Светлана ГЕРАСИМОВА (ГОЛОВА). Биография Юрия Селезнёва

СЕЛЕЗНЁВ Юрий Иванович [15.11.1939, Краснодар – 16.06.1984, Берлин], рус. лит. критик, публицист, лит-вед, достоевист. Канд. фил. наук.

Родился в рабочей семье. Отец – Иван Гаврилович – прошел войну (разведчик), работал на заводе. Мать – Фаина Моисеевна походила на Ассоль из коммунистических трущоб. (Борис Солдатов «Родная Кубань», 2007, № 2). Окончив историко-филол. ф-т Краснодарского пединститута (дипломная работа по творчеству Ф. Достоевского, 1966), вёл рус. яз. для иностранных студентов, в 1970 приехал в Москву учиться: остановился у земляков, родственников философа А.В. Гулыги, друживших с критиком Л.А. Аннинским, к-рого С. и попросил  познакомить его с В.В. Кожиновым, ставшим его учителем и единомышленником. В 1973—1975 аспирант Литинститута; когда истек срок временной московской прописки (1975), С. отказался продлить ее ценой написания статьи «на заказ»; вскоре после защиты в ИМЛИ диссертации «Поэтика пространства и времени романов Ф.М. Достоевского» на соискание звания кандидата филологических наук (1976), развелся с женой, Л. Власовой (сентябрь., 1977), оставил ей с дочерью недавно купленную кооперативную квартиру, став бездомным и тяжело переживая измену. (См. письмо С. к О. Коротаеву от 13.09.1977 и дневниковую запись В.Н. Крупина от 31.08.1977). Отважный патриот, участник дискуссии «Классика и мы» (ЦДЛ, 21.12.1977), во время к-рой его выступление и выпад против космополитического ига были наиболее запоминающимися: «Третья мировая война идет давно <…> Классическая, в том числе и рус. классическая литература, сегодня становится едва ли не одним из основных плацдармов, на к-рых разгорается эта Третья мировая идеологическая война. И здесь мира не может быть, его никогда не было в этой борьбе <…> эта мировая война должна стать нашей Великой Отечественной войной — за наши души, за нашу совесть, за наше будущее…» («Выступление на дискуссии “Классика и мы”» «Москва», М., 1990, № 3). «Вел полемику с Аллой Марченко, Владимиром Кардиным, Мариэттой Чудаковой, Владимиром Камяновым, Владимиром Вороновым, Феликсом Кузнецовым, Анатолием Ланщиковым, Виктором Чалмаевым и другими критиками». (Павлов Ю.М. «Борец за русское дело»//«Литературная Россия»,  2008); наряду с Ю.В. Бондаревым, В.В. Кожиновым, В.Н. Ганичевым, С.Н. Семановым, А.П. Ланщиковым, С.А. Лыкошиным стал представлителем «русской партии» в СССР, символом рус. движения.

