Наталья КРЮКОВА. «Было бы бесстыдно быть таким интимным…»

И.А. Бунин и форма литературного дневника

Бунин не раз подчеркивал огромное преимущество дневника в отражении исторических событий, жизненных явлений и людей, но прежде всего, во всестороннем и полном, а, следовательно, правдивом раскрытии личности человека, пишущего дневник. Г.Н. Кузнецова, близкий Бунину в творческом и личном отношении человек в период жизни в эмиграции, рассказывает: «Зашла перед обедом в кабинет. И.А. лежит и читает статью Полнера о дневниках С.А. Толстой. Прочёл мне кое-какие выписки (о ревности С.А., о том, что она ревновала ко всему: к книгам, к народу, к прошлому, к будущему, к московским дамам, к той женщине, которую Толстой когда-то ещё непременно должен встретить. Потом отложил книгу стал восхищаться: – «Нет, это отлично! Надо непременно воспользоваться этим как литературным материалом» И немного погодя: – «И вообще ничего нет лучше дневника: как ни описывают Софью Андреевну, в дневниках лучше видно. Тут жизнь, как она есть – всего насовано. Нет ничего лучше дневников – всё остальное брехня!» [7, 178]. Он не раз по свидетельству современников в той же, присущей ему резкой манере, высказывал мысль, что в будущем форма дневника вытеснит другие литературные формы.

 К таким выводам И.А. Бунин пришёл, читая заметки, дневники, записки в первую очередь классиков русской литературы, чьи заветы и традиции он продолжил и развил в своём творчестве, включая и дневники. Через всю жизнь Бунин пронёс трепетную любовь и преклонение перед гением А.С. Пушкина, мечтал написать книгу о Лермонтове, справедливо считая, что «проза Пушкина и Лермонтова остались непревзойдены. Размышляя о Пушкине, Бунин сожалеет, что «мы мало знаем про жизнь Пушкина… А если бы он совершенно просто, не думая ни о какой литературе, записывал то, что видел и что знал, какая это была бы книга! Это, может быть, было бы самое ценное из того, что он написал. Записал бы, где гулял, что видел, читал» [1,174]. Огромное влияние на жизнь и творчество И.А. Бунина оказал Л.Н. Толстой. Всё, что Бунин передумал о Толстом, перечувствовал в отношении к гениальному писателю, нашло отражение в одной из лучших бунинских книг – «Освобождение Толстого». Рассказать о жизни, творчестве, философии Л.Н. Толстого Бунин счёл возможным только на основе исповедальных записок и дневников Толстого. «Освобождение Толстого» – художественно-философский трактат, являющийся образцом того, как надо писать о выдающихся людях, но и исповедью самого И.А. Бунина и поэтому существенно дополняющий наши представления о его художнических, философских и эстетических взглядах. Читаемым дневникам, заметкам, запискам Бунин даёт различную – одним –  пространную, другим – очень лаконичную, но вполне исчерпывающую оценку. Прочитав «Былое и думы» А. Герцена, к личности и высказываниям которого он не однажды обращался в своих дневниках, Бунин 26 июля 1913 года записывает: «Кончил «Былое и думы». Изумительно по уму, силе языка, изобразительности. И в языке – родной мне язык – язык нашего отца, вообще всего нашего, теперь уже почти исчезнувшего племени».[9, 134].

Убежденный в том, что «в дневнике человека лучше видно», Бунин иногда коренным образом менял мнение о человеке, о собратьях по перу под влиянием их дневниковых записей. Так, при всей нелюбви к символистам, после прочтения дневника Александра Блока, по свидетельству Г. Кузнецовой, Бунин сказал: «Нет, он был не чета другим. Он многое понимал… и начало в нём было здоровое. [7, 193]. 21 марта 1916 года он записывает: «Говорили об Андрееве. Всё-таки он единственный из современных писателей, к кому меня влечёт, чью всякую новую вещь я тотчас читаю. Когда прост, не мудрит, шутит, в глазах светится острый природный ум.. А пишет лучше всего, – замечает Бунин, – когда пишет о своей молодости, о том, что было пережито». [3,360]. Очевидно, что чувство творческой близости, признание таланта Леонида Андреева с годами всё более утверждается и выливается в целостный, точный и яркий портрет личности знаменитого русского писателя, к созданию которого побудило чтение дневника Леонида Андреева и потрясение от его ранней смерти. Уже в Париже,19 августа 1920 года Бунин записывает: «Прочёл отрывок из дневника покойного Андреева. «Покойного! Как этому поверить! Вижу его со страшной ясностью, – живого, сильного, дерзкого, уверенного в себе, всё что-то про себя думающего, стискивающего зубы, с гривой синеватых волос, смуглого, с блеском умных сметливых глаз и строгих, и вместе с тем играющих тайным весельем; как приятно легко было говорить с ним, когда он переставал мудрствовать, когда мы говорили о чём-нибудь простом, жизненном, как чувствовалась, какая это талантливая натура, насколько он умней своих произведений». [3,431]

