Александр ЩЕРБАКОВ. «Та музыка звучит у нас в крови…»

Гармонист

Когда-то меня в нашем Та́скине

Народ гармонистом знавал.

Огонь я мехами цветастыми

В девичьих сердцах раздувал.

И, помню, платочком с каёмочкой

Одна промокнула мне лоб,

Погладила, будто котёночка,

Рассыпала под ноги дробь.

Она была самой красивой,

Да только была не моей,

Но я улыбался игриво

Лукавому взмаху бровей.

Гармонь пополам переламывал,

В пляс пальцы пускал по ладам.

Мне роль забубённого малого

С трудом удавалась тогда...

Зря парни от зависти стыли

И тайно следили за мной –

Я с хромкой проулком пустынным

Один возвращался домой.

Поёт тётка Марья

Метёт снеговая сумятица,

И снова, как в давние дни,

Сижу я под струганой матицей

В застолье у сельской родни.

Из кухни племянники зыркают,

Галдит подгулявший народ.

По горнице музыка зыбкая,

Как дым папиросный, плывёт.

Но вот тётка Марья Сафонова

Взмахнула призывно платком

(Все песенки магнитофонные

Пора отложить на потом).

И вывела, хор увлекая,

С тоской и отрадой в очах:

«По диким степям Забайкалья…

Тащился с сумой на плечах…»

Светлеют проёмы оконные –

Село зажигает огни.

Поёт тётка Марья Сафонова

В согласном ансамбле родни.

Под песни легко вспоминается

Былое житьё да бытьё.

Сижу я под дедовской матицей

И чувствую вечность её.

Жалейка

Мне каждое утро дарило весну,

Струились лучи, как из лейки.

Я с солнцем вставал и бросался к окну,

Разбуженный песней жалейки.

Сверкали окошки в соседской избе,

Дымок поднимался над кровлей.

Вдоль крынок, развешанных на городьбе,

Шло улицей стадо коровье.

Звенел под копытами тонкий ледок

На каждой тележной калейке.

Пастух, прижимая под мышкой батог,

Зазывно играл на жалейке.

Хотя у жалейки был жалобный тон,

Но слышалось светлое что-то.

Недаром скворец подражал ей потом,

Присевший на наши ворота.

Те вешние утра, увы, далеко,

От  снега слипаются веки.

Но в сердце доныне таю глубоко

Я жалостный голос жалейки.

 Трубачи весны

Опять весна.

И где-то глухари,

Устав ловить тревожно каждый шорох,

Устав держать себя всё время в шорах,

На всю тайгу поют восход зари.

Гудит тайга.

Что ни глухарь – трубач!

Смотрите, как он шею вскинул гордо.

И, пламенея, крошечный кумач

Трепещет у клокочущего горла.

О нет,

Глухарь совсем не он, а те,

Которые ему прозванье дали,

Глухие к первозданной красоте

Таежных просыпающихся далей.

Опять весна

Крушит снега и льды,

И торжествуют трубачи рассветов,

И снится  даль искателям руды,

И мучает бессонница поэтов.

Музыка осени

Небес просторных выцветшая просинь,

Насыщенная рек голубизна.

Как музыка, плывёт над миром осень,

В ушах звенит лесная тишина.

В пылающей осиновой куртине

Шуршит листва. Бьёт дятел молотком.

Дрожит струна упругой паутины

Под солнечным лучом, как под смычком.

А вдалеке за лесом, за долиной

Зароды эшелонами стоят.

И трубачи из стаи лебединой

Походную, прощальную трубят.

В снегирином краю

Мы живём в снегирином краю,

Где в снегах стынут сосны и ели,

Ну, а всё-таки птицы поют,

Несмотря на мороз и метели.

Улетают вьюрок и удод,

Злата иволга и иже с нею…

Но снегирь, как несорванный плод,

И зимою на ветке краснеет.

Наш воробушек – не соловей,

И сороки петь не мастерицы,

Но как дивно звенит из ветвей

Эта малая алая птица.

Я подслушал на зимней заре,

На студёном багряном восходе,

Что и даже полёт снегирей

Полон тонких волшебных мелодий.

Нет, не зря нам при встречах снегирь

Каждый раз представляется чудом,

И поэты рифмуют Сибирь

С этой птахою пламенногрудой.

Дар любви

Приди, весна, и чувства обнови,

Чтоб взор любимой засветился тайной.

Глазами слушать – тонкий дар любви,

Неповторимый и необычайный.

Глазами слушать – тонкий дар любви,

Ласкать глазами, умолять глазами,

Та музыка звучит у нас в крови,

Покуда мы живём под небесами.

Та музыка звучит у нас в крови,

И потому нам дорог взгляд любимый.

Живём, покуда он велит: живи!

И эта воля непоколебима.

Живём, покуда он велит: живи, –

Все звуки и цвета в себя вбираем.

Глазами слушать – тонкий дар любви,

Его лишась, мы тихо умираем.

Минусинские звоны

Как усталость почую,

Отодвинув дела,

В Минусинск полечу я

Слушать колокола.

С духом белой полыни

Терпкий ветер степной,

Как из детства, нахлынет

Теплотворной волной.

Осенит соколиным

Седоватым крылом,

Будто словом былинным

О родном, о былом.

О Сизой и Подсинем,

О кондовых домах –

Теремах минусинских –

И о колоколах.

Снова льёт переборы,

К бытию возрождён,

По-над бронзовым бором

Их малиновый звон.

В гуле колокол давний

Различаю вполне.

Он звучит, как преданье

О святой старине.

Он звенит, как рыдает...

И, быть может, по мне.