В 1976—1981 работал главным редактором серии «ЖЗЛ» («Молодая гвардия»), несколько лет был ответственным редактором, сменив Семанова: утверждавшие православный взгляд на Церковь, историю и культуру России, а порой отрицавшие даже необходимость революционного переустройства общества (вместо к-рого Ю.М. Лощиц (друг С.), например, опоэтизировал «чреды крестин и венчаний» /«Гончаров»/) книги серии: «Островский» М.П. Лобанова, «Дмитрий Донской» Лощица, «Гоголь» И.П. Золотусского и др., – были опубликованы в СССР только благодаря С., к-рый защищал эту серию, например в статье «Служить своему времени и своему народу» (1980) и на к-рого в ответ обрушились представители официальной и либеральной критики, ибо со страниц книг вставала «рус. лит-ра в своем подлинном значении, в своей адекватной интерпретации, очищенная от всех накопившихся  за  десятилетия  вульгарно-социологических  и «либерально-прогрессистеких»  напластований» (С.Ю. Куняев «Дело соборное», (2014)).  «В то время, когда Анатолий Гладилин, Василий Аксёнов, Владимир Войнович, Булат Окуджава в своих книгах в серии «Пламенные революционеры» воспевали Робеспьера, Пестеля, Красина, Фигнер, Лощиц, Лобанов, Золотусский изображали человека и время, оценивали литературных героев с позиций православной духовности» (Павлов Ю.М. «Борец за русское дело», 2008). С. вел убедительную полемику, в результате на творчество оставались лишь ночи, о чем С. сообщает в письме В. Лихоносову (сентябрь, 1980): «На работе – встречи, мелочи, бумажки, и главное – бумажки, в день отвечаешь на двадцать-тридцать писем, на кучу жалоб, доносов и т.д., а дома, после работы, читал уже рукописи, редактировал, писал письма с советами и просьбами, чтобы ещё доработали. <…> А для себя оставались вечера и ночи, свободные от работы, и спал по четыре-пять часов в сутки, а то и вовсе не ложился, пока силы были, и шёл на работу, снова в то же колесо: пробивал рукописи в издательстве, цензуре, ЦК и т.д. – как никогда не бился ни за одну свою вещь» («Родная Кубань», 1999, № 3). «Сколько многостраничных докладных, обширных согласований, глубоких объяснительных, обстоятельных сопроводительных, развернутых тематических планов с комментариями и мотивировками написано им за эти годы – целое собрание сочинений!» (А.М. Разумихин «Взявший на себя ответственность»//В мире Достоевского. Слово живое и мёртвое, М., 2014). Кульминацией нападок на книги серии ЖЗЛ стал «круглый стол», проведенный в стенах журнала «Вопросы литературы», материалы опубл. в девятом номере за 1980: многочисленные идеологические выводы В. Жданова и др. «звучали как политические обвинения». (Павлов Ю.М.  «Борец за русское дело»// Литературная Россия, 2008, №39). Лощиц, Кожинов, Лыкошин, Золотусский, Коротаев, Валерий Сергеев, Виктор Калугин, Виктор Лихоносов, Александр Федорченко, Владислав Попов и др. оставили воспоминания о жизни С. «в «молодогвардейское» почти пятилетие. С. - лауреат премии Ленинского комсомола за произведения, отображающие идейно-нравственное становление молодого современника (1977), автор нашумевшей книги о Достоевском (1981). В 1981—1982 С. - заместитель главного редактора журнала «Наш современник» - С.В. Викулова, с к-рым они вели номера поочередно (Бондарев обещал С. пост главного редактора, но его протеже сразу же заявил о самостоятельности). С. был уволен с этого поста через полгода после публикации повести Крупина «Сороковой день» (13 писем очеркиста к любимой жене, удалившегося в деревню не только навестить мать в больнице, но и пережить творческий кризис, спровоцированный изменой рус. идее, чуждой жажды славы, и журнальной установкой на шаблонные фразы, мешающей видеть и описывать реальные проблемы села: пьянство; опасный труд девушек среди готовых их забодать быков; реальное расслоение общества на тех, кто призван к тяготам труда, и тех – кто по «праву» рождения в городе претендует на интеллигентский образ жизни; т.е. сороковой день – символ гибель рус. души), эссе Кожинова «И назовет меня всяк сущий в ней язык…» (Заметки о духовном своеобразии рус. лит-ры) («всемирная отзывчивость» («Пушкинская речь» Достоевского), в к-рой автор видит не только достоинства, но и недостатки, например, отсутствие «своей жизни», противопоставлена космополитизму, рождающемуся из требований сионизма как крайней формы национализма, к-рому противостоит диалогическое начало рус. души, выявленное М.М. Бахтиным и способное возвести «духовный мост между Европой и Азией», ибо диалог, противопоставленный «монологической диалектике» Гегеля, и единство всемирной отзывчивости и народности спасает рус. культуру от космополитической всеядности), главы из готовящейся для «Современника» книги Ланщикова «Чернышевский», в к-рой ему противопоставлялся Достоевский, и статьи опального Семанова (1981, №11 (во время подготовки номера Викулов был в отпуске)), что превзошло приемлемую меру смелости. «Долгие годы разумной тактикой легальной печати считалось рассредоточение правдивых публикаций. Специально высчитывали: один номер, второй, третий – теперь снова можно сказать правду» (Казинцев А.И. «Наш современник» в борьбе за рус. возрождение в 70-80-е годы»//«Наш современник», 1992, №2). Поводом к увольнению стал выход в апр. (№4) номере журнала за 1982 статьи историка Аполлона Кузьмина, в к-рой появилось слово «русофобия». В ЦК хотели уволить Викулова, за к-рого вступился Бондарев, выступивший против С.; увольнение иногда связывают с «Антирусской кампанией 1981», или делом «русистов»: на совещаниях в ЦК подверглись критике также книги «Лад» В.И. Белова и «Память» В.А. Чивилихина; 4 дек. 1981 тр. С. о Достоевском был подписан в печать, а 7 дек. было принято решение снять С. с должности зам. гл. ред. «Нашего современника»; С. как плюралист утверждал на погромном заседании секретариата СП, что не согласен со статьей Кожинова «И назовёт меня всяк сущий в ней язык...», но это не основание для отказа в публикации; С. получил партийный выговор, что создало для него тяжёлые проблемы с трудоустройством и публикациями.