В «Грасском дневнике», написанном всего скорее под влиянием Бунина, автор несколько страниц отводит дневникам З.Н. Гиппиус. Особо отмечено, что «в нём ярко выступает автор, хотя о себе он почти не упоминает».[7,174]. Высокую оценку и одобрение получила художественность, позволяющая «видеть политические события в виде обычных картин человеческой жизни. По одной, двум чертам обрисовываются люди и положения». Приведённые примеры позволяют выделить то, что Бунин более всего ценил в дневниках, – это простота, искренность, такт, чувство меры, широта взгляда их авторов на личность человека, отдельные явления жизни и целые общественно-исторические эпохи. В дневниковой форме Бунина привлекала прежде всего возможность создать картину мира и человека как его неотъемлемой части: во всём многообразии, целостности, без соблюдения определённых правил и рамок, диктуемых каким-либо конкретным литературным жанром. Своё предпочтение форме дневника он обосновывал так: «Разве можно сказать, что такое жизнь? В ней всего намешано. Жизнь – это вот когда какая-то муть за Арбатом, вечереет, галки уже по крестам расселись, шуба тяжёлая, калоши…Да что! Вот так бы и написать».[7,178]. Неоднократно повторяемые мысли о поиске литературной формы, независимой от правил, заданных определенным литературным жанром, художественно обобщены в этюде-размышлении «Книга»: «А зачем выдумывать? Зачем героини и герои? Зачем роман, повесть, с завязкой и развязкой? Вечная боязнь показаться недостаточно книжным, недостаточно похожим на тех, что прославлены! И вечная мука – вечно молчать, не говорить как раз о том, что есть истинно твоё и единственно настоящее, требующее наиболее законного выражения, то есть следа, воплощения и сохранения хотя бы в слове» [2,331].

Освобождения от этой «вечной муки» И.А. Бунин находит в своих дневниках, по художественности, лаконизму, обобщениям и оценкам, далеко опередившим своё время и вписавших новые страницы не только в творчество самого Ивана Алексеевича Бунина, но и в развитие русской и мировой литературы. «Дневники Бунина» – «являются продолжением его художественной прозы и имеют совершенно особое и уникальное значение, – продолжает мысль А.К. Бабореко, другой исследователь творчества Бунина, О.Н. Михайлов. – Замкнутый, можно сказать, всю жизнь одинокий, редко и трудно допускающий кого-либо своё «святая святых» – внутренний мир, Бунин в дневниках с предельной искренностью и исповедальной силой раскрывает своё «я» как человек и художник, доверяет дневникам самые заветные мысли и переживания. Он выражает в них свою преданность искусству, выявляет высочайшую степень своей слиянности с природой, остро, почти болезненно чувствуя её, её красоту, увядание, возрождение, говорит о муках творчества, о предназначении человека, тайне его жизни, выражает собственное страстное жизнелюбие и протест против неизбежности смерти» [8,6]. Надо отдать должное памяти Александра Кузьмича Бабореко, который в своих статьях, комментариях впервые заговорил о дневниках, как автобиографической основе творчества И.А. Бунина, указал на его дневники, как на творческую лабораторию писателя, источник его художественного творчества. В дневниках Бунина, – пишет А.К. Бабореко, – отмечены наблюдения, отобразившиеся впоследствии в повестях «Деревня» и «Суходол», в рассказах «Древний человек», «Ночной разговор», «Я всё молчу», «Казимир Станиславович», «Божье древо». Их сюжеты Бунин брал из жизни, он жил среди тех людей, о которых писал» [19,113]. А.К. Бабореко оценивает дневники как неотъемлемую и очень важную часть художественного наследия Бунина. В качестве убедительного примера мысли Бунина о том, что дневник, сочетающий высокую художественность и глубину философской мысли с точностью фиксирования каждого дня и часа жизни человека, природы, стихии в их космическом единстве, «есть нечто вечное», А.К. Бабореко приводит лирико – философское  произведение «Воды многие». «Воды многие», – утверждает он, – и есть такой дневник о его плавании по Индийскому океану, на Цейлон в 1911 году. Точное воспроизведение записей тех лет – восхитительнейшее из его произведений» [4,113].

