Рассела, хвалы которому в нашей печати не утихают. Меньше известно о том, что Рассел, посетив Советскую Россию в 1920 году, написал о ней книгу, принятую на вооружение нашими врагами во всём мире. (Заметим – русским языком лорд не владел, историей России никогда особо не интересовался, писал, видимо, в основном со слов своего переводчика, а им был нарком транспорта быв-ший американский банкир Бениамин Свердлов, родной брат председателя ВЦИК Я.М. Свердлова, к тому времени уже убитого.) В своей книге Рассел говорит о русских крестьянах как о полуживотных, которые не интересуются миром за околицей своей дерев-ни и недовольны тем, что продотряды уводят их скот и увозят зерно. Автор считает, что эти тёмные крестьяне только мешают передовым людям России, таким, как Л.Д. Троцкий. В 1940-х Рассел призывал США сбросить на СССР атомные бомбы, пока он не об-завёлся своими. А в конце жизни лорд вспомнил про русских лю-дей, которых он видел на Волге в 1920-м и написал: «Это были, конечно, человеческие существа, но мне было проще заговорить с собакой, кошкой или лошадью, чем с кем-либо из них». И далее: «Для меня они олицетворяли самую душу России, безмолвную, пассивную в своём отчаянии, неслышную небольшой группе людей на Западе, создающих партии прогресса и реакции». Естественно, наши либералы поспешили перевести всё это и издать большим тиражом. Ну как же не целовать в задницу такого вражину!

На фото:  Людмила Зыкина