После крушения карьеры С. был принят в качестве преподавателя на Высшие лит-рные курсы, к-рые в 1983 возглавил поэт Валентин Сорокин; который, несмотря на давление партийных кураторов, не отказался помочь опальному критику; хотя весной 1984 опала для С. закончилась и в изд. «Молодая гвардия» заключили с ним договор на новую кн. «Золотое кольцо», посвященную Толстому, Достоевскому, Чехову и Бунину, его здоровье было подорвано; ему дали разрешение на поездку в Германию. Умер С. 16 апр. 1984 в Берлине в доме немецкого исследователя Эберхарда Дикмана после обширного инфаркта. Похоронен на Кунцевском кладбище в Москве.

С., дебютировавший статьёй «Зачем жеребёнку колёсики?» («Молодая гвардия», 1973, № 8), известен как исследователь творчества Ф.М. Достоевского, А.С. Пушкина, М.Ю. Лермонтова, Н.В. Гоголя, Л.Н. Толстого, А.П. Чехова, С.А. Есенина, М.А. Шолохова, М.М. Пришвина, В.И. Белова, В.М. Шукшина, В.Г. Распутина, В.А. Солоухина, В.Ф. Тендрякова, Б.Л. Васильева, Д.А. Гранина, Е.И. Носова, В.В. Быкова, А.Г. Битова и др. рус. писателей, в том числе авторов детской лит-ры, знаток литературно-критической мысли, истории, фольклора, древнерусской лит-ры, в к-рой он отмечает и духовную силу и мудрость народа и его способность бороться с космополитическим злом: «Значительную  часть  войска  составляли  наемники-профессионалы. Так, в войске Мамая на Куликовом поле сражались даже генуэзцы. Откровенно захватническая политика Орды быстро привела к денационализации составлявших ее элементов, то есть к утрате  ими  языкового,  культурного,  духовного  облика. Космополитическая Орда была способна вести паразитическое существование только ценой беспощадного террора и насилия как над оккупированными народами, так и внутри собственной системы», современный космополитизм предстает в образе империализма и фашизма, залогом торжества над к-рым стали победы рус. на Неве и поле Куликовом – С. подчеркивает актуальность истории. («“Чтобы старые рассказывали, а молодые помнили!”. Исторические корни русской воинской поэзии», 1980), причем народ признается творцом не только истории, но и языка, отражающего самосознание нации: «Самосознание народа, его мироотношение, складывавшееся в опыте исторического бытия, находило непосредственное воплощение в слове, во всем строе его языка. Корни народного самосознания, отраженные в слове, лежат в основе рус. литературы», опирающейся на слова – философские категории – такие как «целомудрие», отражающие всеобщую связь вещей («Слово живое и мертвое», 1975). С. характерна бескомпромиссность и резкость суждений: так, если в поэзии Рубцова С. отмечает «силу благодатную», то в творчестве Вознесенского отмечает, как надоевшая читателю виртуозность стиха приводит поэта к выработке эпатажного приема соединения «души» с «санузлом»; С. выступает против недобросовестной критики, утрированно воспевающей серость. После полемически заостренной статьи «Если сказку сломаешь…» (1974), направленной против лит-ры для детей, несовместимой с национальными нравственными ценностями, «сняли первого директора издательства ленинградского отделения «Детской литературы» – случай в последние года уникальный и настораживающий, – писал Селезнев  Александру  Федорченко,  –  не  помогло  даже заступничество его родного брата – Б. Стукалина, председателя Госкомиздата СССР, то есть, по существу, министра печати…» (цит. по Куняев «Дело соборное», 2014).  Уже в первой книге («Вечное движение» (1976)), в отличие от своих современников, С. не ссылается на классиков марксизма-ленинизма, Леонида Брежнева, и партийные документы – марксист-ленинец Ю. Суровцев отметил недостаток классовой и идеологической определенности и внеисторичность взглядов С. (Суровцев «Полемические маргиналии», 1979), а Кожинов высказал мысль о том, что термины «русский» и «советский» в книге явно наполнены первый – положительным, а второй – отрицательным смыслом (коннотациями) («Судилище…»//«Москва», 1999, № 1), что оспаривает Ю.М. Павлов («Борец за русское дело», 2008), добавляя, что начинающий критик, С., отваживается отмечать неудачи советских писателей первого ряда: Солоухина, Тендрякова, Васильева, Гранина и др., - свидетельствуя о своей творческой независимости. В книге звучит тема народности лит-ры: народ – ее нравственный центр: «Именно идеалы народные были тем последним судом, к-рым судили рус. писатели своих героев» («Вечное движение»); приверженность народности сближает С. с Михаилом Лобановым (Павлов «Русский критик на передовой», 2005); С. оценивает современный лит. процесс на основе достижений рус. и мировой классики, чаще всего опираясь на Пушкина, Достоевского и Пришвина, а из европейских писателей ссылаясь на Шекспира, Сервантеса и Гете.