Пристальное внимание к форме литературного дневника у Бунина неразрывно связано с поиском новых форм в литературе. В связи с пониманием того, что дневники И.А. Бунина являются зачастую его творческой лабораторией, источником его художественных произведений, неизбежно встаёт проблема соотношения реалий, зафиксированных в дневниках, и художественного вымысла. Бунин не однажды в различных вариантах высказывал мысль, что «тайна возникновения начального чувства, побуждающая писателя к творчеству, очень трудно уловима», что это чувство приходит к творцу где угодно – «в поле, на улице, в море, дома», в соответствии с обстоятельствами, с встреченным человеческим лицом…».(4,374). В своих творениях И.А. Бунин изображает типических героев, типические обстоятельства, пользуясь не только и не столько своей феноменальной памятью и дневниками, сколько прибегая к художественному вымыслу.

Способность Бунина-художника «выдумывать», выросшая некогда на реальной почве и частично заносимая в разные годы на страницы дневника, в эмиграции, уже вдали от России, только усилилась и теперь сама завладела действительностью, можно сказать, стала ею. «Не раз испытал я нечто чудесное… Я чувствую, что это совсем не воспоминание прошлого: нет, просто я опять прежний, опять в том же самом отношении к этим полям и дорогам, к этому полевому воздуху, к этому тамбовскому небу» [5,384]. И тут дневник, в который порой заносились лишь отдельные штрихи, опорные слова в момент записи, позволяют писателю всё это, казалось бы, незначительное, развить в неповторимые рассказы и повести. Силой своего творческого воображения и благодаря феноменальной памяти, писатель воссоздаёт утраченный для него мир. Для него достаточно вспомнить, например, усадьбу в лунный зимний вечер, принадлежащую некогда матери, а затем помещику Логофету, чтоб «вдруг пришёл в голову сюжет «Музы» – как и почему, совершенно не понимаю», – признаётся Бунин, – тут всё сплошь выдумано, – кроме того, что я когда-то часто и подолгу жил в Москве на Арбате в номерах «Столицы», а в юности был в зимний вечер у Логофета» [4,372].

В дневниковой записи 16 июня 1912 года И.А. Бунин рисует великолепную картину летней природы средней полосы России: – «…Моря ржей, очаровательная дорога среди них. Лужки, вроде бутырских, мелкие цветы, беленькие и жёлтые. Одинокий грач. Молодые грачи на косогоре, их крики. Пение мошкары, жаворонков – и тишина, тишина». И тут же следует запись: «Потом большая дорога – и пение косцов в лесу: «На родимую сторонушку» [3,347]. В «Происхождении моих рассказов» Бунин сообщает, что слышал это пение (грузчиков), возвращаясь с братом Юлием из Саратова, в Казани, в 1914 году… «Потом мы слышали, едучи на беговых дрожках с племянником и братом Юлием по большой дороге, как в берёзовом лесу рядом с большой дорогой пели косцы – с такой же свободой, лёгкостью и всем существом» [4,221]. И всё же вначале пение косцов в лесу, в Глотово, а не в Казани, слышал Бунин, в тех родных для него местах, где он подолгу жил, творил и откуда начался его горький исход из России. В этом случае мы проследили ещё один метод вызревания художественного произведения, когда несколько реальных событий, к тому же отмеченных в дневниках, соединившись с душевным и творческим состоянием писателя, порождают блестящие и совершенные произведения.