Научно-публицистическая статья «Мифы и истины» («Москва», 1976, № 3) полемически обращена против книги О.О. Сулейменова «АЗ и Я. Книга благонамеренного читателя» (Алма-Ата, 1975), в к-рой автор выступает как противник казенного патриотизма и имперского сознания, утверждая, что низший народ дикие русичи из лесных чащоб, ставшие земледельцами лишь в XIV веке, переняли культуру от высших народов: тюрков кочевников, а те – от евреев (избранного народа), автор же «Слова» свободно переходил с древнерусского на тюркский язык, поэтому памятник испещрен тюркизмами. Не повторяя обвинений в пантюркизме и национализме, Д.С. Лихачев и О.В. Творогов указали на любительский уровень этимологических наблюдений Сулейманова. С. - на его тенденциозность и полуфакты; сетуя, что, противопоставляя славян – тюркам, он почти не говорит о мирных культурных отношениях между ними, к-рые и привели к ряду заимствований, а деление народов на высшие и низшие – антиисторический миф, свидетельствующий о стереотипности мышления, а не о способности «выйти из колеи», как сказал бы Достоевский, близость к идеям к-рого, присущая книге Сулейманова, и вызвала интерес С., отмечавшего также, что подобные сенсационные заявления стремятся поставить под сомнение безусловные ценности мировой культуры. Резник С.Е. обвиняет С. в травле Сулейманова (Резник. Непредсказуемое прошлое: выбранные места из переписки с друзьями, 2010).

В самой богатой лит-ведческими терминами книге «В мире Достоевского» (1980) С. утверждает, что писатель реализовал свой талант благодаря своему мировоззрению, основанному на переживании личной Голгофы перед расстрелом за участие в кружке Петрашевского и возрождении от атеизма к вере во Христа в «мертвом доме», воссозданном в контексте времени векторного, эсхатологического, христианского, имеющего смысл и цель и противопоставленного – циклическому, языческому, несущественному: философско-лит-ведческая терминология Бахтина обретает духовный смысл. С. указывает на взаимосвязь времени, идеи и системы персонажей (время в «Мертвом доме», преодолевая безвременье (психологическую бесконечность времени) и смерть, течет к воскресению и свободе, сливаясь с идеей о ней, делящей героев на жертв, причастных времени, и палачей, обреченных на безвременье), хронотопа и характера (сюжетное развитие в великих романах Достоевского – качественный переход героев, носителей идеи-страсти, из одной системы координат, в том числе временных, - в другую: так, каторга лишает героев способности к дружбе, к-рая возрождается в моменты свободы), при этом в каторжном безвременье между событиями «существует не временная, а художественно-логическая связь». Развивая почвеннические взгляды Достоевского, С. приходит к выводу, что европейскому Ваалу, создавшему свой мертвый дом – «хрустальный дворец», противостоят народные идеалы, - учитывая политическую конъюнктуру, С. стремится избежать обвинения в национализме и космополитизме и вслед за Достоевским подчеркивает всемирную отзывчивость рус. души, выражающей общечеловеческие ценности через национальные. Публицистические установки С. в защиту рус. самосознания часто выражаются на языке Достоевского, обвинявшего современников в «рабской боязни иметь свою мысль». Работает над проблемой единства формы и содержания: через жанровое своеобразие произведений «Война и мир» Толстого и «Преступление и наказание» Достоевского раскрывает идейную разницу художественных миров писателей, вводя такое понятие как «эго-сознание» (ср. эго-текст), причем эпической устремленности к патриархальному и вселенскому миру и народу явленному у Толстого противопоставлены как онтологическая склонность мира к преступлению, имеющему у Достоевского всемирно-исторический характер, так и народ сокровенный, хранящий в себе соборное начало. Сюжет, не являясь, по С., исключительно элементом формы, но отражая идейно-образный мир писателя, развивается в результате перехода героя от одного идеологического времени – к другому. Основным методом Достоевского называет фантастический реализм, восходящий к «Пиковой даме» Пушкина и позволяющий воссоздать апокалиптически-катастрофическую сиюминутность, в к-рую погружены герои, воплотившие «итог тысячелетних борений» и откровений человеческого духа, ибо их опыт соотнесен с евангельским, позволяющим слить вечность и стиль незавершенной действительности, включающий в себя «вдруг» произошедшее «на пороге» (ср. Бахтин); библейским («Песнь Песней», «Книга Иова»); общекультурным наследием древности («Слово о Законе и Благодати», «Повесть Временных лет»), ибо выдуманный Достоевским мир, например Скотопригоньевск, «вмещает все трагедии мира», так что выделяются такие стилевые пласты, как мифо-эпический, народно-поэтический, «пушкинский», духовно-книжный («дантовский», «гетевский», «шиллеровский»), порождающие двуплановое стилевое существование героев (Соня Мармеладова: в текущей действительности – блудница, в вечности – святая; Раскольников – убийца и антипод Христа; князь Мышкин – идиот и Христос); культурные параллели (метатекст) преобразуют образ в мире Достоевского в художественный генотип, продолжающий жизнь вечных героев в новых условиях, в к-рых они предстают как нетипичные, то есть не как готовые типы времени, но как заключающие в себе зародыши развертывания в будущем. Развивая учение о типическом, противопоставляет пространственного героя (типического, распространенного в пространстве, но ограниченного во времени) – временному, характерному для Достоевского, к-рого защищает от деструктивной, например фрейдистской, критики, оспаривая при этом декадентские взгляды на обладающее (по С.) божественной сущностью творчество как на проявление преступности и сатанизма, - так полагали Дега и Т. Манн, называвший братьями по духу люцеферовского гения Ницше и подобного византийскому Христу Достоевского. С. - сторонник различения добра и зла как в этике, так и в поэтике, поэтому, отрицая «психоанализ» Б. Бурсова (автора «лучшего исследования» «Личность Достоевского», 1974, книга к-рого более подробно разбирается в статье «Роман без любви», 1974), указывавшего на двойственность героев Достоевского, многими проецируемую на самого писателя («эпилептический реализм», автобиографизм), утверждает примат жития (истории души на языке истории вселенной) над жизнеописанием и оспаривает ложную интерпретацию открытого Кожиновым Бахтина, якобы ставящего в центр художественного мира Достоевского карнавальность и двуединую амбивалентность, напоминая, что сам критик подчеркивал, что из особенностей поэтики нельзя делать вывод об относительности всех ценностей в мире писателя, ссылаясь при этом на учение А.А. Ухтомского о «законе доминанты», к-рую С. понимает как целостный, вечный, божественный, таинственный лик героя (причастный спасительной красоте, великой мысли, земле, народности, «русскому Христу»), царящий над его лицом (загадкой) и маской (личиной, т.е. двойником лица, с ее секретами, амбивалентностью, катастрофичностью, буржуазностью (идея Ротшильда, ложного «царя Иудейского», двойника истинного) дисгармонией, подпольем и демонизмом), причем даже сквозь диалог слов-масок проглядывает лицо их владельцев. Герои Достоевского, утверждает С., в мире релятивизма ищут «твердых, незыблемых оснований», позволяющих над символами камня, паука, премудрого змия восторжествовать в душе образам-символам почвы, ребенка, поскольку, по Достоевскому, постоянная борьба Бога и дьявола, идущая в мире, завершится победой спасительной для него духовной красоты смиренного народа-богоносца, слово к-рого становится центральным, определяющим художественный мир, пронизанный троичностью и народно-поэтической большой дорогой, к-рая воспринимается С. не как хронотоп, но как образ-символ, устремленный к революционно-утопической идее скорее духовного, чем насильственного социального переворота; к мифу о новом человеке, о золотом веке для всех народов, - в чем и заключается мессианское служение рус. народа, по Достоевскому в интерпретации С., к-рый видит в нем не релятивиста в области нравственности, но писателя-проповедника, для коего славянское – значит общечеловеческое, - так на место рабства, монологического закона и богоизбранного народа приходит благодать, свобода и диалогическое общение наций, если говорить в категориях «Слова о Законе и Благодати» Илариона, на к-рого ссылается С., или (в терминах Бахтина) полифоническое братство голосов, к-рое лучше назвать соборностью, организованной доминантным словом целого народа, к-рое невозможно в полифоническом мире, впрочем с оговоркой самого Бахтина, к-рого вновь цитирует С., ибо мир голосов должен увенчать голос Христа, или, в понимании С., народа-богоносца: итак, полифонизм преодолевается и увенчивается соборностью. Книгу о Достоевском в ЖЗЛ (1981) считал делом своей совести: «Достоевский Селезнева – личность соборная» (Куняев. «Дело соборное», (2014)).