История создания рассказа «Косцы» (1921) связана с жизненным периодом, когда в творческой манере писателя появилась та новая грань, о которой он давно думал, к ней стремился. Он задумывает написать «книгу ни о чём», без всякой внешней связи, излить свою душу, рассказать свою жизнь, что довелось видеть в этом мире, чувствовать, думать, любить, ненавидеть». Об этом он размышляет в дневнике 9 ноября 1921 года. И под этой же датой записывает: «Нынче неожиданно начал «Косцов» [10,67]. Переход к новой манере давался мучительно, в сомнениях в своих силах, он вновь переживает, «что не скажешь того, что чувствуешь, и выйдет патока да ещё не в меру интимная…». Этой, на его взгляд «интимности», Иван Алексеевич, будучи от природы очень застенчивым, всегда опасался. Этим, между прочим, объяснял близким, почему никогда не пишет стихов о любви. Бунин, как все истинные художники, работал трудно, потому что был требователен к себе сверх меры. С «Косцов» начался новый период не только в творческой манере писателя, но, по сути, новый этап творчества в эмиграции, и очень знаменательно, что открылся этот новый этап произведением, которое воистину стало песнью о России. В рассказе «Косцы» И.А. Бунин излил свою душу, а рассказал он свою жизнь в «Жизни Арсеньева».

Литературная критика часто «уличала» И.А. Бунина в автобиографичности произведений. Особенно много подобных высказываний было в адрес «Жизни Арсеньева». Некоторые современники рассматривали «Жизнь Арсеньева» как биографию самого автора. Бунина это приводило в негодование. Он утверждал, что его книга автобиографична лишь постольку, поскольку автобиографично всякое вообще художественное произведение, в которое автор непременно вкладывает себя, часть своей души. Сам же он именовал «Жизнь Арсеньева» автобиографией вымышленного лица. В письме начинающей писательнице М.В. Карамзиной на её отклик о «Лике», Бунин пишет 10 апреля 1939 года: «Вся моя книга сплошь выдумана (на основании только некоторой сути пережитого в молодости) – и в моей первой сильной любви – к девушке, как земля от неба отличной от Лики, умершей, кстати сказать, только в 1917 году, весной (Бунин ошибся. В.В. Пащенко умерла в 1918 году), бывшей больше двадцати лет замужем за другим… Из действительности я взял одну тысячную долю бывшего. Правду писать я бы не мог – было бы бесстыдно быть таким интимным» [5,680]. Гёте, к личности и философии которого не раз обращался Бунин, книгу об «истоках» своих дней, как известно, так и назвал – «Правда и поэзия». В этом и состоит, на наш взгляд, динамика бунинских творений – в слиянии реальности с вымыслом, или, если перефразировать слова Гёте, в слиянии правды и поэзии.

Таким образом, дневники И.А. Бунина – «это и замечательный, с контрастными светотенями, автопортрет, и «философский камень», погружающий читателя в глубины бунинских замыслов» [8,19].

Наталья Григорьевна Крюкова, кандидат филологических наук, г. Москва

Список литературы

1. Бабореко А.К. И.А. Бунин. Материалы для биографии с 1870 по 1917. - 2-е изд. – М.: Худож. лит.,1983.

2. Бунин И.А. Собр. соч.: В  6т.Т.4. М.,1988.

3. Бунин И.А. Собр. соч.: В 6 Т. Т.6.М.,1988.

4  Бунин И.А. Собр. соч.: В 9 Т. Т.9.М.,1988.

5. Иван Бунин. /Сб. статей/ Лит. наследство – Т. 84./– Кн.1. /Из творческого наследия Бунина. – письма)– М., Наука, 1973.-АН СССР. Ин-т мировой лит. им. А. М. Горького/.

6. Иван Бунин. /Сб. статей/ Лит. наследство – Т. 84./– Кн.2.  /Из творческого наследия Бунина. – письма) – М., Наука, 1973.-АН СССР.  Ин -т мировой лит. им. А. М. Горького/.

7. Кузнецова Г. Грасский дневник: /Из воспоминаний об И. Бунине// «Знамя», 1990.– № 4.-С.168.

8. Михайлов О. Лишь слову жизнь дана. М., «Сов. Россия»,1990.

9. Устами Буниных: Дневники Ивана Алексеевича и Веры Николаевны Буниных. / Под ред. М. Грин: В 3-х т. Т.1. С.134.

10. Устами Буниных: Дневники Ивана Алексеевича и Веры Николаевны Буниных. / Под ред. М. Грин: В 3-х т. Т.2. С.66.

Статья опубликована в вестнике Бунинского общества России. БУНИН И РОССИЯ. Юбилейный выпуск к 150-летию И.А. Бунина. Составитель Д.М. Минаев. Редактор Г.И. Пикулева. М.: ОО «БУНИНСКОЕ ОБЩЕСТВО РОССИИ». 2020. – 328 с.