В сборнике статей разных лет («В мире Достоевского. Слово живое и мертвое», 2014), вышедшем без монографии «В мире Достоевского», С. выступил как благодарист, вслед за А.Ф. Лосевым указывающий на вырождение ренессансного гуманизма в самообожествление, приводящее к монологическому сознанию, ницшеанству, фашизму, сионизму и антигуманизму, отразившемуся как в потребительском отношении к природе (ср. Кожинов), так и в кризисе гуманизма в творчестве Шолохова, Пришвина, а ранее – Достоевского, преодолевавшего буржуазный монологизм – диалогическим сознанием, сложившимся у писателя после каторги, когда тот принял за основу мироотношение «народа», - понятие становится у С. словом-маркером, близким к запретным понятиям о христианском гуманизме и хомяковской соборности (сверхиндивидуальной жизни в Церкви-соборе), к-рую С. возводит к собранию, полагая, что Пушкиным, Толстым и Достоевским мы обязаны «не ренессансному сознанию, но природе собственно рус. художественного самосознания», ибо рус. лит-ра рождалась как «преодоление буржуазного гуманизма народностью», к-рые противостоят друг другу в образах Онегина и Татьяны, воплощая центральный конфликт рус. лит-ры, а не только произведений Пушкина, называвшего себя «эхом рус. народа». Коннотация слова «народность» неотделима у С. от уваровской триады, четвертой частью к-рой стали мифопоэтические представления, или «избяная литургия», выросшая из созидающей исторической памяти народа, к-рую С. сравнивает с пушкинской златой цепью, обозначающей у святых отцов духовную преемственность, а также давшей название древнерусскому памятнику и обвившейся вокруг древа – фольклорного символа жизни, соединяющего былое с будущим, а земное с небесным – ибо космизм, по С., становится центральной темой рус. поэзии, примиряющей личное и общее. С. при этом выступает против «модерновых» новаций «неприкаянных детей», превращающих, например, рублевскую «Троицу» в этикетку – и критик должен остановить их, ибо его роль по биению пульса «определить состояние эпохи» и напомнить, что нравственность – это «ответственность перед будущим», а «обретение памяти как осознание своей социальной совести – вот, пожалуй, одна из характернейших черт нашей лит. последнего периода». Народность для С. – это и цементирующая сила Советского государства, поэтому антисоветизм проявляется в русофобии, но именно через национальное самораскрытие и диалогическую культуру народы сольются в «едино стадо» с «единым пастырем». Теме народности лит. – центральной для творчества С. – полностью посвящена последняя книга: «Глазами народа» (1986).

Павлов назвал С. «витязем в дозоре, озирающим рубежи родной земли» («Ю.М. Юрий Селезнев: рус. витязь на третьей мировой» (1992)), добавив позже: «Многие статьи и все книги Юрия Селезнёва были событием в критике 70—80-х годов XX века, вызывали жаркие и долгие споры, эхо к-рых периодически звучит и в последние два десятилетия» («Литературная Россия», 26.09.2008). «Прекрасно знавший рус., да и не только рус. лит-ру, серьёзный специалист по Достоевскому, он чувствовал себя «дома» и во многих других областях культуры. Люди, близко с ним общавшиеся, помнят о его обширных, иногда неожиданных, познаниях в области рус. истории, фольклора, о его интересе к старой и новой живописи, музыке, к отдельным проблемам археологии, лингвистики» (Сергеев В. «Сердечный поклон», 1987). Отзывы о С. оставил Кожинов, и другие критики. («Литературная Россия», 2013, № 23).

На базе фак. журналистики КубГУ (Краснодар, организатор – Павлов и др.) проходят Международные конференции «Наследие Ю.И. Селезнёва и актуальные проблемы журналистики, критики, литературоведения, истории» (Селезневские чтения: I – 2014, II–2015, III–2016,  IV–2017.), по результатам к-рых выходят сборники материалов.

Издания. Поэтика пространства и времени романов Ф. М. Достоевского: Автореферат дис. на соискание ученой степени кандидата филологических наук. (10.01.08) / АН СССР. Ин-т мировой литературы им. А. М. Горького. – М., 1976. Вечное движение. М. 1976; В мире Достоевского. М. 1980; Достоевский. М.: Серия: Жизнь замечательных людей, 1981; Мысль чувствующая и живая. М. 1982; Василий Белов. М. 1983; Златая цепь. М. 1985; Глазами народа. М., 1986; Память созидающая. Краснодар, 1987; В мире Достоевского. Слово живое и мёртвое, М., 2014.

Статьи. Зачем жеребёнку колёсики? // Молодая гвардия», 1973, № 8; Если сказку сломаешь…, 1974//В мире Достоевского. Слово живое и мертвое. М., 2014; «Роман без любви», 1974//В мире Достоевского. Слово живое и мертвое. М., 2014; Мифы и истины // Москва, 1976, № 3; Выступление на дискуссии «Классика и мы»//«Москва», М., 1990, № 3. // В мире Достоевского. Слово живое и мертвое. М., 2014; «Служить своему времени и своему народу» (1980) //В мире Достоевского. Слово живое и мертвое. М., 2014.

Литература.

Суровцев Ю. «Полемические маргиналии» // Вопросы литературы, 1979, № 12.

Кулешов В.И. А было ли «тёмное царство» // Литературная газета, 1980, 19 марта.

Лощиц Ю.М. Жизнеописание. Классика: сегодняшние проблемы. Ю.Селезнёв. Служить своему времени и своему народу//Вопросы литературы, 1980, № 9.

Лощиц Ю,М. Слово гения – слово народное. (О книге Ю.Селезнёва «В мире Достоевского»)// Молодая гвардия, 1981, № 4.

Кожинов В.В. Первая встреча // Селезнев Ю. Память созидающая. — Краснодар, 1987.

Коротаев О. Когда душа с душою говорит… // Селезнёв Ю. Память созидающая. – Краснодар, 1987.

Сергеев В. Сердечный поклон // Селезнёв Ю. Память созидающая. – Краснодар, 1987

Иванова Н. Возвращение к настоящему// Знамя, 1990, № 8.

Казинцев А.И. «Наш современник» в борьбе за русское возрождение в 70-80-е годы»//«Наш современник», 1992, №2

Павлов Ю.М. Юрий Селезнев: русский витязь на третьей мировой// «Наш современник», 1992, № 2.

«Родная Кубань», 1999, № 3.

Кожинов В.В. «Судилище…»//«Москва», 1999, № 1

Куняев С. Ю. Поэзия. Судьба. Россия. В 3тт. М., 2001-2002.

Крупин В. Выбранные места из дневников 70-х годов — «Наш современник», 2004, № 5.

Платонов О.А. Государственная измена. М., 2004

Павлов Ю.М. Русский критик на передовой// «Наш современник», 2005, № 11

Борис Солдатов «Родная Кубань», 2007, № 2.

Павлов Ю.М. Борец за русское дело// Литературная Россия. №39. 26.09.2008. URL: http://old.litrossia.ru/2013/23/08071.html. Дата обращения: 07.02.2018.

Лощиц Ю.М. Время Юрия Селезнева, 2009. URL: http://loshchits.ru/archives/221. Дата обращения: 07.02.2018.

Резник С. Е. Непредсказуемое прошлое: выбранные места из переписки с друзьями . СПб., 2010.

Павлов Ю.М. Человек и время в поэзии, прозе, публицистике. Критика XX-XXI веков: литературные портреты, статьи, рецензии. В двух книгах. М., 2010–2011.

Бойников А.М. концепция народности в литературно-критической методологии Ю.И. Селезнёва// Вестник Тверского государственного университета. Серия: Филология. 2012, № 1.

Бойников А.М. Предмет и задачи литературной критики в методологической трактовке Ю. И. Селезнёва// Вестник Тверского государственного университета. Серия: Филология. 2013, № 3.

Огрызко В. И вечный бой: Юрий Селезнев // Литературная Россия, 2013, № 23.

Разумихин Ал. Взявший на себя ответственность// Селезнев Ю. В мире Достоевского. Слово живое и мертвое. М., 2014.

Куняев С. Дело соборное// Селезнев Ю. В мире Достоевского. Слово живое и мертвое. М., 2014.

Бойников А.М. Специфика литературно-критической аналитики в наследии Ю. И. Селезнёва// Вестник Тверского государственного университета. Серия: Филология. 2015, № 3.

Бойников А.М. Проза В. Г. Распутина в критике Ю. И. Селезнёва// Mass-media. Действительность. Литература. Министерство образования и науки Российской Федерации, Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования «Тверской государственный университет» ; [под ред. Е.Н. Брызгаловой, И.Е. Ивановой]. Тверь, 2015

Урнов Д.И. Ушедшее и вернувшееся. Три книги моего поколения//Вопросы литературы. 2016, № 3.

Новоселова Кристина. Селезнёвские чтения: о критике, литературе и Родине // Новости. Кубанский государственный университет, 2017. URL: https://www.kubsu.ru/ru/jour/n-o-v-o-s-t-i. Дата посещения: 02.03.2018.

Федченко Наталья «Не покинет мир удивление...» К проблеме школьного изучения литературы в контексте статей Ю.И. Селезнева//Русское поле, 2016, № 45. URL: http://parus.ruspole.info/node/7306. Дата обращения: 02.03.2018.